Цвет ловушки

По способности искривлять пространство и время храм Мелких Богов, конечно, в подмётки не годился Незримому Университету и его библиотеке, однако коллективный пыл такого количества прихожан не мог не вызвать пертурбаций в сложносплетённых отношениях времени и пространства внутри храма. Нет, заплутав в его коридорах, вы точно не вышли бы в прошлый вторник или в ту вселенную, в которой принято при встрече плевать в собеседника. Но если ты нёс из кухни в главную залу кувшин с чем бы то ни было, то, добравшись до залы, ты мог обнаружить, что содержимое кувшина изменило температуру (причем зачастую на прямо противоположную), а то и сущность. Подогретое вино покрывалось корочкой льда, холодное пиво — вскипало, а если неосторожно нести воду, ты мог принести вино. Это не то, чтобы кого-то сильно изумляло, а если говорить честно, то и не расстраивало. Однако принести жрице Икебаны едва тёплое сладкое варево вместо грога Мод очень не хотелось, поэтому она, хоть и бежала со всех ног, с выверенного маршрута не сходила. Притормозила возле статуи Анойи, прошла бочком вдоль стены мимо алтаря покровителя сапожников, по большой дуге обогнула жертвенник Подателя Капусты и приятельски подмигнула скульптуре бога самогоноварения и мелких хирургических вмешательств. Последнее не считалось строго обязательным, однако когда речь шла о хмельных напитках нелишним было заручиться его помощью. Вселенский Собор — так официально называлось сегодняшнее мероприятие — устраивался раз в год. Представители всех конфессий Анк-Морпорка и ближайших окрестностей встречались в храме Мелких Богов, чтобы за обильным обедом, плавно перетекающим в ужин, в очередной раз обсудить самые актуальные вопросы современности, включающие такие классические пункты как: — Какая религия самая правильная (теософское обсуждение); — Следует ли всё-таки отмечать Страшдество ещё и по старому календарю (плюсы и минусы; как уговорить Ветинари учредить ещё один выходной день); — В каком порядке идти на праздничном шествии в честь дня Мелких Богов (ежегодный пересмотр предыдущего соглашения). Каждый Собор неизменно завершался торжеством всеобщего примирения — благодаря сытной кухне и обильным возлияниям все участники неизбежно погружались в состояние полнейшей безмятежности и всепоглощающего добра, забывая любые разногласия, как будто никогда и не думали о том, чтобы перегрызть друг другу глотки. Чтобы гарантировать достижение этого блаженного состояния, Мод с другими прислужниками за первые же несколько часов Собора пробежали по коридорам расстояние, равное нескольким диаметрам Анк-Морпорка, — однако в отличие от многих Мод ни разу не промахнулась с температурой подаваемого напитка. Она уже даже не ощущала особой гордости, аккуратно наливая дымящийся грог в бокал. — Милая, — обратилась к ней жрица богини Аскезы, — будь добра, ещё воды. — Хорошо, госпожа, — кивнула Мод. Эта жрица всегда смешила её: вера Аскезы, разумеется, предписывала придерживаться аскетизма, однако высокий пост требовал соответствовать высокому положению. Поэтому жрица ела, конечно, саранчу — но исключительно привезенную из Клатча и жареную в меду и пряностях — а запивала простой водой — чистейшей ключевой водой, стоившей в Анк-Морпорке дороже многих выдержанных вин. — Может быть вам тоже воды, господа?.. — учтиво предложила Мод сидящим рядом со жрицей хмурым мужчинам. Они, кажется, даже не заметили её, внимательно прислушиваясь к тому, что обсуждают на дальнем конце стола, где сидели главы основных религий. Этих ребят в хламидах из небелёного холста Мод не знала, да и было бы удивительно, если бы можно было удержать в памяти лица всех