***
Азирафеля определили в сиротский приют, работающий при церкви святой Елены. Богатеи города спонсировали его, в надежде подобным образом замолить грехи, которыми зарабатывали такие большие деньги. Небольшой приют включал в себя церковь, огороженную отдельной территорией, приходскую школу и общежитие для детей, в обязательно строгом соотношении — сто мальчиков и сто девочек. По будним дням дети ходили в церковную школу, где помимо базовых предметов, основным преподавалось протестантское нравоучение. Каждый воспитанник приюта знал Библию наизусть и в любой момент должен был уметь процитировать заданный ему отрывок. А по вечерам дети могли заниматься собственными делами. В субботу их даже выводили на часовую прогулку. С каждым годом у воспитанников приюта появлялось на час больше времени для личных дел. Строгое расписание соблюдалось неукоснительно, приют работал исключительно идеально, поддерживая репутацию хорошего заведения, а также самых спокойных детей. Деньги спонсоров сполна окупались. Азирафелю было глубоко плевать. Его не трогали ни учеба, к которой он был равнодушен, вскользь читая Библию и учебники, ни прогулки, на которых он предпочитал в одиночестве сидеть в тени. Во время молитв, стоя на коленях перед распятием, он не мог выдавить из себя ни слова, а во время обеда ему ничего не лезло в горло. Разговаривал он крайне мало. В течение двух лет монахини кружили над ним, как над птенцом, пытаясь понять, чем помочь бедному ребенку, чтобы хотя бы заставить его говорить. Когда Азирафель только попал в приют, выяснилось, что у него сломана рука, причем сразу в двух местах, и ему целых полгода пришлось проходить в гипсе. Однако доктор сказал, что у него хорошая регенерация, а еще на удивление низкая чувствительность рецепторов, отчего он, вероятно, мало способен ощущать боль. На протяжении двух лет Азирафеля мучали кошмары. Он просыпался по ночам с криками в холодном поту, пугая других детей, которые спали с ним в комнате, и тогда его отвели к детскому психологу. Но как бы тот ни пытался вытащить на свет причину его кошмаров, Азирафель упорно молчал, сжав губы и глядя в стену. Но проблему нужно было искоренять, и все психологи, через которых он прошел, пытались решать ее самыми разными способами. Результата не было, но кошмары стали реже. В связи с этим Азирафелю выделили собственную комнату, потому что другие дети не могли спать рядом с ним. За два года Азирафель свыкся с тем, что выстрелы и остекленевшие взгляды преследуют его ночами. Он научился молчать и терпеть. Научился врать и говорить, что все хорошо, лишь бы его снова не отводили к психологам, которые пытаются залезть к нему в голову и вытащить наружу все страхи. Азирафель ни с кем не общался. Это было ему не нужно. Он закрылся в себе, не желая вновь прикасаться к миру, потому что страшно вновь получить от него удар. Он просто продолжал жить. Существовал. Где-то между жизнью и смертью, воспоминаниями и реальностью. Среди страхов и темноты. Азирафель посмотрел на свои ладони, сжал их и снова разжал. Сегодня сестра Агата требовала с него прочтения сорок восьмой главы «Книги Бытия» наизусть, а он так занервничал, что перепутал слова. Теперь ссадины на ладонях жгли кожу. Двадцать ударов по каждой из них, Азирафель их не особо и чувствовал, морщась и закусывая губы. Но содранная кожа отдавалась неприятным ощущением. Сжимая ладони, он все продолжал молча глядеть на них, пока до него, наконец, не дошло, что с ним пытаются заговорить. — …и вообще никак не реагируешь, потому что такой особенный! Азирафель выпучил глаза, быстро поднимаясь со скамейки у стены коридора, но два парня тут же надавили ему на плечи, заставив сесть обратно. — Может, нам всем тоже стоит покричать ночью, как припадочным, чтобы у нас были отдельные комнаты? Мальчишка склонился над ним, но Азирафель даже не помнил его имени, чтобы обратиться к нему. Двое других продолжали сжимать его плечи, и он снова попытался встать. — Не нравится мне, что у тебя все так хорошо, — деловито заявил мальчишка, доставая из кармана складной ножик, — комната у тебя отдельная, наказаний у тебя меньше, и то, когда тебя наказывают, тебе как будто бы наплевать. Это мы должны верещать, как идиоты, пока ты весь из себя такой благородный мученик. Азирафель открыл рот и снова дернулся, но его тут же прижали к стене. — Я думаю, стоит проверить, притворяешься ли ты таким святым, что не реагируешь на удары, или ты на самом деле бесчувственный псих, — мальчишка усмехнулся и дернул рубашку на Азирафеле, вытаскивая ее из штанов. Лезвие со щелчком вылезло из ножика, и Азирафель, увидев его блеск, побледнел, — ты такой пухляшка, может, ты еще и с кухни подворовываешь, что наел себе такие щечки? — он снова рванул его рубашку, разрывая нитки и выдирая пуговицы. — Ничего же не будет, если мы это немного подправим, верно? Мальчик широко улыбнулся и поднес к его животу лезвие. Азирафель в ужасе распахнул глаза и начал изо всех сил вырываться, барахтаясь в чужой хватке. Парни держали его крепко, а лезвие опасливо приближалось к коже. — Отстань от меня, отстань! — воскликнул Азирафель и пнул мальчишку ногой. Он попал ему по коленке, и тот прошипел от гнева. — Сопротивляться вздумал?! — возмутился он, прищурившись, и ударил Азирафеля по лицу. Азирафель засопел, но ему не дали приложить пальцы к ушибленному месту. — Тогда придется еще и научить тебя манерам и раскрасить твою симпатичную мордашку! — он ухмыльнулся. — Но ничего, я сегодня добрый и готов тебе помочь. Он внимательно оглядел Азирафеля и обхватил пальцами его лицо, вглядываясь и задумчиво закусывая губы. — С таким личиком ты больше на девчонку похож. Парни, у нас случайно нигде не завалялось платья? Стоит восстановить справедливость! Азирафель зажмурился и шмыгнул. Руки, держащие его, сжались еще сильнее, и ему стало больно. Он продолжал барахтаться, но его уложили на скамейку, вывернув ему руки, и не давали дернуться лишний раз. Мальчишка ловко залез на него сверху, прижимая к скамейке всем телом, и приложил нож к животу. — С