«Стебель ломается, мой сладкий лукум».
Гнев и ужас. Коленки задрожали, как у ребёнка, а взгляд наполнился крепким и издевательски ясным ужасом. Поднявшись, медленно и мучительно осматривая хрупкое украшение, девушка взяла его в руки, ухмыляясь. Испуг овладел ей, вновь лишая мозг воздуха, а вместе с ним и здравомыслия. Короткие импульсы, что разливались по телу быстро и безжалостно, наполняя горечью каждую клеточку безвольного тела, вынуждая вымолвить лишь несколько слов: — Оставьте меня одну. Стоило двери закрыться, как только девушки покинули помещение, приклонившись в почтительном жесте, голова у Лале закружилась — девушка поняла намёк султана, она отнюдь неглупа. Но разгадка этого послания её пугала, ком подступил к горлу, а соленая влага обожгла глаза, смачивая черные ресницы. Ей никто не поможет, все будут лишь рады этому известию. Тело стало ватным, а в голове загудел непослушный рой, рассудок помутнел, и девушка в бессилии упала на покрывало, растворяясь в бушующем океане собственного страха.***
Веки тяжело распахнулись, страх и воспоминания об ушедшей прочь ночи постепенно возвращались к ней, вновь втягивая её в состояние полной подавленности и неспособности мыслить. В комнату падал легкий луч света, в коем плескались игривые пылинки, поблескивая от нежных солнечных касаний. Всё выглядело так спокойно, так размеренно и хорошо, что казалось, будто всё как раньше. Казалось, что вчерашнее происшествие было просто дурным сном, и сейчас, сладко потянувшись, Лале вернётся к своей привычной дворцовой жизни, перестав бояться каждого шороха неподалёку. Она должна попытаться, ради Влада, ради Аслана. Но недолго длилось её спокойствие, ведь на постели всё так же лежала драгоценность, нежась на шёлковой простыне и переливаясь благородными оттенками, разбрасывая цветные блики по комнате. На этот раз девушку будто окатили ледяной водой, и ей пришлось вскочить с кровати, лихорадочно хватаясь руками за разные части своего тела.Это был не сон, она действительно в опасности.
Боязно приблизившись к кровати и выхватив мятый кусочек пергамента, Лале вновь вчиталась в текст записки, снова и снова бегая глазами по изящно написанному содержимому.Злость, обида, жажда мести.
Чувства, что захлестнули с головой и утянули в свой жадный и медленно убивающий омут, ударили по болезненным воспоминаниям, которые только начали утихать после сегодняшнего сновидения. Чувство безопасности и спокойствия бесследно исчезало, расступаясь перед тревогой и нависшим страхом. Теперь нет пути назад. Тонкий и изящный тюльпан полетел в стену, разлетаясь на маленькие осколки и крупные драгоценные ошмётки, заставляя девичье сердце забиться чаще, а сама она вынуждена плавно опуститься на колени и устремить взгляд на валяющийся рядом рубиновый камешек. Скопившаяся в уголке глаза слеза упала на пол, разбиваясь о холодную поверхность. Ровно как и Лале. Никто не сможет ей помочь. Она совершенно одна. Страх неизбежного висел густым дымом над Лале, а из глаз с новой силой скатывались кристальные ручейки. Осознание своего одиночества и беспомощности отдавалось звоном в ушах и ноющей болью в груди. Она словно птица в золотой клетке. Неужели ей негде спрятаться, негде переждать бурю? А если сбежать? Мысль, что внезапно посетила воспалённый разум, казалась ей единственным спасением. Только благодаря этой мысли у девушки появилась мотивация подняться с пола, оглядеть заплаканными глазами светлую и некогда любимую комнату и действовать как можно скорее. Лале металась по комнате, как загнанный зверёк: сердце било по рёбрам быстро и часто, от этого воздуха стало катастрофически мало, уже в который раз за этот только начавшийся день. Мешочек с драгоценностями и монетами, что был за софой, уже покоился в женских руках и дребезжал от молниеносных движений, от которых так тянуло напряжением. Счёт был на минуты, секунды. Нужно было действовать быстро и без раздумий. Тёмно-синий бархатный плащ упал на хрупкие плечи и скрыл собой девичьи очертания, что давало Лале некую уверенность в том, что план удастся.Стук в дверь. Слишком поздно.
Дверь отворилась сама, не успела Лале ничего и предпринять, как на пороге показался евнух, которого девушка раньше и не видела. Он лишь окинул её взглядом и широко улыбнулся, а разведя руки в стороны, заманчиво защебетал: — Моя Госпожа, Повелитель позвал Вас к себе. Вы встали на золотой путь, счастливица! — радостно воскликнул он, в то время как улыбка с лица хатун сползла, а из рук выпал свёрток с деньгами.Выбора, шансов и вариантов уже нет. Как и надежды. ***
Лале смотрела на себя, на своё отражение: белое платье, казалось, соткано из воздуха и нежных облаков, оно было таким лёгким и изящным, что поддавалось даже самому лёгкому порыву ветра. Оно обрамляло её фигуру в некоторых местах, подчёркивало плавные изгибы девичьего тела, а поблескивающие дорогие украшения придавали более благородный вид безжизненной Лале. Подведённые глаза. Она никогда их не подводила и даже не хотела, а сейчас это было самым настоящим принуждением, обычаем перед хальветом. Это была не она, а кто-то другой: какая-то красивая девушка, которая хотела оказаться в покоях султана, но отнюдь не Лале. Она хваталась за любую возможность, за любой шанс, который бы спас её: договориться, убежать, не ступать даже на порог покоев, сорваться с места и бежать туда, куда глядят глаза. Возможно, ей удастся уговорить Мехмеда, получится надавить на жалость или вымолить у него шанс на то, чтобы он её отпустил. Но нет.Это лишь глупые иллюзии, которые выстраивала сама хатун в поиске спасения. Она прекрасно это понимала.