служителей всех культов, число которых в Анк-Морпорке увеличивалось с каждым днём. Однако они были вежливы и ели мало, а это Мод уже нравилось, ведь это значило, что можно будет побольше забрать домой (на улице, где жили родные Мод, день Вселенского Собора недаром назывался Сытной Осьмицей). Все разговоры в зале неожиданно прервал странный хлопок. Точнее, Хлопок. Донесшийся издалека Звук с заглавной буквы, будто тысячи человек одновременно хлопнули в ладоши, прокатился по улицам, вздымая пыль. А потом пришел Грохот, и с крыш посыпалась плохо закреплённая черепица. — Гильдия Алхимиков, — пояснил Гьюнон Чудакулли, перекрывая гомон обсуждения, — с ней это происходит постоянно. Не прошло и нескольких минут, как с улицы донесся гулкий, раскатистый топот. Кто-то из собравшихся жрецов встревоженно обернулся. — О, не обращайте внимания, просто голем, — всё так же спокойно отмахнулся Гьюнон. — Однако вернемся к делу. Предложение госпожи Оливии выстроиться в алфавитном порядке не выносит никакой критики. Жрецы Анойи идут перед жрецами Оффлера — в какой дикарской деревне вы подобное видели?! — уличный шум ненадолго прервался торопливыми шагами множества человек, бегущих в том же направлении, что и голем. — А, вот и Стража. Видимо, в этот раз перебрали с легковоспламеняющимися веществами. Один из мужчин в хламидах покачал головой, как будто не веря своим ушам. — Какие же вы все глупцы, — пробормотал он, упираясь двумя руками в стол и поднимаясь. — Ом всемогущий, как же вы беспросветно, безнадежно тупы. Он вышел из-за стола. Взгляды всех собравшихся немедленно обратились к нему. Невысокий и худой тем сортом худобы, который является следствием жесткого ограничения себя в еде, омнианин смотрел с такой неприязнью во взгляде, что его черные глаза приобретали холодный стальной отблеск, способный лишить дара речи даже закаленных в теологических дискуссиях священнослужителей. — О каких только ничтожных вещах вы говорите. Верите в своих божков, думаете, что можете заручиться их покровительством и решить все свои жалкие проблемы и тревоги. Вместо того, чтобы думать о действительно важном: о том, что вы все обречены. Вы так упрямствуете в своей непроходимой тупости, так погрязли в своих пороках, что вас остается только выжечь огнем… — Уважаемый, оставьте эту демагогию, — строго перебил его Чудакулли, первым сбросивший чары немоты, наложенные грозным, гневным взглядом. — Мы ещё успеем обсудить все волнующие вас вопросы. Сейчас не время. — «Не время»? — хриплый голос слегка дрожал от сдерживаемой ярости, — так похоже на вас. Откладывать вопросы «на потом». Чтобы никогда к ним не возвращаться. Что ж, пожалуй, пора вам напомнить, что сейчас уже позднее, чем вы думаете. Братья, покажите коллегам наш вклад в празднество. Один из пяти омниан в хламидах, сидевших рядом с этим хмурым мужчиной, смахнул со стола часть посуды и водрузил на освободившееся место амфору. Всё в зале замерло. Запечатанная сургучом амфора не представляла из себя ничего особенного — на ней не было загадочных узоров, она не была испещрена зловещими письменами и не источала никакого жуткого призрачного свечения. Но именно это и пугало больше всего. Затянувшуюся паузу прервал басистый, раскатистый голос. — Дружище, ну будет вам, — пророкотал, вставая, Александр, жрец бога самогоноварения и мелких хирургических вмешательств. — Давайте не будем вспоминать старые дрязги: чей бог чьего бога отметелил. Никто никого не оскорблял, правда, дружище..? — он замялся. — Ворон, — театральным шепотом подсказала служительница Аскезы. — Дружище Ворон, — уверенно завершил Александр, вперевалочку, словно большая нелетающая птица, подходя к