платьем и всем остальным мы, пожалуй, разберемся чуть позже, а пока у нас стоит вопрос о твоей реакции. Напомни, как там первая буква твоего имени? — он ухмыльнулся, начиная вспарывать лезвием кожу. — Вдруг ты когда-нибудь забудешь его от собственной бесчувственности, так я тебе помогу, и у тебя будет шпаргалка!.. На коже выступили первые капли крови, и Азирафель, чувствуя резкую боль, закусил губу, чтобы не закричать. Мальчишка перед ним лукаво улыбнулся, сверкнув глазами, и надавил лезвием сильнее, намереваясь услышать желанные звуки. — Ну же, давай, насколько я помню, там было что-то на букву «А», — продолжал он, остановив лезвие. — Мы можем так еще долго, у нас просто куча времени, чтобы вспомнить все по буквам. Нож больно вдавился в кожу, и Азирафель вскрикнул. — Что здесь происходит?! Громкий взрослый голос заставил всех обернуться. Отец Ральф спешил к ним по коридору, и мальчишка, сидящий на Азирафеле, мгновенно спрыгнул на пол, отбросив нож в сторону. Остальные отпустили его и отошли на шаг. Но Азирафель так и продолжал лежать и смотреть в потолок. Тяжело дыша, он думал о том, что только что произошло, и не мог пошевелиться. — Святой отец, мы просто играли! Азирафель краем уха слышал оправдания, не желая вслушиваться в то, что говорили другие дети. Он не хотел даже дышать. Единственное, чего ему хотелось — просто исчезнуть. И желательно навсегда. Он не сразу осознал, что дети, которым пригрозили очередным наказанием, исчезли, а святой отец обеспокоенно склонился над ним, протягивая руки и оглядывая свежий порез. — Ты в порядке? Как тебя зовут? Азирафель поднял на него взгляд. Отец Ральф помог ему встать и усесться на скамейку. Он тут же схватился за ее край пальцами, словно эта опора помогала остаться на грани реальности и не кричать, не начать задыхаться и захлебываться паникой. — Давай, я тебе помогу. Азирафель продолжал сидеть в разорванной рубашке и испуганно смотреть в стену. Кровь стекала по животу к брюкам, но он не замечал этого, быстро моргая и пытаясь вдохнуть. Святой отец уселся перед ним на колени и положил ладонь на плечо. Азирафель, погруженный в собственные мысли, слышащий, как громко бьется сердце, не придал значения тому, как он опустил взгляд с его лица ниже. — Пойдем, — он взял Азирафеля за руку и потянул, силой заставляя подняться и встать со скамейки. — У тебя кровь идет, тебе срочно нужна помощь. Азирафель схватился за распахнутые полы рубашки и попытался прикрыться. Холодные пальцы обхватили его запястье, задрав рукав, и больно сжали. — Куда? — спросил Азирафель и попытался высвободить руку, но отец Ральф снова потянул его за собой. — Тебе нужно помочь, — произнес он и потащил его по коридору. Как бы Азирафель ни упирался ногами в пол и ни пытался вырвать руку, святой отец все продолжал тянуть его в другой конец коридора, — у тебя ведь шок, а кто еще о тебе позаботится, верно? Здесь никого нет кроме нас. Ужас сковал Азирафеля. Он понимал, что ему хотят помочь, но что-то было в голосе святого отца, что вселяло панику, еще большую чем от улыбки того мальчишки с ножом в руках. — Со мной все в порядке, не надо! — воскликнул Азирафель и схватился за чужую руку. Он огляделся, замечая, что коридор действительно пуст, вокруг никого нет, и ему стало страшно. Он не понимал, куда и зачем его тащат, но это однозначно ему не нравилось. Не нравилось, что так сжимают его запястье, не нравилось, что холод сковывает все еще обнаженную кожу. Кровь холодно и липко стекала вниз, и Азирафелю казалось, ему вывернут сустав, настолько сильно отец Ральф выкручивал его руку и не давал освободиться. — Отпустите меня! Но святой отец рассеянно улыбнулся, посмотрев на него, и снова дернул за собой. — Все будет хорошо, только не кричи. У тебя просто стресс после драки с другими детьми, я всего лишь хочу помочь тебе. — Не надо! На глаза Азирафеля навернулись слезы, когда он увидел перед собой дверь какой-то кладовки, и паника поднялась в его душе еще сильнее. Он понимал, что, если его вели туда, где обычно никого нет, значит случится что-то плохое. Всегда в замкнутых пространствах происходит что-то плохое — так было с ним в прошлый раз. — Пожалуйста, не надо! — в панике всхлипнул Азирафель, когда святой отец обхватил его и начал заталкивать в кладовку. — Я никому ничего не скажу, только отпустите! Он всеми силами уперся в стену, пытаясь помешать запихнуть его в кладовку и закусил губы. Святой отец был сильнее, но жажда свободы в Азирафеле придавала ему сил, чтобы держаться до конца. Или до поражения. — Ничего плохого я тебе не сделаю, перестань сопротивляться! — прошипел святой отец, пытаясь повалить Азирафеля на пол, но тот вцепился зубами в его пальцы. Святой отец выругался, но не выпустил его из рук, только сжав сильнее, а после ударил его по щеке. — Тихо!.. — прошипел отец Ральф и внезапно осекся. — Не рыпайся! — Святой отец-святой отец. Лукавый голос раздался совсем рядом, и Азирафеля моментально выпустили. Он в панике отшатнулся от входа в кладовку, и вжался в стену. Ему хотелось рвануть со всех ног, но святой отец преградил ему дорогу, по-прежнему зажимая собой. Перед ними стоял высокий парень, нагло ухмыляясь, он особым лисьим прищуром смотрел на отца Ральфа. И старательно делал вид, что не замечает Азирафеля, которого тот все еще пытался загородить собой и не выпускал. — Я что-то заблудился и никак не найду дорогу, может быть вы подскажете мне? — парень покачал головой и сложил руки за спиной. — Куда же тебе подсказать дорогу, сын мой? — выдохнул отец Ральф. Он все еще тяжело дышал после нелегкой борьбы с упорно сопротивляющимся Азирафелем. — Очевидно, в ад! Парень усмехнулся, шустро метнулся в сторону и толкнул отца Ральфа, ставя подножку. Тот оступился и повалился прямо в кладовку. Парень захлопнул дверь, быстро достал из кармана ключ и повернул его в замке как раз в тот момент, когда из комнаты послышались грохот и ругательства. — Придется подрочить в одиночестве, падре! — крикнул он и подошел к Азирафелю. Он оказался намного выше и старше, но Азирафель, уже