Безрассудство

      Дверь номера с негромким хлопком закрылась, и Эдвард через окно проследил как младший брат с бабушкой и Винри покинули сначала пределы гостиничного дворика, а после скрылись за поворотом.       Вот и всё. Час расплаты за собственную глупость, оттягиваемый так долго, наконец настал.       Эдвард постарался успокоиться, но все попытки потерпели фиаско: сердце по-прежнему отбивало чечётку, колотилось где-то в районе горла и мешало дышать. Его подташнивало, и к глазам подступали слёзы — дурацкая реакция на сильное волнение. Он ненавидел эти ощущения. Звукоизоляция в гостинице была хорошая, услышать шаги с коридора при закрытой двери было почти невозможно, поэтому он непроизвольно дёрнулся всем телом, когда ручка резко опустилась вниз и дверь открылась. Рой Мустанг медленно прошёл внутрь, нарочито медленно закрыл за собой дверь и также медленно подошёл к Эдварду. Подростку стоило больших усилий не съёжиться под суровым взглядом.       Тишина давила.       Эдвард слушал своё сердцебиение, всерьёз подозревая, что Мустанг тоже его слышал и, в отличие от него самого, наверняка наслаждался его страхом.       «Ал, если я сейчас умру потому что ты бросил меня, то завещаю тебе свой плащ. Конечно, за своё предательство ты его не заслуживаешь, но больше мне некому доверить эту чудесную вещь».       От абсурдности собственных мыслей — в самом деле, не убьёт же его полковник! — Эдвард фыркнул. Вышло громче, чем хотелось и как-то истерично.       — Тебе смешно?       В другой ситуации он бы не обратил внимания, но теперь абсолютное спокойствие в голосе Мустанга заставило кожу покрыться мурашками. Его командир был зол, и это деланное спокойствие могло значить лишь одно: тот сдерживался, чтобы не выпустить наружу нечто страшное. Осторожно сглотнув, Эдвард подумал, что предпочёл бы сейчас лицезреть орущего полковника, чем такого тихого. Потому что тихий, как бы ни было парадоксально, внушал ужас.       Поняв, что так и не ответил, Эдвард поспешил исправить оплошность:       — Нет! — и подняв глаза Мустанга, заметив его выжидающий взгляд, тихо добавил: — с-сэр.       Щёки тут же залил румянец, а губы сжались в тонкую полоску. Боже, это было жутко неловко! С самого начала его карьеры как госалхимика Мустанг ни разу не заставлял его «сэркать» и Эдварда более чем устраивало такое положение дел. Поэтому теперь, поняв, что от него ждут, он еле выдавил из себя это слово. Казалось, оно создавало невидимый барьер между ним и взрослым.       И от этого становилось очень не по себе.       — Хорошо, если так, — Рой сложил руки на груди и впился в подчинённого ледяным взглядом, — потому что причин для смеха нет.       Эдвард облизнул сухие губы. Всё внутри сжалось от этой простой констатации факта. Смеяться действительно было не с чего. И всё-таки он не собирался показывать полковнику-теперь-попечителю, что его слова вызвали в нём ещё бо́льшую тревогу.       — Что вы хотели? — подчёркнуто вежливо поинтересовался Эдвард.       Проявленное уважение должно было смягчить гнев Мустанга, вот только всё вновь вышло наоборот. Сверкнув глазами, мужчина в два шага преодолел разделявшее их расстояние, сел на предварительно выдвинутый из-за стола стул и, схватив отпрянувшего подростка за плечо, усадил на кровать. Прямо напротив себя.       — Объяснись.       «Хотел как-то оправдаться за предыдущую миссию…» — расстроено подумал Эдвард, но вслух сказал другое: — Я зашёл занести переписанный отчёт…       — То есть, переписанный Алом отчёт? — сделал вид, что уточнил полковник, и Эдвард тяжело сглотнул. Неужели он с самого начала раскусил их?       — Ну… да, — нехотя признался подросток, — Так вот, я зашёл отнести его и, когда уже хотел уходить, заметил на столе раскрытую папку с заданием. Первый лист был похож на те, что ты… вы, — быстро исправился он, вспомнив, что сейчас лучше не злить начальство панибратским отношением, — обычно даёте мне, когда отправляете на миссии.       — И решил не дожидаться приказа, а кинуться в омут с головой. Погеройствовать захотел?       — Вовсе нет!       Мелькнувшее возмущение исчезло, и Эдвард опустил голову, принявшись водить пальцем по рисунку покрывала. Теперь, когда Мустанг так это озвучил, его идея не казалось и на четверть разумной. Со стороны это действительно выглядело как глупая детская игра. К сожалению, очень опасная игра, как оказалось.       — Тогда что тобой движило?       Отвечать правду казалось чем-то постыдным — того гляди, он лично распишется в своей незрелости и все надежды, что однажды Мустанг перестанет воспринимать его как мешающегося под ногами несмышлёного ребёнка и посмотрит как на ценного подчинённого, просто рухнут. Это было глупо. Но почему-то что-то внутри Эдварда отчаянно хотело получить одобрение этого человека. Так что он попытался придумать достойное оправдание своим действиям.       — Преступник показался опасным и, судя по отмеченным интервалам, должен был совершить очередное нападение как раз в тот день… — Эдвард прикусил губу и сжал кулаки, вспоминая, что ещё читал про Водного, прежде чем кинулся ловить его. — Все жертвы метили в будущем в госалхимики, а так как вы упоминали, что в Восточном Штабе их не хватает, я подумал, что нельзя позволить убить ещё одного кандидата… К тому же, если бы военные не поймали его как можно скорее, это бы подорвало к нам доверие гражданских… — Внимательный взгляд ониксовых глаз сильно напрягал и сбивал, и, пробормотав что-то ещё, Эдвард закончил объяснения самым очевидным: — а так как я идеально подходил под параметры его жертвы, то решил выманить его на себя: всё-таки я хорошо дерусь и для трансмутации мне круги не нужны…       Взгляд, которым его окинул начальник, Эдварду очень не понравился. В его представлении Мустанг должен был «растаять» от столь самоотверженных действий своего подчинённого и, сказав что-то вроде «ты хорошо поработал, но впредь будь осторожнее», закончить этот неприятный разговор и начать обсуждать что-то другое. Например погоду. Да, весна в этом году выдалась куда теплее, чем в прошлом или даже позапрошлом, и это определённо стоило обсудить.       — Ты мне врёшь?       — А?       — Давай перефразирую. Ты честен со мной сейчас?       Что-то внутри ухнуло вниз живота и разом заледенело. Ладно, не такого вопроса он ожидал. Вернее, этого вопроса он вообще не ожидал — тот просто не должен был прозвучать! Как Мустанг понял? Как этот человек вообще умудрялся читать его словно открытую книгу? Всегда. Ничего-то от него не скроешь! Эдвард заложил руки за спину и максимально невинно посмотрел на Мустанга:       — Конечно, сэр.       Минута тишины взвинтила нервы до предела, и когда задняя часть шеи и лицо Эдварда начали покрываться капельками пота от пристального взгляда тёмных глаз, полковник подал голос:       — В той папке и тем более копиях, что ты спёр, не было никакого упоминания о том, что все жертвы — алхимики, лояльные к армии. Ты сделал вид, что спишь, и подслушал наш разговор с Хьюзом в твоей палате за пару дней до выписки.       «Твою же ж!»       Эдвард побледнел и плотнее сжал губы. Рой Мустанг тем временем спокойно продолжал:       — Про репутацию Восточного Штаба можешь даже не начинать — если бы тебя она реально волновала, ты бы не подставлял меня раз за разом перед Централом. Да и про нехватку госалхимиков, кроме как из того же нашего с Хьюзом недавнего разговора, тебе узнать было неоткуда. — Рой помолчал несколько мгновений, окинул взглядом сгорбившегося напротив подростка, нервно мявшего одеяло, и тихо, вкрадчиво спросил: — Я ведь прав?       От простого полу-вопроса полу-утверждения Стальной вздрогнул всем телом, скривился и поднял умоляющие глаза, но тут же снова опустил голову. Если бы Рой не смотрел на него столь пристально, точно бы пропустил скованный кивок. Губы тронула невесёлая улыбка.       — Умница, хоть в чём-то нашёл силы признаться.       