Ворону. Рослый, толстый и с сияющей лысиной он на фоне тощего омнианина выглядел настоящим исполином, и когда Александр радушно похлопал Ворона по плечу, Мод на секунду показалось, что у того сейчас подкосятся ноги. — Не оскорблял?! — взвизгнул жрец Подателя Капусты, — если я что-то понимаю в оскорблениях — это оно и было! — Самое настоящее оскорбление, — хмуро подтвердила служительница бога свечного дела. При этом её сложный головной убор, похожий на утыканный горящими свечами торт, качнулся и немного расплавленного воска пролилось на её и без того плешивую голову. Не выпуская Ворона из объятий, которые были лишь самую толику слишком уж крепкими для дружеских, Александр цокнул языком и поманил Мод. Та, схватив со стола маленький поднос и быстро водрузив на него две рюмки, засеменила к ним. Потому что ничего иного Александр, истово следующий канонам своей веры, и не мог попросить. — Как говорится в нашей священной книге, — Александр широко улыбнулся, двумя пальцами поднимая рюмку и протягивая её Ворону, — нет проблем, которые не могли бы решить чарка самогона и ампутация. — Ампутация?.. — хрипло переспросил Ворон и сощурился, словно вспоминая что-то, — да-а… ампутация… — задумчиво кивая, повторил он, и лицо его приобрело по-настоящему жуткое, отсутствующее выражение. — Только ампутация и поможет избавиться от вас, еретиков! — он сорвался на крик, — Проклятые паразиты! — локтем выбив из рук Мод поднос, Ворон выхватил что-то из складок своей хламиды. Сдержав несолидный испуганный писк, Мод метнулась в сторону и забилась под ближайший алтарь, — когда по залу начинала летать посуда это было лучшее, что можно было сделать. Никто не вскрикнул, никто не охнул, никто не выразил своего изумления или шока и не попытался остановить Ворона — настолько стремительно всё произошло. В следующее мгновение Александр повалился на пол как мешок зерна, пытаясь закрыть то лицо, то голову, то живот — и каждый раз удар Ворона опережал его на какую-то ничтожную долю секунды, движения были столь стремительны, что фигура омнианина несколько размывалась. — Реши это своим самогоном! — гаркнул Ворон наконец, торжествующе потрясая дубинкой над поверженным жрецом. Александр стонал, держась за разбитый нос. — Что это за цирк?! — рявкнул Гьюнон Чудакулли, поднимаясь со своего места во главе стола. Так величественно и неотвратимо, должно быть, сам Оффлер всплывал со своего илистого дна. — Кто вы вообще такие? Под взглядом первосвященника Ворон не дрогнул. Вместо этого он улыбнулся, холодно и надменно. — Мы — Свидетели Первых и Последних Дней. И никто не выйдет из храма, пока наши требования не будут выполнены. Скрючившись под алтарём, Мод с ужасом смотрела то на омнианина, то на амфору. По спине пополз холодок, похожий на ледяные пальцы осеннего заморозка. Мод вздохнула — её угораздило выбрать медленный угол. День обещал быть очень длинным… *** Выглядывая в узкое окно своей камеры, больше похожее на бойницу, Ваймс курил и задумчиво рассматривал взмывающий в небо султан иссиня-черного дыма. Странно. Гильдия Алхимиков гораздо ближе к дворцу, однако взрыв произошел где-то возле Сестричек Долли. — Констебль Водослей, — негромко позвал он, — отправь запрос и доложи обстановку. Сидевшая на отливе горгулья согласно угукнула. Застрекотали заслонки переносного клак-устройства. Ваймс пожевал сигару. Да, привлекать к делу констебля Водослея было не очень-то честно, но если бы Ваймс не умел во имя благой цели идти на сделки с совестью, он бы до своих лет не дожил. К тому же, он всего лишь хотел быть в курсе того, что творится в его городе. *** Происходившее не укладывалось в голове. Посуду смахнули на пол, столы