***
Джек или Джеймс, как тогда было его настоящее имя, как обычно пришел к Рисе, и они сидели между грязными этажами лестничной клетки на ступеньках ее многоквартирника не лучшего спального района. Девушка раскуривала дешевый табак, давясь темным дымом тлеющей на глазах сигареты. В пятнадцать та начала прирастать плотными корнями к этой вредной, пагубной для здоровья привычки, без проблем покупая никотин в задрипанном ларьке, который продавал даже малолеткам. Джинсы были испачканы пылью лестницы, на ней была надета растянутая майка без лифчика, чего она совсем не стеснялась при Джеймсе. Неровно отстриженная своей рукой косая челка, жидкие средней длины русые волосы. На запястьях уже виднелись подсохшие кровавые линии от лезвия, распускающиеся ядовитые цветы точечных бледных ожогов, видимые шрамы от окурков чужих сигарет, что об нее тушили. Налившийся фиолетовым синяк на плече, и темно багровый след ладони на щеке, припухшей от жгучей пощечины, которая продолжала временами пульсировать. На ногах старые вьетнамки и она поджимает под себя пальцы. В подъезде тихо, но они сидя в наушниках, молча слушают музыку с мобильного Джеймса и девушка тихо напевает себе под нос. Последний альбом от «Tokio Hotel». «Мир там внизу не имеет значения. Пожалуйста, не прыгай. В твоих глазах все кажется бессмысленным и пустым. Снег одиноко падает, Но ты уже давно не чувствуешь его. Ты потерялся где-то там, на улицах. Ты мечтаешь о конце, чтобы еще раз начать все сначала.»* Джеймс пытается не смотреть на нее, только курит сигарету еще не до конца привыкнув к затяжкам и рассматривает желтые разводы на стекле окна напротив. — Я решила, — наконец, произносит спустя время Валентайн, парень переводит на нее внимательный взгляд и потрескавшиеся, искусанные губы растекаются в лукавой, привычной для нее улыбке. — С этого момента — зови меня «Айри». — Айри? — вопросительно изогнул бровь Джек, переспрашивая. — Да, Айри. Оно подходит мне больше, — тихо хихикает она. Собеседник не думает, от чего такие резкие перемены и даже не уточняет для чего ей это, а только хмыкает и принимает как должное. Она любит спонтанные и безумные решения и, кажется, что он тоже заражается от нее всеми этими качествами. Айри. С этого дня ее зовут Айри. Валентайн задумывается на секундочку, а потом ее глаза опасно сверкают и усмешка становится шире, еще хитрее, провакационней. — Девочки из нашего класса как-то говорили, что очень забавно примерять на себя фамилию понравившегося мальчика, — издалека начинает девушка и Джеймсу даже хочется послушать то, что она скажет дальше. Заинтригован ее креативной шуткой. — Как думаешь, Айри Уиллсон звучит? — спрашивает подруга и он даже изумленно замолкает. Джеймс Уиллсон. Так звали его. И парень даже догадывался к чему клонит Айри, все же, для него она казалась открытой книгой и все мысли иногда были написаны прямо у нее на лбу. Знал, что та перейдет именно к этому и просто ожидал, когда с ее губ сорвется совместимое имя, но… Удивился даже больше, чем предполагал. Все же, это звучит очень красиво. Неожиданно даже для себя самой, заметив, как удовлетворенно мысленно вертит на языке эту сборку фамилии одноклассник, Айри показалось, что это выглядит еще более неловко, чем выглядело на первый взгляд. Хотелось просто пошутить и подразнить, но никак не почувствовать, как вторая щека становится такой же красной, как та, куда ей вдарил пьяный отчим. Она отвела взгляд, намеревалась нервно затянуться сигаретой, но та, как назло, потухла, выкуренная до горького фильтра. Зачем вообще это сказала? Выглядело, как какое-то детское, романтическое признание. Ужас просто. Лучше сразу убиться или провалиться сквозь землю от стыда. Это было слишком опрометчивое решение. «Я должен найти тебя сейчас, Слышу твое имя — не знаю как… Почему во тьме нельзя обрести свой дом?»