Безрассудство

      Эдвард тонул в море боли и страха.       Вокруг не было видно ни зги, но вместе с тем отчётливо ощущалось, что он не один. И от этого осознания волосы на затылке подростка встали дыбом, а по телу пробежали мурашки.       — Э-эй? — тихо и неуверенно, на самом деле больше беспокоясь, что его кто-нибудь услышит, позвал Эдвард. Вытянув левую руку в попытке нащупать хоть что-то, сделал маленький шажок вперёд, боясь провалиться в пустоту. Он понятия не имел, где он. Беспокойство росло, и, облизнув сухие губы, он попробовал снова: — Есть здесь кто-нибудь?       — Эд?       Ласковый женский голос разрезал тишину, и Эдвард почувствовал, как скрутился его желудок. Этот голос. Он не мог забыть его. Это точно была она.       — Мама?       Внутри всё съёжилось. Сердце забилось медленно, но слишком громко, отдавая в ушах. Он замер, выжидая.       — Я здесь, сынок.       — Мама! — отчаянно крикнул он, прежде чем сумел взять себя в руки.       Вокруг всё ещё было темно, но где-то вдалеке тьма словно немного рассеивалась. Не долго думая, Эдвард рванул вперёд. К свету. К маминому голосу. К маме. Что-то на задворках сознания засомневалось, как мама может быть здесь — она ведь давно умерла, но Эдвард яростно приказал этому чему-то заткнуться и сосредоточился на родном, зовущем его голосе. Босые ноги — только сейчас он понял, что был без ботинок — мёрзли от холодной земли и неприятно кололи, когда он наскакивал на мелкие камушки, но эти мелкие неприятности не могли остановить его или замедлить.       Он бежал и бежал, и наконец тьма впереди рассеялась, открывая такой знакомый и родной силуэт. Каштановые волосы, небрежно собранные в низкий боковой хвост, зелёные глаза, смотрящие с безграничной лаской, родные черты лица и протянутые навстречу руки.       — Мама! Мамочка!       Он почти добежал, уже практически нырнул в её объятия, когда всё вдруг резко изменилось. Тьма, до этого полностью окружавшая его, окончательно развеялась и что-то крепко ухватило его за ноги, не позволяя двигаться. От неожиданности Эдвард упал и вскрикнул, когда боль пронзила его правую руку. Переведя на неё недовольный взгляд, он едва удержал крик ужаса: руки больше не было. Конечность заканчивалась обрубком плеча, который выглядел просто ужасно: воспалённый и, кажется, начавший гнить — запах был отвратительный — на такую культю даже автоброню не поставишь. Левая нога была в аналогичном состоянии.       — Верно, Эд.       Знакомый голос вывел его шока, но почему-то был слишком довольным.       — Мама?       Внутри зародилось подозрение. Мама бы не стала радоваться его мучению, верно?       — Тебе несказанно повезло, что бабушка Пинако сделала тебе автоброню, но ты ведь и сам понимаешь, что не заслуживаешь такой милости, верно?       — А?       — Непослушный мальчик, решивший, что он умнее всех взрослых.       Эти слова ударили сильнее чем все наказания учителя и затрещины полковника. Эдвард силком сглотнул и умоляюще посмотрел на маму: — мы с Алом просто хотели, чтобы ты вернулась. Мы скучали…       — И потому решили превратить меня в монстра? — Эдвард задрожал всем телом, когда мама начала меняться и превратилась в то уродливое, ничем не напоминающее человека нечто, что они с Альфонсом в итоге создали. От ужаса он закричал и попятился, но был отброшен на землю сильным подзатыльником.       — Тебе ещё хватает наглости так себя вести?       Эдвард узнал голос и глаза его в изумлении расширились. Кое-как встав на четвереньки, стараясь игнорировать дикую боль в изуродованных конечностях, он перевернулся, шлёпнувшись на попу, и поднял глаза на отца. Ван Хоэнхайм стоял, возвышаясь над ним грозной статуей, по обыкновению сунув руки в карманы брюк. Очки отражали солнечный свет, из-за чего разглядеть взгляд таких похожих на его собственные глаз было невозможно. Тем не менее, губы мужчины кривились в отвращении, и Эдвард понял, что и тут прощения ждать не придётся. Ну, с отцом было проще — он лично выкинул сыновей из своей жизни ещё двенадцать лет назад, и с ним Эдвард объясняться не собирался. Хотя папа мог бы хоть в этот раз повести себя как родитель, а не как последняя сволочь. Потому что, если бы он не бросил их тогда, Эдвард бы никогда не решился на человеческую трансмутацию.       — А кто виноват, что мы — двое детей — решили воскресить единственного родного человека?! Если бы остался с нами, всего этого могло бы и не быть! Ты…       Новый хлёсткий удар пришёлся по щеке. Сильный. Эдвард замолк на полуслове, ошарашено приложил левую ладонь к лицу — каким-то чудом ему удалось сохранить равновесие — и почувствовал, как к глазам подступили слёзы. Он опустил голову, не желая открывать отцу своё состояние. Впрочем, тот и сам всё понял.       — Можешь реветь сколько хочешь, но твоего брата это не вернёт. Ты старший, ты должен был мыслить здраво, но вместо этого заставил Альфонса принять участие в такой сомнительной авантюре как запретная трансмутация. Ради собственной прихоти. Ты жалок. Обидно только, что из-за твоей дурости пострадал и Альфонс.       — Мы… Мы вместе решили вернуть её! — предпринял попытку объясниться Эдвард и съёжился, когда отец снова поднял руку. Но в этот раз бить его не стали. Осторожно приоткрыв сначала один глаз, потом второй, Эдвард непонимающе заморгал, наблюдая за своей семьёй. Мама, папа и младший брат на руках у последнего — все они смотрели с неприкрытым раздражением и стояли полубоком, готовые уйти.       Совершенно новый страх пронзил душу Эдварда.       — Стойте! Пожалуйста! — родители никак не отреагировали на его мольбы и медленно повернулись спинами. Только Альфонс, обхватив руками отцовскую шею, хмуро поглядывал на него, хоть и молчал. Эдвард попытался ползти, но упал и умоляюще вытянул руку. — Ал, скажи им! Ты же знаешь, что я не хотел! Скажи!       — Из-за тебя я оказался заперт в этих доспехах, брат. Думаешь, круто ощущать себя консервной банкой?       — Чт?.. Ал! — Истерика настигла его, и Эдвард окончательно сорвался в слёзы. — Я же не хотел! Я думал, всё получится! Ал! Альфонс!       Что-то опутало его тело, придавливая к земле, не позволяя двигаться. Он не видел, но знал, что это те чёрные ручки-тени, что отрывали от него руку и ногу во Вратах. И теперь эти тени хотели снова разобрать его на части. Возможно, он и заслуживал такого конца — особенно теперь, когда самые близкие его бросили — но всё равно боялся умирать. Отчаянно сопротивляясь, Эдвард кричал и вырывался из схвативших его теней, даже попытался пнуть особо настырную — получилось, и та с лёгким шипением отползла.       — Немедленно успокойся, Стальной!       От неожиданности Эдвард перестал сопротивляться. Тени, схватившие его, тоже замерли. Этот голос он не ожидал услышать. Не ожидал, но был искренне рад. Полковник. Полковник не оставил его, не отвернулся после всех проблем, что он ему доставил. Не оставил же? Отступившая было тревога вернулась с удвоенной силой. Эдвард резко вскинул голову, надеясь поймать взгляд единственного оставшегося с ним взрослого, и почувствовал, как живот снова скрутило: в чёрных глазах не было ничего кроме недовольства и презрения. Мустанг никогда так на него не смотрел, так почему же теперь?       — Полковник? — через силу выдавил он и попытался хотя бы сесть.       — Назови хоть одну причину, по которой я не должен бросить тебя одного?       — А?       — Никогда не слушаешься, хамишь, рушишь всё на своём пути. От тебя одни неприятности.       Голос звучал резко, жёстко и невероятно холодно. Несколько искажённо. Жутко непривычно, а оттого пугающе. Эдвард медленно сглотнул слюну, облизнул губы и попытался сделать глубокий вдох. Мустанг ведь не всерьёз это? Да, они часто ссорились и цапались на пустом месте, но только потому, что несмотря на все свои заверения, Эдвард чувствовал себя комфортно с этим человеком. Да и сам Мустанг никогда не заявлял, что его злит несоблюдение субординации. Иначе бы Эдвард постарался вести себя взрослее. Просто казалось, что с полковником можно не притворяться и побыть нормальным подростком: вспыльчивым, немного капризным и слишком многое принимающим на свой счёт.       — Я… — Эдвард запнулся, не зная, что сказать в оправдание. — Я больше не буду…       — Конечно не будешь, — холодно перебил его взрослый. — потому что я больше не намерен терпеть тебя. Если даже твои родители и брат оставили тебя, мне тем более нет причины мучиться и дальше.       Эдвард надеялся, что застелившие глаза слёзы останутся внутри хотя бы пока полковник не повернётся к нему спиной. Вот только противные предательские капли заструились по щекам, выдавая внутреннюю боль. Он не мог стереть их одной рукой, а потому опустил голову как можно ниже, заслоняя лицо чёлкой. Мама, папа, Альфонс… теперь вот и Рой Мустанг — все, на ком держался его внутренний мир, с удивительной лёгкостью покидали его, в качестве сувенира забирая с собой частичку его сердца. Сколько раз он корил себя за привязанности! Знал ведь, что однажды именно так всё и будет и всё равно… Вот только боль оказалась куда сильнее, чем он был готов выдержать. Чтобы окончательно его добить должны были уйти и Винри с бабулей Пинако. Вот только ответ на вопрос, останутся ли хотя бы они рядом, узнай, что остальные ушли, был слишком очевиден. Увы.       Эдвард сжал ладонь в кулак и зажмурился от пронзившей руку боли. Ну что ещё? Теперь и левая рука была не дееспособна? Беглый осмотр показал, что оставшаяся конечность почти не шевелилась и висела плетью. Просто замечательно!       Внезапно что-то выдернуло его из пучины тьмы и резко рвануло вверх. Белый свет резал глаза, плясал странными кругами, но в итоге зрение вновь прояснилось. Эдвард несколько раз моргнул, пытаясь понять, где он оказался на этот раз, и тут на него снова накатила боль. Казалось, каждую клеточку прожигают паяльником. Только в этот раз прибавилась еще и мигрень и жуткое чувство тошноты. Понимая, что никого рядом всё равно нет, он дал волю чувствам и зашёлся в крике. Краем глаза уловил движение и в следующее мгновение вновь оказался связан по рукам и ногам. Опять те страшные чёрные тени! Его снова собирались разобрать по кусочкам! Эдвард в ужасе закричал ещё громче, принялся брыкаться с удвоенной силой, но почти сразу оказался прижат спиной к чему-то мягкому и холодному. Желе? Его собирались вдавить в желе? Одна из теней схватила знакомый предмет, и Эдвард с ужасом узнал в нём иглу. Они собирались не просто задушить его в желе и разобрать по кусочкам, но перед этим ещё пытать иглами!       — Не надо! Нет! — Эдвард отбивался как мог, прикладывая все силы, чтобы заставить левую руку двигаться. — Умоляю! Нет!       — Стальной!       Опять голос полковника.       Эдвард всхлипнул, понимая, что его разум играет с ним, создавая иллюзию скорого спасения. Полковник ушёл. Бросил его, как и папа, как и вся его семья. Но безошибочно узнаваемый голос раздался вновь, ближе, и Эдвард, отчаянно удерживая ногой тень со шприцем, повернул голову на голос.       Мустанг.       Рой Мустанг.       Полковник.       Он появился снова, но в этот раз на его лице не было того презрительного выражения. Скорее он выглядел слегка настороженным. Но почему он вернулся? Передумал бросать его? Или этому было какое-то другое объяснение? Эдвард не был настроен сейчас выяснять, что послужило причиной. Важно было, что полковник сейчас здесь, рядом, и вполне может помочь.       Эдвард собрал последние силы и вытянул навстречу командиру дрожащую руку:       — Полковник! Полковник, пожалуйста!       Шум на несколько долгих мгновений утих, а потом его протянутая ладонь оказалась в тёплой, большой ладони взрослого. Лица Мустанга Эдвард так и не разглядел. Зато услышал его голос. Громкий и немного дрожащий:       — Отойдите от него.       Тени заколебались лишь на мгновение, после чего покорно отступили.       Эдвард облегчённо выдохнул и закрыл глаза, позволяя себе расслабиться.

