***
Домой Оби-Ван приходит в приподнятом настроении, что чувствуется в каждом вздохе и выдохе. Глаза небывало сияют радостью, такой, что всякий художник умолял бы рисовать его портрет, оживляя каждую деталь, поволоку, блик на картине. Кеноби сдерживается, дабы не прыгать по квартире, напевая себе под нос заедающиеся песни с детских мультфильмов, крутящихся по детскому каналу и служащих избавлением от скуки по утрам. Рыжие волосы развеваются из-за открытой форточки, отливая золотыми мерцаниями. Пряди устраивают целую диверсию, мягко касаясь лба, струясь по нему, щекоча нежную кожу, словно мужчину ласкают любимые руки, легкое перо, лепестки ромашки летом. Оби-Ван смахивает их воздушным мановением, чувствуя небывалую бодрость. Сейчас он мог бы сделать все, что угодно: покорить Эверест, поплавать с акулами, затащить Энакина в бар и пить там до упаду, до утра, целоваться на берегу моря, чувствуя шорох песка под ними. Адреналин бьет по голове кувалдой, а сам Кеноби едва стоит на ногах, потому что коленки подкашиваются от такого внеземного счастья, а мозг напрочь отказывается функционировать в том порядке, в котором ему следует, нет, в котором он просто-напросто обязан работать. В теперешнем возбужденном состоянии романтизация обычных вещей вполне ожидаема. Учитывая, что Оби-Ван никогда не отдыхал по-настоящему, его поведение ещё далеко до сумасшествия. С огромным трудом, по истечении целого часа, в коридоре Кеноби наконец-то удается отыскать чемодан, который чудом не падает прямо на него при попытке снять его с антресоли. Зато вещи, рухнувшие с тумбочки, на которую ещё минуту назад благополучно приземлился саквояж, неуместно мешаются под ногами. От такого количества пыли в носу начинает неприятно саднить, а глаза слезятся, оставляя мокрые дорожки по щекам. Оби-Ван громко чихает. Вид становится ещё более растрепанный, чем был до этого. Переизбыток эмоций снежным комом сносит на своем пути все, занося осадками здравые мысли, стабильное спокойствие и сдержанность. Все сегодня идет кубарем, неправильно, иррационально. Оби-Ван не может улыбаться лаконично и невозмутимо, как это происходило раньше; сыпать редким, но метким сарказмом. Руки судорожно трясутся от предвкушения, а мысли сумбуром ворошат в голове старые воспоминания, освобождая место для новых. Звук открывающейся двери пробуждает Оби-Вана. — Хэй, крошка, — смеется Энакин, — я дома. Манерам Энакина Кеноби удивлялся гораздо чаще, чем это стоило бы делать. Привычка брать чужую кружку, не выключать свет в комнатах, кричать благим матом на всю квартиру во время разговора по телефону с друзьями, разбрасывать вещи и вопить визгливым голосом песни в самую рань — меньшее из всех прелестей жизни рядом со Скайуокером. Что раздражало больше всего, так это своеобразные прозвища, увиденные в мелодрамах, идущих по пятничным вечерам. Наверное, Эни догадывался о том, как сильно это действовало на Оби-Вана. Он, подтянутый статный мужчина, оскорблялся каждый раз, стоило ему услышать слезливое наименование, которым Энакин одаривал его с такой любовью. Навряд ли так заведено. Навряд ли двое взрослых мужчин имеют право называть так друг друга на полном серьезе. Навряд ли их отношения, в принципе, можно назвать нормой. — Боже, Энакин, я же просил! Это просто невыносимо! Ворчливые, нечленораздельные возгласы Оби-Вана из комнаты сопровождаются отрывистыми звуками падающих вещей. Скайуокер озадаченно дергается от изумления, аккуратно переступая порог спальни, стараясь не нарушить всей идиллии, выложенной по паркету. Весь пол усыпан различной одеждой, начиная с зимней куртки и заканчивая плавками, бережено отложенными в сторону, ближе к кровати. Глаза разбегаются от настоящего изобилия вещей. Энакин, привыкший к классической белой рубашке с понедельника по пятницу и бирюзовым штанам, волочившимся по полу, в выходные, попросту теряется от богатого выбора одежды. Задуманный Кеноби переворот абсолютно непонятен Эни, как и все действия его хозяина. Оби-Ван недовольно откладывает футболку с дыркой у горловины к тумбочке. Скайуокер ошеломленно, на рефлексе, целует его в рыжую макушку. — У меня для тебя отличная новость, — Оби-Вана практически не слышно из-за шума, который он создает самостоятельно. — Ты уезжаешь? — Энакин хмурится, жмуря глаза и улыбаясь из-под прикрытых век. — Быть занудой не в моде, Эни. — Не томи, Оби, это командировка? Ты наконец-то едешь в Бостон защищать диссертацию? Кеноби замирает, точно вкопанный в землю. — Эм, нет? Нет, нет, нет, — Оби-Ван заметно напрягается, хлопая по