***
Айри не могла перестать криво и пьяно улыбаться без видимой на то причины. Сегодня после привычного пива она себя баловала сладким ликером и запивала все это газированной колой. От такой тягучей сахарности напитков у Иккинга сводило зубы. Рот после нескольких глотков начинало вязать сладким, будто съел, как минимум, несколько плиток шоколада с карамельной начинкой не запивая. Так и до кариеса недалеко, но все, что скакало в крови у забавно смеющейся над своими же шутками пепельноволосой — алкоголь и сахар. Она хотя бы не носилась повсюду, как заведенная от такой смеси, которая вызывает энергетический взрыв в организме и хочется без конца что-то делать. Сидела на своем табурете и только виляла плечами и размахивала руками в такт музыке, слышимой с вечеринки. Сначала Хэддок отнесся к ее поведению скептично — шума от нее стало больно много — и только косился, обреченно вздыхая, стараясь отвлечься от этой безумной ласканием Беззубика. Кот тоже, увидев знакомую в таком разгоряченном состоянии, одарил ее непонимающим взглядом, в чем шатен был с животным солидарен. Каков хозяин — таков и питомец, да? Но затем, когда девушка стала сквозь смех рассказывать забавные истории с ее тусовок в подростковом возрасте — гонщику стало… Смешно. Подробности событий минувших лет были настолько абсурдными, что верилось не сразу, но по искреннему хихиканью Айри было понятно, что все это правда. Приключения, конечно, были странные, ее компания, по рассказу, — чокнутая, как и она, а происшествия на пьяную голову, будто взяты из каких-то анекдотов или комедийных фильмов. До какой бы степени пепельноволосая не была пьяна — всегда все запоминала, словно у нее вместо глазного яблока была встроена видеокамера, записывающая все происходящее в те вечера. Безумие. Полное. Но этот нескончаемый поток слов дал стритрейсеру возможность расслабиться, тихо посмеяться, слегка приподняв уголки губ. «Ненормальная…» — беззлобно покачал головой Иккинг, поражаясь умудренности подруги. Неожиданно у нее зазвонил телефон и девушка прервалась, покачнулась на стуле, полезла в карман, выудила мобильный. Ее привыкшие к полутьме глаза болезненно сощурились при виде яркого экрана, пришлось проморгаться и Айри с трудом вгляделась в имя звонившего ей контакта. А затем ярко улыбнулась, что ее и без того опаленные градусом щеки, зарделись еще сильнее. Сняла трубку, поднося к уху. — Джек! — радостно протянула хмельным, веселящимся тоном подруга, которая возила языком, иногда путаясь в словах. Хэддок молчал, давая ей шанс поговорить, но также следил за тем, чтобы она не грохнулась с табурета. Та стала активно качаться на нем, расшатывая деревянные хлипкие ножки. — Да, я напилась, — ответила парню на том конце провода пепельноволосая даже не скрывая своего опьяненного состояния. — У заводов. Ага! Поняла! Буду ждать. — и после этого, отключила телефон, снова засовывая его в карман. — Мой Джек звонил! — поделилась своей радостью девушка. — Джек? — изогнул бровь шатен, припоминая образ владельца мастерской. Тогда, все сходится. — Твой бойфренд? — почему-то захотелось поинтересоваться ему. Айри мечтательно подперла подбородок руками, упираясь локтями себе в ноги и блаженно прикрыла глаза. — Нет, мы никогда серьезно не задумывались об этом. Просто любим друг друга и как друзья, и как пара. Джек — мое все. Он прошел со мной через многое и… — ее голос дрогнул, словно она сейчас драматично заплачет, открывая свою душу. Гонщик не смел ее прервать или даже посмеяться над ее чувствами. Пепельноволосая просто расплывалась в нежности тихим голосом. -…Я просто не могу без него. Хочу быть с Джеком всегда. Такие короткие и простые фразы, которыми обычно разбрасываются во всех романтических фильмах. Стритрейсер мог просто закатить глаза и проигнорировать все это, но… Сосредоточенным выражением лица слушал Айри. Стоял напротив, скрестив руки на груди и вглядывался в ее светлые черты лица тяжелым взглядом. Любовь могла быть сложной штукой, особенно для Иккинга, который после смерти матери был заточен в холодные тиски одиночества, печали, мрака. Он уже и забыл, что такое родительское тепло, что они дарят своим детям с объятьями. Не понимал всех этих безумных влюбленных, что постоянно нежатся в руках друг друга и улыбаются. Вообще не понимал любовь. Настоящая любовь… Искренняя любовь… Что это вообще? Многие говорят, что