Цвет ловушки

Танти возвели в незапамятные времена, ещё при королях, как основное и наиболее эффективное средство (после упокоения, конечно) сведения счётов с многочисленной роднёй. С тех пор здание не только надстраивалось и достраивалось ввысь и вглубь, но и стало куда более демократичным, в своей неуклюжей, потрёпанной красе отразив всё многообразие ликов городской жизни — отныне в Танти могли оказаться как лорды, так и оборванцы из слоёв настолько низких, что потребуется бинокль, чтобы разглядеть глубину их падения. А теперь здесь оказался Ваймс. Наручники, которые Ваймс практически вытребовал, позвякивали на запястьях, пока он в сопровождении конвойных шёл по длинному, тускло освещённому коридору, ведущему от главного здания в одну из пристроек. Конвойные — потрёпанный сержант Билли и тощий сержант Боунс — совершенно определённо опасались его. Так опасаются мирно бредущей по дороге шавки, из пасти которой уже идёт пена, ведь никто не знает, когда такую псину покинут остатки здравого рассудка и она в приступе ярости бросится на первого же, кому не посчастливится оказаться рядом. — Мы уж не можем поместить вас в общую камеру, — подал голос потрёпанный сержант Билли, пока его товарищ переговаривался с охранниками, чтобы те открыли тяжелую металлическую дверь во двор. — Сами понимаете. — Одиночка меня устроит, — кивнул Ваймс. Внутри плавно нарастал гнев, общая нелепость ситуации медленно, но верно выводила его из себя — арестованного спрашивают, в какую камеру он предпочел бы пойти. И это после того как ему пришлось уговаривать коменданта тюрьмы принять акт о задержании! Длинный список полномочий и шлейф титулов как будто лишали окружающих способности мыслить адекватно. Это было просто возмутительно. Капитан Фитч поначалу и вовсе забаррикадировался в своем кабинете и отказался выходить, так что Ваймсу пришлось пригрозить вышибить «эту чертову дверь». — Ты клялся уважать и защищать закон! — рявкнул Ваймс, наподдав по дереву ногой. — Не валяй дурака, я присутствовал при твоей присяге! — Судя по донесшемуся с той стороны звуку передвигаемого стола, Фитч тоже знал, что имел неосторожность взять на себя эти обязательства, и потребовалась вся сомнительная дипломатичность Ваймса (читай: угрозы вперемешку с оскорблениями) для того, чтобы на него наконец надели наручники. Вручая капитану Фитчу бумаги о собственном аресте, Ваймс неожиданно хорошо понял, почему Ветинари так настойчиво требовал соблюдения протокола во время той истории с арестом после так и не случившейся войны с Клатчем — когда дело касалось высокопоставленных особ, никто, решительно никто не хотел вести дела как полагается! «Погоди-погоди! — на два голоса взвыли Здравый Рассудок и Совесть, — там было совсем другое! Ублюдок развлекался, зная, что всё схвачено и все, включая тебя, пляшут под его дудку крысолова. А ты сейчас, ты спасаешь. Причем и его тощий зад в том числе!» «Как будто ты делаешь это только из чувства долга» — как дрель ввинтился в мозг шепоток Лукавого Соблазна. Впрочем, Ваймс не планировал поддаваться на такой подлый самосаботаж, поэтому Лукавый Соблазн был немедленно схвачен за шкирку и, как нашкодивший кот, заперт в чулане подумать над своим поведением. Сам же Ваймс в сопровождении конвоиров направился в Гнилой флигель, где находились одиночные камеры. *** Обыск оказался чистой формальностью — у него не забрали ни шнурков, ни ремня, ни спичек и сигар, хотя должны были! — и запрятанный за высоким голенищем ботинка кастет вселял некоторую уверенность в завтрашнем дне. Однако в то же время Ваймс отстранённо подумал, что необходимо будет намекнуть патрицию о необходимости проверки. Ладно он, он стражник — по крайней мере, был им, прежде чем стать арестованным, — если он окажется безоружным в замкнутом пространстве в компании людей, которых сам и задерживал, то тоскливая мысль о том, что следовало хотя бы попытаться пронести сюда заточку, будет последним, что промелькнёт в его сознании. Но подобная халатность возмутительна и недопустима когда речь идет о тех заключённых, которые числились в нестройных рядах криминальных элементов. Охранник флигеля распахнул перед ними очередную окованную металлом дверь. Ваймс чувствовал себя так, будто подносит спичку к фитилю, ведущему к бочке с порошком №1. Разделённые стенами и зарешёченные