карманам, — мы летим на Кубу. Отдыхать. За всю свою жизнь Кеноби никогда не был на настоящем курорте. На настоящем курорте, где на людном пляже тебе подают холодные коктейли прямо в руки, а бокалы покрываются каплями от жары; солнце печет, а песок такой горячий, что наступать на него просто-напросто невозможно. Юность прошла незаметно, скоротечно. Оби-Ван следил за маленькой Асокой, работал вечером, учился днем, делал уроки ночью. Простой благоприятной возможности дойти до их, прибрежных пляжей, ни разу не появлялось. Возможно, иногда он мечтал и представлял пенистые волны, соленый вкус воды, зыбучие пески, обволакивающие ступни приятным теплом, но реальность продолжала неприятно кусаться. В конце концов, заслужил он долгожданный, заслуженный отдых в свои тридцать восемь лет или нет? — Прости-прости, я не расслышал. Что ты сказал? Куба? В конце марта? — Ну надо же, Эни, — Оби-Ван взмахивает руками, — Не думал, что я похож на попугая. — А что потом? — удивляется он, — Начнешь говорить на манер восемнадцатого века и ахать, слыша плохие словечки, как настоящий аристократ? Или поставишь себе умные розетки по всей квартире? Ты уже купил билеты? — добавляет парень внезапно. Кеноби потрясенно замирает. — Ты что, не купил билеты? Оби-Ван не возражает, оставляя Энакина без внятного ответа и объяснений своих поступков. Наверное, это вполне нормально. Кеноби живет рядом со Скайуокером, спит в общей кровати, дышит одним воздухом и стирает их носки вместе. Нормально, когда люди, состоящие в отношениях, копируют поведение друг друга, меняются под чужим влиянием. Нормально, когда Кеноби становится рассеянным, невнимательным, отказывающимся слушать чужие указания, — одним словом, Энакином. Туристические сайты пестрят перед глазами: видами, красочностью и ценами. Несмотря на огромную стоимость, Оби-Ван выбирает дорогой отель, что, к удивлению и к большому счастью, оказывается единственным отелем с свободными номерами. Кеноби откладывал деньги слишком долго и слишком долго их не тратил. Пора сделать что-то для себя. Он добился этого самостоятельно. Ошеломленный Энакин возвращается на кухню, когда свеженапечатанные авиабилеты и бронь на номер мирно лежат на столе в прозрачном файле. Погода обещает быть отличной на ближайшую неделю. Никаких ливней, тесного метро, недовольных людей, кофе и сухого сэндвича по пути. Только блаженная расслабленность на берегу Карибского моря, бодрящий напиток, деревянный шезлонг. Понятное дело, Оби-Ван ничего не продумал. Он вообще не планировал этот мини-уикенд. Идея ударила в голову совершенно неожиданно. В Нью-Йорке был промозглый сезон дождей, который вгонял в тоску и грусть; в голову лезли неприятные мысли и воспоминания, а единственное, что хотелось делать в такое время — это закутаться в одеяло с головой и прождать так до мая. Кеноби загорелся своей задумкой два дня назад, поздней ночью, когда Скайуокер видел десятые сны, а Оби-Ван глядел в потолок, одновременно упираясь лбом в чужое холодное плечо. Но что делать с этим отпуском, если Энакин не оценивает данную задумку? — Если ты все решил, — Эни одобряюще накрывает ладонь Кеноби своей, будто бы читая мысли. — Я буду рядом. Только не делай кислое лицо снова, — морщится он. Собирать вещи оказывается слишком трудным, непосильным, даже для них двоих, делом. Энакин ошибочно заглядывается на теплые свитера и джинсы, хотя в тридцатиградусную жару он вряд ли сможет находиться в обыкновенных шортах и майке, а Оби-Ван растерянно глядит на свою одежду, состоящую из рубашек и брюк. Скайуокер находит нужное среди своего, окончательно перевезенного два месяца назад, гардероба, складируя стопку кривой горой. Кеноби отбирает старые, потрепанные шорты и несколько футболок. О солнцезащитных кремах, естественно, Оби-Ван даже не решает заговорить. Зато несколько книг, ноутбук, маленький конструктор сразу же находят свое место в багаже. Чемодан закрывается с огромным трудом. Энакину приходится прибегнуть к старому, но рабочему способу: вес Кеноби сдавливает вещи, а следом и крышку чемодана, пока руки Эни усердно теребят молнию в попытке сдвинуть её с места. Остальное время до вылета каждый занимается своими делами, редко обмениваясь шутками и вопросами с ответами на них. Кеноби ложится спать на целых четыре часа, крепко укутываясь в плед, пока Эни громко щелкает кнопками на пульте, меняя каналы один за другим. Поздно ночью, пока Энакин будит Оби-Вана нежными поцелуями, сонная улыбка едва касается чужого лица. Скайуокер, кажется, впервые показывает свою самостоятельность. Он делает им перекус для аэропорта, собирает остатки вещей и выставляет их ровным рядом в коридоре, даже помогает Кеноби одеться. Оби-Ван зевает, заваливаясь на теплую спину: ему едва удается устоять на ногах от слабости и недосыпа. На улице нет никого. Лишь слабый свет фонарей и ветер, гоняющий листья по дороге. Предвкушение ударяет в голову, как бокал шампанского. — Вместе? — Энакин переплетает пальцы, ласково поправляя лямку рюкзака на плече Оби-Вана. — Вместе.***