** — Даже очень, — хмыкает Джеймс и по этому выражению лица девушке кажется, будто она только что подписала сделку с самим Дьяволом. Она только прячет лицо в ладонях, проклиная себя за свою глупость и идиотские решения. Даже в глаза теперь смотреть неудобно. Джек на это замешательство тихо хохочет, прикрывая рот кулаком. — Не смейся, — приглушенно бурчит Айри и пытается смотреть на него как можно пронзительнее, но сразу же остывает и недовольно дует губы. Оба замолкают и вглядываются в глаза напротив. Голубизна льда и пучина моря смешиваются и парочка понимает, что смотрит друг на друга дольше нужного. Музыка в наушниках уже не имеет значения. От них пахнет табачным дымом, таким резким, что лучше бы вместо этой херни они раскурили другую марку. Между ними воцаряется странная щекочущая ободок сердца атмосфера, что само оно подает чуткие ударные сигналы, превышающие такт обычно бегущего под кожей пульса. И парень делает внезапный, решительный шаг, ставя на карту все то, что связывало их раньше. Подается вперед. Медленно наклоняется к девушке, ведомый желанным наваждением образовавшейся ситуации, нужной для них концовки. Его черты приближаются к лицу Айри, которая проглатывает происходящее и неловко следует навстречу к нему. Дыхание становится горячее, что следующий выдох Джеймса опаляет кончик ее носа и она не выдерживает, опускает ресницы, доверчиво прикрывает глаза, отдаваясь на это мановение. Губы встречаются. У нее они теплые, сухие с отходящей кожицей, но Джеку кажется это приятным, захватывающим, намного лучше, если бы на них был какой-нибудь гигиенический блеск со вкусом малины и блестками. Их первый поцелуй был горького привкуса никотина, что перекатывался у парочки во рту, в воздухе витала пыль подъезда, забиваясь в ноздри, а щеку Валентайн пощипывало от пощечины, ощущения от которой парень старался сгладить своими аккуратными и успокающими прикосновениями легким поглаживанием кончиками пальцев. Неумелый, но чувственный поцелуй подростков, в котором значимости больше, чем у кого бы то ни было. Айри тоже находит применение рукам и мертвецкой, трясущейся хваткой сжимает кофту Джека, хватая ее пальцами будто из последних сил, переполненная до краев надеждой. Ей тепло. Приятно рядом с ним. Она тает от каждого его касания, ощущая их в десятки раз чувствительней, чем есть на самом деле. Словно каждое его прикосновение для неё, то как холодный освежающий воздух, то жарко стекающая из жерла вулкана магма, от которой вся кровь кипит. Пятилетний зарождающийся интерес, мерцающий зарождающимся огоньком симпатии. Ее новое имя. Их новые чувства. Обещания, закрепленные этим важным поцелуем. Важным становятся они друг для друга. Они отрываются от манивших уст, которые до сих пор пламенеют фантомным прикосновением, не давая забыть недавний опыт. Недавнюю искру чувств. Розовую кожу губ обоих покалывает чрезмерным трепетом и Айри томно хихикает. — И почему ты смеешься? — приходит в себя Уиллсон, стараясь скрыть покрасневшие кончики ушей, потому что ему кажется, будто её смех вызван тем, что он сделал что-то неправильно. Та только отпускает его и легко улыбаясь, выуживает новую сигарету, подкуривая от зажигалки, внутри которой плещется бензиновая основа. Словно уже набитой рукой движением, не боится стереть подушечку большого пальца об туго идущую шестеренку колесика зажигалки. Затягивается и выпускает дымный сгусток. — Потому что я рада, — не может прекратить «сиять» девушка, в глазах которой все еще плещется искрящиеся мечта. Собеседник видит её непоколебимость к смущению и беззлобно вздохнув, берёт в руки пачку табачных изделий. Молча сует в зубы одну сигарету, покусывает кончик фильтра, зачем-то приминая его и после нескольких неудачных попыток подкрутить себе небольшой огонек, прикуривает от вялого алого пламени. Спокойно втягивается в эту вредную привычку, подпирает