XXI
«В ведьмином озере правда с-окрыта», — шепот не прекращался, забирался в разум, пуская корни. Чужие воспоминания выглядели как цветная расположенная в хаотичном порядке мозаика, где одни детали не сходятся с другими, упорно не собираясь в единую картину. Своими острыми краями осколки, казалось, вытесняли собственную жизнь Милли, и уже было не отличить свою судьбу от чьей-то обрывочно вписанной. Она открыла глаза и судорожно заозиралась по сторонам, в надежде ухватиться за любую незначительную деталь из ее мира. Ноэ все также сидел рядом с ней, выражение его лица приняло особенно тревожный вид: на лбу залегли несколько морщин, проступили скулы, а губы сжались в тонкую полоску. От былой едкой ухмылки не осталось и следа, что вместе с остальными изменениями удивило Милли. Неужели он переживал за нее? Или создавал образ, которому она могла бы доверять? Чужими глазами в воспоминаниях он выглядел иначе: постоянно задумчивый, двигающийся резко и отрывисто, с небрежно спадающими на лицо светлыми завитками. Живой, непохожий на ту маску, которую она видела с первой встречи. — Милли, скажи мне, что ты увидела? — его тихий мелодичный голос прозвучал с плохо скрываемой дрожью. — Все тот же сон, который я вижу каждую ночь. — Она медленно начала двигаться дальше от Ноэ, в неконтролируемом неосознанном порыве страха. Дальше — только полуметровый обрыв, а за ним — кромка воды. — Я будто оказалась в огне, а неподалеку стоял ты и смотрел. — Воспоминание о казни отдавалось болью во всем теле, и она, словно в бреду, опустила ладони в озеро, чтобы хоть немного остудить разгоряченную кожу, но боль не утихала, выходила на первый план, затмевая все вокруг. Милли, не в силах справиться с нахлынувшими ощущениями, раздираемая языками пламени наяву, потянулась за руками и резко погрузилась в ледяную воду. Полная луна отдалялась все дальше, превращаясь в расплывчатое видение — не дотронуться, слишком уж далекое. Озерный ил коснулся нежных щек, и мгла сомкнулась над головой Милли.За день до событий у Ведьминого озера
— А вот и мой друг, как всегда в своей неприступной башне, — громко произнес Ноэ, нарочито выделяя слово «друг», и в следующий миг за его спиной оглушительно хлопнула дубовая дверь. — Я устал от твоих игр и просил лишь убраться из моего дома, — Влад устало вздохнул, продолжая смотреть на гигантский циферблат, — но ты вынудил меня поступить подобным образом, — он едва заметно оскалился и обернулся к старому приятелю. — Ну уж нет, — протяжно отозвался Ноэ, и его лицо исказила ухмылка. — Я ведь хорошо знаю тебя, Влад. — Он расслабленно подошел к другу и, остановившись в нескольких шагах от него, продолжил: — Лайя такая милая светлая девушка, даже слишком для такого, как ты. Я тут заметил, что ей больше по душе проводить вечера с Лео. Но ты, главное, не расстраивайся, присмотрись вон к сестричке, она видела твой истинный облик и даже не упала в обморок, когда ты попытался убить ее при первой встрече. На лбу Влада проступила напряженная венка, он неосознанно сжал кулаки, пытаясь привести в порядок сбившееся дыхание. — Не смей даже думать о Милли! — Влад резко обернулся, встретившись взглядом с Ноэ и утробно выплевывая слова, произнес: — Ты думаешь, я не вижу, что с ней что-то неладное? Если это твоих рук дело, Локид, я уничтожу тебя! — Он определенно его ненавидел, не отделяя образ старого приятеля от бесконечной лжи и интриг. — Почему же не думать, — Ноэ довольно усмехнулся и почти полушепотом произнес: — Знал бы ты, какая у нее бархатная кожа с созвездиями родинок, а как сладко она произносит мое имя… Самоконтроль из непреложного правила превратился в далекое эфемерное понятие. Одно механическое выверенное движение, и Ноэ оказался с глухим эхом впечатан в каменную колонну. Влад, не давая ему упасть, железной хваткой держал его за лацкан пиджака, свободной рукой нанося удар за ударом. Куда придется. И каждый удар — ослепительная вспышка ярости, сквозь которую не разглядеть реальность. Он широко заносил отчаянно сжатый кулак и в ту же секунду с характерным хрустом врезался в ненавистное лицо, вновь заводя руку. Веками накопленная на весь мир злоба выплескивалась наконец наружу, заполняя собой узкое пространство башни. Локид лишь истерично смеялся, захлебываясь в крови, широкими багровыми струйками стекающей на кипенно белую рубашку. Не сопротивлялся, подставлял другую щеку, не чувствуя ни боли, ни разочарования. Некогда лицо самодовольного франта превратилось в гримасу безумца. Каждый удар — смертельный разряд электричества. В какой-то момент Влад резко остановился и отшвырнул Ноэ в центр помещения и, прошипев что-то невнятное, широким нервным шагом вышел вон. На мрамор стекали кровавые струи, переливаясь оттенками черного и бордового в свете витражей, и Локид вдруг почувствовал необыкновенное спокойствие, как если бы он лежал посреди Шартрского собора. Под сомкнутые веки настойчиво забирались полустертые видения из прошлого.XV