зарыдав в голос, просто отшатнулся от него. — Не надо, не трогай меня! — Тихо-тихо, — парень понимающе кивнул и, сняв с себя пиджак, накинул его на Азирафеля. — Я — Кевин, меня можешь не бояться. Давай, сейчас просто уйдем отсюда, хорошо? Азирафель уже не верил в это «хорошо». Вдруг его в очередной раз хотят обмануть, куда-то затащить, сделать с ним что-то плохое, причины чему он не мог найти. Но Кевин огляделся по сторонам и положил ладонь ему на плечо. — Давай, пора сматываться, а то во всем обвинят уже нас. И он не стал дожидаться ответа Азирафеля и просто повел его вперед, с трудом отлепив от стены и сжав пальцы на локте. Азирафель тяжело дышал все то время, что Кевин вел его по коридорам приюта, пока они, наконец, не оказались на улице. В этом месте Азирафель еще не был, предпочитая не выходить лишний раз. Он покосился на очередную статую ангела, которыми был уставлен весь приют, и поморщился. Кевин усадил его на траву и плюхнулся рядом. Он задорно улыбался, и Азирафеля слишком нервировала эта улыбочка. Кевин весь нервировал его, начиная от хитрых глаз и заканчивая слишком откровенными прикосновениями. За то время, что он вел его в сад, Кевин успел обтрогать его почти целиком. — Ты же тот самый, которому снятся кошмары, да? — уточнил Кевин, поднимая с земли листок. Клен над ними уже сбросил листья по началу осени, и они теперь грязным ворохом лежали на траве. — Первый раз тебя вижу, если честно. Ты, наверное, с утренней смены, которая с малышами. Азирафель поднял голову. Обхватил края пиджака и поплотнее запахнул его. Он был слишком велик. А еще кожа уже начала покрываться мурашками от холода. Порез зудел, а кровь неприятно стекала к штанам. — Что ты сказал? — спросил он, неуверенно хлопая ресницами. — Что он будет делать в одиночестве? Кевин уставился на Азирафеля, как на больного. — Ты из какой вселенной, малыш? — спросил он, с интересом разглядывая его. — Ральф, кстати, уже не в первый раз этим промышляет, тебе очень повезло, что я оказался рядом, — и он подмигнул ему. — Малыши боятся говорить о том, что происходит, а мне, как правило, просто никто не верит. Азирафель опустил голову, глядя на листья, лежащие в траве. Он пытался понять, что произошло, но сознание упорно ставило перед ним какую-то преграду. — Ты подозрительно спокойный, — заметил Кевин, подсаживаясь ближе. Он раскрыл пиджак, отчего Азирафель дернулся, и покачал головой, цокнув языком. — Я, конечно, слышал, что ты странный. Но ты какой-то особенно странный. У тебя кровь идет, тебе бы к медсестре. Азирафель отвел взгляд, понимая, что причину своей странности он все равно озвучить не может. Поэтому и отвечать ничего не стал. Ему больно, но не настолько, чтобы сильно волноваться. От бьющегося быстро сердца и невозможности нормально вдохнуть все равно намного больнее. — Тебе нужно научиться давать отпор, — продолжил Кевин, застегивая на Азирафеле пиджак. Азирафель весь дрожал, и от этого действия чуть не отшатнулся от него. — Понимаю, что Ральф сильнее, но тем пацанам ты точно мог вломить, ты же не маленький. — Ты видел? — Азирафель снова посмотрел на него. Кевин выглядел немного отчужденным. Фальшивым. — Ага, мне было интересно, как далеко все зайдет, — продолжил Кевин, — Сандальфон, конечно, откровенный мудак, но в этот раз превзошел самого себя. Где он, интересно, достал нож? Надо бы узнать, кто у него источник. Мне бы он тоже не помешал. — Ты видел и ничего не сделал?! — Азирафель пораженно выдохнул. — Эй, каждый в этом мире должен полагаться только на себя, а как иначе ты научишься защищаться! — возразил Кевин. — Запомни, если ты не смог дать отпор — значит, во всем случившимся виноват только ты сам. Азирафель застыл. Перед его лицом снова встал взгляд матери. Вот значит, как? Если он не дал отпор, значит виноват он? Независимо от того, нож в чужих руках или пистолет?.. Азирафель слишком погрузился в размышления, побледнев и начав дрожать от холода и кровопотери. — Так вот, но, когда появился Ральф, вот это было уже нечестно, и я подумал, ну нет, только не Ральф, — продолжал Кевин, даже не замечая, что Азирафель уже не слушает его. И только через несколько минут болтовни, он, наконец, обратил на него внимание. — Эй, я для кого объясняю?! Тебе нужно знать, на что именно способны некоторые люди. Азирафель устало посмотрел на него. — А ты можешь просто… — он неуверенно потеребил рукав пиджака. — Просто помолчать? Я знаю, что существует много всякой дряни. Но прямо сейчас я не хочу слушать об этом. Кевин посмотрел на него, усмехнулся и поднялся, отряхивая штаны. — Тогда встретимся, когда будешь готов, — произнес он, оставляя Азирафеля одного в куче грязных листьев. — И пиджак заодно отдашь. А то сестра Агата мне этого не простит. И все же сходи к медсестре. От грязи у тебя может пойти заражение. Он подмигнул ему, прежде чем скрыться.***
— Черт, Азичка, ты совсем не умеешь пить! — Кевин обнял его за плечи и пьяно наклонился к нему с громким смехом. Азирафель только улыбнулся и отставил от себя банку с пивом. Годы шли, и Азирафель все больше понимал, как устроен этот мир. Даже не так. Ему все объяснял Кевин. Слишком опытный для своих лет, он был на четыре года старше, и в приюте в буквальном смысле не могли избавиться от него, так как он не выгонялся, а если и выгонялся, то всегда возвращался. Кевину нравилось помогать младшим. Защищать мальчиков в драках, девочек от мальчиков, а в особенности спорить со старшими. Он приносил ровно столько же вреда сколько и пользы. Он мог вычистить весь монастырь за полдня, и при этом довести одну из монашек до слез. Мог вылечить кому-то ранение и при этом выпить спирт и потом пьяным орать на весь монастырь. Вообще-то Кевина любили. Ровно настолько, насколько ненавидели. А вот Азирафель его просто любил. Кевин всегда готов был поделиться с ним едой, одеждой и опытом. Он был рядом в трудные моменты и помогал ему справляться со сложностями. Правда, так было не всегда. Вот когда Азирафель только-только вернул ему пиджак после произошедшего с отцом Ральфом, Кевин еще