Безрассудство

      — Я не могу на это согласиться.       — Почему?       — Кадры запрещают состоящим в близких или родственных отношениях лицам работать под непосредственным началом друг друга. Если я дам согласие, то уже не смогу быть его прямым начальником и его переведут к кому-нибудь другому, а это не вариант.       Послушно ставя свою подпись на всех бумагах, что то и дело подсовывал ему улыбающийся в усы юрист, Рой прокручивал в мыслях состоявшийся три дня назад разговор с миссис Рокбелл и пытался понять, за какие такие ниточки умудрилась дёрнуть эта старушка, чтобы в совершенно однозначном тексте военные юристы смогли отыскать лазейку. К тому же за такой короткий срок. На руку сыграл и возраст Стального. Не то чтобы Рой был против, просто…       Просто в какой-то момент всё вышло из-под контроля.       Каким-то невероятным образом братья Элрики интегрировались в его жизнь совершенно не на том уровне, на каком он изначально планировал. Предполагалось, что привод старшего мальчишки в ряды государственных алхимиков станет своего рода сделкой: он поможет запутавшимся в мире взрослых беспризорникам встать на ноги, укажет верный путь, а взамен получит подобие искупления. Потому что спать по ночам без снотворного даже спустя столько лет получалось через раз: перепуганные глаза ребёнка то и дело преследовали его, заставляя вскакивать посреди ночи в холодном поту. Все вокруг твердили, что в случившемся нет его вины — это была гражданская война, ужасающая своей жестокостью, — но Рой так и не смог убедить себя в этом.       В тот день он выполнял приказ и выкашивал гнездо особенно радикально настроенных ишварских боевиков, но тот мальчонка… Ребёнок выскочил в самый неподходящий момент. Рой, не успевший успокоиться после сражения с дюжиной натренированных мужчин, развернулся на шорох и сложил пальцы для щелчка, готовый в любой момент уничтожить очередного врага, а пацан, испугавшись Огненного алхимика в полной боевой готовности, вскинул и направил на него автомат. Выстрел с такого расстояния был бы смертельным — дуло смотрело прямо в грудь, — и услышав щелчок снятого предохранителя Рой действовал согласно инстинкту самосохранения.       Мальчик погиб мгновенно, не мучаясь и, наверное, даже не успев понять, что случилось, что, впрочем, было слабым утешением для Роя. Он был солдатом, боевым алхимиком, специализирующемся на атаках различной дистанции и полном уничтожении врага. Иногда медленно — если того требовала ситуация, — но в абсолютном большинстве случаев мгновенно. В отличие от Кимбли, Багряного алхимика, Рой не упивался своей силой и не наслаждался пытками и мучениями других. Просто делал свою работу быстро и качественно. У него не было проблем с необходимостью щёлкнуть пальцами или нажать на курок — он пошёл в офицеры осознанно, желая защитить свою страну от огромного количества скалящихся врагов, и именно этому его учили в академии, — но он никогда не думал, что случится гражданская война и придётся сражаться с радикально настроенными элементами собственного народа. Тогда и пришло понимание, почему междоусобицу во всех учебниках называли самым страшным развитием событий. Порой было очень трудно определить кто перед ним: мирный житель или замаскировавшийся боевик. Кимбли, например, было плевать, и он с радостью превращал в фарш любого подвернувшегося под руку, а Рой так не мог. Он не жалел врага, но нападать на невинного гражданского не собирался и уж тем более не собирался атаковать ребёнка. Но атаковал. И случившееся настолько потрясло его, что командование даже приказало сделать перерыв между вылазками и пару дней отдохнуть. «Привести мозги в порядок и вернуть способность выполнять поставленные задачи» — такой была формулировка. Не без помощи Маеса и Ризы, но в итоге ему удалось взять эмоции под контроль.       