Цвет ловушки

Своему чувству времени Мод уже не доверяла. Минуты ползли как слизни, подъедающие падалицу, и складывались в чудовищные склизкие часы (сутки? месяцы? годы?). Как будто она всю жизнь сидела так, скрючившись и едва чувствуя затёкшие конечности. Голые ноги покрывались гусиной кожей, а рука сама тянулась с карману со сладостями, чтобы хоть как-то поднять дух. Надо было бросаться под другое покровительство! — с горечью подумала девушка, косясь на узорчатый, весь в изразцах алтарь богини домашнего очага, — та куда расторопнее и там не настолько холодно. Стража блистала своим отсутствием — что ввергало в растерянность и захватчиков, и заложников в равной мере, а у Мод вызывало тянущее чувство в солнечном сплетении, похожее на голод, только куда более леденящее. Омниане нетерпеливо мерили шагами залу, то и дело осторожно выглядывая из окон, и пили воду с такой залихватской решимостью, будто то был крепкий алкоголь. Они нервничали, ясно как день, они дико нервничали, но фанатичное пламя веры вело их вперед — парадоксально, однако оно же поддерживало и заложников. Редко когда под своды храма взмывали настолько пылкие (и противоречащие друг другу) молитвы, и столкновение божественных зон влияния уже медленно скручивало тучи над зданием в сизо-малиновую воронку. — У вас было достаточно времени подумать и уверен: теперь вы знаете, какой ответ будет правильным, — бросив ещё один мрачный взгляд на сгущающиеся тучи, брат Ворон достал из-под хламиды потрёпанный и надорванный по краям лист пергамента. Подняв его над головой, он торжественным широким шагом прошел в центр залы. — Подписав это заявление для патриция Ветинари, вы подтверждаете, что есть только одна правильная Вера, вы с ней всецело согласны и требуете признать её единственной религией во всем городе. — А если не всецело? — поинтересовалась жрица Икебаны. Голос её подрагивал не то от бравурной смелости, не то от подступающей истерики. Брат Ворон взялся за свою склянку с бесом и чуть встряхнул её. Бесёнок завертелся волчком и захихикал, будто его щекотали. — Значит согласитесь по частям, — пообещал омнианин. — Вы не находите в этом некоторого логического противоречия? — подал голос Чудакулли. — Нас вы называете еретиками, однако вам нужно наше подтверждение. Если ваш бог и без того прав, то зачем вам подкрепление на бумаге? Не суть ли это ересь? И причем тут Ветинари? Патриций не поддерживает ни одну конфессию, ему ваши требования до того места, куда Агги Молотокрад уголь прячет. — Он не сможет не поверить в воронку от взрыва на месте крупнейшего храма города. — Значит, вера — верой, но налоговые льготы — это всё-таки налоговые льготы? — не сдавался Чудакулли. Брат Голубь нахмурился. — Для еретика ты слишком хорошо соображаешь, — он вскинул арбалет, целясь в голову жреца. — Не иначе как тебе был дарован ясный ум для того, чтобы ввергать в сомнения. — Успокойся, брат, — тяжелая рука Ворона опустилась на плечо брата Голубя, и тот потупился. — Не позволяй их лживым словам смутить тебя. — Ведь смущение суть ересь, — покорно пробубнил брат Голубь и, понуро шаркая, отошел в другую сторону залы, стараясь при этом не спускать взгляда с Чудакулли. К ужасу Мод омнианин подошел к самому её укрытию и уселся на пол у подножия алтаря. На выдохах бормоча молитвы и перемежая их брюзжанием о еретиках, брат Голубь принялся смазывать механизм арбалета. Бес в сосуде на его шее неистовствовал, будто чувствовал Мод рядом. Та на всякий случай показала спине омнианина фигу. *** Пожар в Сестричках Долли удалось потушить достаточно быстро и догорающие остатки склада уже не вызывали опасений. В то же время представлялось маловероятным, чтобы склад одежды вот так спонтанно взорвался. Да, в Гильдии Алхимиков велись споры о взрывоопасности носков, но научное сообщество склонялось к тому, что их следует квалифицировать скорее как биологическое оружие, чем нечто взрывоопасное, даже если носки принадлежат капралу Шноббсу. Этот пожар был в Высшей Степени Подозрителен и уже напоминал самый настоящий Заговор. Подобные Отвлекающие Манёвры были характерны для разного сорта подлых личностей — взять хотя бы Фреда Пиромана, который поджигал сваленный у чёрного хода мусор, а пока хозяева тушили пожар, проникал в помещение через парадный вход — а потому капитан Моркоу был готов к любым дурным вестям. Сообразительности констеблей Быстрого и Посети хватило на то, чтобы перекрыть движение по улице, однако, что делать дальше, они представляли плохо и замерли, растерянные, стараясь лишь сдержать толпу, чтобы ни один из жадных до зрелища жителей или гостей города не попытался проникнуть в здание. Вокруг бечёвочного ограждения уже собиралась толпа, и Шнобби, упорно отлынивавший от обязанностей стражника под предлогом выходного, быстро ввязался в спор с зевакой о том, как следует правильно называть захватчиков. Шнобби настаивал на «ублюдках» и «самоубийцах», но зевака оказался знатным книгочеем и делал упор на то, что происходящее уже не входит в рамки обычной преступности, а значит нужен отдельный термин. — Понимаете, — он отказывался сдаваться даже пред лицом непробиваемой непросвященности капрала, — их действия имеют целью напугать, навести ужас, «террор» по-лататински. — Мистер Ваймс их всё равно всех прибьёт, — отмахнулся Шнобби. — Что это если не самоубийство? Возникший как будто бы из ниоткуда капитан Моркоу, даже перемазанный копотью, со свежими ссадинами и ожогами на могучих руках, всё равно выглядел как сияющее явление Справедливости, и сажа как будто сама сходила с нагрудника. — Патриций с тобой согласился бы, Шнобби, — кивнув, подтвердил Моркоу. — Он также характеризует подобные инциденты как самоубийство. «Самоубийство с политической подоплёкой». — У этих подоплёка религиозная, капитан, — доложил, подбегая, констебль Быстрый. — И налоговая. Требуют налоговых льгот и признания их самыми правильными верующими. А ещё — личного визита патриция, если мы только правильно разобрали их последнее обращение. — Не уверен, что у него найдётся окно в графике… — лёгкая тень задумчивости легла на лицо капитана — точно тонкое облачко на мгновение закрыло солнце — но уже в следующую секунду Моркоу просиял. Улыбка его озарила первые ряды зевак и, кажется, даже бликом отразилась от окон храма. — Как же славно, что ты оказался здесь, Шнобби! То, что ты в гражданском, нам только на руку. Нужно срочно проверить чёрные ходы этого храма. — Вдруг кто-то их не запер? — уточнил Шнобби, не веря своим ушам. — Именно так, — подтвердил Моркоу. — А я поговорю с этими омнианами. Возможно, имело место совершенно нелепое взаимное недопонимание. *** Капитан Моркоу вышел из храма Мелких Богов, неся на руках потерявшего сознание жреца Александра. Следом, семеня, вышли не верящие своему счастью самые младшие послушники культов (старшему едва исполнилось двенадцать). Лицо капитана слегка омрачали смятение и недоумение, словно он не ожидал натолкнуться на настолько несознательных преступников. Да, вышедший на переговоры брат Стриж в итоге согласился выдать самого слабого из заложников и беспрестанно ноющих детей, однако большего добиться Моркоу не смог. Как будто его искреннее желание помочь и решить проблему наткнулось на укреплённую башню религиозной косности, из бойниц в которой выглядывали остро заточенные догмы, а подножие было усеяно противоконными шипами упёртости — и атака доброжелательности захлебнулась, не успев начаться. Аккуратно положив бессознательного жреца на булыжники мостовой, Моркоу достал из кармана таблички для передачи сообщений и с очень сосредоточенным лицом замахал ими в направлении ближайшей клак-башни. Застрекотали заслонки. *** — Что это было? — строго спросил брат Ворон, едва брат Стриж захлопнул за Моркоу тяжёлые двери храма. — К-какое-то колдовство, — заблокировав двери скамейкой, брат Стриж со страдальческим видом провел ладонью по лицу, пристыженный тем, как легко его удалось обвести вокруг пальца. — Я ведь д-даже почти почувствовал, что я — «хороший террорщик». — Всё это суть ересь! — вмешался брат Голубь, который поспешил на помощь в восстановлении баррикады у входа, — Это еретик. Самый настоящий еретик высшей пробы. Может быть, больше не будем его сюда пускать? *** То и дело оглядываясь на концентрирующиеся