несколько месяцев называл его девочкой, но при этом подозрительно часто был рядом, одним взглядом отваживая от Азирафеля всех, кто покушался на его здоровье. Азирафель и не замечал этого по началу. Что его незримо защищают, что удары и наказания вдруг прекратились, другие дети больше не издеваются над ним, а настоятели не смотрят в его сторону. Ну был Кевин рядом и что с этого? Возился с ним, даже пытался объяснить, почему нужно как можно скорее уходить, когда видишь, что остался в коридоре один. А потом, когда Кевин сказал ему «слушай, я даю тебе бесценный опыт, а тебе плевать на мои усилия», Азирафель задумался. Да, Кевин и в самом деле давал ему бесценный опыт. Он рассказывал ему то, чего в жизни нигде нельзя услышать и научиться этому просто так. Например, как спрятать в рукаве нож так, чтобы одним движением воткнуть его кому-нибудь под ребра. Как стащить кошелек в автобусе так, чтобы женщина не разоралась во все горло. Как сделать ключ для всех дверей при помощи мыла. Как много пить и при этом не пьянеть. А вот последнее Азирафелю не понадобилось. То самое дерево, под которым они сидели в первую встречу, стало своеобразным местом встречи. Это, как выяснилось, всегда было тайным убежищем Кевина, где во всем приюте он мог в любое время побыть в одиночестве. И он благосклонно, по его же словам, поделился им с Азирафелем. И вот, когда Азирафелю было тринадцать, он принес немного пива и угостил его. А потом долго смеялся с того, как он плевался, как позеленело его лицо, и как его чуть не стошнило. Зато дальше пошло интересней. Сколько бы Азирафель ни пил, он как будто не пьянел. Это Кевина уносило сразу, и он начинал смеяться, прижиматься к нему все сильнее, трогать намного чаще, чем обычно. А Азирафелю было все равно, будто он пил самую обычную воду. Вот и сейчас они снова сидели под кленом, в окружении пустых пивных банок, и Кевин заливисто смеялся, держась за его колено. За три года Азирафель привык, что Кевин обожает любой тактильный контакт, насколько бы неудобным для окружающих он ни был. Сперва это смущало. Его нервировало, когда к нему прикасались, но в последствии Кевин убедил его в том, что, если его трогает именно он, Азирафелю нечего опасаться, ведь он никогда его не обидит, да и вообще, ведь он его друг, который только и делает, что помогает ему. — Это ты не умеешь пить, а не я, — Азирафель улыбнулся, все равно чувствуя, как алкоголь кружит голову. Кевин все продолжал смеяться, а потом вдруг резко стал серьезным. Заглянул Азирафелю в глаза так, что тот отвернулся, но Кевин тут же схватил его и заставил посмотреть на себя. — Ты уже целовался? Я слышал, что Дженни ты очень нравишься. Может, она уже успела подловить тебя в туалете? — Что ты несешь, ты же знаешь, что мне это вовсе не интересно? — Азирафель возмущенно покраснел. Они уже не раз обсуждали эту тему, и Азирафелю каждый раз было неприятно признавать, что любая близость отталкивает его и вселяет скорее подсознательный ужас, чем восторг и возбуждение. Это Кевин перецеловал половину девочек приюта, да и постоянно хвастал своими похождениями, когда возвращался с субботних прогулок. А вот Азирафель слишком стеснялся того, что единственный, кто его привлекает — это его друг, которому не было до него никакого дела, поэтому пытался не говорить на эту тему и всегда увиливал от ответа. — Может, ты мне врешь? — Кевин прищурился. — Тебе, я никогда не вру, — выдохнул Азирафель. А потом Кевин подался вперед и поцеловал его. Закрыл глаза, обхватывая его лицо, нависнув сверху, пока Азирафель ошарашенно моргал и боролся с желанием отодвинуться, хотя его сердце бешено стучало. — Совсем ничего не чувствуешь? — разочарованно спросил Кевин, отстраняясь. — Мне было интересно, вдруг ты мне все-таки врешь… — Кевин, — Азирафель выдохнул, и его голос сорвался на хрип. Он сжал пальцами листья под собой. Кевин уже успел повалить его на траву, и Азирафель упирался в землю локтями, уже чувствуя, как они начинают дрожать. — Сестра Агата говорила, что влечение к человеку своего пола это… — и Азирафель понизил голос, — страшный грех!.. Мы же не можем… Кевин нахмурился и недовольно посмотрел на него. — Значит, ты не хочешь меня только потому что это грех? Это же чушь, Ази! Азирафель закусил губу. — Сестра Агата очень четко говорила об этом, ты же знаешь. Ты действительно нравишься мне, но… — он запнулся, не зная, как выразить свои чувства, — но мне кажется, что это неправильно. — Ты грешишь каждый день, Азирафель, между прочим за то количество алкоголя, что ты выпил, тебе уже гореть в аду! В глазах Азирафеля мелькнула такая обида, что Кевин невольно приподнялся на нем. Азирафель уже давно понял, что во время опьянения мысли о родителях покидают его, а вот ночью кошмары оставляют в покое. Он готов был выпить сколько угодно, лишь бы этого чувства не осталось. А потом понял, что сколько бы ни пил, это не помогает. — Это не значит, что теперь нужно… грешить направо и налево… — пробормотал он, отводя взгляд. — Алкоголь это ведь не любовь… Кевин улыбнулся. — Да, алкоголь вредит здоровью и может убить тебя, а любовь это другое. Она никогда не навредит и всегда дарит только приятности. Всего лишь поцелуй! — прошептал Кевин, обнимая Азирафеля. — Это не грех! Я ведь не собираюсь делать с тобой по-настоящему плохих вещей. Я просто хочу, чтобы ты поцеловал меня. Мы всего лишь проявляем заботу друг о друге, и в этом нет ничего плохого. Азирафель посмотрел на Кевина нечитаемым взглядом и потянулся к нему. Он редко мог отказать его капризам. Какими бы они ни были.***