В годы юности, когда ровесники погружались или в грехопадение, или в изучение теологии, Ноэ, закончив Гейдельбергский университет, восхвалял астрономию, но, отчаявшись заглянуть в непроглядный небосвод и опровергнуть существование бога, он углубился в изучение существа высшего — человека. «Anathomia», «Ars completa totius chirurgiae», «Inventarium sive Collectorium artis Chirurgicalis Medicinae or Chirurgia Magna» (1) — отдавал любые деньги за выдающиеся труды, считая, что Medicīna soror philosophiae (2). Холодный оценивающий взгляд, точные движения тонких пальцев, быстрый широкий шаг. Мир вокруг казался тесным, слишком быстрым, не поддающимся логике, будто скрытым от великой истины плотной завесой, сквозь которую не пробиться, как ни старайся. Единственный наследник владения в тысячу гектар земли с виноградником и двумястами душами. Богатство — лишь средство достижения цели, а цель — разгадать саму смерть. На его плечах сидел ангел, который каждый день молился о его возвращении к богу, и дьявол, что заставлял читать строку за строкой, разбирать, изучать. Изучал смерть, не познав и малой части жизни, скрывшись за редкими книгами и свитками. Жизнь выглядела не стоящей и толики внимания, со всеми ее причудами и капризами, как у старой незамужней дамы. А потом в его сад то ли бог, то ли дьявол завел юную Еву, которая по старой привычке протянула ему сочное яблоко, будто зная, что за пределами рая все самое интересное. Только имя ее — не Ева, а Мерием, совсем не похожее на привычные слуху, а потому и вовсе опостылевшие Берты и Софии. Стройная, как горная лань, смуглокожая, с миндалевидными янтарными глазами и тугими непослушными завитками черных локонов на фоне светловолосых, пухлощеких и крепко сложенных местных дочерей выглядела чужой, пришедшейся не к месту. Он забрал ее себе, как забирают прекрасный цветок для гербария — не чтобы наслаждаться ароматом, а чтобы закрыть под стеклом и лишь изредка любоваться. Они встречались среди книжных полок, освещенных играющими огоньками свечей, и Ноэ, с терпением, присущим талантливому педагогу, обучал ее сначала простейшей грамоте, латыни, а затем учениям Сократа, Платона, Аристотеля. К теологическому учению, к которому в своей житейской мудрости могли прикоснуться даже невежественные, он решил не притрагиваться на занятиях, зная, что в представлении Мерием бог выглядел иначе, являлся не символом бездушной церковной махины, способной уничтожить любого, а неотъемлемой частью ее самой, и подорвать веру значило бы изменить и ее. Так прошло два года — тихих и размеренных. Мерием была птичкой, следовавшей за ним по пятам, которая угодила прямиком в силки. В один из дней, заметив непривычно нервный шаг господина, она тихонько проследовала за ним. Он словно летел по каменным ступеням — не угнаться, а затем скрылся в одной из комнат. Мерием, движимая любопытством, заглянула в замочную скважину и тут же отшатнулась, увидев, что стена напротив исписана с пола и до потолка странными символами. На столе, освещенном свечами, стояли банки с мутной жидкостью, клетки с мышами, весы, стопка книг… Внезапно дверь распахнулась, и сильные руки втащили ее внутрь комнаты. В нос ударил запах жженых трав и сладких масел. — Пустите, прошу, — едва слышно пролепетала она, когда захлопнулась тяжелая дверь. — Чего же ты искала, любопытная птичка? — голос Ноэ звучал отстраненно, без единого призвука страха или волнения. — Вас. — Она взглянула на него широко распахнутыми черными глазами с тем манящим блеском, какой бывал лишь у знатных особ от капель беладонны. Он отстранился и медленно подошел к столу, вглядываясь в обитателей клеток так, словно не было на свете ничего важнее, чем суетливые передвижения мышей. — Давайте уйдем из этого жуткого места, и вы почитаете мне, как раньше, — с трепетным волнением продолжила девушка. Ноэ взял в руки толстую книгу с надписью «Δηλομελανικον» (3), задумчиво пролистал несколько страниц, а затем пренебрежительно бросил обратно. — Разве тебе позабылась латынь? — Я помню все наши занятия, — она смущенно отвела взгляд в сторону. В два широких шага он пересек комнату и оказался перед ее лицом. Смущенная, потерянная, живая среди призраков. Острый короткий нож удобно сел в руку, заняв привычное положение. — Дай мне свою ладонь, — спокойно, но настойчиво произнес Ноэ, и Мерием, не задав ни единого раздражающего вопроса, доверчиво протянула руку. Сверкнула сталь в свете свечей, и он одним осторожным точным движением рассек тонкую кожу ее ладони, а затем с сильным нажимом — свою. Проступили первые капли крови — зерна граната, и в следующий миг их пальцы сплелись, соединяя две души в единое целое. — Посмотри, милая Мерием, люди живут как скоты, пытаются постичь вселенную и Бога, но все еще не могут принять, что Земля — это шар, а все болезни — от нечистот. Разве могут те, кто живет во мраке собственных заблуждений, увидеть свет истины? — его глаза безумно сверкнули, пока кровь смешивалась с кровью. — Нет силы разрушительнее и созидательнее, чем разум человека, так почему же дать жизнь может любая женщина, а умереть так легко, словно в этом никогда не было никакой тайны, словно смерть, — продажная девушка, стоит только позвать, и она уже перед тобой, — его голос впервые чуть слышно срывался, а пальцы с каждой секундой сильнее сжимали хрупкую руку Мерием. — Я пойму механизмы смерти и обращу их в свою пользу, если ты останешься и будешь мне помощницей. — Я останусь, — сдавленно прошептала Мерием. — Я… верю Вам. — Мужчина удовлетворенно улыбнулся уголком губ, еще ближе притянув ее к себе. Она испуганно смотрела из-под обрамления пушистых ресниц, не в силах разорвать близость, а в следующую секунду почувствовала мягкое, едва ощутимое прикосновение к своим губам. Не решившись ответить на поцелуй, Мерием вырвалась из объятий и выбежала из тайной лаборатории. Но, что бы он ни сказал, что бы ни просил, она, доверчивая и искренне полюбившая, оказалась готова следовать за ним даже в самые опасные уголки мира, и ради этого ей не нужно было вставать против всех, ведь ее семьей, домом, смыслом стал один человек. Запах кедрового масла смешивался с запахами листьев лавра, пергаментом древних свитков и железных инструментов, глубоко