камеры располагались только с одной стороны длинного коридора. Заключённые оборачивались на звук шагов. Знакомые всё лица! Кого-то арестовывал он, кого-то он видел уже в Ярде, когда на них оформляли документы, у третьих присутствовал на суде. Ковырялся в зубах рыжий и нечёсаный Альфред Сорвибашню, который глиняной кружкой раскроил голову трактирщику, когда решил, что его пиво было разбавлено, а затем, сопротивляясь аресту, ранил осколками этой же кружки нескольких стражников. На суде главным аргументом в свою защиту Альфред Сорвиголова привел праведный гнев, который он испытал, осознав, что в его кружке Умопомрачительного Тёмного Эля была едва ли треть собственно эля. Уныло вздыхал, привалившись к решётке, Крупп, член Гильдии Алхимиков, негласно получивший звание Самого Нелепого Грабителя Года. Он попытался ограбить лавку товаров для дома, предварительно погрузив хозяев в сон при помощи газа собственного изобретения, но не учёл только того, что лавочница держала пару пожилых болотных дракончиков, а организмы драконов реагируют на химикаты совсем не так, как человеческие. Когда Круппа, по самые брови заляпанного внутренностями несчастных дракончиков, доставили в Ярд, единственным, чем он смог объяснить своё преступление, было желание продолжить эксперименты со снотворным газом — ведь Гильдия отказалась финансировать его, сославшись на возмутительно низкую взрывоопасность полученной воздушной смеси. Насвистывал песенку про отсутствующие балы патриция нелицензированный попрошайка Питер из банды Кривоногих, взявший обыкновение грозить недостаточно щедрым встречным ржавым мясницким ножом. Начинание привело в итоге к очень неинтеллигентной резне, когда Питер имел неосторожность потребовать финансовой поддержки от вспыльчивого и очень нетрезвого гнома, который от подобного заявления немедленно пришел в состояние ярости. На его боевой клич из ближайшей таверны высыпало не менее десятка соплеменников, и Питеру ничего не оставалось кроме как позвать на помощь товарищей из банды. Ваймсу, который вместе с парой констеблей разнимал дерущихся, потом пришлось наложить швы — один из топоров вскользь проехался по голени. Гном, вторая сторона конфликта, сидел в соседней камере, пытаясь почесать зудящую под повязками руку. Лопоухий и бритоголовый Йен равнодушно пялился в стену перед собой, разве что не пуская слюну на серую робу. Интеллектом этот малый никогда не блистал, некоторые овцы и то смотрели осмысленнее, чем он, однако зачатков мыслительных способностей хватило Йену на то, чтобы спланировать убийство домохозяина, у которого он снимал комнату, а заодно соседки, которая «ну просто, ну, эта, бесит», и избавиться от тел. Ваймс знал, что ублюдок ожидает казни, и этот факт неизменно радовал. Не менее тридцати лиц словно по команде обернулись, услышав о новом заключённом. Одно, растянувшееся как склизкая, разварившаяся макаронина мгновение им потребовалось на то, чтобы узнать в вошедшем командора, и осознать, что происходит, — и фитиль занялся. Ваймс практически видел, как шнур становится всё короче. Ещё две секунды, одна… Запал догорел с громким «фьють!», и вся эта разношёрстная кодла разразилась криками. — Недостаточно вылизывал однопенсовую марку, а, терьер? — загоготал Альфред Сорвибашню. — Или наоборот — слишком усердно, аж дыру протёр? — подхватил перебинтованный гном. — Поделом! Поделом! — верещал попрошайка Питер. Мелкий шелудивый мужичонка (кажется, Моркоу арестовал его за неприличное поведение возле школы) залихватски присвистнул, не найдя подходящих к ситуации слов. Заключённые вопили, хохотали и улюлюкали, как полагается истинным жителям своего города, вскормленным на ухабистых мостовых и пропитанных гнилостным туманом, исходящим от Анка. Не потому что ненавидели лично Ваймса. Нет, конечно, встреть его в темной подворотне одного, они бы точно постарались пырнуть его в печень, но не потому что они думали о нем плохо. Просто таков установленный уклад, джентльменский кодекс отребья, которому следовали даже те, кто не мог прочитать слово «джентльмен»: Есть копы — есть преступники. Одни гонятся — другие убегают. Можешь получить по зубам? Делай ноги. Видишь кого-то поверженным и уязвимым? Пни посильнее! Порядок должен быть. Ты же не дикарь в конце концов. Лишь некоторые, те, кто поумнее, молча провожали его