это сложная вещь, но в тоже время и очень простая, как дважды два. Каждый чувствует это по своему. Ощущает по разному. Хэддок не гнался узнать что это. Не ждал душещипательных разговоров об этом, которые могли бы перевернуть всю его жизнь. Ему было не интересно. Было не до этого. Он закрылся от такого чувства, как «любовь». Это то, что может причинить боль. Это пережиток. Это что-то, что должно захлестнуть с головой и оставить в сознании только звенящую пустоту. Мысли путаются, ткя полотно образа любимого человека, оседающего в памяти. Это все было не в стиле шатена. Слыша подобные разговоры, уходил как можно дальше. На душе оставался только осадок отвращения светлым чувством, упоминаемым другими. Но сейчас… Глядя на Айри, парень почему-то об этом задумался. Она сказала не так много о своих отношениях, не так детально описала все эти «бабочки в животе» и «барабанный оркестр в груди». Всего пара слов… Но ему стало ясно, что подруга любит всем сердцем, душой. Любит этого человека настолько, что хмурит такое умиротворенное выражение лица, а от нее ощущается видимые потоки нежности. У пепельноволосой она настоящая, искренняя, сильная, будто разрушь все ее грезы — она умрет. Душевно и морально. Разобьется как хрупкая фарфоровая кукла, разлетится вдребезги своими чувствами и потухнет, как догоревшая, некогда пылающая страстным огнем, спичка. Раз — и все. Человека не станет. В груди образуется какая-то пустая дыра, ребра будут раздирать мышечные ткани, обхватывая трещащими от напряжения костями сердце, подобно костлявым пальцам «Смерти с косой». Схватит за горло, раздерет всю глотку до кровавых порезов, заставит задыхаться как от давления воды на дне океана. Ломая ногти вцепится в кожу, будет драть себя от удушливых слез, таких горьких и жгучих, словно кислота. Безмолвно кричать в пустоту от разрывающей изнутри боли, теряя голос. Чувства. Это смертельная вещь. Но в Айри горел трепет. Такая ласка, что по одному взгляду понятно — готова отдать всю себя, такую сломанную прошлым одному единственному человеку. Доверить свою судьбу в чужие руки. Делить оставшиеся годы с ним. Она была пропитана любовью к Джеку до самых кончиков пальцев. Он заменял ей всех. Он заменял ей воздух, воду, пищу. Спроси с нее описание ее чувств — пепельноволосая ничего не ответит. Слов не хватит. Подходящих не найдет. Будет только приподнимать уголки губ в легкой, как весенний ветер, улыбке. Ресницы будут мелко дрожать, а вся она излучать гамму эмоций. «Любовь — это дикое животное, Оно вдыхает твой запах, ищет тебя. Вьёт гнёздышко на разбитом сердце, А во время поцелуев при свечах выходит на охоту. Оно крепко присасывается к твоим губам, Прорывает ходы между твоими рёбрами. Любовь окутывает тебя нежно, как снег. Сначала тебе жарко, Потом холодно, А в конце больно. Любовь, любовь, Все хотят приручить тебя, Любовь, любовь, А, в конце концов, оказываются в твоей пасти»* В следующий раз, когда Икинг вспомнит о таком чувстве, как «любовь» — он вспомнит об Айри и попробует сравнить свои ощущения с ее. Пепельноволосая подарила ему новое значение. Только, сможет ли он сам, на своей собственной шкуре понять, что это такое?***
Когда наваждение подруги прошло, она сказала, чтобы Иккинг отогнал свой байк чуть дальше в тень закутка, а сам надел на голову шлем, чтобы Джек не смог различить знакомое лицо. Они еще какое-то время сидели, Айри что-то рассказывала и смеялась вновь, а потом послышался звук приближающегося мотора. Беззубик шмыгнул в кучу мусора, когда шумный белый мотоцикл с неоновой голубой лентой подсветки остановился около входа узких стен. На водителе был надет серый шлем и он задрал забрало, демонстрируя голубизну глаз, слезая с байка. — Джек! — подорвалась с места пепельноволосая и неровно переставляя путающиеся ноги, подошла к парню и обняла его, утыкаясь в белую майку на груди. Она обвила торс высокого владельца автомастерской руками и Хэддок смог заметить эту забавную разницу в их росте. Разница — сантиметров сорок, не меньше. Джек увидев состояние подруги детства, вздохнул, но также обнял ее. — Сколько же ты выпила, — качнул головой он, но не злился. Девушка только хихикнула. «Виски, джин и бренди – Со стаканом я «на ты»… Я пытаюсь пройти по прямой, Нажравшись браги и дешевого вина. Так присоединяйтесь ко мне, парни! Пошумим сегодня, Не стоит беспокоиться о завтра, Надо