Эдвард съёжился сильнее. Это прозвучало как похвала, но, когда хвалят, столько холода в голос не закладывают. Не было похоже, что ему удалось отвести от себя гнев Мустанга. Пальцы непроизвольно начали подрагивать в волнении, и Эдвард поспешил переплести их в замок и прижать к ногам. Такими темпами скоро и колени подпрыгивать начнут. Серьёзно, он почти ненавидел свой организм в минуты тревоги! Что за идиотские реакции?! Он мог только догадываться как выглядит сейчас со стороны, и очень надеялся, что Мустанг не принял его нервозность за нетерпение, раздражение или что-то ещё, что можно было бы трактовать как вызов.       На данный момент ему хватало проблем с этим человеком.       — Знаешь, у ответственного взрослого по отношению к подопечному ребёнку есть четыре священные обязанности. — Мустанг выставил вперёд руку, слегка растопырив пальцы. — Прежде всего, пресечение подопечным совершения безрассудных поступков, — мизинец занял своё место в центре ладони, — во-вторых, защита подопечного от посягательств со стороны третьих лиц, — к мизинцу присоединился безымянный палец, — в третьих, — тут согнулся средний, — хорошее воспитание, и в четвёртых, дать достойное образование, — указательный палец плавно занял место с остальными.       Эдвард скривился от озвученных постулатов. Если с первым, вторым и четвёртым всё было более-менее понятно, то третий вызывал кучу вопросов. Хорошее воспитание? Что, блин, это должно было значить?! Ему уже не пять лет, время воспитывать давно прошло!       — И раз уж так вышло, что уберечь тебя от дурости я не успел, придётся преподать тебе хороший урок, чтобы надолго запомнилось и больше подобного не повторилось. Снимай штаны и ложись на живот.       Команда была отдана совершенно спокойным тоном, полковник даже в лице не поменялся, и Эдвард не сразу понял, что ему сказали. А когда дошло — медленно замотал головой. Не столько говоря «нет» приказу, сколько отказываясь верить в его реальность. Мустанг не мог его… Он не получал такого наказания с момента, как провёл запретную трансмутацию и потерял половину конечностей. Ему было пятнадцать, в конце концов!       — Не надо, пожалуйста… — прошептал Эдвард и поморщился от того насколько жалко и по-детски прозвучал его голос. — Я же не умер...       — Значит, должен был умереть?       Вопрос прозвучал безэмоционально, но именно это почему-то заморозило в жилах кровь. Полковник явно был зол. Эдвард нервно сглотнул. Ладно, возможно, последняя фраза действительно была неуместной и глупой. Но ведь должен же был быть способ убедить Мустанга в ненадобности столь отвратительного, совершенно детского наказания?! Он был согласен сколько угодно раз лично переписать отчёт, научиться работать с документами, что-нибудь починить или почистить в офисе или Штабе… Да даже начать салютовать всем офицерам и носить форму (пусть в оной он и выглядел как дурак)!       — Слушайте, десять дней ведь уже прошло… — В голове всплыл когда-то услышанный разговор мамы с бабушкой Пинако и слова последней что за давностью не наказывают. Это казалось разумным. Эдвард нервно облизнул губы: — Может, просто поругаете и простите?       Секундное молчание со стороны полковника подарило надежду. Эдвард затаил дыхание.       — Восемь из этих дней ты был либо в бреду с температурой, либо без сознания. — Наконец подал голос Мустанг, и Эдвард закрыл глаза от практически ощущаемого холода. Мужчина сложил руки на груди. — Большинство ран были не страшными, но этот подонок нанёс сильный урон нервам. Левая рука мало того что была проткнута насквозь, так ты ещё и ранее полученное растяжение — сильное, между прочим — от меня скрыл. Да, мне приходят отчёты обо всех твоих травмах на миссиях, не смотри так удивлённо. К тому же развилась инфекция.       Эдвард опустил глаза и сильнее стиснул ткань штанов. Он понятия не имел, что Мустанг отслеживал его ранения, хотя теперь все настойчивые советы навестить доктора после особо богатых на травмы миссий обрели смысл. А он-то был уверен, что хоть эту часть своей жизни может утаить от всевидящего ока начальства. Мустанг тем временем продолжал:       — Ты постоянно рискуешь своей шеей, и я больше не намерен смотреть на это сквозь пальцы. Заголяй попу и ложись. Раньше начнём — раньше закончим.       