голову рукой, упираясь локтем в колено и думает о том, что в будущем ему будет грозить никотиновая зависимость, раз он уже сейчас, в столь юном возрасте, охотно соглашается на это. Как ни в чем не бывало Валентайн начинает разговор и говорит что-то о новом вышедшем в прокате фильме. Джек никогда не увлекался или хорошо не разбирался в киноиндустрии, поэтому обо всем, что касалось кино ему рассказывала она. Вся его жизнь до этого была похожа на бессконечную стену книг и тестов, все вертелось вокруг учёбы из-за давления его богатых предков, которые, на самом деле, плевать на него хотели и нужен он был только для достижения их идеалов. На себя и свои увлечения у него никогда не было времени, все сводилось только к кровавым подтекам из носа от переутомления над очередным учебником. И только с появлением Айри в его жизни, стал отдаляться от этого скучного заточения, даже несмотря на возникающие скандалы с его обеспеченными родителями. Срать на всех он хотел. Джеймс никогда не был слишком милым по отношению к другим. Ну, кроме, конечно же, Валентайн. С той он был готов обходиться хоть как настоящий джентельмен. А девушка же сейчас разрывалась между выбором: сходить в кинотеатр на «Типа крутые легавые» или же взять в видео прокате «Убить Билла»? Было забавно наблюдать за еле разбираемой цепочкой ее размышлений, но монолог сам собой прервался, когда позади них на этаже послышался скрип и скрежет открываемой двери. Пара сразу же поняла из какой номерной квартиры идет это тяжелое пошаркивание больших ступней. Это несдержанное дыхание пропитанное перегаром, нервное и недовольное цоканье языком. Отвратный табачный дым, ещё хуже того, что раскуривают они сами. Из помещения повеяло букетом отвратительной смеси запахов, что прямо били в нос горькостью, оставляя только грязное послевкусие. Алкоголь, никотин, наркотики, дешевые закуски и подгорелый ужин. На фоне орало старое уже разваливающееся радио с какой-то идиотской музыкой, которую Айри терпеть не могла. Подростки не оборачивались, а она с силой сжала пальцы в кулак, случайно ломая недокуренную сигарету. Старалась не двигаться, хотя было заметно, как её трясет от страха, не издавала и звука, молчала, делала вид, что её не существует, даже надеялась на то, что её по-настоящему нет в этом мерзотном мире той квартиры. Прятала застывший в ожидании взгляд за челкой. Джеймс же мог только скрежетать зубами, ощущая растущий пульс, истекающий гневом и ненавистью и смотреть точно таким же пропитанный яростью и ядом взглядом, на спускающегося к ним по ступенькам мужчину. Даже в висках барабанило и вздувалась жилка на лбу от испытываемого палящего внутри синего пламени злости. — Шлюха! — гадко процедил мужчина и подняв ногу, ощутимо толкнул стопой сидящую Айри в спину, даже не боясь, что от одного неловкого движения она могла сорваться и покатиться по остаткам бетонной лестницы. Ту подкосило, её дернуло вперёд от удара, но усидела на месте, только прикусила губу, чтобы из её рта не вылетело и слова. Джек был готов вскипеть, видя это. — Опять со своим мелким уебком обжимаешься тут! — Какого хера?! — крикнул парень и вскочил на ноги, смотря с остервенением в лицо напротив, скалясь. Грубые черты, квадратный подбородок, пестревшая колючками щетина, густые чёрные брови, залегшие морщинистые мешки под узкими серыми глазами с дергающимися зрачками, сколотый на половину верхний передний зуб и кудрявая черная шевелюра. Впалые ключицы, хилый вид, но бицепсы выраженные силой среднестатистического мужчины. Валентайн с испугом и волнением смотрела на вступившегося Уиллсона, что без капли смятения стоял напротив любовника её матери — Бера Коперсона. Громко сглотнула, боясь представить, что случится дальше. Бер угрожающе вскинул брови, раздражённый таким поведением какого-то мальца по отношению к его персоне. — Совсем