жить одним днем. Забудьте про счет, ад за нас заплатит… Выпейте за мой счет,»** Четко послышалась музыка в далеке и Айри тут же оторвавшись от своего возлюбленного, заулюлюкала и стала пританцовывать. Даже в таком опьяненном состоянии она умудрялась находить в ногах опору и двигаться в такт, проявляя себя слегка паршивым, но танцором. Но она наслаждалась песней, жестами призывая танцевать с ней вместе. Парни этого, конечно же, не делали, а подруге было весело. — Давайте в бар! — сказала пепельноволосая и покачнулась на месте, что Джеку пришлось поддержать ее за спину. — Отведу тебя туда в следующий раз, — произнес ее предмет воздыхания, подводя к заведенному мотоциклу, что ждал посадки. — Поехали домой. Тебе надо поспать. — Ночь в самом разгаре, Джек! — хотя так и сказала, но покорно проследовала к байку. — Кофта! — спохватился шатен, заметив на табурете оставленный Айри бомбер, что пестрил кислотными рисунками. — Бросай, — приготовил руки для ловли Джек. Гонщик скрутил вещь в комок и точной подачей отправил ее в ладони парня напротив. Поймав, он надел кофту на пепельноволосую, помогая ей просунуть руки в рукава. Достав из рюкзака на своей спине белый шлем, бойфренд отдал его девушке, что сама задвинула себе на макушку и защелкнула застежку под подбородком. Сначала на белый байк сел Джек, чтобы Айри своим вскарабкиванием случайно не опрокинула его. Но вместо того, чтобы усесться на сиденье, она сверкнула хитрым взглядом и подбежала к опешившему стритрейсеру, тут же порывисто обнимая. Кольцом рук, девушка крепко обвила его, и нечаянно вмазала в грудь твердой защитой на лбу. У Иккинга на секунду выбило весь воздух, но быстро восстановил дыхание. Он был сбит с толку таким поведением подруги. Они никогда не обнимались. Джек же спокойно наблюдал за этим со стороны, ни на грамм не ревнуя или переживая за свою возлюбленную. — У тебя все получится, Спидибой, — тихим, но ласковым голосом произнесла Айри и Хэддок оторопело замер не смея и шевельнуться. На душе стало теплее, а объятия пепельноволосой походили на те, какими старшие сестры прижимают глупого младшего брата. Такие приятные, будто родные. — Все получится, — успокаивающе шептала она. Почему подруга так внезапно поступила — не понятно, как и то, для чего сказала ему все это. Может, хмель так сильно ударил в голову, что она распростерлась в нежности ко всем и всему, а может просто захотела это сделать. Застать друга врасплох и, наконец, дать ему понять, что он не один. Что все у него будет хорошо, даже еще лучше. Будто давала «старт» для чего-то в будущем, старалась открыть ему неизвестную истину, поделиться своими чувствами с такой бездушной куклой, как Иккинг. Айри была полна неожиданностей и безумия, но Хэддок считал, что именно этот поступок был самым удивительным за все время их дружбы. Верная подруга. Всегда готова помочь, чтобы не случилось. Настолько принимала Спидибоя. Стало неловко, что шатену показалось, будто щеки загорелись краснотой под шлемом. Не знал, что и ответить и как поступить. Он слегка смущенно и неуверенно похлопал ее одной ладонью по спине, до этого нервно дергая пальцами опущенных рук. Снова лукавый смех и Айри отходит от него. Машет ему обеими ладонями, растопырив пальцы. — Пока-пока, Спиди гонщик, — говорит слышимо только для них двоих девушка и идет к Джеку. Перекидывает ногу, садится в седло и прижимается всем телом к его спине, собственнически обхватывая руками. Владелец мастерской не едет, проверяя, надежно ли она схватилась и аккуратно гладит подушечками пальцев ее костяшки. Ей приятно. Напоследок Джек кивает стоящему в тени парню и мотоцикл ревет, отъезжая от проулка. Пара мчится по ослепленному ночными огнями городу, молча, размеренно, наслаждаясь близостью друг друга. Ветер треплет одежду и они маневрируют между машин, стараясь не превышать скорость, нарушая правила. Просто едут. Просто катаются. Из колонок байка идет знакомая им обоим песня. Их песня. «Тот поцелуй, что ты украла, Он все еще в моем сердце и в моей душе. Застыв на месте, я встречаю свою судьбу. Не пытайся укротить шторм, Ты упадешь за борт, А приливы принесут меня обратно к тебе. Волны захлестнут нас, затянув на дно. Приливы принесут меня обратно к тебе Волны захлестнут нас, унеся на глубину.»