По позвоночнику пробежали мурашки. Каким-то образом ему удалось покинуть кровать и отбежать к окну, прижаться спиной к холодной стене. Это маленькое действо привело полковника если не в ярость, то в высшую степень раздражения точно. Мужчина решительно поднялся со стула.       — Вернулся и лёг, я сказал!       Палец взрослого указал на кровать, и Эдвард ещё сильнее вжался в стену. Гневный окрик по имени заставил внутренне трепетать. Эдвард едва заметно покачал головой. Он не пытался сбежать от наказания, но и сделать что сказали просто не мог. Он умоляюще посмотрел на Мустанга, надеясь взглядом передать всё то, что чувствовал. Он не пытался бросить ему вызов, просто… Полковник в пару шагов оказался рядом, аккуратно ухватил за запястье и потащил в сторону кровати. Эдвард попытался упереться пятками, но не смог даже замедлить его. Весомых аргументов у него не было, а единственный в духе «ты не имеешь права!» мог прокатить с Мустангом в качестве начальника, но никак не попечителя.       Внутри всё съёжилось.       Эмоции зашкалили, заставив сердце снова колотиться в горле, к глазам прилили слёзы, а колени непроизвольно подогнулись. Мустанг подхватил его как пушинку, не позволив упасть, и как-то слишком легко и быстро уложил животом на одеяло, предварительно расстегнув и спустив штаны. Где-то рядом звякнула пряжка вытаскиваемого из шлевок ремня. Эдвард почувствовал, как похолодели спина и шея — похоже, будет больнее чем ему доводилось терпеть — ни мама, ни учитель ни разу не брали ремень, ограничиваясь ладонью. К тому же, они всегда наказывали в гневе — ни одна не подняла руку уже успокоившись, а так как в итоге эмоции быстро улегались и сострадательная женская часть брала верх над рациональной, требующей преподать нашкодившему ребёнку хороший урок, наказание никогда не выходило за десяток достаточно терпимых шлепков. Мустанг же был совершенно спокоен и открыто заявил, что собрался сделать это наказание памятным для Эдварда.       Метущиеся мысли прервала скользнувшая по ногам ткань трусов. Что-то внутри подростка словно переключилось.       То, что ещё секунду назад казалось чем-то сюрреалистичным, вдруг нависло вполне ощутимой угрозой.       Беспокойство и вызванная им апатия сменились животным ужасом и отчаянным желанием избежать наказания. Эдвард забился как выброшенная на берег рыбка. Суча ногами по кровати, выкрикивая нечто нечленораздельное даже для самого себя и виляя телом, пытаясь сбросить руку взрослого, он в итоге добился совершенно противоположного ожидаемому эффекта: лежащая на спине ладонь нажала сильнее, почти вдавливая в одеяло, и в следующий миг попу обожгло.       — Успокоился! — резкий окрик принёс с собой новую волну шока, заставив замереть.       Покалывающая боль расползлась по всей области шлепка. Понабилось некоторое время, чтобы понять, что Мустанг ударил свободной рукой. И от осознания оного стало по-настоящему страшно: если такой эффект был от ладони, то что придётся испытать, когда он ударит ремнём? Количество сдерживаемой силы, что Эдвард успел ощутить, повергло в ужас.       Силы разом будто покинули его. Плечи поникли, ноги, зависшие в воздухе согнутыми в коленях, медленно выпрямились и упали на одеяло, сжав пальцы. Эдвард повернул голову и из-под почти закрывшей глаза чёлки посмотрел на Мустанга:       — Пожалуйста, не надо меня бить.       — Я тебя не бью, а наказываю за безрассудное поведение — это большая разница, Эд. — в голосе Мустанга не было ни капли тепла или сочувствия, но то, что он обратился к нему ласкательной формой имени, а не позывным вселило надежду. Возможно, Мустанг просто не понял, что он и правда всё уяснил.       Эдвард затараторил, услышав, как снова звякнула пряжка — начальник одной рукой попытался сложить ремень вдвое: — Я честно больше так не буду! Клянусь! Я буду тебя слушаться, я больше не пойду на чужие миссии! Честно! Я всё понял!       