перевернули и забаррикадировали ими все двери. В центре зала поставили всё ту же амфору — такую обычную, такую совершенно безобидную и нисколько не зловещую, что от одного взгляда на неё начинали дрожать поджилки. Скрючившись в своем холодном углу под свисающим с алтаря облачением, Мод истово надеялась, что кто-то из Стражи услышит шум. Ведь такой грохот просто не может остаться незамеченным! Обязательно позовут Стражу, и вот-вот в дверях появится капитан Моркоу. «Хорошего вам дня, добрые граждане! — скажет он, обезоруживающе улыбаясь, — вы часом не нарушаете общественный порядок, занимаясь поножовщиной на почве терминального расхождения в религиозных воззрениях?» Но Моркоу всё не появлялся, и от этого под грудиной начинало свербеть от ноющего, тянущего страха, а крадущийся из временной аномалии холод становился сырым и удушающе затхлым. Потрясая арбалетами (чего только не нашлось под полами аскетичных серых одежд!), Свидетели связали всех участников Вселенского Собора по рукам и ногам и усадили вокруг амфоры. Затем трое из омниан прошлись по подсобным комнатам и согнали в главную залу всех, кто на свою беду не успел убежать через выходы для прислуги. Этих привязали к колоннам вместе со стонущим избитым жрецом Александром. Даже Мод в своем укрытии не могла не заметить, что у каждого из сектантов на шее болталась маленькая склянка — исходящее от них зеленоватое свечение то скрывалось за складками холщовых хламид, то снова вспыхивало. Мод показалось, что она видит внутри каждого сосуда мечущегося бесёнка. Бесы скалились и пронзительно попискивали, не обещая ничего хорошего. Мод невольно потянулась к карману на переднике (она стянула немного саранчи в меду с тарелки жрицы Аскезы) — может быть, хоть сладкое поможет восстановить душевное равновесие — но вовремя спохватилась, что после такой пряной еды захочется пить, а привычки прятать по карманам бутылки с лимонадом она ещё не выработала. Наконец приготовления были завершены, и храм окутала предгрозовая тишина. В этом гробовом молчании как поступь Рока звучали шаги Ворона, расхаживающего туда-сюда по просторной зале и хмуро наблюдающего за заложниками. Убедившись, что все, кто находился в храме, связаны и свалены в главном помещении, он удовлетворенно кивнул и, выдержав томительную, леденящую кровь паузу, снова заговорил. — Кто-нибудь может сказать, что это такое? — указывая широким узловатым пальцем на амфору, поинтересовался Ворон. — Эм, судя по форме, сосуд времен второго клатчского халифата, — подал голос храмовый виночерпий, известный эксперт по части посуды, в которую можно было налить хоть что-то спиртосодержащее, — ей, должно быть, не менее четырёх сотен лет. — Верно, — Ворон даже улыбнулся, но от этой улыбки никому не стало легче. В чёрных глазах сверкнуло маниакальное веселье. — Ну а сейчас я расскажу вам одну поучительную историю, — начал он, ходя по зале и описывая вокруг амфоры всё более сужающиеся круги. — Однажды одному хитрому юноше из Клатча удалось заточить в амфору джинна. Но юноша был хитер, а не умён. — И, разумеется, был язычником, — радостно ввернул самый молодой из сектантов, который расхаживал за спинами заложников, проверяя, чтобы никто не попытался развязать верёвки. — Спасибо, брат Голубь. Поэтому юноша амфору просто… выкинул. Джинн томился в заточении сотню лет и пообещал себе, что щедро одарит своего освободителя — осыпет его золотом и подарит стадо белоснежных верблюдов, каких не сыскать во всем Клатче. Но никто не явился. — Ибо земные сокровища презренны и ничтожны и стремление к ним суть ересь. — Спасибо, брат Голубь. Прошла еще сотня лет, и джинн поклялся, что своего освободителя