***

      Рой повесил трубку и потёр лицо. Разговор с Пинако Рокбелл вместо планируемых пяти - десяти минут растянулся на все сорок. Несмотря на поздний час — было уже за одиннадцать — старушка пожелала выведать у него всё: начиная от дурацкого задания по поимке Водного (на которое Стальной решил отправиться по собственной дурости, никого не спросив и даже не предупредив) и заканчивая вердиктом врачей. Казалось, даже состояние автоброни волновало её, как механика, в последнюю очередь. Старушка действительно беспокоилась за этого несносного ребёнка, который давно уже буквально напрашивался на хорошую взбучку. Кое-как убедив миссис Рокбелл, что со Стальным всё по большей части в порядке, Рой вернулся на третий этаж.       Его опутывали два одинаково сильных и диаметрально противоположных чувства: одно выло на все лады, что нужно как можно скорее увидеть ребёнка, лично убедиться, что он в порядке, а другое кричало, что пацан оказался в госпитале исключительно по его собственной вине: не уследил, не остановил, не предвидел. Не уберёг. Ребёнок пострадал не столько из-за своей привычки совать нос куда не надо, сколько из-за недальновидности самого Роя. Ведь мог же догадаться, что, зайди Стальной в его пустой кабинет — обязательно пороется в документах!       Леденящий кровь крик вывел Роя из раздумий и заставил практически бегом рвануть в сторону коридора с палатами. Потому что голос был слишком юным и слишком знакомым. Да и его людей в оставленном месте не наблюдалось, а значит, Стального уже перевели в палату. Быстро однако.       Найти нужную палату не составило труда — мальчишка кричал как резаный, и из соседних палат уже повыходили зеваки. Рой пробежал последние несколько метров, протиснулся через застывших в дверях бледных подчинённых и замер, увидев открывшуюся картину. Стальной разметался по койке, отбрыкивался от двух медсестёр и медбрата, тянул уцелевшую руку и что-то невнятно бормотал в перерывах между криками. Рой плохо разбирался в зажёванной речи, но был уверен, что различил такие слова как «мама» и «Альфонс». Ещё часто проскальзывало «я не хотел». Не нужно было обладать аналитическим складом ума чтобы соединить все точки.       Рой почувствовал, как резко пересохло горло. У мальчишки был кошмар о проведённой человеческой трансмутации, и он кричал во сне. В военном госпитале. Плохо. Очень плохо.       — Немедленно успокойся, Стальной!       Прикрикнул он на воюющего с медиками подчинённого и с удивлением отметил, что тот действительно перестал дёргаться и кричать. Стальной что-то пробормотал, а потом его лицо снова сменилось со спокойного на напуганное. Рою даже показалось, что промелькнули черты боли. И это вызвало у него ряд вопросов к медикам.       — Я понимаю, что он никогда не слушается и рушит всё на своём пути, но это не объясняет, почему вы все чуть ли не легли на него. Думаете, он так успокоится? Не день, а одни неприятности прямо.       Медики, пристыженные его словами, слегка отступились и ослабили хватку, а вот Стальной вместо того чтобы логично успокоиться неожиданно расплакался. Жалобно и по-настоящему. Слёзы заструились по щекам, а грудь начала вздрагивать от всхлипов. Рой растерялся. Что на этот раз не понравилось этому мальчишке? Его же отпустили. К сожалению, озвучить вопросы ему не дали: медбрат подхватил Стального под подмышки и помог принять полусидячее положение, а медсестра что-то поднесла к его лицу — судя по запаху, точно не аммиак — и он резко распахнул глаза.       Примерно пару секунд они провели в тишине, а потом Стальной вновь зашёлся в истерике.       Медики сработали слаженно — тотчас вновь облепили его, обездвиживая, а самая шустрая медсестра схватила с подноса шприц. Рой не был уверен, что конкретно она хотела уколоть его подчинённому и зачем для этого было будить его, но Стальной заметил иголку и, казалось, сошёл с ума. Визги снова наполнили палату и коридор, пробирая до костей.       — Не надо! Нет! Умоляю, нет!       Одному Богу было известно, что в тот момент видел ребёнок вместо больничной палаты и медперсонала, но он явно не полностью отошёл от наркоза и кошмара. Потому что сражался с медиками отчаянно и будто насмерть.       Не выдержав, Рой снова окрикнул его, надеясь хоть на пару мгновений вернуть в реальность.       Стальной всхлипнул, повернул к нему голову и посмотрел прямо в глаза долгим, перепуганным взглядом. А потом вдруг протянул трясущуюся, закованную в лангету руку и на удивление чётко простонал:       — Папа! Папа, пожалуйста!       В палате наступила тишина.       Что-то внутри Роя сжалось и перевернулось. Его маленький подчинённый был в бреду — сомнений не было — и медики, разумеется, лучше всех знали, что делать в этой ситуации. Но. Смотреть, как он, перепуганный, отчаянно сопротивляется и умоляет о помощи, было выше его сил.       Поэтому Рой, по сути наплевав на правила госпиталя, действуя скорее инстинктивно, нежели разумно, сделал единственное, что в тот момент от него требовало колотящееся сердце: в два широких шага оказался рядом с ребёнком и взял его протянутую маленькую ладошку в свою. Подняв глаза на застывших в смятении медиков, кивнул в сторону двери:       — Отойдите от него.