птичья соната

Хотелось знать, кто вам наврал о том, что небо не предел, (Допустим, может быть и так,) Но там вы рухнете балластом, Ах, ну кто же вам сказал, мадам, что небо безопасно?

Алекс не любил Рождество. Потому что Рождество, должно быть, любил его истово верующий папаша. Алекс не помнил, но это казалось логичным. А не помнил он, потому что, как только новоиспеченный отец узнал, что у его сына на спине пушок, который однажды превратится в крылья, то назвал новорождённого бесом и покинул его мать. Если бы не помощь тётки и её мужа, мама с ребёнком не протянула бы и пары месяцев. В пятнадцать лет Алекс, встреться он с отцом, стал бы доказывать, что первые христиане почитали крылатых как святых, и только в Средние века отношение к ним поменялось, поэтому, живи они веков на пятнадцать раньше, Тарасов-старший считал бы своего сына избранным. Хорошо, что со временем желание получить признание от того, кто этого не стоит, прошло. Наверное, человек, давший Алексу фамилию и отчество, даже обрадовался бы тому, что с ним сделали. Думать об этом не хотелось. Как и о Рождестве, но с самого утра ярмарка особенно радостно галдела, суетилась, перекрикивалась и улыбалась, а над каналом во весь металлический голос разливался колокольный звон. Лучшее, чему Алекса научило светское общество — а он наблюдал за ним дольше, чем хотел бы, — это игра. Чтобы оставаться на плаву и не вызывать вопросов, нужно превратить лицо в театральную маску. Вылепить на нём нужные эмоции. В подходящий момент вспомнить чью-то реакцию, а особый шик — свою собственную месяцы назад, и выдать её в ответ на событие, когда за душой пустота. Если повторить сотни раз, то действия дойдут до автоматизма и ты сам себе поверишь. Научишься не замечать среднее звено в цепи «событие — пустота — нужная реакция». Это помогало скользить по льду и подмигивать, тростью цеплять часы и координировать ребят, пока внутри разверзлась бездна с того самого момента, как после пробуждения, минуту спустя, вспомнился вчерашний день. Это была минута блаженства, несмотря на то, что во рту пересохло, а по голове били отбойные молотки. Похмелье игнорировать с трудом, но получалось, а боль в груди, словно на рёбра стопкой сложили необработанные гранитные плиты — нет. Беззаботный вид. Улыбка. Да, Матвей, оставайся на корабле сколько захочешь. (Зря я тебе не сказал не возвращаться пьяным домой.) Да, Матвей, ты можешь отлучиться по делам на пару часов, найдёшь нас на ярмарке. Нет, Муха, не возмущайся, мы вчера столько добра собрали, что его отлучка никак на работу не повлияет. Кажется, на мгновение игра разрушилась, когда крылатая девчонка возразила ему. Вечером, в кабаке. Прежде никто ему не возражал или делал это так глупо, что их аргумент можно было легко отбить. «Пар — это та же вода: меняется только форма, суть остаётся прежней». Глупость полная и ничего общего с реальностью: как суть останется прежней, если в новом обществе все будут равны, отнятые у буржуа и аристократов богатства распределены между всеми, а у выборного Народного совета будут только функции управления и они не смогут накапливать богатство? Но Алекс сам окарался — выбрал неподходящую метафору, не подумав, что её могут использовать против него. Неприятный удар по гордости. А лучшая защита от ударов — нападение. Правда Алекс не ожидал, что его нападение перерастёт в драку Матвея и Мухи. Вторая неожиданность за вечер. А в крылатой дворянке всё-таки что-то цепляло. Ум, потенциал. С каким бы презрением ни хотелось к ней отнестись, Алекс понимал теперь, что нашёл в ней Матвей, даже не зная её тайны. Кстати об этом… надо бы улучить момент и переговорить с ней. И момент не заставил себя ждать. Пока Муха и Матвей мирились, подбадриваемые Марго, которая повеселела от шампанского, а Чингиз объяснял владельцу кабака, что за сломанный стол они заплатят и не надо выгонять их сию секунду, Алекс облокотился на барную стойку рядом с Алисой, лениво выдохнув дым и взмахнув