охерел, молокосос? — как противно шипящий телевизор с серым «снегом» помех прошипел Коперсон. Он определенно был ненормальным, ебанутым на голову, как считал Джек. — Ещё раз повысишь на меня голос — уебу, — грозил зловонным перегаром изо рта мужчина, а потом с силой схватил оцепеневшую Айри за больное плечо, дернул на себя как тряпичную куклу и насильно поставил на ноги, все еще окутывая кольцом пальцев руку, от чего она сжимая зубы, еле слышно пискнула, простонав от боли. — А ты здесь хули расселась?! Если ебешься с этим уебком, то хоть деньги бери, мелкая дрянь! И объясни ему, как себя надо вести! Вжав голову в плечи, девушка старалась опустить её ещё как можно ниже, но режущий слух крик все равно бил по ушам, а рука начинала ныть и Джек, недолго думая, попытался разорвать этот хват, ногтями вцепляясь в чужие пальцы. — Пусти её, блять! — прорычал не своим голосом парень и будучи в гневе превосходство было на его стороне, поэтому он отбросил от Валентайн ладонь Бера. Но тот, разозлившись, гортанно кряхтел и замахнувшись, хлестко толкнул Уиллсона в грудь. Это было столь резко, что Джеймса качнуло назад, стало тянуть спиной вниз, он попытался ухватиться за перила, но рука соскользнула, только на немного остановив падение от чего об каменную лестницу прилетело не настолько нестерпимо болезненно, как рассчитывалось. От удара локтем прошелся вольтовый электрический заряд по всей руке, отдаваясь прямо в верхние позвонки, Джек покатился по выступам ступений чувствуя, как теплеют ссадины на коленях, а на местах ушибов жжет клеймо для появления синяков. Айри в ужасе прикрыла рот ладонями, следя за тем, как её друг после продолжительного пути по гремучему склону лестницы, останавливается на горизонтальной поверхности пролета, понимает, что все кончилось и громко выдыхает. — Джеймс! — тут же торопливо спускается к нему в панике девушка, забывая даже о том, что гребанный отчим с усмешкой стоит в самом начале этой треклятой лестницы и даже не сожалеет о своём поступке. Наоборот, он извращенно доволен, видя, как на виске этого невежественного мальца краснеет кровавый сгусток. Валентайн чувствует себя отвратительно, что в груди долбит только переживания и в горле все пересыхает после увиденного. Она не волнуясь о грязи, оседает рядом с севшим Уиллсоном, что сипел на отзывающийся дискомфорт в теле. Еле сдерживается, чтобы не заплакать, потому что уголки глаз начинает щипать, внутри колет и вина за содеянное её отчимом, и тревога за состояние возлюбленного. Губы кривятся в дрожи, всхлипывает и по щеке катится слеза, которую сразу же смахивает. Почему все так? Почему она такая слабая? Позволила так поступить с тем кого любит и кто ее любит. Было горько. На душе горький осадок. — У-у тебя кровь… — заикаясь от беспокойства, говорит Айри, тянет ладонь, но останавливается, чтобы не трогать неглубокую, но кровоточащую рану руками. Замечая её замешательство, Джеймс успокаивающе приподнимает уголки губ. — Все нормально, — старается уверить её он и рукавом кофты промакивает место у брови с содранной кожей, чтобы накопленное не потекло вниз алым ручьем. — Так тебе и надо, сукин сын! — надменно, чувствуя собственное превосходство, буквально выплевывает это Коперсон, довольно скалясь. Джек поднимает на него леденящий взгляд, на который мужчина, еле заметно реагирует, дергается, ощущая пронизывающую тело недоброжелательность, но стоя намного выше и смотря на парня сверху вниз, возвращается к своей уебищной натуре. Девушка же только поджимает губы, опуская голову, пытаясь спрятаться, но не хочет покидать одноклассника. — Будешь знать, как вмешиваться! — довольно усмехается Бер. И вместо привычного повиновения, покорности и страха в глазах, видит то, как Уиллсон широко ухмыляется, не желая прогибаться под его жестокостью. И это бесит, а противостояние пугает мужчину. Он скрипит