взглядами, — и Ваймс мысленно делал пометки, что этих следует опасаться больше остальных. Предназначенная Ваймсу камера располагалась в самом конце коридора. Потрёпанный сержант Билли распахнул зарешёченную дверь, кажется, только чудом удержавшись от поклона. Омерзительно. И ведь эти двое даже не относятся к его ведомству, технически они не стражники вовсе, тюрьма подчиняется напрямую дворцу — а всё равно как сговорились. Но ничего, ничего, — с мрачным удовлетворением подумал Ваймс, — скоро станет ясно, что власти в его руках больше нет, и титулы уже не защитят его, когда начнется традиционный для Анк-Морпорка танец Добей Пока Тебе Не Могут Ответить. Ваймс только сделал шаг внутрь камеры, как из-за решёток соседней высунулась костлявая рука. — Эй, скотины, раз уж вы всё равно зашли, может, угостите огоньком? — Потрёпанный сержант Билли, который только что с суеверным страхом и подобострастием смотрел на Ваймса снизу вверх, повернулся на оклик, оскалился и шарахнул по протянутой руке дубинкой. Заключённый, едва успевший отскочить, разразился визгливым смехом. — Какие вы жадины сегодня! Лязг закрываемого замка прозвучал похоронной музыкой. Ваймс растянулся на жёстких деревянных нарах. Не самое удобное ложе. Впрочем, бывало и хуже. — Как, ещё раз, тут обращаются к местным сотрудникам? — поинтересовался он громко, не особенно рассчитывая получить ответ. Насмешки и перешёптывания, вызванные появлением Ваймса, стихали, уступая место апатии людей, вынужденных слишком много времени проводить в замкнутом пространстве. Флигель погружался в дремотное оцепенение, предшествующее сну под симфонию храпа и зубовного скрежета. — Ну, я предпочитаю «мрази» и «скотины», — неожиданно откликнулись из соседней камеры, — за это можно получить дополнительный плевок в кашу, но, поверь, оно того стоит. Главное — близко к прутьям не подходить, а то получишь ещё и дополнительный удар дубинкой по роже. *** Уже выйдя в тюремный двор, тощий сержант Боунс обернулся и посмотрел на Гнилой флигель. — Слушай, а давно у нас на отливах стали сидеть горгульи? — Не задавай вопросов — дольше проживёшь, — проворчал потрёпанный сержант Билли, вжимая голову в плечи и даже не глядя в направлении флигеля, — такое моё мнение. *** Подумав, Ваймс вытащил из-за голенища пачку сигар. Сизый табачный дым, подхватываемый у пола сквозняком, поплыл по коридору. — Смотрите-ка, вот оно, вопиющее неравенство, — снова раздался насмешливый голос из соседней камеры. Когда Ваймса вели по коридору, человек стоял далеко от решёток, и Ваймс не смог его разглядеть. Но голос определенно принадлежал мужчине лет сорока, худому и тщедушному. — Несправедливость буквально витает в воздухе! — Что тебе не нравится? Вам не запрещают курить. — Не запрещают. Но, вашблагородие, тут такое дело, мы тут, понимаешь, один бычок втроем докуриваем по очереди, и то это если Боунс расщедрится. А ты вона как дымишь. Ваймс поднялся и молча просунул руку с сигарой через решетку. — Будешь? — Не, вашблагородие, спасибочки. Брезгую, — пожав плечами, Ваймс вернулся на нары. Однако собеседник не собирался так просто замолкать. — Послушай, вашблагородие, ты не подумай чего, но, но ты вот можешь прямо сказать? А то у меня может больше не будет шанса узнать… это правда, что ты сожрал предыдущего терьера патриция? — С горчицей, — хмыкнул Ваймс, — слишком старая псина была. Безвкусная и жёсткая, что твоя подошва. — Он затянулся, закрывая глаза, — а с кем я вообще говорю? — Ну, вашблагородие, зачем тебе моё имя? — захихикал заключённый, его визгливый и дробный смех звучал как падающая в Анк пригоршня гальки. — Меня со дня на день казнят, так не всё ли равно? — И за что же тебя казнят? — По роду, тксказать, деятельности я конокрад, — охотно объяснил тот, — но в петлю пойду за подделку марок. Твоя стража, вашблагородие, стала возмутительно хороша. Никак честному вору не выжить, пришлось менять специализацию. Ну а для начала — наскрести на новый диплом. А марки это ходовой товар, шик, блеск, мода. Думал по-быстрому поднять денег и завязать с этим, вернуться к воровству. — А почему ты не пошел, скажем, работать? — Тю! — Ваймс практически увидел, как Конокрад презрительно отмахнулся от самой мысли. Он не мог ещё более красноречиво рассказать о себе, даже если бы зачитал Ваймсу трехчастную поэму о жизни и страданиях