мундштуком. Она, перепугавшись за Матвея сначала, сейчас успокоилась и невозмутимо смотрела, как окончательно разрешается ситуация. — Кстати, — задумчиво сказал Алекс, будто бы продолжая прерванный разговор, — а ты уже сказала Матвею, что скоро выйдешь замуж? Если после настолько бестактного вопроса Алиса не пошлёт его, то можно будет перейти к тяжёлой артиллерии. — Во-первых, это совершенно не ваше дело! — Щёки её покрылись румянцем, заметным даже при слабом освещении, и Алекс почти почувствовал удовольствие. — А во-вторых, почему вдруг вы так решили? — Ну я же переживаю за друга! — парировал Алекс так, будто бы Матвей не был последним, о ком он подумал в связи с возможной женитьбой графини Вяземской. — И, дорогая моя, я умею наблюдать. Тот статный светловолосый офицер на коньках не сегодня-завтра сделает предложение, а твой отец, подозреваю, будет совсем не против, — ухмыльнувшись, он смотрел на растерявшуюся девушку, как победитель на побеждённого. Информация даёт иллюзию победы. Только она же бьёт под дых. — Даже если и так, повторяю, это абсолютно не ваше дело! — выпалила Алиса. Глазами она шарила по кабаку, ища возможность уйти от разговора, только Матвей, обнявшись с Мухой, фальшивя, распевал вместе с ним песню про очи чёрные, а больше никто на помощь Вяземской бы не пришёл. — А хоть кто-нибудь из них, Матвей или князь, — вкрадчиво проговорил Алекс, наклонившись ближе и нагнав на лицо таинственности, — знает про крылья? — Что? — Алиса пыталась держать лицо, сжимала губы и не отводила глаза, но спокойствие просто не удерживалось: губы дрожали, глаза разбегались, а щёки горели, как при пожаре. Алексу почти стало её жалко, но отступать сейчас было поздно. Вдохнув, пытаясь звучать невозмутимо, она произнесла дребезжащим голосом: — Я не знаю, о чём вы говорите. — Алиса, дорогая, ну мы же выяснили, что я умею наблюдать, — Алекс склонил голову. — Как ремни, не сильно жмут? Алиса молчала, глядя вниз, на обшарпанные доски, устилавшие пол кабака, затоптанные и потемневшие от времени. — Зачем вам это нужно? — тихо спросила она наконец. — Допустим, нет, они не знают. Если отец ещё не сказал Трубецкому. И чем вам поможет эта информация? И правда, зачем ему это нужно? Ведь не только для того, чтобы причинить боль Аркадию? Или ей. Хочет ли Алекс причинить боль ей? Ведь не её вина в крыльях за спиной и даже в рождении в семье Вяземских. Сколько ей сейчас — семнадцать, восемнадцать? Она снова сдёрнула с него маску, и он не знал, как играть дальше. — Я хочу разобраться в ситуации и по возможности помочь её участникам, — ответил Алекс наконец. Вроде бы это даже было правдой. — А кто-то просил вас о помощи? — подняв голову, спросила Алиса. Алекс услышал нотку издёвки, которую она намеренно вложила в вопрос. — Не-а, — хохотнул он и, затянувшись сигаретой, на выдохе продолжил: — Но вот тебе непрошенный совет: если Трубецкой станет обещать что-нибудь, не верь ни единому слову. Такие, как он, обещания никогда не держат. — Мне даже не интересно, откуда вы это знаете, — вздохнув, ответила Алиса. «И не стоит тебе знать», — подумал Алекс. В груди, под завалами камня, что-то едко закололо. — Я не собираюсь ему верить, я не хочу за него замуж, я вообще ни за кого замуж не хочу! — она всплеснула руками. — Я хочу учиться! Мне свобода нужна, а не узы! Я летать хочу, в конце концов… — если сначала она чуть ли не кричала, то последние слова были сказаны почти шёпотом. — Свобо-ода… — язвительно протянул Алекс. — Какая может быть свобода, если вы, ваше сословие, сами на себя навесили столько цепей-условностей? С таким грузом к небу не полететь. — Ну а я полечу! — чуть не прошипела Алиса, склонившись ещё ближе к нему. Алекс только хотел возразить, как рядом вырос Матвей, про которого они уже забыли. — Всё в порядке? — взволнованно спросил он. Под левым глазом наливался синяк. — Всё превосходно, — расплылся в улыбке Алекс. — Я почти открыл твоей подруге глаза на то, сколько вреда несёт её сословие. Алиса промолчала.