Кевин ему не соврал. Он действительно только целовал его, никогда не переходя тех границ, о которых сам же когда-то рассказывал. Но целоваться любил. Он готов был делать это где угодно, где бы ни ловил Азирафеля. А особенно, когда у них выдавался выходной, чтобы съездить в город. Вот там Кевин отрывался по полной, затаскивая его в каждую уборную в торговых центрах, прижимая к каждому дереву, опрокидывая на каждую скамейку. Азирафелю не всегда это нравилось, но отказать Кевину было просто невозможно. Он вообще не признавал отказы и только злился, когда Азирафель пытался сказать ему «нет». Азирафель любил его прикосновения, но терпеть не мог демонстрацию на публике. Ему не нравилось, как на них смотрели, когда Кевин начинал влажно вылизывать его рот где-нибудь в парке. В этих взглядах было такое осуждение, и порой Азирафелю казалось, он этого не выдержит. Но он помнил, что, если что-то не так — виноват он. И Азирафель продолжал искать причину в себе. Возможно, он просто слишком эмоционально на все реагировал, ведь Кевин делал для него только все самое лучшее, и никогда не желал ему вреда. А когда он делал ему больно, прокусывая губу до крови или сжимая бок до синяка, это было случайно. Ведь Кевин просто проявлял так свою любовь. Как Азирафель мог злиться на него? Кевин держал его за руку, пока они сидели на лавочке. Другой рукой он поглаживал его по колену, и Азирафель нервно оглядывал парк, боясь, что кто-то наблюдает за ними. Он весь дергался и не мог расслабиться и спокойно принимать чужие ласки, пока вокруг столько народу. Он уже пытался объяснить это Кевину. Но тому было слишком скучно целоваться и ласкаться в приюте. По его словам — в парке намного романтичнее. — Ты уверен, что все-таки хочешь туда? — спросил Кевин, наклоняясь к Азирафелю и целуя его в висок. По коже Азирафеля прошлись мурашки, и он тяжело сглотнул. — Да, это единственное, что мне нужно. Его желание поступить в полицейскую академию возникло тогда, когда Кевин в каком-то особенно жарком споре сказал, что единственный способ свергнуть преступность — это стать главным преступником и разрушить основание изнутри. Конечно, он и сам не понял, какую глупость сказал, но вот Азирафель, пусть и в шестнадцать, но догадался. Кошмары не отпускали его, мысль о родителях гудела в голове не переставая, и даже Кевину он так и не смог признаться в причинах своего неврастенического состояния, несмотря на то, что они были знакомы четыре года. Тому и не было интересно. Он говорил, что пока Азирафель улыбается рядом, на самом деле неважно, плачет ли он, когда остается один. Идея о том, что Азирафель хочет уйти из приюта и записаться в академию, потому что ему уже исполнилось шестнадцать, Кевину не понравилась, но он не переживал слишком сильно, спокойно свыкнувшись с мыслью, что им придется расстаться. Он только стал еще чаще целовать его, помогал им вместе сбегать из приюта и гулять по городу, где таскал Азирафеля по самым, по его мнению, романтичным местам. — Ты же собираешься бросить меня, разбить мое сердце и оставить в одиночестве, — говорил он, и Азирафель не понимал, шутит он или говорит искренне. Для Кевина будто бы все было сплошной игрой, и Азирафель никогда не понимал, любит ли он его так же, как он сам. — Я ведь закончу ее через три с половиной года и смогу вернуться к те… Азирафель не договорил, как Кевин дернул его за волосы. — Не ври мне, — он зевнул и закинул его ногу себе на бедро, продолжая поглаживать его. Азирафель покраснел и бросил взгляд на женщину на соседней скамейке. — Это целая вечность, через которую ты обо мне забудешь. Как будто ты первый у меня такой, кто уходит от меня из приюта. Азирафель нахмурился. Кевин любил колоть его тем, что он не всегда дотягивает до ранга его бывших. Но когда Азирафель говорил о том, что ему это не нравится, Кевину не нравилось это больше, и он переставал целовать его. И тогда Азирафель понимал, что делает что-то не так. — У нас есть еще три месяца прежде, чем ты свалишь из приюта, — произнес Кевин, поглаживая Азирафеля по волосам, — и я решил сделать тебе подарок. Азирафель удивленно приподнял брови, когда Кевин протянул ему тонкое серебряное кольцо. Кевин довольно ухмыльнулся, взял его за левую ладонь и деловито надел на безымянный палец, тут же приподнимая ладонь и любуясь. — Это чтобы ты помнил обо мне, когда забудешь меня, — произнес он и засмеялся с того, как нелепо это прозвучало. Азирафель покраснел, глядя на металл. Он неприятно обхватывал палец и вызывал желание снять его. — Где ты это взял? — произнес он, поглядывая на друга. — Выглядит не дешево. — Стащил у кое-кого, — Кевин подмигнул ему, — говорят, если любишь кого-то это вроде как символ того, что вы вечно будете вместе. — Вечно это как-то долго, тебе не кажется? — заметил Азирафель, нахмурившись. — Ты не хотел бы провести со мной вечность? — Кевин возмущенно посмотрел на него и скривил лицо. — Я бы не хотел жить вечность, — пробормотал Азирафель, покручивая кольцо у себя на пальце, — мне и шесть лет дались с трудом. — А что было до шести лет? — Кевин прищурился, и Азирафель отвернулся. А потом повернулся и поцеловал Кевина, обхватывая ладонями его лицо. Кевин просиял от восторга, ведь Азирафель обычно не проявлял страсть на публике, а потому тут же обхватил его, хватаясь за шлевки на джинсах и притягивая к себе. — Спасибо за подарок, — произнес Азирафель ему в самые губы. — Обещай, что не снимешь его! Азирафель помолчал, отведя взгляд. — Обещаю.***
Три месяца до того, как Азирафель поступил в полицейскую академию, покинув церковный приют, оказались худшими в его жизни. Кевин, понимая, что Азирафель «бросает» его, следуя каким-то эфемерным целям, смысла которым он не знал, стал холоднее к нему. Они по-прежнему проводили время вместе, Кевин все так же пылко целовал его и пробирался к нему в комнату ночами, чтобы вместе поспать. Но точно так же он уже заглядывался на других, вслух рассуждая, в каком порядке собирается встречаться с ними, как только Азирафель покинет его. Азирафель все понимал. Понимал, что сам выбрал это, ведь, по факту, во всем виноват он, и осуждать Кевина не за что. Понимал, что он сам бросает его, но что-то внутри него каждый раз разбивалось вдребезги, когда Кевин отрывался от его губ и подмигивал проходящей мимо девчонке. Кевин все чаще повторял, что будет делать, когда Азирафель уйдет. А Азирафель постоянно крутил на пальце кольцо, совершенно не понимая, что вообще происходит в его жизни и как на это правильно реагировать. С одной стороны, ему казалось, что