*** «Bring Me The Horizon», который они полюбили вместе, как и друг друга. Тихо, медленно и умиротворенно разносятся слова, подобно морским волнам, заставляя тонуть в музыке. Они останавливаются на светофоре, мигающий красной дымкой опасности и Айри просто не может не прошептать: — Будь со мной, — настолько четко и пронзительно это звучит в ушах Джека. — Всегда, — отвечает он. Такой странный, неожиданный разговор, всплывший сам собой, чтобы, наконец, поставить точку. Найти ту самую черту их отношений и перейти к чему-то большему. Тому, что желают оба, но глупо молчат. Им просто хорошо друг с другом. Лучшее, что могло быть — они сами. — Давай, останемся вместе. Сегодня. Завтра. Навсегда… И с его губ слетает само собой: — Выходи за меня, — не требовательно, но твердо, что непроизвольно его пальцы с силой сжимают рукоятку руля, в ожидании ответа. Девушка смеется. Не удивляется столь резкому предложению, не молчит от шока, не проливает слезы счастья, хотя глаза начинает щипать солью. Но расплакаться в столь трогательный и робкий момент не может. Испортит же. Просто улыбается. Спонтанность — их вторая натура, а первая — безумие… — Ради тебя, я надену самое красивое платье, — она ненавидит юбки и платья, стесняется своих ног, в резьбе от порезов, когда раньше всегда были разбиты колени. Считает их слегка полноватыми в бедрах, кривыми, короткими, не такими, какими могут хвастаться фотомодели с обложек. Слегка широкие спортивные плечи и низкий рост делает ее только шире, хотя пепельноволосая и худа, как тростинка. Но Джеку нравится в ней все. И эта ее фраза ничто иное, как согласие. Готова пойти на уступки ради него одного. Платье… Белое, наверняка, не слишком вычурное, не длинное, а короткое и летнее, простое, но в нем, в его воображении, Айри напоминает нежный лепесток лилии, к которому боишься притронуться лишний раз. Рассыпется. — Отпразднуем в баре? — спрашивает парень, когда зажигается зеленый свет, дающий добро на все их решения. Он также уступает ее желаниям. — Пропустишь завтра работу? — хихикает девушка, прекрасно зная, как Джек, в роли начальника, держит все в строгости и под контролем в мастерской, умудряясь даже давать механикам глоток личной свободы. — Потом ко мне? — усмехается Джек и вопрос Айри становится совсем неважным. Решение же уже принято. И под звуки движка слышится только: — Да… Сегодня — ночь для них двоих.***
«Он просыпается, преследуемый Голосами в его голове. Никто об этом не знает, Но сегодня он не останется незамеченным. Он не может забыть, Не может простить того, что ему сказали, Он никогда еще не был так задет, Но сегодня пронзительный крик закончится. Вините семью, Вините выскочку, Вините меня, Возможно, ему хотелось, чтобы его искали.»**** Утро Иккинга, как всегда громогласно. Вновь учеба. Он берет телефон с зарядки, пробираясь к нему сквозь разруху на полу, смотрит на время, а затем заходит в сообщения к нужному контакту с пляшущими буквами «Хофферсон». «Буду к четырем» — последнее ее СМС. Сегодня они, наконец, будут готовить исследование у него дома. До этого подходящего времени просто не находилось. Договориться было не сложно, хотя Хэддок даже в переписке отвечал сухо и по делу, обходясь только короткими сообщениями. Он же предлагал прийти к нему, в более комфортную для него обстановку, поэтому и предпринял этот шаг. Даже написал первым. Надо было рассчитаться с Астрид и этим сочинением в конце концов. Хоть она и задавала свой список вопросов в любой удобный для нее момент, что слегка раздражало шатена, но лучше расквитаться со всем сразу. Чтобы потом блондинка подходила к нему реже и то, что-то уточнить. Разойтись как в море корабли. Это было первостепенная задача для гонщика. Нужно было убрать весь валяющийся хлам. Оторванные листы тетрадей и порванные бумажки он сразу же всунул в мусорный мешок. Вырванные страницы из книг рассортирует как-нибудь в следующий раз, их стоило просто сложить на полку книжного шкафа. Одежда и все остальное — бросит в стирку после учебы. Надо еще успеть на занятия. Долго рассусоливать смысла нет. Стритрейсер отмотал какое-то количество часов в учебном заведении подобно призраку. Еще более молчалив и мрачен, чем обычно. Просто напрягает весь этот предстоящий визит. Астрид бросала на него взгляды весь день и, почему-то, приподнимала уголки губ, чуть улыбаясь. Это сбивало с толку. Что ей надо? Хофферсон вообще в последнее время была странной. Казалось, будто прониклась Иккингом, но тот все игнорировал, сбрасывая на исследование. Хотя сам ловил себя на мысли, что зачем-то смотрит на нее, ибо, почему они так часто сталкивались взглядами? Может, просто совпадение раз за разом? Бред, в общем. Зачем об этом лишний раз думать? С последнего урока Хэддок благополучно слинял, но дома предстояло хотя бы немного сгрести мусор в кучу, чтобы не так сильно мозолил глаза и Хофферсон не задавала вопросов по поводу этого Апогея в его комнате. Стараться для нее не совсем и хотелось, но все лучше, чем жить в свалке. Так и самому будет легче дышаться. Оставалось только ждать этого гостя.***