зубами. А в глазах Джеймса только угрожающая провокация. — Я вытащу Айри из этой дыры. Будьте уверены, — давит интонацией в своём голосе он и Валентайн изумленно вскидывает на него свой глубокий взгляд. — Заберу подальше от вас, ублюдков. Атмосфера кажется накаляется, а Айри становится легче от его слов, в которых не чувствуется и капля лжи. А она и верит. Просто верит. Верит до щиплющих глаза слез. Надеется, что так и будет. Любит его. Коперсон на такое заявление фыркает. — Айри? Это ты про Рису? — непонимающе изгибает бровь похожую на волосатую гусеницу и сам догоняет до утвердительного ответа. И тут же по подъезду эхом катится его ехидный тонкий гогот, который неприятно отдается в ушах. Бер поднимается к их квартире, а потом оборачивается к сидящей у основания лестницы парочке. — Эта сука никогда не покинет это место. Родилась и сдохнет тут! — жестоко черканул такими грубыми словами по воздуху он. — Черт! Как вы все заебали! — несдержанно ругнулся мужчина, а затем хлопнул дверью, прорывая громом акустику дома, от чего это напоминало какой-то взрыв. С уходом этого придурка даже дышать стало легче. Словно пространство очистилось от его мерзкого присутствия. Джек до сих пор чувствовал, как после этих «покатушек» местами бьет небольшим током. Как он успел еще и висок рассечь, что сейчас своя же кровь жарит рану. Завтра она точно будет зудеть под пластырем. Не хватало еще перед родителями оправдываться за свой покоцанный внешний вид. Мятая и пыльная одежда, синяки, ссадины, еще и придравшийся к коже запах табака. Точно устроят настоящий скандал, а мать будет визжать, как резаная, что ее сын неблагодарная сволочь, что шастает по улицам и ввязывается в плохие компании. Смешно. Он хмыкнул. — Джеймс, — аккуратно позвала его девушка с каплями беспокойства в глазах, что так волнительно бегали по его лицу. — Джеймс, мне жаль… — Мне никогда не нравилось это имя, — поспешно перебил Уиллсон, когда ее голос стал чуть подрагивать и становиться тоньше, от переполнявших сожалений. Валентайн вопросительно замолкла, не понимая, к чему он ведет, а сам парень еще раз усмехнулся. — Моя бабушка почему-то постоянно путала его и называла меня «Джек». Зови и ты меня так, Айри. А то «Джеймс» звучит слишком благородно. Хотел разрядить обстановку, чтобы Айри больше не загонялась по поводу этого случая с лестницей, поэтому поспешно придумал первое, что пришло в голову. Возможно, это было слегка глупо, как ему показалось после переосмысления собственных слов. Айри тихо прыснула и захихикала, что шло ей гораздо больше печального выражения слез. Это не могло не радовать, что уголки ее губ вздернулись. Хоть как-то развеселил. Джек облегченно вздохнул. — Хорошо, Джек, — ласково расплылась в улыбке возлюбленная им подруга и ему показалось, что любая боль в теле прошла. Черт, как ее хочется поцеловать…***
«Мы живём, мы здесь для того, чтобы создавать тебя, В свою очередь, мы знаем, что ты не вечна. Ну, вот, всё кончено, И меня охватило безмятежное спокойствие. Я видел, как она ударилась о землю, Превратившись в сотню брызг.»*** — Айри, наверняка, хотела бы тебе это рассказать, — говорит Джек и уголки его губ дрогают в еле заметной сквозившей теплом улыбке и Иккинг поднимает глаза. — Мы должны были пожениться вскоре, — выдает он и у старшеклассника дергается нога, а сам Хэддок шокированно перемалывает в голове значение сказанного и ужасается еще больше. Айри счастливо готовилась к скорой свадьбе с человеком, которого любила больше жизни. И умерла… Умерла у самого начала ее даже не начавшихся супружеских дней. Для нее это было чем-то радостным, светлым, то, от чего она бы плакала не сдерживая улыбки и эмоций. Брак это не что-то важное, но для нее эти простые слова, предложения руки и сердца были значимыми. Ей хотелось их услышать. Ей хотелось быть любимой. И осознание того, что