въедаясь в кожу, что ни одним средством не выведешь. В его лаборатории в едином объятии стоял духовный мир и материальный, звенящая тишина, словно острым атамом, разрезалась точными заклинаниями, и возымей они успех, наверное, пол бы разверзся, выпуская уродливых чудовищ. Но граница все еще не была разрушена, лишь дрожащие тени порой пробирались в щели, устраивая уродливые танцы на каменных стенах. Рваными движениями Ноэ перебирал исписанные листы с бесчисленными таблицами, непонятными знаками, теснящими друг друга, выведенных черным острием, чертежей — чужой и потерянный среди слов и чисел. Он ошибался каждый раз, когда очередная мышь, несмотря на хирургическое вмешательство и проведение ритуалов, начинала разлагаться. Стало ясно: такие, как Ноэ — зачерствевшие, разбитые, гниющие изнутри, не имеют власти над словами. С тех пор книги перешли в руки юной помощницы, ее голос слог за слогом разгонял тьму, но ужасы подземного царства все же оказались сильнее невинной души, и в один из дней, не дойдя до последней строки, она свалилась без чувств, опьяненная запахом хлорной ртути и кошмарными видениями. Открыла глаза Мерием уже в покоях Ноэ. Он осторожно обтер ее и без того холодное лицо смоченной в ледяной воде тканью, стараясь привести в чувства. Голова все еще кружилась, пляшущие тени смешивались с расплывчатым образом Ноэ, и, хватаясь за последние осколки реальности, она сжала его руку и уткнулась ему в грудь, словно не было на свете места безопаснее, чем в объятиях господина. Бессчетные попытки сразиться со смертью оказались тщетны — она всегда побеждала, кичилась бескровным безмолвием вперемешку с гниением и в один из дней протянула призрачные руки к ученому. «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся», — шептала по ночам, приводя в состояние безумной горячки, и если бы в те ночи его лба не касались прохладные ладони Мерием, он бы давно сгинул. Светлая душа, чьи невинные поцелуи рассеивали безумный морок. В те ночи она становилась для него искушением, исповедью, истиной, способной сдержать самые темные порывы. Помешательство, словно густой туман, расползалось и за пределы замка. Жители маленького городка начали подозревать что-то неладное, тем самым порождали множество зачастую нелепых, но все же пугающих слухов относительно хозяина Невшателя, и с каждым случайным словом жернова инквизиции вращались все быстрее. Ноэ не желал умирать, как и любой человек, но, в отличие от крестьян или расточительных старых богачей, в каждой его мысли о смерти прослеживался холодный расчет. Что он мог сделать, если в этот же миг к нему уже могут идти инквизиторы? Среди всех возможных решений нашлось одно, не сравнимое в жестокости с остальными. От одного только допущения подобной мысли Ноэ должен был провалиться в ад, но все демоны, казалось, нашли пристанище в его ледяных глазах. Он пошел на опережение и первый переступил порог церкви. Ему было что сказать, ведь ни одно человеческое чувство, ни один порыв не мог стоить ему дороже собственной жизни. Колокола собора в тот день звучали не как благословенная мелодия, а сливались в оглушительный режущий слух перезвон. И не отмыться, и не откреститься от преступления, как ни три руки кристальной озерной водой. Все пошло не так, как задумывалось — одно неосторожное слово Мерием, и руки смерти сомкнулись на его горле. С той поры стены в опустевшем Невшателе, казалось, с каждой минутой все больше сближались, готовые раздавить любого. Спустя три дня Ноэ стоял перед судьей, чей голос отражался от пола и потолка, звуча в каждом предмете, эхом звенел в голове. Взгляд застыл на вытянутых сияющих белизной на фоне длинных черных одеяний лицах, изрезанных морщинами. Кто же виноват в его казни? — Закон? Девчонка, не сумевшая умолчать? Судья или инквизитор? Дыба ли виселица? Он медленно провел языком по ссохшимся треснутым губам и улыбнулся, обнажив клыки. Его увели. Комната в десять шагов, куда не добирается ни один луч солнца, ни один звук, кроме крысиных писков. Каменные наглухо запечатанные стены источали въедливый запах сырости, их холод пробирал до самых костей. Не было в темнице ни выхода, ни счету времени: не отличить минуту от бесконечности. Сознание помрачилось, и, когда Ноэ коснулся лица, ему вдруг почудилось, что кожа его превратилась в зияющую рану, марающую руки кровью и слизью. Сморенный сном, впавший в голодное безумие, изнемогающий от жажды, он внезапно разглядел зыбкий силуэт, который среди непроглядного мрака поглощал все, до чего мог дотянутся. До слипшихся век дотронулись ледяные пальцы, незримое прикосновение которых заставило тело содрогнуться от безмолвного всепоглощающего ужаса. — Нет зрелища слаще для взора, чем гниющий заживо, — злобным полушепотом зашипел голос. Ноэ лишь улыбнулся краешком рта, не в силах поднять руку, чтобы отогнать наваждение. Мягкие губы благословенно коснулись его лба, то ли прощая все прегрешения, то ли пробуя на вкус пропащего. — Я выберу пытки достойные деяний лжеца. Невзирая на боль в сухой глотке, как от расплавленного железа, Ноэ едва слышно произнес: — Мне не место в аду, освободи, — на то голос звонко по-девичьи наивно рассмеялся. — Освободить? Что я могу получить от такого, как ты? — холодные пальцы намотали влажные кудри и резко потянули назад, открывая шею пленника. — Душу. — Сознание вот-вот должно было покинуть Ноэ, но он хватался за каждое болезненное ощущение, в попытке сосредоточиться на нем. Голос вновь рассмеялся, а в следующую секунду истерично вскрикнул: — Не пойдет! Как смеешь ты меня просить о милости? Знай же, котел