Взглянув на адресную табличку дома еще раз и сравнив с написанным в телефоне, Астрид удостоверилась, что это то самое место. Дом Иккинга. Никакой неловкости она не чувствовала, поэтому без проблем смогла вжать кнопку дверного звонка, что отозвался щебетавшей мелодией где-то в помещениях. Убрав телефон в сумочку, Хофферсон принялась ждать. Было слышно, как изнутри дома идет какая-то рок музыка, но точных слов текста блондинка разобрать не могла и переминаясь с ноги на ногу, осматривалась вокруг. Прошла минута. Две. Никто не открыл. Обычно такое означало, что проживающий не жаловал гостей. Гостеприимство. Староста фыркнула. Такое поведение в стиле Хэддока, надо сказать. Пришлось настойчиво вмазать белую кнопку еще раз. И именно в этот момент послышались шаги, а затем входная с тихим скрипом петель открылась, демонстрируя полуголого шатена во всей красе. — Заходи, — бросил гонщик с привычным безынтересным выражением лица, а сам прошел внутрь. До Астрид не сразу дошло, что из одежды на его однокласснике только шорты чуть выше колен, а на голове у него поселился форменный бардак, будто бы чуть подсохшие после душа волосы разбередились неровными прядями. На секунду Хофферсон одолело смущение красными пятнами на лице, когда она закрыла за собой дверь и поймала взглядом оголенную спину напарника по исследованию, но быстро вернула себе самообладание. Иккинг достал две кружки из шкафчика на стене и со звоном ложек в них поставил на стол у окна. — Чай? Кофе? — проявил необычайно вежливый жест парень и скинувшая с себя босоножки блондинка, не найдя тапочек, прошла босиком по деревянному полу на кухню, с интересом оглядывая обстановку. — Чай, — ответила староста, раздвигая руками шебуршащую скрепочную штору в проходе. Без лишних слов Хэддок поставил на стол сахарницу с орнаментом цветов, горячий, только что вскипевший чайник, и графин с холодной водой. Себе он насыпал быстрорастворимый кофе, закинул пару ложек сахара, залил горячим и плеснул молока из холодильника. — Сладкого к чаю у меня нет, — сразу же предупредил шатен, усмехнувшись и ловко заметил, мимолетный взгляд Астрид, что удивленно вскинула брови, заметив необычное телосложение гонщика. Для нее это было необычно, ведь всем известный худощавая «Рыбья Кость», оказывается, не был таковым. У него была, к изумлению девушки, стройная подтянутая фигура с рельефом мышц, а не впалый живот с визуально торчащими ребрами, которые можно было бы пересчитать на глаз. Конечно же, неприлично показываться перед гостями, особенно перед девушкой, а уж тем более мало знакомой одноклассницей в таком виде, но… Иккингу ведь плевать. Он привык так ходить дома, сегодня было жарко, а в их застрявшем во временном пороге доме кондиционеров не было. Спасаться от палящего солнца приходилось так. Только в гостиной шумел вентилятор под потолком, который толком воздух не разгонял. — Обойдусь, благодарю, — сказала Хофферсон и припала губами к кружке с еле теплым чаем. — А у тебя тут уютно, — решила разрядить обстановку она. Ответа не последовало, Хэддок только совсем уж невеселым взглядом прошелся по окружавшей их обстановке, а затем, будто сбегая от всего этого, пошел в свою комнату, чтобы больше не видеть всего этого. Блондинка интуитивно, подхватив свой чай, прошла за ним и принялась рассматривать помещение. Здесь и играла музыка из колонок при компьютере. Повезло, что шатен все более менее сгреб мусор, поэтому комната не казалась захламленной. Глаз сам собой зацепился за стоявшую прикроватную тумбу, заставленную разными красками, стаканчиком с пестрой водой и кисточками. Но самым главным являлся мольберт, на котором должны были вот-вот распуститься цветы в вазе. На ткани аккуратными движениями были нанесены мазки, на картине был