вокруг храма Мелких Богов тучи, Ваймс слушал доклад констебля Водослея и метался по своей крошечной камере как запертый в клетке дикий зверь. Да что уж там, он и был зверем, ослеплённый ревущей в груди яростью, раздираемый противоречивыми желаниями сделать всё «Как Надо» и «Так, Как Он Должен». Отвлекающий манёвр, — боги, как же это было очевидно! Сволочи поступили умно: стянуть всю Стражу на ликвидацию пожара, оставить двух констеблей разбираться с проблемой и быть уверенными, что у них есть фора, а сержант Детрит не выломает двери храма, едва только услышав о захвате. Требование признать старую трактовку омнианства единственной религией не впечатлило Ваймса. Объявить всем, что только их бог по-настоящему божественен? Удачи убедить в этом настолько многонациональный город, что он похож уже на фирменный соус Достабля (а ты никогда не знаешь, что на этот раз оказалось в составе фирменного соуса Достабля!). Религиозная возня в принципе оставляла Ваймса достаточно равнодушным. Лично он обычно был слишком занят, чтобы выделить себе время ещё и на теологические рассуждения, и придерживался той точки зрения, что сомневаться в богах чревато, однако открыто поддерживать кого-либо из этих всеведающих ублюдков — дело столь же неблагодарное, как и рьяно выступать против религии как таковой. Таким образом, теологические баталии обходили командора стороной, пока не находили вполне себе материальное воплощение вроде пьяной драки между сторонниками Сапонарии и рьяными последователями Резонаты. Тогда вопросы религии резко переходили из категории «пустая брехня» в категорию «а ну быстро заткнулись и убрали оружие!». Однако последнее требование захватчиков вырвало Ваймса из водоворота мрачной рефлексии настолько резко, что он чуть не запнулся о край нар. — …передать подписанную петицию лично в руки лорда Ветинари, — завершил сообщение Водослей. Ваймс на мгновение опешил, а потом расхохотался пустым, безжизненным смехом, от которого иные слабохарактерные люди могли и поседеть: — Да он не явится, вы что! На что они вообще рассчитывают? Что лорд Ветинари подвергнет себя опасности ради кучки горожан?.. — ещё не закончив фразы, он почувствовал, как невидимая ледяная лапа скользнула по загривку и впилась когтями промеж лопаток, раздирая кожу до мяса. Ваймс вспомнил историю с Лешпом. Ту её часть, которую он при помощи увещеваний, сомнительных острот и каламбуров всё-таки вытянул из Колона и Шнобби. В этой части истории Ветинари, чтобы не допустить войны, спустился в жуткую чёрную бездну Круглого моря. А потом проник на вражескую территорию, рискуя в случае разоблачения оказаться на эшафоте. (Нет, Ваймс и Стража тоже ринулись через море и тоже балансировали на тонкой грани, отделявшей их от учтивого приветствия Смерти, но это было другое дело!). Если Ветинари с его прагматичным умом придет к выводу, что дело того стоит, — остановить его смогут разве что кандалы, и то не точно. Сглотнув, Ваймс бросился к окну и двумя руками вцепился в решётки с такой силой, что на тыльной стороне ладоней вздулись вены. Невозможность обрести успокоение в механических движениях и беспрестанном патрулировании порождала картины возможного будущего — одна другой хуже. Множественная Реальность трясла перед лицом Ваймса своим Веером Тысячи Возможностей, почти стуча его по носу костяными пластинами, и Ваймс покрывался холодным потом. Сознание, привыкшее находить выход неистощимому нервному напряжению в движении — привычном закуривании сигары, привычном шаге стражника, — неистовствовало. Ваймс увидел, как арбалетный болт прошил слои чёрных одежд — которые, как теперь он точно знал, вовсе не скрывают под собой пластины доспехов или кольчуги. Видел, как зловеще блестело, расползаясь по ткани, кровавое пятно. И уже не имело значения то, что крыши были полны вооруженных до зубов тёмных клерков. Единственное, что имело значение, — Ваймса не было там, чтобы это предотвратить. Тысячи Возможностей глубже вонзили в плоть когти, заставив всё существо замереть и окостенеть от леденящего ужаса перед всем, что может случиться. Ваймс покосился на коробок спичек, изображающий