Рой подавил вздох.       В том что Стальной говорил искренне он не сомневался: абсолютное большинство детей, оказавшись в аналогичной ситуации, пообещали бы луну, звёзды и половину галактики в придачу только бы уйти от наказания. Вот только… Несмотря на полную уверенность мальчишки, что он «больше так не будет», Рой прекрасно понимал, что дольше пары недель — может, месяца — тот не протянет. Обязательно потом выкинет что-то, что поставит его в ещё бо́льшую опасность. И такой исход он был твёрдо намерен не допустить.       — К сожалению, подобные обещания ты даёшь мне уже раз в пятидесятый.       — Это самое последнее, обещаю!       — Мы оба знаем, что ты забудешь о нём сразу, как подвернётся очередная возможность повыкрутасничать…       — Не буду!       Рой оставил полный отчаяния вскрик без внимания:       — …и раз уж ты не слушаешься меня хотя бы из уважения, будешь слушаться, чтобы защитить попу от ремня.       Стальной в ответ что-то пискнул — иначе этот звук назвать было сложно — и Рой решил что пора начать. Наказать его всё равно надо было, а оттягивать болезненную процедуру бессмысленно — ребёнок только сильнее разволнуется и это будет уже издевательством. Рой посверлил взглядом сжавшиеся, подрагивающие в ужасном ожидании ягодички, неслышно выдохнул и, собравшись с мыслями, занёс руку для первого удара.       «Ладно, Эд, это для твоего же блага».       Ремень с лёгким свистом рассёк воздух, и в следующее мгновение лежащий на кровати мальчишка дёрнулся и зашипел. Рой почувствовал, как и без того колотящееся сердце зашлось в еще более быстром ритме, отдавая где-то в висках. Ремень лёг легко, но появившаяся поперёк небольшой попы розовая полоса засвидетельствовала, что удар был болезненным.       «Так, Рой, успокойся. В этом и заключается смысл порки».       Перехватив ремень поудобнее, не желая заставлять Стального ждать, он замахнулся во второй раз. Полоса легла чуть ниже первой и была чуточку краснее. Стальной снова дёрнулся, но в этот раз не издал ни звука. Видимо, в первый зашипел от неожиданности. Третий удар пришёлся на низ ягодиц, немного захватив бёдра, и мальчишка, хныкнув, снова заёрзал. Босые ступни заелозили по одеялу, а руки нащупали и подтянули к лицу подушку. Стальной зарылся в неё носом, сжав наволочку так что побелели костяшки пальцев.       «Врёшь ведь, в этот раз было куда слабее», — Рой поджал губы в лёгком раздражении и, на всякий случай сильнее надавив на лопатки мальчишки, вложил в следующий удар куда больше силы, чем в прошлые разы.       Стальной забил ногами, задёргался, замычал в подушку, а на его ягодицах появилась первая действительно красная полоса. Скользнув взглядом по ёрзающей попе, Рой кивнул сам себе, поняв, что нашёл идеальное сочетание размаха и силы. Достаточно, чтобы непослушный мальчишка некоторое время не мог комфортно сидеть, но не достаточно, чтобы его поранить.       С лёгким свистом ремень снова опустился на съёжившуюся попу, выбивая из Стального алхимика очередной вскрик.       — А-ай!       Рой протянул ремень и уже замахнулся для очередного удара, когда на покрасневшую кожу легла выставленная внутренней стороной ладонь.       — Убери руку. — Скомандовал он, про себя облегчённо выдохнув, что успел изменить траекторию удара и полоснул воздух, не задев мальчишку. Пороть по рукам он не собирался.       Эдвард в ответ засопел, яростно замотал головой и ещё сильнее прижал ладонь к попе, закрывая.         — Не надо больше! Я всё понял!       — Убери.       — Пожалуйста!       На миг прикрыв веки, Рой убрал руку с лопаток подростка, аккуратно взял его ладонь, про себя непроизвольно отмечая, насколько ещё маленькой та была, и завёл за спину. Эдвард в ответ заскулил, шаркнул ступнями по одеялу и немного прогнулся в пояснице, из-за чего его зад чуть приподнялся.       — Вот так и лежи.       — А?       