А потом чья-то ошибка в документах свела его с Эдвардом и Альфонсом Элриками, двумя осиротевшими детьми, в отчаянии решившими провести запретную трансмутацию для воскрешения умершей матери и жестоко поплатившимися за это. И хотя помощь мальчикам не могла компенсировать смерть ишварского ребёнка, Рой увидел в этих ребятах свой шанс на примирение с совестью.       — Поздравляю, полковник Мустанг, — с нескрываемым весельем протянул юрист, вручив ему небольшую стопку документов, заверенную десятками высокопоставленных должностных лиц и проштампованных гербовой печатью, — теперь вы официально стали наставником своему подчинённому и его брату.              — Ага, — кисло отозвался Рой, складывая документы в папку, — спасибо, что хоть не отцом.              — На самом деле разница только в названии и то лишь потому что старшему пацанёнку стукнуло пятнадцать. У попечителя те же права и обязанности, что и у опекуна, а опекун — это по сути родитель. Единственное существенное отличие в том что на любые сделки с их имуществом вам бы пришлось заручаться их согласием, но, поскольку у них всё равно ничего в собственности нет… — мужчина развёл руками и по-доброму улыбнулся: — думаю, вы понимаете.       Рой тяжело вздохнул на ободряющую улыбку юриста, поблагодарил за проделанную работу, пожелал хорошего дня и вышел в коридор вслед за Пинако Рокбелл. Та одарила его хитрым взглядом и усмехнулась, но ничего не сказала. Да, он прекрасно понимал, на что подписался две минуты назад.       Как-то Маес заявил, что Эдвард либо был послан ему свыше, либо являлся исключением из всех правил. Тогда Рой не принял слов друга всерьёз, но теперь, оглядываясь назад, понял, насколько прав тот был. Пусть он и был хорошим стратегом и сотню раз просчитал всё, прежде чем предложить Эдварду идти сдавать экзамен на государственного алхимика, до последнего был риск, что план сорвётся. На самом деле это было чудо, что Кинг Брэдли в тот день решил лично присутствовать на экзамене и одобрил кандидатуру тринадцатилетнего ребёнка. Как и то, что он без возражений и даже с долей веселья подписал прошение Роя о назначении новоиспечённого Стального под его командование, предварительно вспомнив поговорку «Огнём закаляется сталь». Что ж, Рой был вынужден признать, что в таком ракурсе всё это и правда выглядело иронично.       В любом случае, он пропустил момент, когда Стальной стал для него кем-то бо́льшим, чем просто подчинённый.       Поначалу он относился к нему холодно, не желая привязывать к себе и привязываться самому — в его работе любые открытые проявления чувств могли стать рычагом в коварных планах его врагов и недоброжелателей, — но за поразительно короткий промежуток времени все попытки не воспринимать паршивца как ребёнка и держать на расстоянии полетели в тартарары. Стальной и его младший брат умудрились проникнуть глубоко в его сердце и отвоевать в нём для себя вполне приличные места. Как-то так вышло, что Рой начал искренне заботиться об этих мальчишках. Стал тревожиться, когда они не отзванивались по прибытии в тот или иной город; сходить с ума, если с ними случалась какая-нибудь ерунда (что было явлением частым, учитывая, что Стальной — магнит для неприятностей); не уставал делать запросы в банк, гостиницы и больницы, чтобы быть в курсе передвижений, питания и возможных травм. Команда над ним втихую посмеивалась, а Хьюз откровенно хохотал и пихал локтем в бок, травя неуместные шутки про родительские инстинкты. Сначала Рой ворчал и огрызался, потом прекратил. Глупо было отрицать, что здорово привязался и полюбил этих детей, когда для всех в команде это было очевидно.       