для тебя уже кипит, и черти точат ножи! — Зачем пришла тогда? — прохрипел Ноэ. — Забавы ради. Ты красивый, когда бьешься в агонии, — холодная рука сжала шею, вонзая острые когти в мягкую кожу, — и такой сломленный. Так скажи мне, зачем тебе жизнь? Отчаянно пытаясь набрать воздух в горящие легкие, Ноэ из последних сил произнес: — Нет ничего страшнее смерти, я был глупцом, когда искал ее. Не прошу о жизни прежней, отрекаюсь. И, если сотни лет не хватит, чтобы расплатиться с тобой, останусь в услужении на тысячу. — Он обхватил ее тонкое запястье вокруг своей шеи и лишь сильнее сжал его. — Как я и думала, ни в жизни твоей, ни в смерти нет никакого смысла, но тем лучше — не о чем жалеть. Уж поверь, и тысячи лет не хватит, чтобы отдать долг, так смирись же и будь вечность благодарен Лилит, за то что знает дело, достойное натуре такого лживого человека как ты, Ноэ Локид! Невидимая сила вмиг разрушила толстую стену, освободив замурованного пленника. С его изнуренного бессонницей лица пропали следы тяжелых мучений, словно не было всех дней, что он провел похороненным заживо. Тело, окостеневшее от недостатка движений, свободно подчинялось, и Ноэ сразу ощутил скрытую в нем силу, еще не подвластную ему. Грязная рубашка сменилась привычным парчовым уплендом с башмаками, и ничто больше не напоминало о заточении в душной комнате. В усмешку пройдясь по лицу Ноэ острыми ногтями, на свет вышла искусительница — высокая рыжеволосая девушка с тонкими чертами, подобными тем, что изваяны на лицах каменных ангелов. Статную фигуру не скрывало бархатное бордовое одеяние: тугая шнуровка корсета и глубокий вырез открывали линии, не лишенные девичьей мягкости и изящности. Она надменно оглядела пленника, и глаза ее — синие, как морская пучина, — зловеще сверкнули в свете факелов. Ноэ было подумал, что освобождение — не более, чем предсмертный бред, вроде тех, что заставляют немощных стариков видеть божественный свет и ангелов на пороге разваливающихся лачуг, но соленый привкус крови, стекающей от царапины на щеке до пересохших губ заставил почувствовать себя живым в полной мере. — Что ж застыл, пленник, я не намерена больше и секунды провести в темнице, — прозвучал нахальный звонкий голосок, ее бровь лукаво изогнулась, и Лилит, в манере знатной дамы, цепко подхватила его под локоть и повела в сторону полуразрушенной лестницы, ведущей прямиком в жилые залы из пропахшего сыростью и вековым мхом подвала. — Неужели тебе и сказать нечего? Лилит спасла его. Даже после кропотливого изучения книг по черной магии и ритуалистике это казалось странным, безумным, ненастоящим. Что не скажи — прозвучало бы как глупость. Замок выглядел упадочным, забытым после казни хозяина. Прислуга работала из рук вон плохо, стараясь лишний раз не появляться там, где феодал творил дьявольские козни, а потому на смену живому шуму и суете пришел свист ветра, разносящийся по широким коридорам и просторным залам. Незваный гость разбивал расписные вазы с увядшими цветами, сбивал со стен портреты юных герцогинь, почивших еще в юном возрасте, срывал занавески. Ноэ и сам внезапно начал ощущать черную всепоглощающую пустоту: на смену пьянящему чувству свободы пришло горькое осознание простой истины — аксиомы: он променял одну темницу на другую. Размышления вновь прервал капризный голос: — Молчишь? И пускай, у нас еще будет время. Мощные дубовые двери распахнулись сами по себе, и Ноэ жадно вдохнул ночной прохладный воздух — настоящее чудо после долгих дней заточения. Какой бы ни была сделка — она стоила одного лишь взгляда на бескрайнюю синеву неба, стоила каждого сделанного вдоха. У смерти его женское лицо, как и у спасения, быть может и истина, которую он так долго искал в науке, а после — в черной магии, все время заливисто смеялась и кокетливо поправляла кудри, ведя его на суд. Мелькали остроконечные башни, скромная часовенка, построенная еще его отцом и, наконец, утопающий в нежных розовых бутонах яблоневый сад, один вид которого отдавался тупой болью в грудине, словно от нечеловеческой силы удара. Пройдя через мост, Ноэ обернулся на высящийся замок, отделенный от всего мира неприступной зубчатой стеной, складно выложенной подневольными рабочими так, что ни один камень не выбивался и нигде не найти щели или зазубрины. Лилит резко остановилась и тоже взглянула на мрачную громадину, столь прочную и основательную, что ни один неприятель не смог бы осадить. Тут же в темноте ночи засияла искра, и загорелся высокий дубовый шпиль, расползаясь горящими змеями по черепичной крыше, обвивая второй шпиль-близнец от самого основания. Поднялся черный дым, уперевшись в небесный свод, послышались крики проснувшейся прислуги. Ни один пожар от руки человека не смог бы шириться так быстро, как от одного взора, пропитанного ненавистью: пламя бешеным цербером накинулось на стены, забиралось в окна, спускаясь все ниже к — часовне и яблоневому саду. Горел прекрасный фасад, горели своды и сиротливо жавшиеся к каменной кладке деревья. Ставни захлопнулись, и не было с той секунды никому выхода из владений, как нет выхода из адских кругов. Северная часть замка с грохотом обрушилась, огонь в тот же миг захватил близлежащие лачуги и виноградник. — Что же останется останется человеку, который стремится к простоте, граничащей с глупостью, если уничтожать столь величественные строения, если сжигать редкие книги и свитки? — не в силах оторваться от ужасающего зрелища подумал Ноэ и, не заметив того, произнес вслух. Лилит лишь рассмеялась и, встав перед его лицом спиной к бушующему пламени, вальяжно ответила: — Все созданное стремится к разрушению, а потому не жалей, ведь что может быть прекраснее, чем встретить смерть в огне. — Лилит обвила его плечи и, заглянув прямо в глаза, прильнула в настойчивом поцелуе к своему пленнику, избавляя от сожалений зачерневшее сердце.XIX