наградит несметными сокровищами, любовью дюжины дюжин прекраснейших женщин и конём, быстрым как мысль. Но никто не явился. — Потому что колдовская любовь суть ересь, — снова поддакнул сектант, чуть дёргая верёвки на запястьях служительницы бога свечного дела. Мод подавила истерический смешок. Такая толпа влюблённых женщин! Куда ж их девать? Абы куда их не поселишь, а на гостиницу разоришься. — Спасибо, брат Голубь. Пески пустыни заносили амфору, погребая её всё глубже. Джинн взмолился своим еретическим лживым богам о помощи. Но на то они и ложные боги — мольба его осталась без ответа. И сердце джинна… — Строго в метафорическом смысле, конечно, мы все знаем, что у джиннов нет ни телесной оболочки, ни духа, ни души. Они суть ересь сами по себе. — Спасибо, брат Голубь. Сердце джинна ожесточилось. После того, как прошло триста лет со дня его заточения, он поклялся самой страшной клятвой, что наградой его освободителю будет мучительная смерть. И надо же было такому случиться, что эту амфору нашёл сын пастуха… — Давайте угадаю, — перебил Ворона Чудакулли, — этот сын пастуха оказался и хитрым, и умным, и верил в кого нужно, потому он обманом заманил джинна обратно в амфору и запер там, да? Губы Ворона искривила высокомерная усмешка. — Джинн сломал юноше ноги, выдернул руки из суставов, оскопил, выдавил глаза, выпустил кишки и оставил стервятникам, — ледяным тоном отчеканил он, подходя вплотную к амфоре. Заложники смотрели на него, не моргая. Намек был прозрачен как горный воздух в морозный день. Четырёхсотлетний джинн. Четыре века эта злоба и ненависть тлели в запертом сосуде. И теперь находившихся в храме людей (и гномов, разумеется; также нельзя забывать мадам Оливию, религиозный пыл которой не остудил и сам Смерть) и безграничную демоническую ярость разделял лишь слой керамики. Не такой уж тонкий, конечно, но это ни в коей мере не помогало успокоиться и ощутить себя в безопасности. — Как думаете, — Ворон слегка подтолкнул сосуд ногой, и Мод поняла, что разучилась дышать, — как он отблагодарит нас всех, оказавшись на свободе? — Командор Ваймс вам покажет! — крикнул кто-то из жрецов. — И где этот ваш командор? — криво усмехнулся Ворон, — ах, да, действительно, он в тюрьме, он ничего не сделает. Глупцы! Вам должно уповать на Ома, а не делать своим кумиром слабого человека! Смотрите, куда вас это привело! — Думаете, вам всё так просто с рук сойдет? — не сдавался жрец. — Убьете нас — и Ветинари сотрет вас в порошок. — Вы в самом деле считаете, что настолько важны для вашего патриция?.. — Ворон знал, чем пригрозить: смутного, склизкого подозрения о собственной незначительности и ничтожной роли в никогда не засыпающей махине города, оказалось достаточно, чтобы заставить замолчать самых заядлых оптимистов. Убедившись, что его слова были в полной мере услышаны и прочувствованы, Ворон забил в крышку гроба последний гвоздь: — думаете, мы боимся смерти? Умерев, мы отправимся на встречу с нашим богом. А вы — сдохнете. *** Никто не знал, что в Сестричках Долли есть ещё и бельевой склад, однако теперь с неба падали тлеющие подштанники, прожжённые насквозь кальсоны и дымящиеся останки кружевных дамских панталон. Большая часть стражников, патрулирующих центр города и окрестности Пупсторонних ворот, были отправлены к месту пожара, помогать големам разбирать завалы, однако новоявленный констебль Быстрый и констебль Посети по личной просьбе капитана Моркоу остались на своей смене на улице Мелких Богов. «В храме сегодня Вселенский Собор, — напутствовал их Моркоу, — лучше проследить, чтобы эти добрые люди не вышли с проповедями на улицы и не перегородили движение. После нескольких