в самый благословенный момент, пепельноволосая так скоропостижно скончалась, в самом конце испытывая только несравнимый ни с чем страх — это подкосило самого гонщика еще сильнее, чем прежде. Словно мир и судьба на зло решили поступить так и растоптать чужую радость. Хэддок не знал, как мириться со всем тем, что свалилось на его неподготовленные напряженно каменные плечи, которые сейчас казались двумя вяло опущенными склонами его смятения. Потерял одного любимого человека, потерял второго, кто его поддерживал. Была единственным, с кем он мог говорить о том, о чем не решался ни с кем другим. — Каким она была человеком? — задает, наверное, самый важный вопрос, что дробил ему голову своей значимостью и тяжестью шатен. Собеседник сначала молчит, вслушиваясь в приближающиеся к комнате шаги, затем переводит взгляд на выглядывающую невыспавшуюся и покоцанную стрессом стриженную под «ежик» девушку, которая не спешила вмешиваться в разговор. Только оглядела незнакомого ей старшеклассника и приняла его как должное. Словно, если это приятель Айри, то все в порядке. Напоследок, Джек хмыкает и вогружает свою ладонь на плечо гонщика, осторожно, но ощутимо похлопывая, будто стараясь его немного приободрить. Хотя, им бы всем не помешала чья-то рука, которая поможет вытащить из этого скорбящего омута. — Именно таким, каким ты ее запомнил, Спидибой, — отвечает Уиллсон и уходит отдавая свой темп ходьбы тенью вокруг, оставляя стритрейсера один на один с фотографией покойной. «Иду я каждую ночь копать, Чтобы увидеть то, что осталось От лица, которое улыбалось мне. Там возле колоколов я провожу ночь, Одинокий зверь среди улиток. С нетерпением я жду наступления ночи, Во второй раз ты уходишь от меня. Выходи за меня замуж!»**** Как Джек еще держится после такого потрясения? Его единственную убили. И Иккинг даже представить не может, как его душит ненависть и гнев к ее убийце. Как вибрируют его руки, желая сотворить тоже самое с ним. Схватить за шею, сжимать до надрывных хрипов и держать над пропастью, в которую, расслабь Уиллсон пальцы, Коперсон сорвется и разобьется об каждый попадающийся острый камень, заточенный в ярости пепельноволосого. Хэддок постарался взглянуть на изображение в рамке перед ним еще раз. Намного дольше, продолжительней и от этого только тяжелей. Нагнетает. Воздух вжимается в стенки легких. Шатен старается приветливо улыбнуться, но выходит только кривая дорожка из губ, пропитанная печалью. — Значит… Ты Риса Валентайн? — спрашивает в пустоту гонщик, будто надеясь, что что-то отзовется на его вопрос. Сердце пульсирует. «Меня зовут Айри. Зови меня так…» — звучат ее слова отголоском прошлого, словно напоминая их первую встречу, когда случайно застуканный «Ночная Фурия» отдыхал в том закоулке без своего шлема и шокированно пялился на внезапно пришедшую в это место незнакомую девушку с мягко голубым цветом волос, пирсингом, бутылкой пива и дымящейся ментоловой сигаретой в зубах. — Айри… — неловко потирая шею, исправился стритрейсер в этой игре с его сознанием, что подкидывало и подкидывало картинки прошлого. Сейчас он словно пытался не сойти с ума, вернее балансировал на грани, грозясь сорваться куда-то вниз и снова пережить страшный опыт потери, закрывшись в себе. — Иккинг. Иккинг Хэддок. Мое имя — Иккинг Хэддок. «Гонщик-новичок, Спидибой, да?..» — Точно… Да, я Спидибой… — снова осекся Иккинг, а затем болезненно простонав, осел на корточки и закрыл голову руками, будто прячась от реальности. Он был бессилен и чувствовал только кружащую спиралью пустоту, что захватывала каждую продолжительную мысль или эмоцию в груди, вытряхивая все и оставляя только осадок пепельной горечи, продолжающую тлеть. — Я так не могу… Не могу говорить с тобой… Прости меня, прости… — обхватывающий горло горячий шепот утонул никем не услышанным сожалением в воздухе крематория.