Время в темном мире идет иначе, словно одно сновидение сменяется другим. Эпохи уходили, и вот уже позади инквизиция и религиозные походы, впереди — освоение новых земель, чума, шумные балы, революции… Ноэ предпочитал как можно реже появляться среди людей, силясь найти себя в новом для него мире — за многие годы уродства аидова царства перестали вызывать в нем какие бы то ни было чувства. Свою собственную темную сущность, способную сотворить любое видение, он меньше всего желал видеть, так и не сросшись с ней, ощущал свою тень как навязчивую болезнь, а потому всегда выглядел как человек, с той погрешностью, что не мог скрыть черный глаз, как ни старался. К науке Ноэ потерял всякий интерес — рядом с ним всегда была Лилит, которая занимала его время. В один из дней она пожелала жить в Париже, а потому Ноэ ничего не оставалось, кроме как снять квартиру с тремя спальнями и двумя гостиными с окнами на центральную улицу для «молодой подающей надежды актрисы» в центре Шоссе-д’Антен, откуда до театров и прочих развлекательных заведений рукой подать. Конечно же, он знал, что происходит в мире, но воочию увиденные шумные улицы, яркая показная светскость, с ее золотыми обручами на ножках дам и сигарами в руках богатых аристократов словно разбудили его от многовекового сна. Тот Париж, где они жили, был воплощением роскоши с его игорными и публичными домами, банями, кружками, где французская золотая молодежь обсуждала скачки, политику, веяния литературы. Из купленной квартиры Лилит тут же сделала салон, куда каждый вечер приходили десятки гостей, и он растворялся среди шумной и легкомысленной толпы с их танцами и светскими беседами. Движения его приобрели характер расслабленный и вальяжный, потеряв былую резкость и отрывистость, присущую искателям. Не было прощения той, что танцевала вместе с Ноэ, в тот же вечер с ней случалось несчастье, вроде падения с лестницы, а потому он предпочитал кружить лишь рыжеволосую актрису, чьи грациозные движения не шли в сравнение ни с одной из присутствующих дам и чье прекрасное тело, виднеющееся под полупрозрачным муслиновым платьем, которое завистливые соперницы сочли «вульгарным напоминанием ушедшей моды», отзывалось на каждое движение танца. Днем он прогуливался с Лилит по Итальянскому бульвару от кафе Риша на углу улицы Ле Пелетье до «Парижского кафе» на углу улицы Тебу среди лавок и широких витрин, где нельзя было наткнуться не то, что на нищего оборванца, но даже на вполне обеспеченного господина, живущего по мере своих возможностей. Ноэ покупал для нее в пассаже Панорамы кольца и колье, фарфоровые статуэтки, картины. Такие мелочи, доступные богатой аристократии, радовали его спутницу, она звонко смеялась и, зарываясь пальцами в светлые кудри, целовала его посреди пестро разодетой толпы. Ни один идеально пошитый фрак на гордой осанке, ни одна белоснежная рубашка не могли скрыть истинную демоническую натуру, которая разъедала изнутри, отравляя каждую секунду пребывания среди людей. Он видел ее под идеальным образом денди, который так нравился элегантным аристократкам, и темная сущность была единственно четкой в мире, виднеющимся словно через мутное стекло. Ноэ чувствовал себя чужим, ядовитым, стоящим в стороне, давно мертвым, практически каменным, как статуи черных ангелов в далеком полузабытом саду. Легкомысленная и капризная Лилит умудрялась давать ему ощущение жизни в вихре истерик, опасных выходок и нимфомании. Он полюбил театр, а она стала актрисой, самой талантливой из всех, что когда-либо видел. Только вот мертвенно синие глаза не могли сравниться с теплыми янтарными, и запах ее — приторно сладкий, из дорогих пузырьков парфюмерной лавки, вызывал лишь тошноту. Вместе они перепробовали все, утопая в сияющей праздности, которая смешивалась с алкоголем, театром, едким дымом и кокаином в жемчужно белых кристаллах. «Умрете? Правильно! Какой простой исход! Умрешь — и кончено: ни горя, ни забот», — обнаженная Лилит стояла посреди спальной комнаты, держа тонкую костяную трубку, набитую коричневым лакрицеподобным опиумом вперемешку с табаком, и цитировала свою любимую пьесу об ученом Тартюфе. — Ты же знаешь, я считаю эту пьесу бездарной, — задерживаясь на каждом слове, ответил Ноэ, принявший расслабленную небрежную позу на широкой софе. В его руках в ярком свете свечей переливался всеми оттенками изумрудного неразбавленный абсент. — Ты так похож на главного героя. — Лилит села к нему на колени, развязно обхватив за шею, и выпустила очередное кольцо дыма. — Что тебе может понравиться? Завтра я буду Медеей, придешь посмотреть? — Как я могу пропустить такое зрелище, — Ноэ поцеловал ее бледное плечо, скользнув рукой по пышному бедру, — если только на меня не обрушится потолок или посреди зала не упадет люстра… Я ведь знаю, как это бывает, когда ты стоишь на сцене. Или, может, какой-нибудь очаровательный актер сломает ногу, пока ты будешь читать монолог? — Действительность все больше растворялась в дыме и зеленом напитке в хрустальном бокале, Локид чувствовал только, как изящные музыкальные пальцы забирались под рубашку, а алые губы впивались — в шею, грудь, лицо — в неистовом первородном желании обладать. Лилит тянула за собой в глубокий омут, который не мог быть подвластен никому, кроме нее самой. Настойчивые касания пресыщали тело, и даже в роскошной