на схеме джинна. С таким правонарушителем Стража обычно не сталкивалась, но всё, что Ваймс знал об этих полупризрачных тварях, не предвещало ничего хорошего тем несчастным, кого угораздит оказаться поблизости. И теперь Ваймс видел, как здание храма Мелких Богов рассыпалось грудой мелкой каменной крошки, заживо погребая всех, кто находился внутри его стен. Ваймс видел, как обезумевший от ярости джинн взмахом исполинской призрачной длани обратил в пыль всех живых существ в радиусе сотен футов. В мыслях Ваймса с лязгом падали пустые доспехи, — ведь тел, на которые они были надеты, больше не существовало. Медленно, мучительно медленно опустевшая чёрная мантия спланировала на булыжники мостовой — и налетевший ветер развеял прах. Ваймс видел, так же отчетливо, как собственные руки, видел, как из разбитой амфоры взметнулся фиолетовый огонь — и зеленоватое пламя вырвавшихся на свободу бесов-близнецов показалось блёклым на фоне ревущей стены жара. Обугленная до кости рука, сжимающая теперь уже по-настоящему мёртвой хваткой металлический набалдашник трости, и запах палёного мяса представились Ваймсу так отчетливо, что он почти заскулил. Всё это будет его вина. Потому что его не было рядом. Ваймсу казалось, что его ладони липкие вовсе не от испарины — а от крови. Он крепче вцепился в решётки, закрывающие окно, так что, кажется, рассадил ладонь о ржавый заусенец. — Скажи, пусть и близко его не подпускают! — рявкнул Ваймс в каменное ухо горгульи, — даже если придется арестовать! Геройствовать тут ещё!.. нечего!.. и никаких переговоров без моей команды! Особенно никаких переговоров с Моркоу! Даже на таком расстоянии Ваймс чувствовал — точнее, знал, как любой знает, что Великий А’Туин медленно плывет по космосу, неся на себе слонов, — что творящаяся несправедливость возмущает капитана до самой глубины его исполинской души, и Моркоу как никогда готов броситься на амбразуру, действуя прямо и напролом. Конокрад, который, похоже, внимательно слушал все переговоры Ваймса и констебля Водослея, вдруг разразился сиплым грудным смехом. — Боги, какие вы все нервные! Ну подумаешь — прирежут нескольких толстых свиней. Скоро новых откормите. — Если ты когда-нибудь задавался вопросом, почему ты оказался здесь — вот и ответ, — огрызнулся Ваймс, — тебе есть дело только до своей шкуры. — Конокрад снова захохотал с таким звуком, как будто рвал руками застиранные до ветхости простыни: — А ты у нас, конечно, герой-спаситель, самозабвенно жертвующий собой? Ну и куда тебя это привело? — Что у вас там за веселье? — громко осведомился Альфред Сорвибашню с другого конца коридора. — Пока-ещё-командор пытается уберечь важную патрицианскую задницу, а вместе с ней всех легавых в округе, — охотно пояснил Конокрад. — При этом сидя в Танти! — Пасть захлопни! — рыкнул Ваймс. — Вот тупица! — похихикивал Конокрад, возвращаясь на нары. — Как ты вообще маленьким-то не сдох?.. «Чистое везение, мужик, чистой воды везение» — мрачно подумал Ваймс. А тучи над храмом Мелких Богов становились всё тяжелее и приобретали зловещий кроваво-алый отблеск. По верхнему краю уже метались лазурные искры электрических разрядов, и в воздухе явственно разливался запах озона. *** Вздымающийся облачный столп заслонил свет и лорду Ветинари, который с карандашом в руке внимательно перечитывал проект торгового договора с Орлеей. Не отвлекаясь от бумаг, Ветинари вызвал секретаря, чтобы попросить зажечь лампы. Стукпостук принёс подсвечник, а вместе с ним — потрёпанный, надорванный по краям лист. — Подписанное заложниками обращение захватчиков, милорд, — сухо пояснил Стукпостук. Передача пергамента, подписанного жрецами, первосвященниками и прочими служителями культов, из рук брата Ворона в руки капитана Моркоу состоялась под бдительным надзором уже большей части горожан. Спешно созванные на место событий стражники выстроились кордоном вокруг храма (сержант Колон несколько поодаль охранял особенно важный, стратегически расположенный фонарный столб). Брат Стриж и брат Голубь стояли в дверях и, держа наготове взведённые арбалеты, громко распевали гимны, чтобы пресечь любые еретические речи