уже не совсем юного вора. Усмехнувшись, Ваймс докурил сигару, раздавил дымящийся окурок об пол и отвернулся к стене. В том, что он поступил правильно, сдавшись в Танти, он не сомневался. И вовсе не потому что Ветинари предложил ему так сделать — а потому что только добровольная передача себя в руки правосудия и могла всех заткнуть, хоть немного очистить имя Ваймса, которое он так неосмотрительно вернул в грязь. К тому же… может быть это заодно и умерит пыл шантажиста. То, что согласие с требованиями может лишь подстегнуть аппетит, Ваймс отказывался даже рассматривать, убеждая себя в том, что требования как таковые в анонимке и не обозначались. Отдельно тяготило его то, что, спеша, как можно скорее сдаться и, по сути, укрыться за стенами тюрьмы, он не объяснил причину своего решения Сибилле. Нет, несомненно, к новости о том, что её супруг арестовал сам себя, она отнесется с овцепикским спокойствием, ведь это именно та безумная вещь, которую вполне может выкинуть Ваймс. В конце-концов, на то он и Ваймс, импульсивность и горячность — его вторая натура, с которой он с переменным успехом пытается бороться, и Сибилла об этом знает. И всё же в том, чтобы оставлять её в неведении, было нечто низкое. Ваймс скривился, до изжоги раздосадованный собственной торопливостью. Надо было выдумать что-то лучше, чем наскоро накарябанная записка: «Сел в тюрьму. Так надо. Всё под контролем. Поцелуй от меня Сэма». Да уж, по такому поводу красноречие он мог бы и поднапрячь… Неопределённость будущего также вызывала неприятную, щекочущую тревогу. По совести, Ваймс даже не знал, как его вообще планируют судить. Обычно дрязги между аристократами решались судом присяжных, на которых Ветинари если и присутствовал, то чисто номинально. Это выказывало благородным сэрам и леди уважение, которого они так жаждали, и в то же время обеспечивало зевак и юную, полную энтузиазма прессу достойным зрелищем. Однако уголовные дела — а уж тем более особо тяжкие — рассматривались патрицием лично, и участь Ваймса это ни в коей мере не облегчало. Мысли лихорадочно метались в голове. Ветинари будет предвзят, это очевидно, как день. Он не мог быть не предвзят хоть в какой-то ничтожной степени после всего случившегося. Оставались лишь вопросы, предположения, вызывающие тошноту в той же степени, что и нервный тик — победит ли искушение избавиться от Ваймса как от человека-который-узнал-слишком-много? или… что бы там ни было между ними? или справедливое следование законам? Ваймс невесело усмехнулся — Ветинари и следование законам, хорошая шутка, приятно было понимать, что даже сейчас чувство юмора его не покинуло. И всё же Ветинари прославился своими словами о том, что если тебя спас Игорь, ты можешь считаться мёртвым. Значит ли это, что в его глазах мелкий подонок лорд Шестой мёртв, а Ваймс таким образом стал убийцей? А если нет, то посчитает ли он, этот блистательный выпускник гильдии убийц, что всего-навсего избиение — заслуживающий наказания проступок? Бездействие начинало действовать на нервы. А ведь он тут не более нескольких часов. Череп превращался в раскалённый котел, а мозговое вещество замещалось кипящей патокой. Обычно лучшим средством от чрезмерного количества мыслей была работа. Но Ваймс сам запер себя здесь, в клетушке десять на восемь футов, в которой нельзя было даже особо размяться, и единственным местом, в котором он ещё сохранял какую-то свободу передвижения, оставалось только собственное сознание. Старый придурок Ваймс! Не смог найти ничего получше! Надо было придумать иной способ! Надо было!.. Досадливо выругавшись, Ваймс заворочался на нарах, настойчиво уговаривая себя уснуть. Забыться. Перестать думать. Остановить рокочущий поток мыслей. Да, конечно, самоуничижительное бдение, наполненное всеми оттенками «надо было», «а если» и «полагается», звучало как вполне подходящая прелюдия к грозящему ему наказанию. Просто позволь разуму унести тебя в дебри возможных вариантов развития событий — и предавайся самобичеванию вдоволь. Но всё-таки есть разница между заслуженным наказанием и тупостью, а заставлять себя бодрствовать будет как раз вторым. Ваймс вздрогнул, совершенно отчётливо почувствовав на своем лице дыхание, и рывком сел. Мягкий, стонущий вздох истаял на краю сознания. Кажется, он всё-таки успел задремать. Разумеется, камера