просторной квартире рядом с ней было удушливо тесно. Каждое ее движение — вихрь, который разрушал все, к чему прикасался, и каждое слово — острый кинжал. Разбросанные ею платья и туфли вызывали отвращение только от того, что напоминали об ее присутствии. В один вечер, когда Лилит драматично размазывала тушь по щекам, истерично захлебываясь слезами и бросаясь обвинениями в неверности, как это порой проявлялось в ней после подстроенного несчастного случая с очередной молоденькой девицей, посмевшей встать вровень с ней, он сказал ей убираться к самому дъяволу. Губы ее болезненно искривились, и она, впавшая в ярость, вмиг подскочила подобно дикой кошке, оказавшись прямо перед лицом Ноэ в безумной попытке разодрать его кожу, но кисти ее были тут же крепко перехвачены. Она извивалась и кричала, пытаясь выбраться, сыпала проклятиями на всех древних языках, что могла упомнить, но ничто не возымело силу, а потому в скором времени Лилит стихла и лишь злобно глядела на своего любовника красными горящими глазами с миндалевидными вытянутыми зрачками, какие свойственны лишь истинному злу. — Убийца и грязный обманщик, думаешь, я из жалости не заключила с тобой сделку? — кожа ее начала покрываться волдырями, а голос срывался в визг. — Твоя душа сгорела на площади вместе с твоей жалкой служанкой, а тебе — пустому и гниющему — положено стать новым Ахероном — пожирателем душ с огненным нутром! — И Лилит, второй раз отвергнутая, исчезла, оставив Ноэ в одиночестве. *** — Выглядишь прекрасно, будь я художником, непременно запечатлел бы сей образ, — Ноэ, не замедлив шаг, прошел мимо темного господина, застывшего посреди его гостиной. К нему всегда заявлялись вот так вот, без приглашения, в какой части света он бы ни находился. Изуродованные обожженные лица или ожившие каменные статуи, нечисть, проклятые души — все хотели вернуться в мир живых. На сей раз перед ним стоял когда-то король Карпатских гор, а сейчас — потерявший всякую силу, заблудший в собственном забытии древний вампир, походивший более на зверя, чем на человека. — Я пришел за помощью. — он медленно проговаривал каждое слово, и речь его, почти забытая за многие века молчания, звучала устрашающе утробно и неразборчиво. — Vous savez que je suis à votre service. Monsieur, que désirez-vous? (4) — Ноэ присел в реверансе на манер барышень, — Tu ne parles pas français? Oh. C'est une honte. (5) — Его гость озлобленно обнажил клыки, напрягая каждую мышцу мертвенно бледного лица. — Не злись, mon amie, не доводилось еще самому искусному иллюзионисту отказывать достопочтенным господам. Только поведай сперва цель твоего путешествия. — Твое дело вернуть мне человеческий облик, и я наслышан, что ты способен это сделать. — Мне это под силу, — Ноэ усмехнулся и, покрутив немного оставленную Лилит трубку, поднес ее к губам. — Вновь ваш покорный слуга будет скрывать среди людей темных существ, и для Вас, ваше высочество, все будет исполнено в лучшем виде, — после нескольких ядовитых вдохов голос его зазвучал более хрипло и расслабленно. — Делай, что потребуется. Влад даже не взглянул на себя в зеркало, как только человеческий облик вновь вернулся к нему. Что толку смотреть на иллюзию, на обман. Ноэ же, в свою очередь, придирчиво оглядел Влада — голубоглазого черноволосого мужчину, также одетого на французский манер (ведь кто, если не Франция сейчас во главе Европы), и, хлопнув его по плечу, удалился из малой гостиной, прихватив со столика полупустую бутылку абсента. Незваный гость, оставшись один, замер в замешательстве: его больше ничего не держало в пустой квартире, где тут и там валялись в беспорядке книги, вещи, газеты, а, самое неприятное, в беспорядке был и сам хозяин жилища: взбалмошный, возомнивший о себе невесть что, с улыбкой приятной и располагающей, но неменяющейся, а значит свидетельствующей о душевном упадке. Влад так долго пребывал в облике монстра, что уже почти забыл, каково быть человеком, а сейчас вдруг ощутил нечто похожее на благодарность, которая не давала ему просто так уйти. Кто его ждал теперь в Бухаресте ли в Истамбуле? Казалось, проведи он еще хоть день в одиночестве, наверняка бы позабыл последнее воспоминание, что не давало ему сойти с ума. Лале. Только чтобы защитить ее он стал таким, и только в память о ней решил жить дальше. Не как зверь. На следующий день Ноэ проснулся позже обычного и, хоть он мог не спать вовсе, не придумав ничего занятнее, решил потратить время на такую простую человеческую радость. Пройдя по коридору, заметил приоткрытую дверь в малую гостиную и с удивлением обнаружил в ней вчерашнего гостя, сидящего в кресле с книгой в руках. Встретившись с недоуменным взглядом, Влад тут же встал и учтиво произнес: — Прошу прощения, мой визит немного затянулся. Мое имя Влад. Вчера не смог достучаться до тебя, а потому решил, что не будешь против, если я проведу ночь в комнате для гостей. Я впервые в Париже, и покидать его так же, как попал сюда, мне показалось непростительным. — И потратил ночь, чтобы прибраться? — Ноэ оглянулся и отметил, что прежде его квартира не пребывала в подобном порядке: широко распахнутые шторы не скрывали комнату от света, из-за чего восточный узорчатый ковер казался особенно ярким, а начищенные до блеска комоды и голландский кабинет из черного дерева ясно отражали солнечные лучи. — Вызвал горничную с утра. Позволишь задержаться у тебя на несколько дней? — голос спокойный и мелодичный. — Как любопытно, месье Влад. Если во всем Париже не сыскать квартиру лучше скромного жилища Ноэ Локида, то, конечно, располагайся. — Он захлопнул дверь и удалился, не