В голосе мальчишки слышалось явное смущение и непонимание вместе со слезами, но Рой не желал что-либо пояснять. Ребёнок, сам того не осознавая, предоставил свою попу в полное его распоряжение, и он не собирался упускать момент, как бы жестоко это ни казалось. Приложив ремень к открывшейся складке между ногами и низом ягодиц, замахнулся и ударил по нежному месту.       — А-а-а!       Эдвард взвыл раненым зверем, рванулся вскочить, но был остановлен безжалостно давящей на лопатки рукой.       — Лежать.       — Хватит! А-а-й-й! Пусти, урод! — Первоначальный страх сменился злостью, жгучей обидой и желанием защитить себя, отстоять свою гордость хотя бы словесно. Бросив в адрес Мустанга ещё парочку колоритных оскорблений Эдвард добился лишь того, что мужчина разозлился сильнее.       — Тебе не кажется плохой идея оскорблять того, перед кем ты сейчас лежишь с голой попой?       Сильный хлопок раздался прежде чем мозг успел зарегистрировать произошедшее, а потом по всей задней области расползлись волны совершенно новой боли. Ремень словно впечатался прямо в середину ягодиц. Эдвард вытаращил глаза, раскрыл рот в безмолвном крике — он не успел вдохнуть.       «Теперь кажется!»       Извиваясь под жгучими ударами, он заколотил ногами по кровати, окончательно сбрасывая с себя штаны с трусами. Больно было ужасно. На его памяти так его не лупила даже учитель, а ведь эта женщина поборола медведя почти голыми руками! Попа словно горела, и в какой-то момент ему даже показалось, что начальник использовал на нём свою алхимию, прежде чем вспомнилось, что тот был без перчаток.       Как мог человек, сутки проводящий за столом и не поднимающий ничего тяжелее стопки бумаг быть таким сильным? У Эдварда ушли все силы на попытки вырваться или хотя бы убрать попу с линии ремня, но Мустанг держал его будто тисками и было невозможно даже нормально дёрнуться.       И это откровенно пугало.       И хуже всего было то, что он понятия не имел, в какой стадии гнева находился Мустанг — он не орал, не читал нотаций, как мама или учитель, предпочитая наказывать молча — из-за этого невозможно было даже прикинуть сколько ещё ударов ему придётся выдержать. Пять, десять или, может быть, целую сотню? Учитывая слова про «памятное наказание» последнее вполне могло иметь место быть. Попу снова обожгло, и Эдвард снова закричал — сдерживаться уже было невозможно — и почувствовал, что слёзы, до этого момента кое-как удерживаемые в глазах, хлынули по щекам. Из горла вместе со следующим криком вырвались всхлипы и откровенные рыдания — боль уже не вспыхивала при каждом ударе, как то было вначале, но расползлась по всем ягодицам, жутко пульсировала и стократ усиливалась, когда на них обрушивалась очередная порция ремня.       — Прости-и! — Эдвард вновь выгнулся, заколотил ногами по кровати и перешёл на визг, когда очередной удар снова пришёлся на низ ягодиц. — Я больше не буду! Пожа-а-алуйста!       Рой сильнее стиснул зубы и задержал дыхание при очередном замахе, надеясь хоть немного приглушить разрывающую его изнутри боль. Видеть своего маленького мальчика корчащимся на кровати, кричащим и плачущим от боли и умоляющим его, Роя, остановить наказание было выше его сил, но он также понимал, что должен довести дело до конца. Он не озвучивал Стальному количество ударов, да и не считал — глупости это всё, — но это не мешало ему делать адекватные выводы исходя из наблюдений за поведением мальчишки. С каждым разом попытки вырваться становились всё слабее, в голосе появлялось всё больше искреннего раскаяния, и наконец, послышались мольбы о прощении.       Порка подходила к своему логическому концу, но Рой не хотел останавливаться сразу после того как ребёнок откровенно разрыдался. Эдвард был умным мальчиком и в его духе было потом всё проанализировать и прийти к абсолютно неверному выводу, что он, Рой, сдался под слезами. И хотя в этом определённо была доля правды, он всё же заставил себя добавить ещё несколько ударов — чуть легче остальных, что, впрочем, вряд ли заметил рыдающий ребёнок — и, наконец, полностью прекратил мучительное для них обоих наказание.       