была разочаровывающе пуста. И хотя часть Ваймса не исключала вероятность того, что сеть тайных пассажей Ветинари включает в себя и Танти тоже, другая часть не считала, что полуночный дружеский визит относится к той категории вещей, которые ему сейчас необходимы. Другое дело грёзы… законом не запрещено грезить в местах заключения, верно? Может быть хотя бы это унесёт его в туманную даль, где он сможет ненадолго перевести дух? И Ваймс закрыл глаза, позволяя волне образов захлестнуть себя. Приободрённое его согласием воображение накрыло Ваймса своим многоцветным бархатным плащом, воскрешая ощущения с такой правдоподобностью, что в солнечном сплетении ёкало. В дрёму на грани блаженного забытья ворвались картины, дурманившие и кружившие голову не хуже крепчайшего табака. На этот раз Ветинари, вывернувшись из захвата, прижал Ваймса к столу, крепко держа за бедро, заставил сесть на край и толкнул назад, на стопки бумаг. Отчёты смешались с деловой перепиской, заметки об импорте патоки съехали в сторону, закрывая последние номера газет, чернила залили расшифрованные сообщения с клик-башен, чьё-то личное дело в тонкой бумажной обложке упало на пол, выставляя на всеобщее обозрение всю подноготную господина Эн, живущего на Пиночной улице, — в то время как Ваймс замер, не зная, что делать с собственными конечностями, и это было неловко, неожиданно, странно, но не неприятно. Рука метнулась вверх и сжала узел шейного платка. Если постараться, если очень, очень постараться, то можно поверить, что на ткани всё ещё держится запах стали, остывшего пота, тонкой кожи, запах спешки, смятой постели и тихого, убийственного «не зря». Ваймс считал, что его обоняние, практически под корень выжженное бесчисленным количеством выкуренного табака, а также стойкой химической вонью болотных драконов, навеки утратило способность различать настолько тонкие оттенки ароматов. И всё же… и всё же теперь мозг, подогретый нервным напряжением последних дней, выделывал такие пируэты с его физиологией, что Ваймс не удивился бы, если бы вдруг открыл в себе талант пускать пар из ушей. «Ну же» — поторопил Ветинари и склонился к Ваймсу, чтобы не поцеловать, нет, а легко, невесомо коснуться кончиком носа шеи и шумно вдохнуть, в упоении закрывая глаза. Кровь шумела в ушах, когда Ваймс одной рукой обхватил затылок Ветинари, привлекая ближе, не давая поднять голову, а второй вцепился в его спину. Тело гудело от напряжения и желания. Похожий на укус жадный и нетерпеливый поцелуй заставил дыхание сбиться. «Ещё, черт подери, ещё!» — рвалось из глотки. И плевать, что будет дальше! Ваймс мечтательно улыбнулся потолку сквозь пелену полусна. Что ж, не поспоришь, в голове несомненно прояснилось. Однако… он перевел взгляд ниже. Однако в нижних регионах творилось прямо-таки восстание. Сжав челюсти, Ваймс закинул руки за голову, — не хватало ещё самоудовлетворяться тут. «Ты же понимаешь, что этого больше не случится? — подал голос Здравый Рассудок. Дрёма затрещала по швам. — Ты оттолкнул его, причем сначала сам же и спровоцировал. Думаешь, теперь тебе так просто сойдет с рук это «не знаю, что на меня нашло»? Ветинари отнюдь не выглядел довольным, когда ты заявил, что праздник заканчивается, не начавшись.» «Конечно, ты сделал это ради его же блага, — поддакнула Совесть, ногами добивая остатки Лукавого Соблазна. Обольстительный мираж осыпался как прогоревший табак — только вот он об этом не знает.» «А если бы в кабинет всё же зашли? — не сдавался Здравый Рассудок, отпихивая из поля зрения Совесть и полностью заполняя сознание, — хочешь подумать о том, что было бы тогда?..» Разочарованное восстание разбирало баррикады. — Проклятье, — устало и зло пробормотал Ваймс, доставая новую сигару. Такими темпами его запасы истощатся через день-два, и тогда пребывание здесь станет вдвойне невыносимым. Ну что ж, он заслужил. Но хотя бы ещё одну сегодня он себе позволит, и никакие конокрады не посмеют его за это попрекать. Пытаясь заснуть, Ваймс курил, выпуская в потолок клубы дыма, и крутил в голове — словно перебрасывая из руки в руку камень — одну и ту же мысль: можно ли допустить, что у того человека, которому хватило безрассудства и смелости, чтобы угрожать командору, рука поднимется вырезать из «Правды» ещё пригоршню букв, чтобы составить такое же послание для патриция?