Сказать, что габариты аэропорта удивляют Оби-Вана — не сказать ровным счетом ничего. Начищенные до блеска стены мерцают белизной, а пол, выложенный серой крупной плиткой, больше походит на ледовый каток. Горстки людей напоминают настоящий муравейник, в котором насекомые валятся с ограды, ползают друг по другу, давят собственных сотоварищей, не замечая этого. Он не обращает внимание на толпу даже тогда, когда проходящая в спешке девушка неприятно наступает ему на ногу, пачкая белые кроссовки чернеющим следом туфлей и не переставая громко ссориться с кем-то по телефону. Кеноби растерянно оглядывается по сторонам, не успевая и слова вставить, пока на лице проступает оторопь и неудобство. В таких местах некомфортно и непривычно. Человеку, что дальше Нью-Йорка не выбирался, самолеты, буфет с кофе за целое состояние, огромный магазин разных сувениров, уже кажутся самой настоящей сказкой и раем. И все же ощущение потерянности не отпускает ни на секунду, цепляясь за нелепые предрассудки. Оби-Ван уверен в себе. Он знает, что никогда не сможет ошибиться в латинских числительных и математических формулах, выученных до четкости и чеканности ещё в школе. Бирюзовые штаны с героями из детских мультиков — лучший атрибут в гардеробе, и выйти в этом на улице не составит большого труда, даже если шепот окружающих назойливо будет шуметь под самым ухом. Принципы, правила не нарушаются; выжигаются красными линиями среди недопустимых чувств и запретных мыслей, как молитва, строчки из Библии. Он не пойдет, не посмеет пойти против них. Но сейчас, когда колоссальность здания придавливает, тянет на самое дно, Кеноби чувствует себя шатко и нерешительно, словно в водяной воронке, закручивающей в бурную пучину грядущих событий. Ситуация отправляет его в прошлое, к потерянному, сомневающемуся в себе и родных, ребенку. Энакин — полная полярная противоположность. Его улыбка светит ярче всех солнц и драгоценного золота, гирлянды на новогодней елке и прозрачного, начищенного бокала. Он не сомневается в своем выборе, не жалуется на сварливых людей и кричащих детей. Он не упрекает в том, что их родной, домашний, протертый до дыр диван одиноко пустует в квартире, а сами они сидят на жестких металлических креслах, что ненавистно скрипят, соприкасаясь с протезом Скайуокера. И уж тем более не припоминает, ехидно поджимая губы, что гениальная задумка — не его прихоть. Оби-Ван тычет носом в плечо, будто это развеет все сомнения, цепляющиеся за каждую мелочь в голове, как на крючок. Его успокаивает состояние Эни. Скайуокер рад и, если это действительно так, то рад и Кеноби. Все слишком просто, легко, надежно. Рядом с Энакином он в безопасности. — Расскажешь, — задумчиво начинает Эни, — каково путешествовать на старости лет? — билет на рейс вертится между пальцев, застревая в железных впадинах, — Ты уже выбрал дискотеку, кому за шестьдесят? Или до сих пор думаешь? — Ты меня сейчас стариком назвал? — Оби-Ван шаловливо хмурится, хватаясь за рюкзак, — Будешь паясничать — выложу все твои безделушки из чемодана. Скайуокер замолкает, прекращая цепочку язвительности. Конструктор, аккуратно сложенный между одеждой, не должен остаться здесь, в этой стране, городе. Ирония в данный момент только вредила, а шутить с Оби-Ваном порой было очень опасно. Если Кеноби и не продумал свой отпуск, пуская его на самотёк, то Энакин, хоть и за пару часов, составил себе краткий план их каникул. Оби-Ван замечал красоту мира, любил обращать внимание на что-то невзрачное, но совершенно точно не умел быть ребенком рядом с Эни. По ощущениям, Кеноби всегда пытался показать свою мудрость, воспитанность, зрелость, пока молодой и шебутной Энакин заглядывался на полки с роботами в детском магазине, бессовестно скрывал свои акты саботажа и истерил, если что-то происходило не так, как он желал. Скайуокер мечтал принудить Оби-Вана к чему-то такому, что шло вразрез с его идеологией. И собирательство маленьких деталей казалось отличной идеей на первое время. Очередь на посадку подогревает интерес к путешествию и ожидание. Люди, стоящие