Тем не менее… Попечитель — это даже звучало страшно и неестественно. Господи, Стальной впадёт в истерику, если узнает! Не «если» — поправил себя Рой — «когда». Как бы сильно ему ни хотелось скрыть от паршивца эту страшную — во всех смыслах — правду, она вскроется во время социальной проверки и тогда пиши пропало. Так что да, лучше будет заранее подготовить ребёнка, предварительно запасшись успокоительным, а ещё лучше — спиртным. Хотя последний отныне придётся запирать на алхимический ключ: со Стального станется залезть в бар и попробовать взрослый напиток, а ему потом мучайся с ним. И это подводило к ещё одной, самой серьёзной проблеме.       Жильё.       Если до сих пор Элрики спокойно проживали в гостинице близ Восточного Штаба, то со становлением их официальным попечителем Рой был обязан присматривать за ними двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. До самого их совершеннолетия. Ладно, он утрировал, конечно, но суть подписанных документов была именно такая. Каким-то непостижимым уму образом ему нужно было заманить мальчишек к себе и заставить остаться хотя бы на два года, до момента, как Альфонсу исполнится шестнадцать и в силу не вступит пункт о возможном раздельном проживании. Стальной уничтожит его дом, когда узнает. Вдоль позвоночника прошла дрожь, и Рой передёрнул плечами.       Всё было бы куда проще, реши миссис Рокбелл передать ему бразды правления сразу по становлению Эдварда Стальным алхимиком. Тогда пацану ещё не было четырнадцати и головной боли от возни с документами можно было бы избежать. Теперь же пришлось оформить тысячу и одну бумажку и потерять невероятное количество времени. Спасибо, что органы опеки приняли во внимание все нюансы их ситуации и оформили всё без заявлений со стороны мальчишек и их подписей, на слово поверив миссис Рокбелл и его погонам. В противном случае Рой не был уверен, чем бы всё это закончилось.       Когда тяжёлые двери захлопнулись позади и тёплый ветер дунул в лицо Рой повернул голову к до сих пор молчавшей Пинако. Старушка внимательно смотрела под ноги и осторожно ступала по слишком длинным ступенькам. Рой подавил желание предложить ей локоть и вместо этого откашлялся, привлекая внимание. Миссис Рокбелл повернула к нему голову, искривила бровь в вопросе. Рой глубоко вдохнул и сосредоточился. Если он хотел поделиться с этой женщиной своими тревогами, то сейчас было самое время.       — Не знаю как Альфонс, но Стальной… — он запнулся и прикрыл глаза. Нужно было отвыкать от привычки всюду использовать позывной ребёнка, раз уж он теперь являлся его подопечным — подопечным! Воспитанником! — Эдвард точно будет не в восторге от этого. Да и ваша внучка вряд ли обрадуется.       Лицо миссис Рокбелл разгладилось, и она грустно улыбнулась, опустив глаза под ноги.       — Ал против точно не будет, он всегда говорил о тебе только хорошее, да и я переговорила с ним, прежде чем просить об этой услуге. Эдвард может ворчать и ругаться, но, уверена, ты справишься. Винри… Она очень любит этих оболтусов и желает им только счастья, но очень боится, что однажды кто-нибудь встанет между ними. Поэтому в некотором роде радуется, что у Эда автоброня — это своего рода гарант, что их не разлучат.       — Ясно. — Рой закончил спускаться по неудобной лестнице, перешагнул яму в асфальте и подумал, что теперь слова девушки обрели новый смысл. — Значит, она была в курсе вашей авантюры с попечительством?       — Я бы не назвала это авантюрой, но да, Винри знала. — Пинако улыбнулась кончиками губ, но почти сразу обеспокоенно нахмурилась: — Что-то случилось?       — Поймала меня на выходе из госпиталя и с удивительно серьёзным для подростка взглядом потребовала дать обещание никогда не менять Эду механика. Я ответил, что не собираюсь этого делать, и она вроде успокоилась.       Пинако усмехнулась в кулак.