со стороны капитана. — О всемилостивый Ом! — голосили они, настороженно оглядываясь на Моркоу, — вседержитель, что поразил врагов своими рогами, затоптал своими копытами и оросил поля своими верблюдами!.. — Ветер от собирающейся бури трепал полы их холстяных хламид, бесы в склянках не прекращали голодно пищать. Картина была бы почти величественной в своем гротескном пафосе, если бы брат Голубь не прервал пение, чтобы пояснить: — Как всем известно, в староомнианском оригинале речь шла вовсе не о верблюде, однако при переводе на анк-морпоркский пришлось пожертвовать меткостью выражений ради ритма. Еретики и вовсе переводят это слово как «лейка». Но вы можете представить себе всеблагого Ома с жалкой лейкой?.. Ветинари даже не взял заявления в руки. Не поднимая взгляда на секретаря, он бросил лишь: — Пожалуйста, зарегистрируй это как полагается и положи в лоток для входящих. Я займусь им в порядке очереди. — Капитан Моркоу сообщает, что нападающие вооружены джинном четырёхсотлетней выдержки, — сухо сообщил Стукпостук. — Неужели? Любопытно. Если мне не изменяет память, — Ветинари мягко улыбнулся как человек, который прекрасно знает, что память его в полном порядке, — после трёхсот лет они зарекаются наградить своего освободителя и всех, кто попадется под руку, мучительной смертью. Даже не представляю, на что способен джинн после четырёх сотен лет взаперти… — Раньше у преступников не было подобных… демонов массового поражения, — Ветинари отмахнулся от всех возможных опасений, как будто не считал их заслуживающими своего внимания. — Ах, да, это обстоятельство нашей страже внове. Даже интересно, что они предпримут. Хотя я бы для начала попросил подтверждения, действительно ли захватчики располагают джинном четырёхсотлетней давности. Кто угодно может заявить о том, что у него в чулане лежит точно такой же, достался от прабабки, и что же, нам начинать паниковать? — Ветинари со вздохом откинулся на спинку своего жесткого патрицианского стула и повертел в пальцах карандаш. — Да, пусть капитан Моркоу уведомит захватчиков, что мы готовы продолжить диалог, если данную информацию сможет подтвердить эксперт, например арканцлер Чудакулли. — Думаете, он согласится, милорд? — Боюсь, что только он и согласится. — Но что если жертв не удастся избежать? — Улыбка Ветинари стала отстранённо-вежливой, всего на пару градусов теплее, чем талая вода: — Тогда мы опубликуем официальные соболезнования, а их первые заместители перепьются от радости. А пока я просто сяду и посмотрю, как ангелы-хранители нашего города будут выкручиваться на этот раз. Держи меня в курсе ситуации, но никаких личных аудиенций. Мне положительно необходимо ознакомиться со всеми условиями в подпунктах, которые господин посол пытается выдать за невинные оговорки. *** «Если он просидит здесь ещё хотя бы минут пять — я закричу» — нервно думала Мод, закусывая костяшки. Бес омнианина верещал и как будто даже пытался сдвинуть с места склянку, в которую был заточен, заставляя Мод каждую секунду обмирать от страха перед возможным обнаружением. «Только отойди, просто отойди на минутку, вспомни, что тебе надо поковыряться в носу и помолиться Ому» — однако брат Голубь не собирался сдвигаться с места, и ожидание становилось худшей из пыток. Закусив губу, Мод осторожно потянулась к застежкам форменных туфель. Если омнианин все-таки вспомнит о регулярной молитве, то столь милое её сердцу цоканье невысоких каблуков с набойками будет последним, что ей нужно. Стоило лишь представить, что ей позарез необходимо донести глинтвейн, не остудив его и на пару градусов, как маршрут уже выстроился сам собой, словно проложенный сияющими гирляндами. Витиеватый, как и полагается, ведь если её заметят и бросятся в погоню, то обязательно побегут по прямой, — ведь это так логично — и тогда им не избежать Медленной Аллеи богов, которые на дух не переносят спешки и уж тем более не желают так быстро прощаться с теми, кто оказался рядом с их алтарями. Когда омнианин наконец оставил свой арбалет и поспешил на подмогу братьям, которые заново баррикадировали двери, Мод осторожно отогнула край алтарного