перед ними, выглядят более расслабленно и сдержанно. Кеноби дотрагивается до щетины, колющей пальцы, пшенично-рыжих волос, воротника толстовки. Через несколько часов, поздно ночью, они будут нежиться на большой кровати с золотой отделкой, попивая красное вино или газировку и наблюдая за восходом солнца. Через несколько часов в руках Оби-Вана будет все то, что он хотел, получил, заслужил. На самолетах, если быть предельно честным, Кеноби тоже никогда не летал. Железные птицы. Удивительно. Сколько открытий, разочарований, радости было найдено столетиями назад прежде, чем человек получил дар сотворить невероятное? Сколько открытий, разочарований, радости найдет Оби-Ван прежде, чем перестанет заморачивать голову пустяками? — Он, — шепчет Энакин, притягивая Кеноби поближе к регистрационной стойке и бескультурно указывая пальцем куда-то в лицо, — впервые едет на море. Женщина приветливо и, наверное, стандартно улыбается им двоим, оставляя без ответа, но продолжая любопытно поглядывать то на Скайуокера, то на Оби-Вана. Сцепленные руки интересуют её не меньше, чем остальных людей, стоящих за ними, и все же она не забывает о правилах приличия, учтиво отводя взгляд. Кеноби скромно расплывается любезностью в ответ, пожимая плечами, мол, сказанное — не моя забота, как и не мое дурачество, которое вам, к сожалению, приходится наблюдать. На самом деле, задор Энакина не раздражает, не злит, не удручает, а, наоборот, доставляет удовольствие и приводит в щенячий восторг. Осознание, что Эни помнит каждую откровенную историю Оби-Вана, рассказанную под воздействием алкоголя в крови или интимности момента, дарит радость. Он слушает его, но что важнее — слышит. Энакин — самый главный подарок в жизни Кеноби. О большем он и мечтать не мог. — Хорошего полета, — добродушно желает сотрудница, вручая паспорта обратно. Оби-Ван проходит все этапы, начиная от «Я в восторге, это так незабываемо, ты чувствуешь, Эни?», до «Боже, если мы не сдвинемся с мертвой точки, то я прихлопну кого-нибудь, обещаю». Энакин лишь ободряюще смеется, хоть и понимает, что приключающееся для Кеноби — семь кругов ада, не иначе. Все происходит слишком медленно. Автобус с кучей людей, на удивление, нервирует только Скайуокера, не привыкшего к такой толкучке. Оби-Ван же, наученный горьким опытом и ранними поездками в метро, где невозможно даже дышать, только вздыхает, не замечая свободных мест. На самом верху трапа их встречает радушная стюардесса, просящая билеты. Разорванные бумажки Энакин наспех засовывает себе в карман, подталкивая Кеноби задранным коленом в спину и чудом не роняя на пол рюкзак. Им с трудом удается протиснуться среди пассажиров, усердно убирающих свой багаж на верхние полки. Энакин берет пример с уже спокойного Оби-Вана, начиная придираться к каждой мелочи на борту, как несколько часов назад делал Кеноби по прибытии в аэропорт. Место у окна Скайуокер занимает (выклянчивает, если быть точнее) под предлогом того, что в их паре ребенок, без сомнений, он, а, значит, и сторона, находящаяся подальше от прохода, — его. Логики в мыслях своего молодого человека Оби-Ван совершенно точно не находит, но и спорить не начинает, заставляя себя быть умнее и наслаждаться отпуском, несмотря на бродящих людей. Когда все наконец-то усаживаются, а мимо рядов ходят лишь торопливые стюардессы в сияющих красных костюмах, Кеноби успокаивается. Трудное уже позади. — Добрый день, дамы и господа, — отчетливо слышится в динамиках, — Говорит командир корабля, пилот международного класса, Хондо Онака. От имени всего экипажа и авиакомпании, приветствую вас на борту самолета «United Airlines». Наш рейс выполняется по маршруту Нью-Йорк-Куба. Время в пути составит восемь часов пятьдесят минут. Не переживайте, — по-видимому, задорно добавляет он от себя, — в истории авиации не было ни одного случая, когда самолет не вернулся на землю. Приятного полета! — Это шутка? — серьезно интересуется Кеноби, чувствуя мерзкий страх, скользящий по стенкам, — Терпеть этого не могу, — эмоционально добавляет после. Проходит полчаса прежде, чем всем разрешают расстегнуть ремни и начать вставать со своих мест. Бледно-мертвенный Оби-Ван из последних сил пытается нормализовать дыхание, но грудная клетка неестественно вздымается через каждые две секунды. Его мертвенно-тусклый, нездоровый цвет лица сливается с белоснежными подстаканниками, а Энакин пару раз для проверки мягко касается конопатых щек. Кеноби никак не реагирует, смотря в чужой затылок перед собой с неясным испугом. Пальцы напряженно