***

      Пип…              Пип…              Пип…              Противный монотонный звук не спешил прекращаться, всё настойчивей вырывал из неги сна и действовал на нервы. От него уже начиналась мигрень. Повернув голову сначала в одну сторону, потом в другую, поняв, что заглушить пикающее нечто всё равно не выйдет, Эдвард силком разлепил веки.       Первое, что бросилось в глаза, это белоснежный потолок и такие же белые стены. Потом в нос ударил запах антисептика и какой-то вонючей, но знакомой гадости. Эдвард моргнул. Прислушался к равномерному и такому раздражающему пиканью какого-то аппарата, скосил глаза на штатив с капельницей у своей кровати и тяжело вздохнул.       Он был в госпитале.       Опять.       Оглядевшись из положения лёжа и никого не увидев, он попытался сесть, но пронзившая левое плечо и рёбра боль заставила вернуться на подушку. Голова тотчас закружилась. Шумно вздохнув, он попытался осмотреть своё тело и кое-как откинул одеяло, только теперь обнаружив, что левая рука от ладони и почти до локтя была закована в лангету. Эдвард моргнул. Он, конечно, помнил, что доктор из Лэмбшира порекомендовал ему зафиксировать руку, но вовсе не собирался следовать столь дурацкому совету: без возможности хлопать в ладони и творить алхимию он чувствовал себя в высшей степени некомфортно.       — Неужели оно было столь очевидно?       — А ты как думал?       Эдвард не подскочил только потому, что двигаться было всё ещё больно, да и ноги были разве что не спеленаты простынёй. Быстро сообразив, что напугавший его голос принадлежал Альфонсу, он успокоился и несколько картинно выдохнул.       — Блин, Ал, не пугай так больше.       Повернув голову в сторону двери, про себя удивившись, что не услышал лязганье доспехов, Эдвард натянуто улыбнулся. Прежде всего потому, что в голосе брата отчётливо слышался гнев — редкое явление.       — Чем ты думал, идиот?! Если бы полковник не успел, тот алхимик мог на раз-два убить тебя! — Альфонс опустил сложенные на груди руки и в три длинных шага миновал разделявшее его с койкой брата расстояние. Давно его не преследовало желание как следует настучать Эдварду по голове, но вместе с тем было понимание, что от такого тот наверняка снова отключится. Да и рассчитать силу, не чувствуя, было почти нереально.              Слова Альфонса ударили по Эдварду раскалённой дубиной.       Понимание случившегося — или, вернее, не случившегося — затопило сознание, отправило сердце в сумасшедшую гонку и застучало в висках отбойными молоточками. К горлу подступил ком. Пальцы смяли одеяло, и Эдвард поспешил опустить голову, не желая показывать брату выступивших на глазах слёз. Очень жаль, что капельница и одеяла в ногах не позволяли отвернуться.       Он не только не справился с Водным, но и едва не погиб от его рук. Ещё и несколько улиц разворотил, убегая от водяных хлыстов и сосулек. И самое страшное в этой истории было то, что спас его — исходя из слов Альфонса — именно полковник. Одному Богу было известно, в какой ярости пребывал Мустанг и что планировал сделать с ним за столь идиотский поступок. Все надежды хоть как-то задобрить начальника и убедить не отбирать серебряные часы полетели в тартарары и в этом не было ничьей вины, кроме его собственной. Теперь придётся платить за лечение в военном госпитале и объяснять Альфонсу, почему они больше не смогут пользоваться специальными разделами библиотек и получать финансирование на исследования.       Он подвёл брата.       — Прости меня.       Эти два слова удалось выдавить, приложив большие усилия, но они всё равно прозвучали слишком тихо и хрипло. Предательская слеза не удержалась и скользнула по щеке вниз, на миг зависнув на подбородке и упав в мягкость одеяла. Чёлка скрыла бо́льшую часть лица, но Альфонс не был бы младшим братом, если бы не понял, что с ним что-то не так.       — Эд, что такое?! Тебе больно, где?       Суета Альфонса только сильнее надавила, и плотина слёз прорвалась, сопровождаясь судорожными всхлипами. Давно он не плакал перед младшим братом. На спину легла большая кожаная перчатка и принялась выводить круги, периодически двигаясь вверх-вниз. Этот нехитрый жест должен был утешить, успокоить, но по какой-то причине Эдвард понял, что в горле только нарастал ком, а слёзы всё сильнее лились по щекам.       — Эд, всё хорошо.       Звонкий девичий голос подействовал как ушат ледяной воды, вылитой на голову, и Эдвард поспешно принялся утирать слёзы рукавом больничного халата. Не хватало ещё предстать перед Винри с красными опухшими глазами и дорожками раздражения на щеках. Моргнув несколько раз, поправив ладонью чёлку и слегка обдув глаза, он повернулся к подруге:       — Ты давно приехала?       Винри грустно улыбнулась кончиками губ.       — Сразу после звонка Мустанга. Мы оповестили всех клиентов и рванули сюда первым поездом. Пришлось снять порты из-за начавшейся инфекции, так что скоро придётся тебе потерпеть.       — Значит, бабуля Пинако тоже здесь, она-то чего ехала? — удивился Эдвард, решив проигнорировать последнюю часть новостей и сосредоточиться на чём-нибудь менее болезненном. — Кстати, где она?       — Ну… Эм-м… — Винри замялась и отвела взгляд. Руки её потянулись к волосам и принялись накручивать светлые пряди на палец. — Она куда-то ушла с твоим начальником. Вроде как нужна её подпись или что-то в этом роде. Я не спрашивала, так что точно не скажу.       По телу пробежал холодок, и Эдвард передёрнул плечами. Приложив ладонь ко рту, попытался подавить приступ тошноты.       — Что случилось?! — Альфонс вмиг оказался у изголовья кровати и ухватил его за руку. — На тебе лица нет, белее мела стал!       — Потому что всё хреновей некуда, Ал!       В палате наступила тишина. Шокированные его неожиданной вспышкой Альфонс и Винри осторожно переглянулись. Девушка пожала плечами.       — О чём ты? — наконец нашёлся Альфонс.       — О том, что полковник позвал бабушку, чтобы она подписала документ о моём увольнении! И моё мнение тут не учитывается.       — А?       Эдвард подтянул колени к груди, положил на них левую руку и уткнулся лбом в лангету. На душе скребли кошки, и каждая клеточка ныла от напряжения.       — Я не хотел говорить, но в то утро я нашёл на его столе Приказ о моём отстранении на два месяца. Такой срок всё равно что увольнение, только отсроченное. Поэтому я и пошёл ловить Водного — надеялся, что он смилуется, если я поймаю преступника, которого не смогли поймать ни полиция, ни военные. — голос Эдварда с каждой фразой становился всё тише и к концу был едва громче шёпота: — но я провалился, и теперь полковник точно выкинет меня из программы госалхимиков. Думаю, я правда его достал.       — Что за глупости, шеф?       Альфонс и Винри заметно вздрогнули, а Эдвард резко вскинул и повернул голову в сторону двери. Столпившиеся на пороге Хайманс Брэда и Кейн Фьюри послали извиняющиеся улыбки, а стоявший впереди Джин Хэвок возмущённо нахмурился и разве что не указал на Эдварда пальцем:       — Начальник жутко зол на тебя, это да, но он никогда не предаст ни одного из нас.       Эдвард опустил голову.       «Но я не один из вас. Я никогда не был офицером и стал Государственным алхимиком только потому, что полковник слишком хорошо знает лазейки в Законе».       — Хэвок прав, Эдвард, — поддержал Джина Хайманс, — если бы полковник вдруг решил от тебя избавиться, мы были бы первыми, кто бы узнал об этом.       — Вторыми, — не согласился Джин и на приподнятую бровь товарища пояснил: — первой была бы Риза.       Хайманс закатил глаза:       — Это само собой. Я имел в виду первыми после Ризы.       — А-а. — протянул Джин и, подавив смешок, вернул внимание к Эдварду: — как бы то ни было, шеф, мы бы знали об этом и постарались бы уговорить его дать тебе ещё один шанс. Под общим напором даже он бы не устоял.       Хайманс согласно кивнул:       — Он прав, парень.       — Я не думаю, что полковник в принципе когда-либо тебя выгонит, Эд. — Подал голос до сих пор молчавший Кейн. Смутившись от разом устремившихся на него четырёх пар глаз, снял очки и принялся аккуратно протирать стёкла подолом форменной куртки. — Я имею в виду… Он ведь очень любит тебя. Тебя и Ала, то есть.       