рюмок наливки такое происходит чаще, чем можно предположить» Компанию констеблям составил Шнобби, который, судя по всему, в свой выходной решил устроить внештатную проверку плохо закрытых чёрных ходов. День констебля Быстрого рисковал превратиться в урок религиозного просвещения, однако в общении с констеблем Посети он расторопно выработал очень удачную стратегию: банально не давать ему вдохнуть и начать нравоучительную проповедь. Если его вовремя перебивать и не давать ввернуть и слова, Посети показывал себя прекрасным собеседником и очень вежливым слушателем. Рассказы Быстрого о родной деревушке на равнинах Сто казались бесконечными. — Эй! Эй, вы, Стража! Стражники не сразу поняли, откуда исходит оклик, пока бурлящая на улице толпа не замедлила вдруг свой суетливый бег и головы не начали оборачиваться на балкон над главным входом в храм Мелких Богов. Там стояло двое — мужчина в серой хламиде и высокая худая женщина. Погасшие свечи в её прихотливом головном уборе издалека казались похожими на ветвистые рога. Даже на расстоянии было заметно, что на её лице не осталось и кровинки. Констебль Быстрый не мог её осудить — когда у твоей головы держат взведённый арбалет, то ты вряд ли испытаешь особо острую радость жизни. — Никому не двигаться! Иначе заложникам не жить! — перекрывая взволнованный гомон ватаги зрителей, гаркнул мужчина в хламиде, всем своим видом показывая, что ему ничего не стоит вышибить из головы жрицы проповеди и наставления вместе с содержимым черепной коробки. — Слышали?! — Что вам нужно? — Сложив руки рупором, крикнул констебль Быстрый. Ведь это тот самый очевидный вопрос, который жаждет услышать любой человек, решивший прибегнуть к шантажу и угрозам. Мужчина кажется даже слегка растерялся, очевидно, он не ожидал, что на диалог удастся выйти так скоро. — Мы требуем признать нас единственной истинной омнианской церковью, — провозгласил он наконец. — Потому что остальные суть ересь! — ввернул пронзительный голос из темного портала за его спиной. — И налоговых льгот! — Спасибо, брат Голубь. И налоговых льгот! — не дождавшись ответа, мужчина повысил голос, — у нас есть бесы-близнецы и джинн и мы не замедлим пустить их в ход! — Ом всемогущий! — выдохнул констебль Посети, — это же Радикальные Свидетели Первых И Последних Дней. — Кого-кого они сводят? — не понял Шнобби, доставая из-за уха окурок. — Они придерживаются мнения, что Брута был лжепророком, все трактовки Писания ошибочны и вводят в заблуждение, значит все ветви омнианства кроме их — суть ересь, и мир должно очистить от еретиков. А ещё они не носят белья, — Шнобби вздохнул: — Хоть в чём-то их можно понять, — констебль Посети осторожно и медленно отодвинулся от него на несколько футов. — Омниане запретили эту секту, как чрезмерно радикальную. Конечно, последние годы они ограничиваются ворчанием и проповедями, однако случилось что-то, что вывело их из равновесия… — Ага, — нахмурился констебль Быстрый, — и это что-то сидит сейчас в Танти. *** Пока-ещё-командор (Ваймс решил считать себя командором, пока не получил документальное подтверждение обратного) выслушивал доклад констебля Водослея, чувствуя, как без того низкий потолок камеры медленно и неотвратимо опускается на его голову. Захват заложников? Омниане-сектанты? Вселенский Собор, обернувшийся Великим Шантажом? Бесы-близнецы, которых запретили разводить специальным указом патриция? — он точно не ослышался?.. — …И четырёхсотлетний джинн, — завершила горгулья. Мысленно Ваймс схватился за волосы и выдрал пару клочьев: храм Мелких Богов строился по любимому принципу архитекторов Анк-Морпорка — сначала сделать, потом украсить, потом достроить, потом