то цепляются за подлокотник до красноты, то хватаются за руку Скайуокера. Самолет содрогается лишь один раз, но этого вполне хватает, чтобы Оби-Ван трусливо дернулся, ещё сильнее вжимаясь в кресло. Кто знал, что взрослый мужчина, читающий лекции, неустанно напоминающий о манерах и хорошем поведении, боялся полетов? — Ну-ка, пойдем, — грозно шипит Энакин, силой поднимая Кеноби и таща за собой по проходу. У Энакина, и правда, есть оправдание. Как минимум для самого себя. Провести восемь с половиной, почти что девять, часов рядом с трясущимся от каждого звука и шороха Оби-Ваном, по правде говоря, не особо хотелось. Скайуокер любил Кеноби и принимал его таким, какой он есть, но выносить такое издевательство было слишком даже для Эни. Парень всем сердцем боготворил небо и все, что было связано с ним. Самолеты, вертолеты, разные манёвры, полеты — все это было целым удивительным миром, в который мальчишка нырял с головой, не желая уходить. Энакин грезил о будущей карьере, и если бы не его железная рука, то, возможно, все сложилось бы именно так, как хотелось ему. Судьба, к счастью или к сожалению, распорядилась немного иначе, а Скайуокер и не противился. Мучать себя или Оби-Вана не хотелось, Кеноби обязан получать удовольствие от поездки, а не сплошной, нескончаемый стресс. Очевидно, что так дело не пойдет. Ноги ощущаются ватными, когда Энакин со всей старательностью заталкивает Оби-Вана в тесную кабину. Колени Кеноби упираются в унитаз, пока Скайуокер дёргано закрывает дверь, ругаясь себе под нос. Иррациональный страх лишает мужчину умения говорить. Пальцы продолжают впиваться, но уже не в подлокотник, а в гладкую стену, что показательно видно по соскальзыванием с неё. Эни обнимает Оби-Вана со спины, пока учащенное дыхание ощущается чем-то неправильным. Кеноби по-настоящему боится, его трясет крупной дрожью, а губы лихорадочно поджимаются в тонкую полоску. Наверное, первые полеты всегда такие. В любом случае, все с чего-то начинают, и если Оби-Вану предстоит начать свой опыт с такой ситуации, то поделать тут ничего нельзя, как бы сильно не хотелось. — Ну что, цветочек мой, — язвительно заключает Энакин, прислонясь носом к лопаткам и пытаясь дотянуться рукой до чужой ширинки, — попробуем расслабиться и изведать экстрим? Снимай штаны. — Я умру в туалете, — как в забытьи делает вывод Оби-Ван, удерживаясь за плечо Эни. — Эй, — хмурится Скайуокер, — ты не можешь умереть. Не лишай бабушек удовольствия. Движения Энакина мягко скользят по чужому телу. Оби-Ван продолжает стоять бревном, крепко удерживаясь за ручку двери, будто это как-то поможет и исправит ситуацию, в которую они, не ожидав, попали совершенно случайно. Губы прилежно касаются холодной кожи, ползут вверх. Кеноби вжимается в стену, все ещё ощущая панику в поджилках. Ласка Эни не помогает, а только усугубляет обстановку. Если Скайуокер и абстрагируется от всего происходящего, уделяя внимание собственному энтузиазму, то Оби-Ван не находит в себе дух даже для ответа на поцелуй. Энакин недовольно останавливается, не убирая руки с груди, а, наоборот, сильнее напирая. В глазах читается немой вопрос, но Кеноби не обращает внимание, резким движением срывая цепкие пальцы с себя. Оби-Ван отвечает на одном дыхании: — У тебя только одно на уме. — Да, — не отнекивается Скайуокер, — И что дальше? Их отвлекает громкий стук и чужие возгласы. Энакин отшатывается от Кеноби настолько, насколько это позволяет комната, в которой они оказались по прихоти Скайуокера. Безусловно, он хотел сделать как лучше, никто не пытается отрицать данный факт. Но какой в этом смысл, если сейчас они могут заработать крупный штраф, после которого им не хватит денег даже на такси до отеля, не то что на обратный путь домой? Эни хватается за руку Оби-Вана на рефлексе. Не из-за собственного беспокойства, эгоизма или подавленных эмоций, нет. Энакин чувствует напряженность Кеноби, волнение и испуг, что просачивается в каждом движении. Они оказались тут по вине Скайуокера, и только. Если он не был способен помочь, то и не должен был делать хуже. Поэтому все, что он может сделать сейчас — исправить их шаткое положение. — Извините, — неожиданно говорит голос с обратной стороны, — у нас нельзя находиться в кабинке вдвоём. Покиньте её, пожалуйста. Дверь не поддается ни одной из манипуляций. Обстоятельства пугают Оби-Вана пуще прежнего, пока Скайуокер задыхается, пытаясь не засмеяться. — Тут замок заклинило, — как в бреду кричит Энакин, уверенный в том, что его слова невозможно разобрать, — Слышите?! — продолжая судорожно дергать ручку, визжит он, стараясь на выдавать себя, — Мы не можем выйти. В конце концов, путешествие без приключений — не путешествие.***
