Там, где всегда темно

      Тёплое яркое солнце светило прямо в лицо, Вэй Ин чувствовал его раздражающий жар, пробивающийся сквозь сомкнутые веки. Ему так не хотелось вставать, было так уютно и хорошо в своей постели, так мягко и приятно. Лёгкий аромат сандала исходил от подушек. Повернув голову на запах, Вэй Ин на ощупь протянул руку вперёд и внезапно сжал чьи-то пальцы.       Словно колокольчик прозвенел в груди.       Лань Чжань!       Всё это был сон. Его муж здесь, с ним, рядом. Он живой, та история с трупами на холме была только кошмаром.       Даже в полусне Вэй Ину хотелось смеяться. И он больше не злился на солнце за то, что оно его разбудило. Он был рад, потому что оно вернуло его из мира тьмы в мир света, в мир, где был Лань Чжань.       Колокольчик продолжал веселиться внутри, и сердце плясало под его музыку. Распахнув глаза, Вэй Ин подскочил, крепче сжимая чужую руку и намереваясь тотчас прыгнуть в объятья Лань Чжаня…       — Учитель Вэй?       Лицо, смотревшее на него, было куда моложе и мягче. Вместо золотых глаз на него смотрели карие, полные беспокойства. И ладонь в его руке вдруг оказалась куда меньше и тоньше.       Сычжуй.       Колокольчик разбился, и осколки его хрустального звона ядовитыми стрелами врезались в сердце Вэй Ина.       Это был не кошмар. Это была правда.       Воспоминания обо всём, что было, навалились на него тяжёлой глыбой.       Вэй Ин резко отдёрнул руку и отполз в сторону, натягивая на себя одеяло. Что случилось? Почему Сычжуй здесь? Оглядываясь, он заметил какие-то стаканы и склянки на столе, которых раньше не было, а также несколько тарелок с едой.       — Не волнуйтесь, — выдохнул Сычжуй успокаивающим тоном. — Всё в порядке. У вас поднялся жар, и вы были сильно измучены, потому что много путешествовали, почти не спали и не ели очень давно. Ваше золотое ядро какое-то время поддерживало вас, но потом вы потеряли сознание.       Вэй Ин медленно моргнул.       О. Так вот что произошло.       Он всё ещё чувствовал слабость и тяжесть во всём теле. Но уже меньше, чем до того, как лёг спать. Зато пустота внутри стала больше.       «Сколько?» — спросил он. Губы слабо шевельнулись, но с них не слетело ни звука. Сычжуй нахмурился, заметив это, но понял:       — Четыре дня.       Четыре дня без боли и тоски. Четыре дня в небытие. Не так уж и плохо. Во сне ты не можешь скучать по тому, кого нет.       Вэй Ин закрыл глаза, желая вновь вернуться в темноту забвения. Зачем просыпаться, если его ждёт только одиночество и горе? Какой теперь смысл вставать? Ведь что бы он ни делал, куда бы ни шёл, он всегда будет помнить о том, кого потерял. Слишком мучительно, слишком неправильно. Словно прямо сейчас его разрывали на куски сотни невидимых рук с острыми когтями, он кровоточил, он кричал и корчился от боли в своей голове.       Когда он умирал, действительно умирал, в той, первой жизни, было ли так же больно? Он не мог вспомнить, но, должно быть, да.       — Учитель Вэй, — голос Сычжуя был едва слышен за воплями своей души, — вам нужно поесть. Пожалуйста.       Нужно ли? Вэй Ин не чувствовал голод. Он мог бы просто остаться в этой постели, свернуться под одеялами и пролежать так остаток своей жизни, лелея в голове мысли о последнем поцелуе Лань Чжаня. О, если бы он только он знал в то утро, что это прощание, если бы только мог остановить его, не дать уйти, не перестать целовать…       Вэй Ин бы продал душу за то, чтобы ещё хотя бы раз взять Лань Чжаня за руку, чтобы поцеловать его губы, чтобы обнять, услышать, как бьётся его сердце. Он так яростно, так отчаянно этого желал. Но у смерти иные законы. И их не изменишь. Вэй Ин не мог и не знал, как жить в мире, где Лань Ванцзи больше не было.       Шевельнувшись, он отвернулся от Сычжуя, по-прежнему не открывая глаз. Вяло и медленно. Всё, на что он сейчас был способен. Жалкий.       — Учитель Вэй, — прошептал Лань Юань.       