правильно изображен падающий свет на вазу, блики и постановка предметов. Он срисовывал все это с реальной вазы, наполненную летними цветами, что стояла неподалеку в пробивающихся солнечных лучах из окна. Это действительно было красиво, что староста даже застыла посреди комнаты, раз за разом пробегаясь взглядом по изображению. — Садись, где хочешь, — сказал гонщик, а сам поставив кружку с кофе на пол, присел на табуретку напротив мольберта и взял в руки кисть с палитрой, сгорбившись напротив картины. — Ты рисуешь? — ошарашено спросила Астрид, оседая на край кровати и отставляя чай на компьютерный стол. — Ты ведь спрашивала про таланты, забыла? Я и показал, — спокойным тоном произнес стритрейсер не отрываясь от рисования. — Никогда не думала, что у тебя такой талант, — пораженно выдохнула Хофферсон, что продолжала наблюдать за тем, как пальцы Иккинга виртуозно орудуют кистью. Ее завораживало это зрелище, хотелось смотреть еще и еще за тем умиротворением, в которое впадал парень, как только руки касались изобразительных инструментов. Блондинка чувствовала, что ей нравится подобное. На душе даже как-то спокойнее становилось. Изначально она не могла побороть в себе напряжение или волнение, когда только начинала работать с одноклассником над сочинением. Он казался грубым, нахальным человеком, заставляющим старосту стискивать челюсть и раздраженно причитать у себя в голове о его невыносимости. В начале Астрид думала, что вскрыть сущность Хэддока было интригующим занятием, хотя и весьма сложным. Шатен производил впечатление… Плохое впечатление, если честно. Мрачный, постоянно в себе, витающий где-то в облаках, необщительный старшеклассник предпочитающий социуму наушники с музыкой. Прогуливал иногда, не имел хоть и капли уважения к кому-то, молчаливый и тухлый. Настолько на вид неинтересный и непримечательный, что становился тенью каждого, теряясь в лицах других людей. Не желающий чужого внимания. Его даже в группу «изгоев» не припишешь, словно сам по себе. Одиночка. Так, наверное, было с начальной школы, но даже будучи ребенком, Хофферсон отчетливо помнила, как губы этого мальчишки озарялись улыбкой, а в его руках постоянно покаялась какая-то папка. Теперь понятно, это были рисунки. Иккинг и в то время излишней активностью и общительностью не отличался, но вел себя совершенно по другому. А затем, в какой-то переломный момент, блондинка даже не заметила, как его весенняя зелень глаз потухла и стала напоминать темную трясину болот. С каждым разом все более отрешенным. Уголки губ больше не приподнимались, папка пропала из рук, а тот бодрый Хэддок исчез. Будто погиб в борьбе с самим собой. На смену пришел угрюмый парень, находивший отголоски хоть какой-то искры удовольствия и покоя в плеере. Но как только старосте дали в пару шатена, в ней проснулось любопытство. Настолько абсурдное, словно ей снова лет девять и эта маленькая девочка хочет узнать обо всем, что видит. Гонщик был незаметным, но она не могла не замечать его уголком своего глаза. Настолько темное пятно, что просто не могло смешаться с серостью повседневности или потонуть в ярких красках других людей. Это был шанс. Но шанс чего? Узнать его? Не ясно. Все это было неясно. Даже странно. Первую неделю Иккинг был невыносим. Постоянно отнекивался, по выражению лица было понятно, что желал послать ее куда подальше, издевался в своей манере, хмыкал и игнорировал все ее слова. В такие моменты ей даже хотелось сдаться и просто послать к черту и социологию, и сочинение, и миссис Олодж. И одноклассника в том числе. Но продолжать Астрид заставлял не энтузиазм, а аттестат, который хотелось довести до блеска своими прекрасными оценками. Сквозь зубы приходилось идти дальше, даже не замечая, что в ней уже пробуждался интерес, который окончательно настиг ее на второй неделе. И вот, она уже не замечала, как специально отлавливает Хэддока на переменах, чтобы задать свои треклятые вопросы. А сейчас, именно в этот момент до Хофферсон дошло, что она намеренно стала прикрывать неравнодушие сочинением. «Тебе что так интересен Иккинг Хэддок?» — всплыли в сознании его несдержанные слова их первого продолжительного разговора. «Да, — будто ответом прозвучало ее голосом в голове. — Мне интересен Иккинг Хэддок.» Она сглотнула от этого внезапного осознания. А щеки горят маковым цветом, словно на ее реальный портрет личности