На Кубе Оби-Вану дышится иначе: легче, просторнее, приятнее. Легкие в груди не сжимаются тисками, а воздух, если такое возможно, больше чувствуется мягкими хлопьями, парящими в воздухе, а не выхлопными газами и редким мусором. Возможно, в глубине души Кеноби преувеличивает свое состояние и впечатление, но Энакин продолжает тактично соглашаться со многим, забывая о эгоизме и собственных правилах, расписанных законами в голове. На улице почти всегда сладостный запах свежих фруктов, растущих на деревьях по пути на пристань, а благовонье цветов и вовсе заставляет забыться, ныряя в переживания с головой. Все на острове зеленое, яркое, теплое, солнечное. Куба не похожа на Нью-Йорк даже отдаленно, с прикрытым глазом и закрытым ухом. Люди тут добрые, словно никогда не видевшие зла, технологий, прогресса, чудовищного происходящего в отдаленных уголках всего мира. Пожилая дама на рынке заботливо вкладывает в пакет с оплаченными продуктами пару-тройку грейпфрутов совершенно бесплатно. А продавец в мясной лавке, между прочим, одной находящейся в пешей доступности, разрешает попробовать каждый вид колбасы. С рынка они уходят без сил, но с набитым до отвала животом. Оби-Вана мутит от мяса ещё два дня. Оби-Ван впервые не думает о своей работе. О студентах, чистоте кабинета, учебниках, пособиях, листах с контрольными, коллегах и ректоре. Родной язык незаметно входит в обиход, хоть Кеноби и кажется поначалу, что говорить он учится заново, по слогам, буквам и звукам. Энакину, разумеется, такое стечение событий не может не нравится. Теперь он не разгадывает слова, сказанные в усмешке, замечания и недовольство. Теперь Оби-Ван в принципе не жалуется на поведение Скайуокера, что дает Эни отмашку на свободу. Все мелкие преступления не выводят Кеноби из шаткого равновесия, не нервируют ожидаемой беспечностью, не доводят до белого каления. Терпеть своего молодого человека становится куда проще. Оби-Ван не ругается даже тогда, когда Энакин проливает липкий сок на черновые заметки, мирно лежащие на столе. Листы приходится сушить с помощью еле работающего фена, на полу, в три пополуночи. Ночка, и правда, выходит веселой, а главное — запоминающейся. — Эни, — Оби-Ван аккуратно трясет чужое холодное плечо, цепко хватаясь пальцами, — Нам пора. Эни, нужно вставать. Будить Скайоукера в шесть утра — каторга для Кеноби. В такие моменты он воспринимает себя, как самого настоящего злодея, преступника. Отдых отдыхом, сон сном, но подъем в десять не сулит ничего хорошего. Конечно, Энакин привык вставать в такое позднее время в Нью-Йорке, где единственной его заботой была подработка в продуктовом магазине, в который он с таким трудом устроился, чтобы не сидеть на чужой шее, хотя опоздания продолжали быть весомой проблемой. Возвращаться в университет Эни не хотел, придерживаясь принципа академического отпуска а-ля «Должно пронести». Тем более, с учебой и кучей домашних заданий, заучиваний не хватало бы времени на пьесу, а дописать её было приоритетом. У Оби-Вана же, адаптированного к таким ранним подъемам, почти ничего не поменялось. Тут он спал на целый час больше. Несколько часов влияли весомо и пагубно. Пляж, переполненный людьми — такое себе удовольствие, а если учитывать, что там и яблоку негде упасть — то двойное. Конечно, март давал о себе знать. Народу тут намного меньше, чем было бы, прибудь они в разгар сезона, то есть летом, в июне или в августе, к примеру. Но желающих отдохнуть весной, когда на Кубе тепло и горячо, тоже немало. Поэтому будильник на пять тридцать на девяносто девять процентов гарантирует им двоим два хороших деревянных шезлонга, а не полуразваленных, с трещинами, за которые вечно цепляются шорты. Море в такую рань чисто от людей. Кеноби стандартно плавает двадцать метров от берега и обратно. Скайуокер в такие моменты ковыряет торчащие опилки, что неприятно застревают в ногтях. — Утра! — обыкновенно здоровается мужчина, — Чего такой недовольный? Оби-Ван шутливо касается кончика чужого носа пальцем. Губы поджимаются в тонкую полоску, пока лицо Энакина вовсе не скрывается под складками простыней. Спать с одеялом — жарко, а без — некомфортно. Простынь разрушает данный вопрос, случайно позволяя найти себя в коридорном шкафу поздним вечером. Скайуокер выглядит самую малость растрёпано. Кудри напоминают целый вихрь, беспорядок, а забавные родинки привлекают внимание под утренним солнцем. Загорать