он поступает правильно, желая поступить в академию, но чувство вины съедало его, когда он думал, что разбивает сердце Кевину. Они гуляли все чаще, и Кевин все чаще водил его по клубам и барам, зажимая его в туалетах и лапая на танцполах. Он говорил ему, что хочет насладиться их общением по полной прежде, чем Азирафель окончательно бросит его. Вот и сейчас они сидели за столиком в клубе. Азирафель весь раскраснелся от количества выпитых алкогольных коктейлей и долгих вихляний на танцполе. Кевин почти не выпускал его из объятий весь вечер, совсем изредка отрываясь от его губ. Только один раз, когда Азирафель пошел к барной стойке, он случайно столкнулся с высоким рыжим мужчиной и едва не пролил на него коктейль. Благо, что тот почти не обратил на него внимания, потому что его тут же отвлек его светленький друг, и Азирафель поспешил скрыться, не желая нарываться на неприятности. — Я хочу тебя, Азирафель, — пьяно прошептал Кевин ему на ухо. Его рука продолжала гладить колено Азирафеля под столиком, и уже ползла вверх, сжимая бедро. — Ты перепил, Кевин, — пробормотал Азирафель, чувствуя, как невольно трезвеет от того, насколько откровенными и настойчивыми становятся прикосновения Кевина. — Ты же собираешься меня бросить, и даже не дашь мне при этом почувствовать, какой ты?! — Кевин уже навалился на него, целуя в висок, в щеку, куда попадется. Мимолетно целуя в губы. — Мы ведь даже никогда не были парой, — Азирафель попытался отодвинуться, но Кевин не дал ему этого сделать. Он положил руку ему на пах и принялся ласково поглаживать. — Ты говорил, что тебе достаточно так. — Мне недостаточно так, — выдохнул Кевин, — неужели, ты не любишь меня? Азирафель удивленно моргнул, и Кевин, воспользовавшись его замешательством, встал и, схватив его за запястье, потянул за собой. Он не сопротивлялся просто потому что это был Кевин. Его Кевин, которого он действительно любил, и он не мог сделать ему больно против его же воли. Но Кевин завел его в туалет, толкнул в кабинку и прижал к шаткой пластмассовой двери, которая задрожала под напором тела Азирафеля. — Кевин, я не хочу, ты очень пьян, — пробормотал он, пытаясь оттолкнуть его от себя, но Кевин просто поцеловал его в губы, не давая ничего сказать. Он ласкал его, пытаясь возбудить, не причиняя боли, но Азирафель все равно краем сознания понимал, что еще не готов к этому, что он не хочет его ласк, и возможно даже вообще не хочет Кевина. Потому что, если бы хотел, давно бы перешел за границу простых поцелуев. — Кевин, пожалуйста, отпусти меня, — попросил Азирафель, когда тот полез к нему под рубашку. — Я не хочу. — Ты же любишь меня, Азирафель. А именно это и надо делать, когда ты кого-то любишь. Докажи мне свою любовь, покажи, что ты правда любишь меня. Иначе я не поверю в то, что твои слова все это время были правдой. — Я люблю тебя, но прямо сейчас я не хочу этого делать, я не готов, — Азирафель свел брови, глядя на Кевина в надежде, что тот поймет, ведь он всегда был тем, кто понимал. — Значит, ты не любишь меня? Кевин отстранился и внимательно посмотрел на него. Азирафель молча смотрел, загнанный в угол, не зная, что ответить, и, не дождавшись ответа, Кевин поцеловал его. Очень нежно и ласково, и Азирафель даже неуверенно ответил. Это было естественной реакцией на его прикосновения. Азирафель весь сжался в страхе и мучительном понимании, когда Кевин расстегнул его джинсы и развернул к себе спиной. По его щекам скатились слезы, а в голове продолжала биться странная мысль — если это действительно любовь, значит все правильно? Кевин прав, и раз Азирафель его любит, он должен быть послушным и не возникать. Он честно пытался расслабиться, пока Кевин выцеловывал его шею, не очень аккуратно при этом лаская его рукой. Но из-за паники в голове, из-за того, что он просто не готов, у него не получалось. Поэтому Кевин вошел с трудом, поэтому Азирафелю было больно, а слезы брызнули из глаз. Он замер и молча закусывал губы, пока Кевин рвано двигался в нем, надеясь, что это закончится быстро. Он пытался сосредоточиться на руке, которой Кевин продолжал ласкать его, чтобы хоть немного почувствовать удовольствие, которое тот получал, громко постанывая на весь туалет. Самым ужасным было, когда дверь туалета открылась, и внутрь кто-то вошел. Мучительных две минуты журчала вода в раковине, а Кевин все продолжал громко стонать. Скрипела дверь кабинки, и Азирафель, зажмурившись, пытался не думать о том, что рядом, за стенкой, кто-то есть. Всего две минуты позора, пока дверь снова не хлопнула, но Азирафель в ужасе не мог перестать думать об этом. Он даже кончил, потому что для Кевина оказалось очень важным, чтобы Азирафель тоже получил удовольствие. Азирафель только выдохнул с облегчением, когда Кевин отстранился от него, выпуская, наконец, из объятий. Когда они вернулись обратно в приют и разошлись по комнатам, Азирафель всю ночь прорыдал в подушку, пока не встало солнце, а утром, так ни разу не сомкнув глаз, он снял с себя кольцо. А через неделю уехал из приюта в надежде навсегда забыть о том, что когда-либо происходило в его стенах.***
Азирафель молча стоял у входа в старый разрушенный приют, оглядывая камни, оставшиеся от стен. Через неделю обломки приюта должны убрать, и на его месте построить жилой дом. Но Азирафель, узнав об этом, решил вернуться, чтобы взглянуть напоследок на свой бывший дом. Целых четыре года прошло с тех пор, как он покинул его, и вот рядом лежат разбитые статуи ангелов. Азирафель заметил под ногами каменные руки, все еще тянущиеся к нему, и отошел на шаг. Кевин всегда ненавидел этот приют и, вступив в какую-то криминальную компанию, натравил ее на него, на церковь и всех, кто был внутри, не пожалев никого. Два года назад, когда Азирафелю еще было восемнадцать, приют и церковь разрушили, священников жестоко убили, и все это время суд решал, что делать с останками. А через месяц после Азирафель узнал, что Кевина застрелили из-за слишком буйного нрава и отсутствия способности к подчинению. Он грустил ровно двадцать минут, когда