желая в столь ранний час вести какие бы то ни было беседы, но вечером все же позвал приятеля в дом мадам Бонье, которая по своему обыкновению прислала записку с приглашением на субботний прием. Несмотря на вычурные манеры, небезызвестный Дракула в глазах Ноэ не выглядел отталкивающе: его вежливость и холодность были следствием внутренней силы, чуждой местному свету. Конечно, Локид успел представить Влада своим знакомым — так, ради интереса, и все они сочли «загадочного иностранца» весьма привлекательным и интересным джентльменом, который, к тому же, прекрасно танцевал. В обычной жизни Влад был молчалив, проводил время в комнате для гостей или в небольшом кабинете, которым Ноэ не пользовался. Париж для Дракулы не представлял никакого интереса, словно он знал его вдоль и поперек. Шумные улицы, наводненные людьми, заставляли чувствовать себя особенно одиноко, в отличие от вычурно обставленной квартиры, где жил тот, кто во многом был с ним схож: схожесть заключалась не в привычках или характере, а в изломанных линиях судьбы, неожиданно пересекшихся. Порой Владу казалось, что он совсем разучился быть стоящим другом — воспоминания об Аслане саднили не меньше, чем о Лале. Но он все же пытался расположить к себе нового знакомого странными и порой незаметными жестами, вроде вызова горничной или покупки хороших сигар, которые он оставлял на столике в общей комнате. Казалось, Локид не нуждался ни в друзьях, ни в общении, позволял себе отпускать язвительные шутки, которые его гость просто напросто игнорировал. Вскоре общение, подкрепленное щедрыми жестами, перешло от кивков головы и обсуждения погоды за завтраком до оживленных бесед о самых банальных вещах вроде военной кампании Наполеона или о многочисленных книгах, которые интересовали Влада больше, чем цветастые полотна и фарфоровые статуэтки слонов и балерин. Одним вечером, просмотрев приглашения, Ноэ небрежно откинул их в сторону и предпочел провести вечер в пределах квартиры вместо салонных бесед и заискиваний мадмуазели Мере с ее очаровательными, но глупыми сестрами. Малая гостиная превратилась в зал для азартных игр, но, проиграв Владу все деньги в безик (удивительная наглость — выигрывать в его доме), Локид, не умевший достойно проигрывать, решил, что с него карточных баталий хватит. Слово за слово разговоры с Дракулой из светских бесед перешли на воспоминания из долгой жизни. Влад оказался интересным собеседником: он внимательно слушал, умел коротко высказывать свое мнение и в общем был умным человеком, хоть и замкнутым. — Довелось мне сорок лет назад побывать в Штрассбурге, — начал Ноэ, глядя на выцветшую книгу в руках Влада. — Скажу честно, по душе этот город быть может и придется старому свету, но я там не знал куда податься. Ничего не оставалось, кроме как совершать тихие пешие прогулки по парку среди достопочтенных господ преклонного возраста. Как раз в том парке подсел ко мне юноша — весьма серьезного вида с чертами лица и произношением истинного немца. За неимением компании разглядели мы друг в друге достойных собеседников и с того утра совершали прогулки уже вместе. Он тогда страстно был увлечен алхимией и чернокнижием, как и многие студенты в ту пору, я и рассказал ему одну занятную историю из своей жизни. Видел бы ты его лицо тогда, с тех пор прогулки до самого отъезда я проводил в молчании и одиночестве. А недавно, только представь, встретил его в самом «Théâtre de l’Odéon»(6), заметно поседевшего, но весьма бодрого. Подбежал ко мне, говорит: «Герр Локид, как же вы так ничуть не изменились! Словами не описать, что произошло за эти годы… не откажите принять…», — подарил мне книгу, говорит, прочтите, и все поймете. На том мы с ним и распрощались. — Не будешь против, если я возьму почитать? Очень любопытную историю ты мне рассказал. — Влад быстро пролистал страницы, попытавшись бегло разобрать, о чем идет речь на страницах. — Бери, мой друг, только не забудь тогда взять и словарь. — Ноэ усмехнулся, глядя на нахмуренного приятеля, который тут же, вздернув подбородок, резко ответил: — Я изучал языки. — Мир не стоял на месте, поэтому не стоит так стесняться: верхняя полка на дальнем стеллаже, — учтиво произнес Ноэ, указывая на дальний стеллаж. Никому из них не хотелось поднимать серьезные темы и растревоживать старые раны, но сама судьба дает людям тех, в ком они нуждаются, чтобы каждый мог чему-то научиться и чему-то научить. — Не могу поверить, что сам Влад Цепеш поселился в моей скромной обители и все еще не рассказал ни одной занимательной истории про свои известные всему миру пытки и изощрения, — Ноэ ни капли не смутился заданного вопроса и выжидающе посмотрел на приятеля. — Раз всем известны мои злодеяния, какой толк мне пересказывать? — разговор переходил на личные темы в том язвительном тоне, который Влад не потерпел бы по отношению к своему прошлому. Но Локид словно не замечал его раздражения: — Хотелось послушать от первого лица, только и всего. — Из того, что обо мне наплели — по большей части вымысел и страшные сказки для любителей светских бесед в кругу молоденьких дам. Может, ты сам хотя бы представишься своим настоящим именем? Раз ты предпочитаешь слухи, то и про тебя в определенном обществе говорят разное, например, о твоем происхождении. Ты ведь не из темных, я прав? — Имя мое… — он задумался, словно вспоминая давно ушедшее из памяти слово, — Ноэ фон Фрайбург. Словно коснувшись свечи, вспыхнуло обитое бархатом кресло, огонь тут же перекинулся на шкаф, затем на бумажные обои, превращая комнату в багряное зарево. Тысячи возникших из ниоткуда искр сияли