Оби-Вану, увы, нельзя по медицинским показаниям, появившимся из-за мириад коричневых точечек, разбросанных по всему телу. Загар Скайуокера красивый, ровный, бронзовый, безупречный без всяких попыток сделать его таким. Оби-Ван же на фоне подтянутого мужчины чувствует себя бледной поганкой. — Я не люблю отдыхать, — неожиданно сознается Энакин, сам того не ожидая. Оби-Ван полюбил отдых, отпуск, Кубу. Полюбил и песок, и отсутствие нормальных дорог, и ежедневное питание одними фруктами. Естественно! Здесь он не пьет кофе ночами, не носит одежду, больше похожую на траурную по характеру, несмотря на привычный, вовсе не подобный на скорбный, бежевый цвет. Гавайская рубаха, купленная в первом попавшемся магазине за жалкие копейки, придает лицу детский румянец и блеск в глазах. А цветные бусы, надетые на Кеноби незнакомцем, абсолютно точно подчеркивают теорию Оби-Вана. Весь их отпуск напоминает сентиментальную, подростковую мелодраму, где все идет слишком идеально. История становится настолько слезливой, что мужчина на долю секунды начинает задумываться о реальности происходящего. Привычный протест Эни был бы кстати. И все же Оби-Ван рад. Рад тому, что сейчас он в этом месте, в это время, с нужным человеком. — Нашел время, когда об этом говорить, — Кеноби встает с кровати, хмыкая. Плиточный пол приятно обдает ноги холодом в такую изнуряющую жару, что служит обратным порывом вернуться в постель, — Что же ты любишь? — задумывается мужчина, — Работать? Недовольное рокотание из-под подушки смущает Оби-Вана, шутливо прячущего глаза в простыне и утыкающегося лбом куда-то в лопатки. Острые позвонки Энакина впиваются в кожу. Завитки возле уха Скайуокера забавно напоминают антенны для связи с космосом. Кеноби, по правде говоря, любуется таким Эни с нежностью и любовью. Энакин жертвует своим драгоценным сном ради нелепых, но вполне разумных желаний, прихотей Оби-Вана. Оби-Ван же в свою очередь ценит это всем сердцем, душой, разумом. Наверняка, никто не осуждал бы Кеноби, если он, спустя целый год совместного проживания, начал принимать такое отношение к себе за должное. Но характер, манеры, воспитание Оби-Вана — такого не позволяли. Это, несомненно, было отличным знаком для них двоих. — Понимаешь, — начинает Скайуокер на полном серьезе, — Иногда я хочу… Нет, ладно не хочу, — резко сбивается он, отмахиваясь руками от Кеноби. — И? Я должен погадать на кофейной гуще, чтобы знать, что ты хочешь, а что нет? — искренний смех Оби-Вана звенит в ушах, — Эни, выражайся четче, я не понимаю твоих мыслей. — Давай никуда не пойдем? Энакин льнет к Кеноби, как ласковый кот. Нос Эни путешествует по плечам, ключицам, шее, лицу, приятно щекоча кожу легкими дуновениями. Губы, находя цель, прижимаются к чужим лишь на секунду, но этого хватает, чтобы Скайуокер наконец-то улыбнулся, встречая радостный взгляд Оби-Вана напротив. В подтверждение своей просьбы Энакин валится на теплую грудь Кеноби головой, крепче обнимая за талию, словно мягкую игрушку в детстве перед сном, в темноте, как единственного защитника от ночных монстров. Мужчина громко охает от веса, придавившего его к кровати намертво, но обвивает руками в ответ, сцепляя на замок. От волос Эни, в которые Оби-Вану приходится зарыться из-за близости к его физиономии, пахнет мятным шампунем. Кеноби едва успевает отвернуться, чтобы громко чихнуть. — Вот, видишь, — указывает Энакин на чихоту. — Ну, пожалуйста, — просит он, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — сумбурно тараторит вслед. — Знаешь, чего тебе не хватает? — улыбается Оби-Ван. — Чего? — улыбается Скайоукер в ответ. — Совести. Настроения для путешествия на пляж у Эни — нет. Спать сегодня, и правда, хочется, а когда расправленная кровать так соблазнительно манит к себе — это кажется невыносимым наказанием. Собирается он в два раза медленнее, пока Оби-Ван терпеливо поддерживает своей спиной шкаф при выходе. Без сомнений, такая флегматичность и неспешность была неспроста. Пестрые волосы Кеноби виднеются из-за поворота в комнате, пока Скайуокер перепрятывает запасные шорты в другое место. Это определенно спасет его от сегодняшнего похода на пляж после обеда, когда удушающая жара более менее спадет, а Оби-Ван проснется после сна-перерыва на балконе. Если Кеноби хотел получить переворот, который вернет их хоть на секунду, в прежнее, привычное состояние — он его получит. Энакин выходит в коридор с недовольством всего мира. Кеноби на это лишь устало вздыхает. Напускное негодование Скайуокера — минутное. Они проходили это тысячу