покрова и послала воздушный поцелуй в сторону изображения покровителя жуликов, потайных выходов и всяческих пакостей. Медленно, на четвереньках, она выбралась из-под алтаря и, уповая только на то, что Удача не отвернется от неё, припустила бегом. Брат Голубь краем глаза увидел мелькнувшее в дальнем конце зала тусклое пятно — и торопливо сотворил знамение, чтобы упасти себя от искушения Неподобающими Зрелищами, коими храм еретиков просто неприлично изобиловал. Онемевшие от долгого сидения ноги жгло — Мод едва сдерживала глухие ругательства. Казалось, каждый шаг она делала, наступая на раскалённые лезвия — и каждый шаг казался ей непростительно громким. Она была уверена, что её заметили, она видела, что этот омнианин смотрел прямо на неё, и, задыхаясь от панического ужаса, уже слышала свист арбалетных болтов, которые вот-вот вопьются ей в спину — и всё-таки не забыла сделать молниеносный книксен перед Анойей. Коридоры храма запутывались сами в себе, пересекались и неожиданно заканчивались тупиками. Храмовая прислуга обожала истории о незадачливых прихожанах, которые умудрялись потеряться в поисках туалета — и выходили спустя неделю, жутко просветленные (и голодные). Мод истово надеялась, что не ошиблась поворотом, — ей не улыбалась перспектива неделями искать высшее знание в пыльных закоулках. Ей просто нужно оказаться как можно дальше отсюда. Пожалуйста. Ну пожалуйста! Увидев едва приметную дверь, которую открывали настолько редко, что она почти слилась по цвету со стеной, Мод издала такой вздох облегчения, что сама испугалась, как бы его не услышали в главной зале, и толкнула дверь. И ещё раз. И ещё, наваливаясь всем весом — и ржавые петли наконец поддались. Мод почти увидела витающее в пустоте улыбающееся лицо покровителя жуликов, потайных выходов и всяческих пакостей — а потом врезалась в кучу грязного тряпья и ветхих, вылинявших бантиков, источающую аромат мусорки возле цветочного магазина. *** Шнобби Шноббс за свою долгую и полную лишений жизнь сталкивался со многим — презрение, голод, ведро рыбных очисток прямо в лицо, дискриминация по половому признаку, мытьё. Однако это столкновение было, возможно, самым приятным из всего, что когда-либо случалось с капралом. В точности следуя приказу капитана Моркоу, он внимательно и очень скрытно осматривал одну из боковых пристроек храма, когда нечто громыхнуло совсем рядом с ним, и сбитый с ног Шнобби упал на траву — а сверху на него приземлилось нечто чёрно-белое и негромко ругающееся. — Мы даже не успели вынести церемониальные сосиски, — горестно сообщило чёрно-белое существо, кое-как поднимаясь, и Шнобби, задыхаясь от восторга, понял, что благодать небесная рухнула на него в виде храмовой служанки. — Представляешь, они начали эту катавасию — а мы даже не успели вынести сосиски! Теперь всё протухнет! — с ошалевшим видом возмущалась она, нервно крутя в пальцах передник, как будто сама еще не до конца не осознала ни своего освобождения, ни того, что судьба кинула её в объятия Шнобби. — Целый тазик благословенного бланманже! Шнобби как никогда ясно осознал, что жизнь, кажется, наконец-то улыбнулась ему: о храмовой кухне ходили легенды. И сейчас все эти горы освященных яств были так близко, что не воспользоваться шансом было бы просто преступно. — Сосиски, говоришь? — А еще ритуальное сырное ассорти, жертвенное вино, жертвенное пиво, шнапс и оккультные рогалики! Позднее Мод никак не могла взять в толк, почему она вообще подумала о сосисках, но в момент, когда она осознала, что ей удалось сбежать, её вдруг обуяла такая досада, что теперь из-за этих фанатиков пропадет вся еда, которую, сбиваясь с ног, часами готовили к предстоящему Собору, что она просто не смогла промолчать! Даже если из слушателей была только куча грязного тряпья. — И много всего этого добра у вас?.. — принимая максимально невинный вид, аккуратно осведомилась вышеупомянутая куча. — Ты видел наших жрецов? Сколько по-твоему там должно быть еды, чтобы не вызвать очередную священную войну? Куча тряпья изобразила задумчивость и с ещё более невинным видом уточнила: — А вот эта дверь, она, ну, ведет в кухню, да?