улучшить, добавить еще больше украшений, потом подумать и поскорее уничтожить все чертежи и расчеты, согласно которым такое строение попросту не может выдержать нагрузки чуть серьёзнее, чем, скажем, севший на карниз голубь. Ваймса мутило от мысли о том, что может случиться, если в таком здании выпустить джинна. В лучшем случае храм превратится в груду обломков, погребая под собой всех внутри. Внешне же Ваймс остался не более взволнован, чем кусок стены. В висках начинало звенеть и ныть от осознания своей бесполезности. Игнорируя это премерзкое ощущение, Ваймс покосился на жестяную выщербленную миску, в которой ему выдали завтрак (водянистая жиденькая овсянка; Ветинари наверняка нашел бы её консистенцию идеальной, хотя вряд ли оценил бы количество лузги и песчинок). Для начала надо прикинуть расстановку сил. Пусть эта тарелка будет главным алтарем Всех Богов, Кто Не Нашёл Себе Побольше Прихожан. Коробок из-под спичек — амфорой с джинном. Колонны… Ваймс задумался, вспоминая планировку главного помещения, — колоннами будут окурки сигар. Одна, две… итого — десять. Возможно, сейчас самое время задуматься, не слишком ли много он курит, раз успел прикончить десять штук со вчерашней ночи, но Стражник внутри Ваймса пинком отбросил эту мысль как недостойную внимания. Выдернув из дырявого бока матраса пригоршню соломы, Ваймс разложил сухие травинки в виде неровного многоугольника. И кто просил этих архитекторов делать настолько несимметричные приделы?.. — Сколько нападающих? Сколько стражников сейчас возле храма? — Шесть, — после стрекота заслонок сообщил Водослей. — Стражников пока что двое. А ещё там Шнобби. — Ваймс достал из кармана надкусанный кусок хлеба, оставшийся ещё с утра, и оторвав мякиш, разделил его на шесть равных частей. Это будут омниане. Тощий сержант Боунс взирал на его поделки с подозрением и лёгким недоверием. По не загорелому из-за регулярного ношения шлема лбу сержанта пролегла глубокая морщина, выдававшая напряжённую и немного уже даже болезненную работу мысли. Извилины сержанта скручивались и распрямлялись и снова завязывались морскими узлами, упорно отказываясь наводить хозяина на внятную мысль. Вроде бы Ваймс не нарушал правил, — Боунс при всём желании не смог бы вспомнить строку правил, запрещавшую заключённым беседовать с горгульями и лепить из хлеба, потому что таковой не существовало, — и всё же сержанту казалось, что в действиях пока-ещё-командора присутствовало нечто в самой своей природе неправильное. Суть заключения была в ограничении связей со внешним миром. Письма — раз в неделю и только после цензуры. Встречи — раз в месяц и только для близких. И всё это не распространялось на заключенных одиночных камер Гнилого флигеля, как на особенно опасных для себя и окружающих! Однако, разговаривая с констеблем Водослеем, Ваймс не особенно пытался понизить голос, и, после ещё нескольких конвульсий, извилины сержанта, дрогнув, наконец сложились в узор. Боунс благоразумно решил начать издалека. Прислонившись к стене напротив камеры Ваймса, он задумчиво почесал затылок. — Говорят, там заварушка в храме Мелких Богов… — Неужели? — холодно осведомился Ваймс, придавая последнему куску мякиша форму маленького цилиндра. — Да-а, — сержант неуверенно поковырялся в зубах, — говорят, какие-то чокнутые притащили четырёхсотлетнего джинна и угрожают выпустить его прям в храме. — Угу, — Ваймс расставил хлебные цилиндры по собранному из соломы плану залы. — Сэр Ваймс, может, ну, э, вам нужно туда? — осторожно спросил Боунс. — Ты рехнулся? — огрызнулся Ваймс, водружая спичечный коробок в центр схемы, — я ж под арестом. — Нет-нет, мы всё понимаем, — Боунс