Вэй Ин не ответил. Он просто хотел, чтобы юноша ушёл, чтобы его оставили одного. Он должен был остаться наедине с этой пустотой — всем, что у него осталось. Это да лента.       Лента!       Вэй Ин вздрогнул и распахнул глаза. На нём была лишь тонкая ночная рубашка. Быстро он дёрнул вверх левый рукав — белая лента так же обвязывала его запястье.       Здесь.       Сердце, уже подскочившее к кадыку, упало назад в грудь, хоть и не перестало стучать как сумасшедшее. Пальцы быстро пробежались по ткани и потёрли вышитые облака.       — Никто не может к ней прикоснуться, вы ведь знаете это, — прозвучало в комнате. Конечно, Сычжуй заметил его крошечный приступ паники.       Вздохнув, Вэй Ин поворочался, едва шевеля ногами и руками, приподнялся, чтобы сесть, и уставился на мальчика.       Но юноша напротив него уже не был ребёнком. Черты его лица стали похожи на Вэнь Нина, но взгляд и эта привычка слегка хмурить брови и сжимать губы, идеальная осанка, причёска, лобная лента — во всём этом был виден след Лань Чжаня.       — Цзинъи и остальные хотели бы вас увидеть, — Сычжуй так же прямо смотрел на него в ответ, изучая его лицо. — Если можно. После обеда.       Вэй Ин не знал, захочет ли он к тому моменту кого-то видеть. Часть его была уверена, что нет. Другая — что, на самом-то деле, ему всё равно. Кто бы ни вошёл в эту дверь, это не имеет значения. Потому что это всё равно будет не тот, кто нужен.       Должно быть, его молчание пугало Сычжуя. Юноша стал выглядеть ещё более взволнованным и неуютным. Чтобы чем-то занять себя, он вскочил на ноги и поспешил к столу. Вэй Ин продолжал смотреть в ту точку, где мгновенье назад были другие глаза, будто не понимая, что мальчик ушёл.       Ушёл.       Его Лань Ванцзи ушёл. Он надел свои белоснежные одежды, а Вэй Ин повязал ему ленту. Он обещал вернуться как можно скорее. И никогда прежде Лань Чжань не нарушал слово, которое давал Вэй Ину. Так почему же… Почему ты сделал это сейчас?       Сычжуй вернулся с подносом, на котором стояли чашки с едой. Рис краснел, щедро политый острым соусом. Куриные ножки и яйца. Салат из зелени и картофеля. Паровые булочки. Засахаренные ягоды. Яблоки. Тёплый чай. Аккуратно юноша примостил свою ношу на краю кровати, рядом с коленями Вэй Усяня, и вопросительно посмотрел на него.       Лань Чжань тоже порой приносил для Вэй Ина еду в постель. Всё, что тот так любил. И в такие моменты Вэй Ин всегда притворялся маленьким — надувал щёки, оттопыривал губы, смотрел круглыми глазами, как ребёнок, пока Ванцзи не соглашался и не начинал кормить его с ложечки, а после нежно вытирал его губы салфеткой. И на десерт оставлял тихий сладкий поцелуй.       Желание опрокинуть поднос взвилось внутри так сильно, что Вэй Ина почти стошнило. Он бы сделал это, учинил новый разгром, но его руки ещё едва слушались его, и он просто бесцветно уставился на еду. Здесь было всё, как он любил, даже мясо. Не хватало только вина, но, наверняка, ему запрещено пить, пока он считается больным. Но Вэй Ин смотрел на то, что обожал прежде, и не чувствовал ничего, кроме пепла во рту.       Тонкие изящные руки Сычжуя обхватили пиалу с рисом и палочки и протянули ему.       Вэй Ин не мог это взять. Не те руки, не тот человек, всё не так, не так. Пожалуйста, пусть это прекратится, пусть вернётся, как было. Так не может продолжаться, это плохо, это неправильно, это больно, больно, больно…       Опустив глаза, Вэй Ин взял ту чашку, в которой лежал салат. Бесцветный и безвкусный, как и всегда. Но Лань Чжань любил его. Вытащив зелёный листок, Вэй Ин положил его в рот и медленно принялся жевать. Не чувствуя ничего. Сычжуй тихо вложил ему в руки палочки. И Вэй Ин продолжил есть, едва ли понимая, что делает это. Наверное, если бы ему сейчас впихнули покрошенные листы бумаги вместо овощей, он бы проглотил их и даже не понял.       Когда тарелка опустела, Вэй Ин протянулся к чашке с чаем и махом осушил её. С него достаточно. Небрежно утерев рот ладонью, он сполз вниз на кровать и потянул на себя одеяло. Поднос двинулся, едва не упав, но Сычжуй успел удержать его.       — Я оставлю на столике, ладно? — произнёс он. — Если вы ещё захотите. А потом мы принесём свежее.       Едва тяжесть подноса исчезла с одеяла, а шаги юноши удалились к столу, Вэй Ин дёрнул одеяло вверх, укрыв себя с головой. Он слышал, как Сычжуй вернулся к его постели, постоял немного, печально вздохнул и, пообещав вернуться позже, ушёл. Когда дверь закрылась, Вэй Ин повернулся набок, отыскал подушку Лань Чжаня, и, крепко обняв, остался неподвижен.       Ему хотелось вновь заснуть, потеряться в темноте, но его тело уже отдохнуло, и теперь мысли, тоскливые, пугающие, подбирались к нему всё ближе и ближе.       Жизнь не остановилась. Мир не замер, истекая слезами. Все двигались дальше, словно всё было нормально, словно не случилось ничего невозможного, того, что нельзя преодолеть. Для них — может быть. Но для Вэй Ина — да, случилось. Всё разрушилось, всё исчезло, и он остался один в хаосе осколков и боли, в кромешной ледяной тьме, куда не могло пробиться ни одно солнце. Он мог кричать и кусаться в своей голове, бежать и искать выход, но он не мог укрыться от правды. Больше нет. Он вернулся домой, но Лань Ванцзи здесь не было.       Пустая кровать, белые ханьфу и длинная лента на руке — только и осталось от мира Вэй Ина, от его семьи, его любви, его счастья. Он был так глуп, так наивен, когда поверил, что они вдвоём, он и Лань Чжань, смогут всегда быть вместе, смогут остаться навсегда в их счастливой прекрасной жизни. Это было больше, чем Вэй Ин заслужил, но это было всем, что он хотел — держать Лань Чжаня за руку до конца своих дней. И теперь этого не случится. Теперь рядом с ним лишь пустота, и только холод сжимает его пальцы.       Если прямо сейчас Вэй Ин встанет с постели, если выйдет на крыльцо и закричит так, что из его рта хлынет кровь, Лань Чжань всё равно не услышит его. Вэй Ин не помнил, что было с ним после смерти, но он эгоистично не хотел, чтобы Ванцзи был в лучшем мире. Он хотел, чтобы Лань Чжань был здесь. Не где-то там, где всегда солнце и умиротворение, а тут, рядом с ним, в этом несовершенном, но настоящем мире.       Но судьба решила иначе.       «Я люблю его больше, чем ты, он нужен мне сильнее, чем тебе, так зачем ты забрала его у меня. Зачем? Зачем?»       Но ни судьба, ни сама смерть не могли дать ему ответ, даже если слышали его безмолвный отчаянный крик.       Вэй Ин с силой сжал подушку и закусил её уголок, чтобы не застонать. Он никогда не узнает правду — что случилось в тот день и что привело к такому исходу. И потому сердце его никогда не обретёт покой. Вэй Ин знал это, знал, что всегда будет страдать и скучать, сколько бы времени ни прошло.       Он и Лань Чжань, они всегда открыто проявляли свои чувства друг к другу, говорили добрые слова, делали комплименты. Порой это было простое «Я люблю тебя». Но чаще другое — «ты самый лучший», «ты так сильно нравишься мне», «ты мой мир», «ты ярче всех звёзд в небе». Зажмурившись, Вэй Ин впился зубами в уголок подушки ещё сильнее. Неужели он больше никогда не услышит таких слов? Неужели никогда не произнесёт их сам? В чём тогда смысл?       Вэй Ин не шевельнулся, пока не вернулся Сычжуй, на этот раз вместе с Цзинъи и другими юношами. Здесь были адепты его поколения и ученики помладше. Они нервно топтались у изножья кровати с бледными взволнованными лицами. Сычжуй негромко вздохнул и покачал головой, заметив нетронутую еду. Он переглянулся с Цзинъи, который принёс новые горячие блюда. Вэй Ин видел всё это из своего укрытия под одеялом. Он хотел бы умереть здесь и сейчас. Но не перед детьми. Даже воспалённым слабостью и горем умом он понимал, что не может поступить так с ними. Хотя бы перед их глазами он не должен сломаться. У него на это будет ещё много времени в одиночестве.       Поёрзав — руки всё ещё казались немного ватными, Вэй Ин подтолкнул подушку под спину, сел и молча уставился на своих гостей. Он не знал, что сказать им или зачем. И не был уверен, что хочет. Все слова не имели смысла.       