нанесли неправильную пропорцию красок. Теперь, ей и правда все интересно о нем на уровне собственных чувств, а не хладнокровием исследования. Казалось, что блондинка единственная, кто знает о гонщике столь много, но только какой-то поверхностной информации. Любимая книга, любимая песня, талант… Но самое интригующее покоилось на самом дне. Что-то на духовном и моральном уровне. Его мысли, мнение, задатки о будущем. Нет, что-то еще глубже, намного-намного глубже всего перечисленного. Времени до экзаменов и до сдачи сочинения оставалось не так много, но в голове Астрид стало крутиться только одно: «Прости, но я хочу залезть к тебе в душу» Иккинг остановился накладывать красочные узоры. — А что ты вообще обо мне думала? — внезапно тяжело спросил он, смотря на ту своим пронзительным взглядом. Это была грубость. Хофферсон даже как-то не сообразила по началу, а потом неловко отвела взгляд, ощущая кожей жжение его глаз. И как ей ответить? Она смущенно потерла шею пальчиками, пожимая плечами. — Что ты смотришь ТВ-шоу?.. — как-то неуверенно произнесла блондинка, которую такой вопрос застал врасплох. Хэддок неожиданно прыснул, сдерживая смех и девушка удивленно уставилась на него. Он впервые при ней засмеялся, да так, что пытался это скрыть, но тело его дрожало от веселья. Каждая частичка в старосте расслабилась и она просто наблюдала за ним. Шатен покачал головой. — Наивная Хофферсон, — беззлобно, но колко сказал парень и та цокнула языком, нахмурившись. Нет, все же, он до сих пор иногда задевал своим поведением. Этого у него не отнимешь. Пальцы снова тронули кисть. — Могла так и написать изначально, говорил же, — и на его устах застыла ухмылка. Все-таки, силы Астрид еще понадобятся. Чтобы не засиживаться на одном месте, Хофферсон поднялась на ноги и собственнически заходила по комнате, осматривая попадающиеся на глаза вещи. Может что-то еще сможет разузнать о нем. — Как твои дела? — задала, наверное, самый глупый на свете вопрос девушка в такой момент. — Как обычно, — как и в прошлый раз, ответил гонщик. — Чем в свободное время занимаешься? — Смотрю ТВ-шоу. — Это уже не смешно, — вскинула бровь староста, отрывая взгляд от книжного шкафа. — Надо же поддерживать легенду, — хмыкнул парень. Это был самый идиотский разговор за всю их жизнь. Астрид вздохнула и продолжила рассматривать представленную перед ней литературу, а затем наткнулась на стопку неровно оторванных страниц книг. Она провела подушечками пальцев по шершавым желтоватым листам, но ничего не сказала. А потом взгляд сам собой зацепился за перевернутую «рубашкой» вверх фоторамку. Рука сама потянулась к ней и девушка аккуратно стала приподнимать стекло. — Не трогай, — пронеслось у самого ее уха и блондинка даже неожиданно подпрыгнула, поворачиваю голову к неожиданно подошедшему чуть ли не в плотную Иккингу. Он накрыл ее ладонь своей, чтобы перехватить фото и вернул его в прежнее положение. Они находились в опасной близости друг к другу и Хофферсон отчетливо услышала, как неожиданно громко забарабанило ее сердце. Конечно, позади нее стоит парень с оголенным торсом и ее спину от его бледной груди разделяют какие-то жалкие сантиметры. Как здесь не ухнуть сердцу? Отчетливо ощущался жар чужого тела и близость присутствия, что слышимым казался каждый вдох Хэддока. Выше нее на голову. У него была грубая шершавая кожа пальцев, даже где-то перекатывались сухие мозоли. Длинные с видимыми косточками фаланг, с горными хребтами костяшек. Но руки были теплые. Большие, объемистые ладони. Блондинка неожиданно занервничала, надеясь, что кончики ушей не покраснели до оттенка обжигающего пламени. Притихла на несколько мгновений, стараясь перебороть нахлынувшие чувства. Почему же так? Почему так реагирует? Неловко. Все совершенно неловко. Гонщик не спешил отходить, а только опустил взгляд на белобрысую макушку. Ни о чем не думал. Просто смотрел. В груди вроде бил какой-то звон трескающегося льда, но он этого не понимал. Совсем. Что он должен чувствовать в такой напряженной тишине обстановки? Что-то ведь и правда должно его трогать? Явные проблемы с эмоциональным фронтом. В итоге, стритрейсер сделал шаг в сторону и староста заметно облегченно выдохнула, возвращаясь в прежнее сосредоточенное русло настроения. — Это что-то важное? — поинтересовалась она, указывая на фото, заинтригованно хлопая пушистыми ресницами. У