и один раз. Жалобное лицо, долгий грустный взгляд, горькая гримаса уйдут через несколько мгновений, когда Эни в который раз поймет, что его фокусы не работают на Оби-Ване. Никогда. Сотрудники отеля приветливо улыбаются им в ответ, пока Энакин плетется следом, хмуро глядя на них всех. Парень за стойкой ресепшена подмигивает ему то ли в поддержку, то ли из-за чего-то другого, но это определенно служит хорошим мотиватором, чтобы ускорить шаг и нагнать Кеноби. Оби-Ван переплетает их пальцы на полпути. Скайуокер достаточно добр, чтобы не язвить, но не достаточно, чтобы спокойно реагировать на провал его плана по устранению утреннего похода. У него обязательно будет время для нового проекта. И его выполнения. — Не будь брюзгой, детка. Ничего страшного не произошло. Энакин с таким высказыванием точно не согласен. Страшное произошло, когда он согласился на эту вылазку, сжалившись над чужим энтузиазмом и Оби-Ваном. Эни устраивало все, но вставать так рано — выше его сил. За пять дней, проведенных здесь, на Кубе, Скайуокер первый раз позволил себе показать недовольство и учинить скандал. Скандал больше походил на возмущенное щебетание под нос, на которое никто не реагировал и которое с трудом, в общем-то, можно было услышать. Более менее Энакин успокаивается лишь тогда, когда они доходят до пляжа. Песок шуршит под ногами, волны омывают берег, а ветер с моря мягко перебирает волосы в своих жестах приветствия. Эни, конечно, не Оби-Ван, который сливается с природой в гармонии по щелчку пальцев, но такая безмятежная тишина тоже начинает нравится ему. В такие моменты Энакину не хочется паясничать, блефовать, юлить. В такие моменты положительные качества человека перевешивают колючесть. — Ты идешь? — Нет, — резко теряет весь запал Эни, — буду любоваться тобой с берега. Оби-Ван оставляет Энакина со смущенной улыбкой и наспех сброшенной футболкой. Яркие шорты выделяются на фоне белого песка и волн. Кеноби оборачивается, находясь по колено в воде, на Скайуокера, сияя улыбкой во весь рот в который раз. Эни, находя поломанную палку за шезлонгом, начинает водить ей по маленьким крупинкам под ногами, вырисовывая непонятные круги, квадраты, надписи, латинские слова, которые он запомнил с трудом. На отдыхе Оби-Ван был более радостным, счастливым, солнечным. Волосы стали ещё ярче, золотистее; от кожи постоянно пахло морской солью, а устоявшиеся вредные привычки уходили на задний план, кажется, вовсе покидая постоянно загруженного мужчину. Энакину такие изменения нравились, несмотря ни на что. Оби-Ван был счастлив, а этого было достаточно. Необъяснимое желание толкает Эни последовать за Кеноби. Движения выходят неторопливыми, медленными, но уверенными и четкими. Скайуокер не мельтешит, наоборот, снимает скудные части одежды нерасторопно, твердо зная, что он делает и что за этим последует. Выход в море похож на настоящее испытание, закалку, миссию. Шум морской воды бушует в ушах. Оби-Ван доплывает несколько метров и разворачивается, возвращаясь к берегу. Когда Кеноби замечает Энакина в поле доступности, на лице проступает заметное удивление. Кажется, он начинает плыть быстрее. Скайуокер заходит в воду, останавливаясь лишь на секунду из-за непривычного холода. Кожа покрывается мурашками, а парень начинает зябко потирать замерзшие плечи. Эни не выглядит довольным, но не выглядит и сердитым. Его взгляд прикован только к одному человеку. Так будет всегда. — Решил присоединится? — Вдруг кто-нибудь уведет тебя. Нужно следить, — привычно отмахивается Энакин от расспросов. — Значит, сдался перед такой красотой природы? Что ж, я победил. По началу Скайуокер навязывается на плаванье туда-сюда. Это напоминает скучное занятие, потому что Энакин начинает зевать на шестом круге, но Кеноби, противоположно ему, выглядит куда бодрее и задорнее. Ноги Эни же еле-еле двигаются, он чудом не засыпает прямо в воде, посреди моря. Оби-Ван придумывает новое занятие, чтобы развеселить молодого человека, иначе, Кеноби уверен на сто процентов, он потеряет его где-то здесь и даже не заметит. Нырять ко дну, задерживая дыхание, ощущается слишком веселой затеей для человека, почти застывшим на пороге сорока лет. Но все же Оби-Ван решается на такую жертву, даже если голова вечером будет болеть нещадно, а ноги сводить от усталости. Энакин, по шею в воде, начинает улыбаться загадочно и уловимо. — Чего такой довольный? — интересуется Оби-Ван, появляясь на поверхности через секунду. — Не начинай, — тяжко вздыхает Энакин. В комедии, состоящей из двух актов, они — главные герои.