птичья соната

Больно было и плохо, Ты не спасал меня, герой, Твое оружие — слово, Ты не полезешь в бой.

Протянув монету извозчику, Аркадий спрыгнул со ступеней экипажа и поправил фуражку. Сразу заметил, что форменными ботинками вступил в лужу: она разлилась на половину мостовой, и повозки, проезжая, поднимали тучу грязных брызг. В луже плавали пожухлые листья, они же облепили тротуар. Дворники, если они сюда заглядывали в последнее время, очевидно, не справлялись. Аркадий ненавидел сентябри за то, что всё живое начинало умирать, отцветая, увядая и разлетаясь. А особенно он ненавидел этот сентябрь девяносто восьмого года, потому что солнце ни разу не выглянуло в череде дождливых дней. Октябрь Аркадий ждал не потому, что должно было стать лучше, а лишь потому что закончится наконец ненавистный месяц. Отряхнув ботинки (он чувствовал, как в правом стало склизко и мокро, но сейчас ничего было не поделать), Аркадий, смотря под ноги, двинулся ко входу в полицейский участок. Сегодня ему туда было не нужно, ему бы, пользуясь законным выходным, посидеть в кабинете с детективом Конан-Дойля. Но прежде надо было забрать документы по делу поджигателей, которые завтра необходимо просмотреть ещё раз… Внутри было душно: окна никогда не открывались, и порой сложно было дышать в помещение с десятками других людей. Сейчас хотелось скорее наружу, даже под мерзко моросящий дождь. Там свежее. И гомона нет. Всё-таки полевую работу Аркадий любил больше, чем участок… Подойдя к своему столу, слева от входа, он принялся среди огромной кипы бумаг — только недавно он наводил порядок, а стол уже вновь завален — искать нужные, машинально прислушиваясь к разговорам. «...Слышал про убийство на вокзале? Смотрителя кто-то прямо по голове…» Кто ж сложил Аркадию так много дел и когда с ними разбираться? Если они думали, что так просто могут переложить кучу грязной работы на нового сотрудника, то как бы не так, он не какой-нибудь подпоручик… «...Думаешь, это она мать из-за наследства отравить пыталась?..» А вот и документы. Лежали в самом низу, еле отыскались. Хорошо, что Аркадий поехал сам, кто-нибудь другой в таком беспорядке нужного точно не нашёл бы. Как кончатся выходные, он обязательно вновь наведёт порядок. «...С таким трудом поймали. Это четвёртый банк был, скоро по второму кругу пошёл бы. И ведь рискнул бы, такой ушлый…» Аркадий уже направлялся к выходу, но что-то заставило его застыть с документами, прижатыми к груди. — Думали, его в жизни не поймают, — прислонившись к столу справа и активно жестикулируя, рассказывал поручик Лебезин двум другим. Маленькие глазёнки на вытянутом лице аж горели. — Неуловимым считался, в прошлый раз подчистую сейф вынес. И знаете, в чём его секрет? Двое слушателей поручика обратили глаза и уши к нему, и Аркадий вместе с ними. На сердце было неспокойно. — Он оказался крылатым! — торжественно объявил Лебезин. — Так и подумал! — воскликнул его товарищ. Сердце ухнуло в пятки. — Ничего вы не подумали, Семён Семёныч, как уж тут догадаться… Говорят, Пётр Васильич с подчинёнными еле удержали его впятером. Дрался и вырывался, как тот ещё бес. Он ведь говорил не лезть в неприятности, не дразнить закон, хотя бы быть осторожнее… Неужели его не послушали? — Правда крылатый, что ли? А имя его выяснили? — тоном любопытствующего коллеги спросил Аркадий, подойдя ближе. Колени тряслись. — Сам он не раскололся, но мы документы подняли — с такими, как он, ведь не сложно, — услужливо стал объяснять Лебезин, бегающим взглядом оценивая внимание