нее и правда длинные и пушистые ресницы. Иккинг перевел взгляд на опущенную рамку. — Не знаю, — абсолютно пусто донеслось от него. Все же парень решил взглянуть в запечатленный на фотокарточке момент прошлого. Правильно поставил рамку на ножку и перед парой предстало изображение. Маленький улыбающийся Иккинг, которого присев, обнимает Вален — мать. Оба счастливы. Оба светятся той радостью, что жила в них в те времена, когда все еще было. Столь яркое впечатление, которое не размоешь ни одной водой, подобно тому, как художник стирает с кожи остатки краски. Солнце, весна, фон зеленой листвы и только Хэддоки. Видя все это, Астрид сгорала. Сгорала эмоциональным планом, не зная, куда ей и смотреть. Взгляд то и бегал от застывшего лица мальчишки к повзрослевшим чертам парня. Сравнивала. Сравнивала и сравнивала все эти различия между ними, но ловила тот мелкий проблеск печали в глазах одноклассника, что пробивался сквозь мутную корочку темнеющей тины. Она когда-то слышала, что Вален покинула этот мир, но не могла и вспомнить выражение лица гонщика в начальной школе, когда это произошло. Он скорбел? Ему было больно? Конечно. Потеря дорогого сердцу человека обходится так дорого, ломая уже не кости, как от удара, а что-то внутри. Внутренний стержень. Только прошлое казалось расплывчатым. Ей не удается выловить из потока памяти тот период его траура. Стритрейсер же стоял неподвижно, смотря будто сквозь фото, с таким непониманием в себе, словно и не догадывался, что происходит. Что происходило. Что произошло. У него стоял внутренний блок. Все мысли как обрубало тупым лезвием топора, разрывая обрывки счастья. Того счастья. Он вновь опустил фоторамку лицевой стороной вниз и побрел обратно на табурет, уже не решаясь взять в руки кисть и просто наблюдал, как пестрые пятна нарисованных цветов стараются подмигнуть ему. Молчание. Напряженней прежнего? Не ясно. Уже не ощущается реальность. Тонкая, тонкая ее грань, которую можно прорвать небытием просто закрыв глаза. Хофферсон казалось, что всю боль она приняла на себя. За него. Того, кто уже не чувствовал боли, потонул в ней однажды и выработал невосприимчивость. Или просто игнорировал. — Никогда не думал стать художником? — попыталась вернуть все на круги своя девушка, отходя от треклятого шкафа и всматриваясь в проблески оголенных стен без обоев. — Бывало, — не так как обычно, усмехнулся Иккинг, с привкусом горечи во рту. Снова вернулся к полотну, накладывая следующий мазок, словно отойдя от ступора. К полноценному разговору старшеклассники вернулись не сразу, но, в итоге, блондинке удалось разговорить Хэддока до того состояния, когда он начинал кривиться, саркастично хмыкать и обыденным тоном кратко отвечать на ее вопросы. Староста понимала, что сегодня смогла узнать о шатене то, что не сможет внести в сочинение. Это сложно описать словами всю ту натуру, что он ей продемонстрировал в момент с фотографией. Тяжело. Это самое тяжелое домашнее задание в ее жизни. Гребанная социология…***
Когда небо стало окрашиваться оранжевыми проблесками уходящего света солнца, Астрид ушла, возвращаясь к себе. Встреча прошла странно для них обоих, это даже Иккинг почувствовал. Но что-то в этом было. Словно… Понимание? Черт, как же все это мудрено! Хэддок закрыл за собой дверь в комнату и наткнулся взглядом на незаконченный мольберт. Сунув руки в карманы шорт, он прошел к нему, встал напротив и стал гипнотизировать взглядом. Оценивал. Затем раздраженно цыкнул и ладонью уронил полотно с подставки прямо на пол. Его бесил вид этих цветов. Они выглядели слишком живыми, несли в себе что-то светлое, действительно хорошее. Парень рухнул на кровать, лег на бок и прикрыл глаза. Успокоиться он почему-то не мог, заставляя себя ворочаться и стискивать зубы. Сердце в груди пропустило удар, отдаваясь теплым, терпким, смолистым чувством. Его что-то не отпускало. — Хофферсон… — в пустоту произнес шатен и здание отозвалось тишиной. — Дура, — и энергично поднялся с кровати, поднял с пола изображение на ткани, поставил на место и сел, беря кисть, макая ее в краску. — Дерьмо, — ругнулся гонщик. К нему впервые за долгие годы на короткий промежуток вернулась старая одержимость рисованием и захотелось довести начатую картину до конца. Ладно, стритрейсер не будет забивать себе этим голову. Все равно потом в порыве гнева сломает мольберт. Наверное…