Сычжуй и Цзинъи подошли ближе. Они что-то говорили, Вэй Ин ясно видел, что их губы шевелились, у Цзинъи ещё и с космической скоростью, но почему-то звуки не добирались до его головы или просто не фиксировались там. Он слышал или не слышал ничего. Он и сам не знал. Поэтому просто продолжал смотреть, гадая про себя, когда они поймут, что ему безразлично всё, что они рассказывают сейчас.       Раньше, порой у него иногда случались такие дни, когда на него накатывала тоска по шицзе, волна сожалений о прошлых ошибках, или когда ему снился дурной сон, и тогда он невольно говорил меньше и больше молчал. Лань Чжань всегда замечал это с одного взгляда. И тогда он всегда приходил к Вэй Ину, чем бы ни был занят. Он оставлял ради своего грустного мужа весь мир, самых прославленных заклинателей, членов своей семьи, просто чтобы прийти и обнять Вэй Ина, просто чтобы быть рядом, так же ничего не говоря. И Вэй Ин ценил это так сильно, что не мог передать ни словами, ни действиями. Он лишь удобнее устраивался в окружавшем его тепле, сжимал в кулачок белую ткань на груди Лань Чжаня или играл с его лентой, и на другой день вновь становился собой. Но эти юноши, эти дети не могли ничего сделать, чтобы помочь Вэй Усяню сейчас. Его сердце было разбито. Не в прошлом, не в плохом сне, а сейчас. И никто бы не смог его утешить.       Горло и грудь странно болели, и что-то давило на них изнутри, будто пыталось выбраться наружу. Но Вэй Ин сглатывал, дышал, не позволяя этому случиться. Он не мог. Не хотел. Что бы это ни было, оно… Нет, Вэй Ин просто не мог.       Он продолжал делать вид, что слушает, пока дети не оставили его. И лишь тогда вновь скользнул под одеяло. Здесь, в темноте и тепле, он прижал к губам лобную ленту и закрыл глаза. Песня, их с Лань Чжанем песня, тихо зазвучала в его голове серебряным ручьём. Прекрасная, нежная, полная сердечной тоски и любви больше неба и звёзд, сильнее бед и войн, сильнее смерти. Верного, преданного чувства, заботы, тепла. А затем вода в ручье обернулась кровью. Её багровые тёмные струи стекали вниз с каменистых склонов. Вэй Ин бежал, карабкался вверх, спотыкался, падал и вновь вставал. А когда он поднялся, то увидел Лань Чжаня. Он лежал там, на самом верху из горы мертвецов, и его белоснежные одежды стали алыми от крови. Его голова свисала вниз, а взгляд безучастно был обращён к Вэй Ину.       — Прости, — прошептали белые губы. — И прощай.       Всплеск крови хлынул из его рта.       Вэй Ин закричал. Он кричал, кричал, кричал, но из его горла не вылетало ни звука. И тогда он вновь побежал. Его рука тянулась к Лань Чжаню, чтобы прикоснуться к нему, чтобы передать ему всю свою жалкую духовную энергию, чтобы осмотреть его раны, спасти… Кровь была такой красной.       А затем вспыхнуло пламя, обвивая гору из трупов. И лицо Лань Чжаня, белое, мёртвое, окрасилось в оранжевый свет.       Вэй Ин открыл глаза. Он лежал на спине, потный и дрожащий, и его рука тянулась вверх, словно всё ещё пыталась дотянуться до того, кого больше не было.       Пытаясь прийти в себя, он сел. Одеяло упало на пол, подушки разлетелись в стороны, а за окнами цзинши темнело чернильное небо. И никто не поспешил утешить его в объятьях.       Не желая снова ложиться на влажные от пота, смятые простыни, Вэй Ин выполз из постели, запнулся об одеяло и, упав, прокатился по полу.       Так он и остался, глядя на потолок над собой и чувствуя лопатками твёрдые прохладные доски.       Почему же он не почувствовал? Когда это случилось, когда Лань Чжань умер. Почему? Вэй Ин был уверен, что всегда узнает, если с его мужем что-то случится, если он поранится на ночной охоте. Так отчего тогда, пять месяцев назад, его сердце не дрогнуло, не узнало?       Сердито моргнув, Вэй Ин перекатился на живот и уткнулся носом в пол.       Какая разница? Что бы это изменило? Он всё равно не смог бы ничего сделать, спасти, защитить…       Лань Цижэнь сказал, что никто не винит его. Но от этого едва ли было легче.       