понизил голос, — но всё же, э, может мы можем чем-то помочь?.. Ваймс поднял голову и посмотрел на сержанта таким мутным взглядом, будто только сейчас в полной мере осознал его присутствие. — Ещё хлеб есть? — только и спросил Ваймс. *** Начальник тюрьмы капитан Фитч зашёл в Гнилой флигель, насвистывая так безмятежно, что поверить в его невозмутимость мог только слепоглухой идиот с напрочь отсутствующей эмпатией. Пружинистым шагом он прошёлся перед решётками камер. Сообщил меланхолично смотрящему в стену Самому Нелепому Грабителю Года, что Гильдия Алхимиков отказалась предоставлять ему законника для апелляции. Потом погрозил пальцем нелицензированному попрошайке, насвистывающему очередную похабную песенку. Проходя мимо решётки камеры Йена, Фитч выразительно провёл пальцем по своей шее и подмигнул ему со всем возможным торжеством человека, знающего, что уже завтра мир станет на одну сомнительного качества личность лучше. Добравшись до последней камеры, Фитч старательно сделал вид, что не замечает Ваймса и устроенного им кружка лепки, и вместо этого сердечно хлопнул сержанта Боунса по спине: — Чудесный сегодня день, не так ли? Всё так и дышит летом: булыжники раскалились, грязь засохла, Анк покрылся коркой и воняет гораздо меньше обычного… — Боунс заморгал, не до конца понимая, к чему клонит начальник, и промямлил нечто неубедительное вроде «это полезно для кормовой свёклы». — Такая погода прямо настаивает на том, чтобы прогуляться. Как считаешь, сержант, может быть, нам стоит пойти пообедать где-нибудь?.. — продолжал Фитч, твёрдо и неумолимо разворачивая Боунса в сторону выхода. Связка ключей вывалилась из кармана капитана — настолько невзначай, настолько случайно, что Фитча ни в коем случае нельзя было заподозрить в злонамеренности. С жизнерадостным металлическим лязгом ключи упали на пол аккурат возле решётки камеры Ваймса. — …Мне кажется, сейчас самое время часов пять-шесть душевно посидеть на террасе в «Ведре», вспомнить былые деньки, — жизнерадостно разглагольствовал Фитч, ведя растерявшегося от такой милости и фамильярности сержанта к выходу из флигеля. — Помнится, лет десять назад, когда я только поселился на Дешёвой улице, жила там одна гадалка… Просунуть руку через решётки и взять связку оказалось слишком просто. Ваймс задумчиво позвенел ключами и замер, услышав негромкое «а ты ведь можешь». С ним нечасто случалось такое, что к нему обращались предметы. Нет, конечно капитану Ваймсу не раз доводилось слышать шепоток бутылки виски, настойчиво предлагающей восстановить пошатнувшуюся картину мира, однако, чтобы заговорили ключи… должно быть, он действительно отчаялся. А ключи всё не смолкали, и увещевали так убедительно и мягко, голосом, самую малость похожим на голос Ветинари: он может, действительно может выйти, и никто его не остановит, просто потому что он командор Ваймс, — старина Камнелиц, кто не знает старину Камнелица! — ему сойдёт с рук многое. Слова капали сахарным сиропом. Картина, которую ему рисовало воображение, была отупляюще хороша: сейчас он откроет камеру, выйдет из этого пропахшего соломой и нечистотами здания и будет свободным человеком, потому что не найдется смельчака, готового арестовать командора Ваймса. Ветинари занят своими государственными делами, он не снизойдет до того, чтобы, как он выразился, «удовлетворять ваше эго», и никто не помешает Ваймсу броситься к храму Мелких Богов и сделать то, что должен сделать стражник, — восстановить порядок. Ваймс громко позвенел ключами. — Эй! — голос звучал сипло, как будто Ваймса держали за горло, — вы обронили. Заберите-ка поскорее, пока кто-нибудь не подумал воспользоваться этим для побега.