ему позвонили и сообщили об этом, а потом снова вернулся в постель к Лесли — девушке, с которой встречался на тот момент. Кевин действительно научил его самому важному. Любовь — это неправильное чувство, которому нельзя поддаваться. Слепо любя кого-то и отдавая себя без остатка, можно получить такое ранение, которое по боли не сравнится даже с выстрелом или лезвием ножа. Забивая на собственные личные границы и комфорт можно обжечься так сильно, что потом тяжело будет забыть о том, что важно собственное мнение, а не чье-то чужое. Азирафель был благодарен Кевину за этот самый важный в его жизни урок. За каждый из них. Ведь именно он внушил ему ту вину за смерть собственных родителей, из-за которой Азирафель так и не мог спать ночами, а после вбил себе в голову, что искупить эту вину можно лишь отомстив и убив тех, кто убил его родителей. Но Кевина Азирафель не винил. Он не винил никого — только себя. Может, если бы он вылез из шкафа, то отвлек бы убийц на себя, и родители бы спаслись. А может, если бы он вылез, и убили его, он бы не чувствовал той вины за то, что родители мертвы, а он нет. Азирафель надеялся, что в академии все станет проще. Но стало хуже. Азирафель не был приспособлен к подобной работе. Он был слишком нежным и добрым, на протяжении многих лет ему пришлось ломать собственный разум, пытаясь разрушить свои принципы и мировоззрение и подстроить их под жизнь в академии. Он должен стать детективом и соответствовать принятым стандартам. Он изламывал себя год за годом, и ему казалось, что он медленно и постепенно сходит с ума, коверкая собственное нутро и пытаясь сделать из себя того, кем он по сути не является. Как чтение молитв перед Господом, в которого он не верил потому, что его родители мертвы, рушило его сознание, так и выстраивание жесткого характера из его довольно нежной натуры не приносило ничего приятного. За что он был благодарен Кевину — он заранее начал вылепливать из его мягкого характера нечто подобное. Год за годом показывая и рассказывая Азирафелю обо всех мерзостях жизни и погружая его в свой грязный мир, он просто выстраивал почву для дальнейшего становления его личности. Навязывая Азирафелю свои желания и уча его забивать на собственные, он создал из него податливого человека, который легко в итоге адаптировался к приказам в академии. Азирафель был благодарен… больше не любил, Азирафель забыл об этом чувстве. В академии он понял, что удовольствие может приносить простое общение, любые обязательства только тяготят, они не нужны, а между ним и партнером может быть всего лишь секс. А секс был приятным, и что самое интересное — с каждым по-своему. Например, Азирафелю нравилось ухаживать за девушками, быть для них защитником, а потом делать в постели то, что нравится ему, потому что они ему позволяли. Зато, когда Азирафель уставал, и ему хотелось почувствовать немного власти над собой и отсутствия ответственности, ему нравились объятия других парней. Ему нравилось менять партнеров, в этом было особое удовольствие. На втором десятке он уже успел забить на счет и просто отдавался страсти, когда жизнь становилась для него совсем мрачной. За что еще он был благодарен Кевину — тот научил его идеально врать. И подделывать документы. А иначе как еще Азирафель бы поступил в академию в свои шестнадцать и закончил в двадцать? Как еще бы он сделал себе документы, по которым он — Азирафель Фэлл, родившийся в Лестере. Но забыть о той ночи, когда Кевин прижимал его к стене туалетной кабинки, пока Азирафель вытирал рукавом влажное от слез лицо, было труднее. К двадцати Азирафель сумел справиться практически со всем. Это был долгий и трудный путь. Он сумел понять, что такое личные границы, и так ни разу не завел серьезных отношений, ограничиваясь простым сексом. Он выстроил схему поведения на людях, понимая, что, будучи вежливым и приятным, всегда легче втереться в доверие, чем если просто агрессивно напирать. Он изучил все свои плюсы — например, что нежная внешность помогает получать что угодно и не вызывает подозрений. Но он помнил все, чему учили в академии — выдержка, сила, воля, выживание. Азирафель сделал себя сам. Выстроил из всей боли, что терзала его годами, стараясь поддерживать идеальный образ, который должен помочь ему найти убийц его родителей, как только он придет в полицию. Он забыл обо всех обидах и плохих моментах своей жизни, кроме одного единственного. И только он продолжал мучить его в кошмарах. Единственное, что забыть не удалось. Поэтому Азирафель, выпустившись из академии, имея при себе фальшивые документы и новое место работы в полиции, куда его без проблем взяли благодаря отличным оценкам и тоннам рекомендаций, которые почему-то никто не стал проверять, остановился в самом центре Сохо, над книжным магазином, принадлежащим мистеру Шедвеллу. Майклу нельзя возвращаться в Сохо. Но прошло десять лет, про Майкла давно забыли, он никому не нужен. Майкл давно умер. Еще в тот день, когда услышал последний выстрел. Но Азирафель Фэлл, покинув свой старый приют, наконец, встал посреди Сохо, глядя на книжный магазин и понимая, что теперь он сможет добиться своей цели — какие бы препятствия ни стояли у него на пути.наши дни