слушателей, — и он за драку однажды привлекался, лет пять назад. Звать Александром… нет, Алексеем Тарасовым. Держать лицо. Не дать разъедающему мысли ужасу вырваться наружу. Они не должны увидеть. Ты дворянин и офицер, Аркадий, ты справишься. Ты знаешь, что (кто) от этого зависит. — Тогда хорошо, что я сегодня зашёл, — невозмутимо ответил Аркадий и только сейчас заметил, как побелели пальцы, сжимающие документы. — Я тоже занимался этим делом. — Неправда, но откуда Лебезину это знать? — Отведите меня к задержанному, я о нём позабочусь. — Приказной тон и уверенность обязаны сработать. Ледяной комок страха в груди не давал долго раздумывать и подбирать слова. — Так о нём уже позаботились, — неприятно хохотнул поручик. — Теперь он никуда, так сказать, не денется и не улетит. И банки не ограбит. Осталось только выдворить его обратно на улицу, если очнётся. Пустота. Физически ощущаемая так, будто кто-то молотом ударил в грудь и выбил всё, что в нём было, и теперь не получалось даже зацепиться за землю. Нет. Не может быть. Он… опоздал? Не могли же они просто так, без решения суда, самовольно… Но эти — пьянчужки, взяточники, разжалованные, позор полиции — они всё могли. Могли и сделали, а Аркадия не было рядом, чтобы помешать. — Всё равно отведите меня к нему, — деревянным голосом сказал Аркадий. — Я распоряжусь насчёт его дальнейшей судьбы. — Как пожелаете, ваше благородие, — ответил Лебезин и развёл руками. Мир сузился до ног, которые с трудом переступали по деревянному грязному полу. Словно кандалы надели и гири привязали, и на каждый шаг нужно было нечеловеческое усилие. А ещё до колотящегося сердца, которое билось бешено, но слишком поздно в раскуроченной груди. Каждый вдох давался с трудом — на горло будто легла тяжёлая рука. Но он шагал за беззаботным поручиком, не осознающим весь ужас того, что они натворили. Шаг за шагом. Поворот коридора за поворотом. В кобуре у Трубецкого лежал пистолет. В кармане нож. Но он не мог. Он шагал: дверь сменяла дверь, одна камера другую. Пол был грязно-бурым. Ботинок жал. Голову словно сковал обруч, а вдохнуть не получалось. — Вот он, — поручик остановился и зазвенел ключами. Аркадий встал рядом. За решёткой, внутри одиночной камеры на койке лежал на животе, не двигаясь, человек. Алекс. Правая рука свесилась вниз. На спине вместо сложенных белых крыльев, которые Аркадий видел столько лет — прикрывающая одни лопатки и не скрывающая голую поясницу тряпка. Кажется, раньше она была серой. А теперь — пропиталась тёмной кровью. Сколько он тут лежал? — Ему наскоро бинты наложили, но они быстро промокли, — стал объяснять Лебезин, видимо, прочитав что-то на лице Аркадия. — Менять уж не стали. — Я понял, — сказал Аркадий. Сил следить за голосом оставалось всё меньше. — Я забираю его в больницу. Мне нужно, чтобы он очнулся и я провёл допрос. — Как пожелаете, ваше благородие, — снова откликнулся поручик. — Вы здесь подождите, я сейчас ещё кого-нибудь найду, чтобы вам его донести помогли, — и засеменил обратно по коридору. Аркадий не сдвинулся с места. Всюду в камерах глаза и уши. Свет в каморке перед ним исходил лишь из мизерного окошка под потолком, огороженного решёткой, и падал прямиком на середину камеры, оставляя недвижимое тело — нет, не тело! человека — слева в тени. И бледную кожу поясницы, и покрытую спёкшейся кровью тряпку. Он даже не стонал. Но Аркадий слышал разрывающий барабанные перепонки крик, переполненный агонией, звериным ужасом и отчаянием. Крик, сбивающий с ног. Аркадий знал: всё это — его вина.