Эдвард нашёл силы выдавить только едва слышное: «А?» и часто заморгал на сержанта в абсолютном непонимании. Он знал, конечно, что Мустанг искренне хочет помочь им с поисками философского камня и позволяет много чего из того, что позволять бы не следовало, но… Любит? Да ещё и «очень»? Тем не менее никто из присутствующих казалось не разделял его замешательства. Даже Винри не казалась оскорблённой или задетой столь странной фразой и выглядела просто грустно. А ведь ни ей, ни бабуле Пинако сам Эдвард ни слова хорошего о Мустанге не сказал! Ни разу! Неужели что-то случилось за время его валяния в госпитале?       — Если подумать, когда шеф назвал его папой, он…       — Что?!       Эдвард решил, что ему послышалось. Судя по звону доспехов и любопытному «м-м?» со стороны Винри они тоже были шокированы словами лейтенанта, но другие члены команды совершенно не выглядели удивлёнными.       — Не помнишь, что ли? — искривил бровь Хайманс Брэда, и на его лице появилось озадаченное выражение. — это была ночь, когда тебя спасли и ты стал приходить в себя после операции. Медсёстры пытались сделать укол, но ты начал отбрыкиваться от них, а потом, когда на крики прибежал полковник, протянул к нему руку и закричал что-то вроде «папа, помоги!».       — «Папа, пожалуйста», если быть точным, — с видом эксперта поправил очки Кейн.       — Да, точно. — кивнул Джин. — наверное, никогда не забуду лицо начальника в тот миг.       В ушах зазвенело, и Эдвард едва сдержал порыв схватиться за голову. К щекам прилила кровь, сердце в ужасе заколотилось, и он поспешил спрятать левую руку под одеяло.       — Я не мог назвать его так!       — Но ведь назвал.       — Да врёте вы всё! Я никогда так не назову полковника-гада!       — Значит, полковник оказался прав, и ты думал, что зовёшь отца?       — Я звал не Хоэнхайма! — оскалился Эдвард. — Думаю, что помню, о каком моменте вы говорите, и тогда я и правда протянул руку к полковнику, но я бы никогда не назвал его… так! Я точно помню, что кричал «полковник, пожалуйста!».       — Но мы все слышали, что это был «папа», шеф.       — Говорю же вам нет! Хватит издеваться!       — Никто не…       — Так, хватит доставать моего пациента. — Спор резко прекратился и шесть пар глаз устремились на незаметно вошедшего в палату доктора. Мужчина являл собой эталон негодования и сверлил всех суровым взглядом, уперев кулаки в бока. — Вам, господа офицеры, наверняка есть чем заняться, а вот он — он махнул в сторону Эдварда, — выглядит так, словно вот-вот уснёт. Давайте вы не будете лишать его этой радости?       Лейтенанты и сержант как-то сразу съёжились и пристыжено опустили головы, Альфонс тихо выдохнул в облегчении, а Винри поджала губы. Сам Эдвард, несмотря на лёгкое раздражение, что врач всё решил за него, словно он был каким-то ребёнком, гордо выпрямился, довольный, что его слово в глупом споре оказалось последним.       На самом деле сил продолжать дискуссию почти не осталось.       Дождавшись, когда доктор закончит осмотр — приятного было мало, учитывая что ему светили фонариком в глаза, стучали по конечностям и прикладывали к груди ледяной стетоскоп — и покинет палату, уведя с собой и команду с братом и Винри, Эдвард поёрзал головой по подушке и устремил взгляд в потолок. Усталость отяжеляла веки, опутывала мозг сонливостью, но разговор с командой никак не желал покидать мысли.       Гипотетически он конечно мог назвать полковника папой — просто потому что был тогда в бреду, а «полковник» и «папа» начинаются с одной буквы и второе слово явно короче первого. Но. Даже если всё действительно было так — а в этом Эдвард очень сомневался, — это вовсе не означало, что подсознательно он рассматривал своего командира как пример для подражания. Потому что ему нечему было учиться у глупого полковника — разве что умению спать на рабочем месте или скидывать свои обязанности на подчинённых.       «Ай, либо они все просто прикалываются надо мной, либо в ту ночь у них была массовая слуховая галлюцинация».       Да, это было единственное разумное объяснение.       Облегчённо вздохнув, Эдвард перевернулся на бок и натянул одеяло почти до глаз. Усталость наконец взяла верх над слишком активным мозгом и веки плотно сомкнулись. Довольно улыбнувшись, Эдвард почувствовал, как сознание начало медленно уплывать, погружая тело в столь нужный сейчас сон.       Он никак не мог назвать полковника папой.