Оттолкнувшись руками от пола, Вэй Ин встал. Схватив висевший у двери красный плащ, он накинул его и, натянув сапоги, вышел на улицу.       Ночи в Облачных Глубинах всегда были почти мистически прекрасны. Серебристый снег, тонким слоем укрывавший землю, в сиянии ночных огней, свете месяца и звёзд делал это место каким-то нереальным, словно вышедшим из волшебных сказаний. Прежде Вэй Ин и Лань Чжань не раз вместе любовались этой красотой, наслаждаясь теплом друг друга, гуляя под звёздами несмотря на отбой. Или сидели на крылечке. Точнее, Лань Чжань сидел на ступеньках, а Вэй Ин — на его коленях.       Под этими звёздами они впервые повстречали друг друга.       Всё ещё чувствуя остатки слабости, Вэй Ин последовал за своей памятью. Мог ли он в те далёкие, полузабытые времена предположить, что его сердце будет теплеть при виде этого места, что эти горы, ручьи и водопады станут его домом? Это казалось таким же невозможным, как любовь холодного строгого мальчика, что поймал его за нарушением правил в первую же ночь.       Они оба были такими юными, такими чистыми и глупыми. Да, уже каждый со своими ранами и потерями, но жизнь ещё не сломала их, не оставила на их душах и телах бесчисленное количество шрамов.       Около стены, всё такой же невероятно высокой, Вэй Ин остановился и уставился на неё. Почти все здания в Облачных Глубинах были не теми, которые он посещал в юности, они сгорели во время пожара и после были выстроены заново, но каменная, прочная стена оставалась той самой. Она помнила все истории, всё, что было когда-то.       Она помнила, как Вэй Ин, крепко сжимая два сосуда с вином, ловко запрыгнул на неё и, перекинув одну ногу, уже собирался полностью перескочить, как тут в тишине ночи прозвучал холодный голос:       — Перелезать через стену запрещено. Те, кто возвращается ночью, не могут войти в Облачные Глубины до семи утра. Это нарушение правил.       Качнув головой, Вэй Ин подпрыгнул и взлетел на стену. Так когда-то стоял Лань Ванцзи, глядя на него сверху вниз, пока он сам влезал внутрь. Ух, как он рассердился, увидев вино и услышав нахальные речи Вэй Усяня. Тогда это казалось таким забавным. А сейчас…       Опустившись на колени, Вэй Ин устроился на краю стены и поднял голову к небу. Он хотел, чтобы всё вернулось. Так по-детски. Так наивно и так жалко. Зная, что это невозможно. Лань Чжань покинул этот мир, и Вэй Ин не представлял, что ему теперь делать дальше. Он не знал, кого спросить.       — Алкоголь запрещён в Облачных Глубинах.       — А что в ваших Облачных Глубинах разрешено?       Смех из воспоминаний, мальчишеский, беспечный и лёгкий, царапал горло, вызывая жгучее желание завыть. Вэй Ин не знал, будет ли он когда-нибудь смеяться снова. Может, если вновь умрёт и переродится спустя много лет рядом с Лань Чжанем.       Холод, идущий от каменной стены, смешивался с прохладой воздуха, заставляя тело Вэй Ина немного дрожать. Но он и не подумал сдвинуться с места. Лишь завернулся удобнее в свой плащ, ткнулся носом в его мех и закрыл глаза.       Он не спал, мысли его блуждали в тумане из клочков воспоминаний о юности и Лань Чжане, но, когда он вновь открыл глаза, над горами взошло солнце. Ещё тусклое, янтарного цвета, оно разливало свой полупрозрачный рассеянный свет по верхушкам скал и деревьев. И на него можно было смотреть, не щурясь.       Спрыгнув со стены, Вэй Ин вернулся в цзинши. Небрежно сбросив обувь и плащ сразу за порогом, он скользнул к тайнику, отодвинул доску и потянулся к укрытому там вину. Но рука его замерла, не коснувшись сосуда. Внезапный кислый вкус на языке вызвал тошноту. И он… он просто остановился и смотрел. Смотрел, смотрел, смотрел, пока громкий стук не вывел его из оцепенения. Задвинув обратно доску, он поднялся и прошагал к двери. Лань Лиин и Лань Чжи, поклонившись, справились о его самочувствии и, не получив ответа, пригласили на завтрак к остальным. Вэй Ин закрыл перед ними дверь и вернулся в постель.