танцы

    я сидел с ним на расколотом бордюре и глотал заботливо предложенную им отраву. находиться рядом с ним было смешно. смешно и больно одновременно, и это чувство отравляло мое нутро гораздо лучше алкоголя. мне было больно думать о том, что именно этот белобрысый подонок был тем, кому Он посвящал свои стихи. Мне было смешно и больно одновременно. - скажи мне, ты любил его? любил ли ты его тонкую, как перо, щербатую улыбку? смех? мягкие прикосновения? искрящиеся волосы? дрожащие от предвкушения пальцы? игривый, в шутку напущенный французский акцент? долгий, беспамятный взгляд? загнутые кверху, солнечного цвета кончики ресниц? его черное дорогое пальто? фитиль выкуренной им сигареты? любил ли ты его слезы? его болезненно опущенные уголки губ? его страх? его крик о помощи посреди ночи по телефону? его судорожный, пугающий шепот? его истерзанное сердце? его ненависть к самому себе? его мрачное, практически смертельное выражение лица? потускневшие веснушки? поблекшие глаза? прощальное письмо? убористый почерк? перерезанные вены? воду в ванной, в которой он сам себя похоронил? любил ли ты его хотя бы вполовину так же губительно и сильно, как любил его я? - кого? – переспрашивает белобрысый подонок, посмотрев на меня безжалостными глазами. красивыми, как у последнего мерзавца. я нервно скривил губы. и белобрысый подонок понял, о ком я, и изогнул брови: - а, ты про Него? не знаю, может быть, любил. хм... иногда с Ним было весело, - он улыбнулся и неопределенно пожал плечами. тебе с Ним было весело. а мне с Ним было как в раю.