в глазах Ноэ, который стоял в центре полыхающей комнаты, встревоженный, сбитый с толку. Пламя сгущалось, разгораясь с каждым мгновением все сильнее, приближалось к нему, тянуло языки пламени к шее, но замирало в дюйме. Внезапно все стихло по случайному мановению его руки. Локид схватился за письменный стол и сжал деревянную поверхность до побелевших костяшек, в попытке удержать равновесие. Влад, не замечая дым вокруг, подбежал к нему и, схватив за плечо, развернул к себе, тут же встретившись с остекленевшим замутненным взглядом. Наконец сознание вернулось к Ноэ, и он начал говорить сумбурными предложениями — обрывками прошлого: — Замок был последним напоминанием о ней, а потому сгорел дотла. Выходит, мне того хотелось, не Лилит. Все так же хочешь узнать кто я? Наследник владений в Бургундии, не такой знаменитый, как Влад Дракула. Отец с матерью и четырьмя сестрами умерли от чумы, пока я изучал медицину на университетской скамье. Особыми талантами или выдающимися способностями, увы, не обладал, но все же хотел знать о мире намного больше, чем тогда представлялось возможным, хотел сделать хоть что-то стоящее. Вернулся в пустой замок и засел за книги по ритуалистике. Ошибался, как и положено людям, и, не решившись возложить ответственность за свои ошибки, извел со свету единственную, кто была рядом. За несколько столетий я побывал в каждом кругу, видел тысячи грешников, но нигде среди них не было юной девы. Как глупо. Я не мог не искать ее, хоть и понимал, что ей нет места в преисподней. В каждом пламени свечи я вижу ее фигуру, и в каждом опиумном сне она сидит передо мной с огненной птицей в руках. Я задаюсь вопросом, смогла бы она простить меня, но, знаешь, никто бы не смог. Уверен, моя душа теперь у нее, а мне остается только вернуться в ад и занять свое место. Принятый накануне морфин возымел действие: запах дыма ощущался в сто крат острее, а каждое даже самое маленькое изменение в лице Влада стало явно заметным. Он видел, как Дракула начал рвано дышать и с каждой секундой сильнее впиваться в плечо мертвой хваткой, не в силах разжать руку. Влад должен был возненавидеть его, не терпящий ложь и предательство, решил подружиться чуть ли не с Иудой. Теперь он узнал, что среди темных нет достойных веры в них, хотел возненавидеть, но не сумел и, видя в нем отчасти себя, произнес то, чему многие столетия не мог подобрать слова. — Невозможно получить прощения от мертвых. Если сам себе не простишь или хотя бы не смиришься, окончательно лишишься рассудка. Я знаю, каково это, когда теряешь себя и попадаешь туда, откуда вернуться почти невозможно. Жизнь — как вечный сон и неконтролируемый голод, вот что ждет тебя в ином случае. — Я подставил под суд невиновную! Смог бы ты смириться с подобным злодеянием? — Ноэ с отвращением сбросил руку Влада с плеча, привыкший лишь к злости и напускному безразличию. Не умеющий чувствовать, он вдруг ощутил тяжесть своего поступка, так давно разъедающего нутро. — Моих грехов мне на несколько жизней вперед хватит, — напряженно выдохнув, Влад сбивчиво тихо заговорил, и каждая его фраза была продумана, будто не раз произнесенная самому себе исповедь. — Пока мой друг, сраженный мечом, лежал в шаге от меня, я держал его невесту на руках, бледную, холодную, с перерезанным горлом. Она в ужасе смотрела на меня, пытаясь произнести хоть слово, но не могла. В те минуты сильнее ненависти к врагу, сильнее скорби и сильнее любви была жажда крови, снедающая меня, пока я пытался зажать рану. И эти мысли разъедали разум, словно я был какой-то падалью во власти личинок. Лале умирала на моих руках, а я только наблюдал, как кровь и моей любимой впитывается в землю. Какое расточительство, правда? Я ничего не желал так отчаянно до беспамятства, чем прижаться к ее горлу и захлебнуться в крови, стекающей по моим рукам. — Выражение лица ни разу не изменилось ни на одном слове. Он давно смирился, и со смирением пришло понимание, что ему больше нет места среди людей. Обителью вампира, что обрек себя на вечные скитания в чаще леса среди древних сосен и холодных камней, стала могила, заботливо скрытая от глаз посторонних под раскидистым вязом, с тех пор охранявшая его вечное забытие. Ноэ же смириться не мог и предпочел забытие среди живых — в вечном празднестве с танцами и подернутыми мутной пеленой расширенными зрачками. — Зачем ты пришел ко мне? Беседовать о мертвых возлюбленных? — голос срывался почти в хрип, но все же Ноэ дрожащими руками поправил фрак и откинул выбившиеся пряди. — Шатался бы дальше по Румынии в облике чудовища, раз ничего не остается, кроме смирения, о котором тебе скажет даже Папа Римский. Я ненавижу таких, как ты — которые только и способны, что на высокопарные монологи, которые можно услышать в любом салоне. Влад Третий Басараб Дракула, знаменитый Колосажатель, решил поделиться мудростью о прощении. Chapeau bas à vous, monsieur (7). — Я возвращаюсь в Румынию завтра же, — решительно ответил Влад, не реагируя на грубые высказывания. — Если ты захочешь убраться подальше от всех этих лжецов, поболее, чем мы с тобой, отправляйся со мной. — Быть твоим гостем? — Ноэ больше не выглядел обозленным, на смену ярости, без которой бы не было откровения, пришла растерянность и разбитость. Где его дом теперь: среди грешников в адских кругах, среди темных, среди людей? — Быть моим гостем и другом. — Ты прав, здесь мне большего нечего делать. Но я не приму твое предложение, в последние столетия я ничего не желал более, чем вернуться домой, — и вновь дорога вела в сожженный замок на скалистом мысе между озером и рекой Сейон.