Скрываться ему удавалось целых полтора месяца. Азирафель имел замечательное качество — если он хотел, чтобы его никто не нашел, его никто не мог найти, и Фэлл все это время провел в мотеле «Гадес» на восточной окраине Лондона. Он подозревал, что после того, что сотворил, его будут искать. И если не полиция, то как минимум — Кроули. После того, что Азирафель сотворил с ним и Хастуром, он больше всего боялся жестокой расправы киллера, заранее представив, как тот выпускает ему наружу все внутренности. Азирафель шел по разбитым дорогам вдоль берега Темзы к небольшому мосту, рядом с которым стояли небольшие яхты. Он не думал, что может встретить Кроули случайно на улице. Просто потому, что не верил в подобные совпадения. Они бывают только в кино. Если бы Кроули и нашел его, то только намеренно, а о том, чтобы он не нашел его намеренно, Азирафель позаботился. И не опасался встретить где-нибудь в магазине, кафе или баре. Потому что так не бывает. Череда случайностей, приводящая к неизбежному финалу — глупая выдумка фаталистов, которые просто не хотят делать что-то самостоятельно, из собственной лени надеясь на так называемый дар судьбы. Азирафель умел прятаться. И делал это отменно. У него было два варианта. Либо Кроули вообще не будет искать его, забив на все, ведь между ними был не более чем секс, а Азирафель не настолько талантливый любовник, чтобы ради него обыскивать Лондон. А другой, который нравился ему меньше, киллер мог просто обидеться на него за то, что он ушел не попрощавшись. Кроули был своеобразным и уже однажды припомнил Азирафелю его уход, едва не трахнув прямо на рабочем месте. Но все это на самом деле вторично, а в первую очередь Азирафель боялся, что за то, что он сделал с Хастуром, Кроули ему отомстит. Принцип «око за око» был ему знаком, и Азирафель более чем уверен, что, если Кроули питал к своему напарнику теплые чувства, очевидно, что он отомстит. Вот Азирафель на месте Кроули сделал бы именно так. Возможно. Он не был в этом до конца уверен. Азирафель понимал, что заслужил ответную расправу, и даже был готов к ней. Но страх все равно сковывал внутренности, потому что это инстинкт, условный рефлекс — бежать, прятаться и убиваться чувством вины. Азирафель подошел к мосту, ведущему вдоль Темзы. Вдоль него стояли пустые лодки. И как всегда, на удивление, вокруг ни единой души. Как будто аура одиночества так и продолжала преследовать его в самые ответственные моменты жизни. Над городом сгущались сумерки, и вдоль земли вился дым, исходящий от воды. По вечерам от сурового климата над Темзой всегда поднимался туман, словно вода закипала, как в адском котле. Шагнув на мост, Азирафель услышал неприятный скрип дерева и пошел вперед, ближе к воде. После того, что произошло в метро, после того, как он нажал на курок и выстрелил, на него накатила сильнейшая апатия. Азирафель не мог осознать тот факт, что намеренно совершил… подобное. Он даже в больницу побоялся идти, и ему пришлось самому вытаскивать пулю из плеча и зашивать его, и теперь плечевой сустав потерял подвижность, и у Азирафеля с трудом двигалась рука. Это не та паника, которая случилась с ним, когда он впервые убил человека. Тогда он был не один. Тогда маленькой девочке угрожала опасность, а человек, в которого он выстрелил, казался лишь декорацией. Это не тот страх, который окутал его, когда он приставил пистолет к затылку Кармин, и у него было лишь одно желание — чтобы Кроули не навредили. Пытаться оправдать собственную жестокость проще, если она защищает близких, и раньше Азирафель держался только за это. Пытался признать, что творил это ради других, ради справедливости, ради Кроули, в конце концов. Но убить кого-то ради себя, ради собственной прихоти. Кому теперь стало от этого легче? Азирафелю стало лишь хуже. Хоть Хастур и отнял в разы больше жизней, хоть Азирафель продолжал твердить самому себе, что киллер заслужил это. Это не правосудие, за которое так старался бороться и цепляться Азирафель. Это лишь жалкая месть. Остановившись у самого края моста, Азирафель посмотрел на заволоченную туманом водную гладь. Она с трудом различалась сквозь пар, и Азирафель поднял взгляд. Лондон всегда отличался особенно серыми цветами. Азирафель подумал о самом ужасном лишь тогда, когда покинул метро, когда пересек половину Лондона, в спешке пытаясь отыскать место, где спрятаться. Только когда скрылся в номере мотеля, забившись в угол и закрыв лицо руками. Дочь Хастура теперь осталась одна. Маленький десятилетний ребенок остался без отца так же, как когда-то остался один Азирафель. Он лично оставил ее сиротой. Азирафель не думал ни о чем. Ни о том, что убил напарника или друга Кроули. Ни о том, что у него была маленькая дочь. Что теперь с ней станет, кто ее заберет, кто позаботится о ней, и что теперь будет? А вдруг люди, которые уже тогда хотели ей навредить, попытаются сделать это снова, но теперь отца-киллера не будет рядом, чтобы помочь? Что он сделал, забывшись в собственном эгоистичном желании? Скольким людям навредил? Азирафель уже не понимал, для чего все это. Еще большее непонимание вызывало у него то, что он, наконец, сделал то, чего хотел. Добился цели. И что дальше?.. А дальше ему ничего не хотелось. За полтора месяца мучительных терзаний Азирафель понял, что не может больше выносить этого. Теперь к выстрелам из детства, перед его глазами стояли движущиеся поезда, собственный выстрел и ужас, застывший в глазах Хастура. Азирафель достал пистолет из кармана и снова посмотрел на дым над водой. В эту секунду в его голове не было ничего, кроме осознания, что он — то самое зло, против которого всю жизнь хотел бороться. Что он стал тем, кого всегда презирал. Он поддался греху, стал тем самым Падшим, о которых говорилось в легендах, с болью вбиваемых ему в голову почти треть жизни. А за любой грех всегда нужно платить. И Азирафель готов это сделать. Главное — просто быть готовым. Остальное не имеет значения. Выдохнув, Азирафель поднял пистолет и поднес его к виску. Главное просто не думать и спокойно отсчитать от десяти. А потом он заплатит за грехи и станет свободным. Азирафель закрыл глаза. И если бы в его голове не гудел грохотом звук собственного громко бьющегося сердца, он бы услышал, как недалеко раздался визг колес и звук быстрых шагов. А потом его схватили за руку, выкрутив запястье, и он с криком выронил пистолет. В следующую секунду Азирафеля развернули, прижали к перилам моста, едва не перегибая его через них, и он уставился в разномастные глаза Кроули. Его зрачки стали совсем узкими, и Азирафелю показалось, что перед ним настоящий демон из преисподней, вылезший в момент смерти за его грешной душой. — Нашел! — прошипел Кроули таким тоном, от которого у Азирафеля мгновенно похолодело внутри и подкосились ноги. Он уже начал оседать, теряя сознание, как Кроули обхватил его за шею, крепко сжав на ней пальцы и удерживая на месте.