Скользнув взглядом по дрожащей попке он болезненно сморщился. Белая в нормальном состоянии, теперь она могла потягаться насыщенностью цвета со знаменитым алым плащом. На душе было паршиво. Да, после очередных выкрутасов Стального он не раз представлял, как однажды перекинет паршивца через колено и как следует отходит ремнём. Но. Это были лишь блуждающие мысли — попытка успокоить собственно раздражение — и он не собирался однажды воплощать их в реальность. Допрос Водного же полностью перевернул его мировосприятие и Рой твёрдо решил для себя, что, если понадобится, он станет личным ночным кошмаром для Элриков, но сохранит их обоих в целости и сохранности. Хотя бы до их совершеннолетия — дальше, глядишь, и голос разума начнёт пробуждаться ото сна.       И тем не менее…       Недели не прошло, как он стал официальным попечителем мальчишек, а уже успел выпороть старшего. Не самое приятное начало. Разум твердил, что ничего страшного он не сделал — это было наказание, а не избиение ради собственной прихоти, — но что-то внутри шептало, что граница нарушена, что теперь уже ничего не будет как раньше. И этой открывшейся неизвестности он, как ни старался, не мог не бояться.       Примут ли мальчишки его как своего или же объявят врагом народа и начнут всячески сторониться — зависело только от них самих, но он прекрасно понимал, что в любом случае останется рядом. За двадцать девять лет жизни было сделано много ошибок, многие из них он никогда — как бы ни старался — не сможет исправить. Но Элрики всё ещё не входили в этот список и он был готов из кожи вон лезть, чтобы этого никогда и не случилось. Любой ценой, как бы на него ни дулись и как бы ненавидели, он был намерен уберечь этих детей от неверных решений и последующей за оным боли.       Эдвард не сразу заметил, что жалящие удары прекратились, и сообразил, что самое страшное наказание в его жизни закончилось, только когда Мустанг вытащил из-под него скомкавшееся одеяло и укрыл ему ноги и попу. Штаны с трусами давно куда-то улетели из-за его активных маханий и дёрганий, но на тот момент Эдварда это заботило в самую последнюю очередь. Хуже было то, что Мустанг не спешил уходить и зачем-то рылся в тумбочках шкафа. Всхлипывающий мальчишка лишь понадеялся, что не для того, чтобы «закрепить» эффект от ремня — кто знает, какая очередная ужасная идея взбрела в голову этому человеку. Но мужчина вдруг вернулся к кровати и потянул за кофту Эдварда, стягивая через голову.       — Что?..       Подросток ошеломлённо поднял опухшие глаза на Мустанга, но, прежде чем успел завернуться в любезно предоставленное одеяло — в номере было прохладно — его уже переодели в длинную футболку. Красную, с какими-то ксингскими иероглифами на груди, совершенно случайно купленную на распродаже на одной из передвижных ярмарок.       — В ней будет удобнее спать.       — Ненавижу тебя…       Вместо ответа Мустанг как-то ласково взъерошил ему чёлку и, прежде чем Эдвард успел что-либо сделать, вытер большим пальцем дорожки слёз со щёк. Часто моргая и продолжая всхлипывать, Эдвард в полной растерянности наблюдал как мужчина подошёл к окну и задёрнул шторы, включил стоящий на прикроватной тумбочке ночник и направился к двери. Уже повернув ручку, вдруг остановился и, не оборачиваясь, совершенно безэмоциональным голосом заявил:       — Завтра отлежись и хорошенько подумай над своим поведением, а в среду с утра жду тебя в офисе.       Дверь мягко закрылась, и приглушённые шаги засвидетельствовали, что Мустанг ушёл. К себе домой или в столовую — не важно. Он не остался и не стал успокаивать, как это делала мама или учитель и, наверное, было изначально глупо ожидать от него чего-то такого — не то чтобы Эдвард с радостью принял от него утешения. Не сейчас уж точно. Наоборот, стал бы кричать и пинаться и, возможно, получил бы дополнительную порцию за язык — цензурных слов не было совсем, — однако…       Отчего-то грудь сдавило новым обручем боли и Эдвард упал лицом в подушку, надеясь, что та заглушит его рыдания.