Арка заветного коридора, шаги, что доносились до уха Лале, радостный шепот жительниц гарема и дворца. Лишь сейчас она осознала, что это всё правда, не глупая шутка, не дурацкий сон. Это конец. Она слышала шёпот каждого, кто носился возле неё со своими советами о беременности, негромкие возгласы наложниц о том, что Лале — самая настоящая счастливица, раз ей выпала честь оказаться рядом с повелителем. Ей было мерзко это слышать. Эти наивные девушки не знают его, не познали они той жестокости Мехмеда, которую ощутила на себе Лале. Оказаться в его покоях для неё не было честью. Это было наказанием и худшей пыткой.Казнью её души и не восстановившегося разума.
Уже виднелась дверь в эту чёртову комнату. Она стояла прямо перед ней и молила Аллаха лишь о том, чтобы он помог ей избежать этой участи, спас её от этой беды, спрятал ото всех. Но молитвы не были услышаны, и дверь была прямо у её носа, совсем близко, ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Надо войти в покои, её уже представили, но ноги словно ватные, не переступить порог. Не убежать. Не раствориться пеплом в прокуренном воздухе. Только принять это и готовиться к худшему исходу. Люди сзади всколыхнулись, и всё тот же худощавый евнух подтолкнул её ко входу — неловкий шаг, она внутри. В богатых покоях султана. Дверь за её спиной закрывалась с тяжёлым грохотом, а перед испуганными глазами предстала мужская спина, в то время как сам владелец сильных очертаний копошился над небольшим столиком, что-то явно выискивая. — Мой милый тюльпан, я заждался. — Он обернулся медленно, мучительно медленно, из-за чего по коже Лале пробежали мурашки, и страх вонзил в её тело свои костлявые пальцы, заражая каждую клеточку предательской дрожью. — Разве это хорошо? — Он приближался плавно, словно хищник перед нападением, заставляя испуганную Лале вжаться в дверь и впиться ногтями в резьбу на двери, оставляя на той небольшие отметины. Если бы они имели возможность говорить, то слово «Помогите» повторялось бы раз за разом, всё громче и громче. — Мехмед, прошу, одумайся… — Мольба в её голосе усиливалась с каждым его шагом, который убивал спасительное расстояние, а в Лале стремительно умирала надежда на его благосклонность и снисходительность. Её слова пролетали мимо ушей султана, он смотрел на съежившуюся девушку, как на кусок мяса, жертву, которая преклонится перед ним. Её строптивость и наглость вмиг куда-то испарились, и как бы она не пыталась расправить плечи и гордо поднять подбородок, в воздухе витал запах животного страха и нежных цветов мальвы, коими пахли русые волосы девушки. — А что мне помешает? Я столько терпел твои выходки… — Мехмед рывком приблизился к Лале и лишь вздёрнул руку вверх, замахиваясь на хрупкую девушку, стараясь испугать ту до безвольного состояния. — Терпел твои оскорбления и твои замашки, чтобы взять и отпустить?! Выслушивая череду яростных слов, Лале крепко сжала зубы и опустила голову, едва сдерживая поток душащих рыданий, которые бы перебили её речь. Если бы она осмелилась что-то сказать, то они бы обязательно заставили её охрипнуть и умолкнуть. — Прошу, дай мне уйти… — Жалкое зрелище. Видишь ли, Лале. — Парень схватил Лале за запястье и одним лишь рывком притянул на себя, дабы всё расстояние между ними исчезло и у неё не было возможности сбежать от него. Наконец-то она совершенно беспомощна в его покоях, стояла и, лишь всхлипывая, посматривала на него исподлобья. — Ты как тот тюльпан, что я передал тебе. Красивый, нежный, изящный. Но стоит лишь один раз сжать сильнее нужного — он сломается. Стебель сломается, а бутон склонит голову. Как и ты. Раз тебе повезло оказаться со мной здесь, то ты будешь покорной и послушной. А я буду нежнее. Слова звучали уверенными, жёсткими и мерзкими. Казалось, нет ничего противнее, чем слушать его речь о том, что она его марионетка. Хоть он говорил об этом и не прямо, но что-то такое он подразумевал: сломав её опору, он сломает и её, сделав покорной, заставит склонить голову перед ним. Ему нужна покорная девочка, а не протестующая Лале, которая вновь начала вырываться из стальной хватки его шершавой ладони. — Бойкая, а личико сладкое, как лукум, сама приятно пахнешь лучшими маслами во дворце. А ведёшь себя, как дрянь. — Движения полны небрежности, а слова — презрения, будто девушка не член династии, а уличное отребье, с коим привыкли так обращаться. Её хрупкое тело не по собственному желанию оказалось откинутым, грубо брошенным на мягкие перины, что были воздушными и податливыми в отличие от Мехмеда, внутри которого пылала ярость и желание усмирить непослушную хатун. Она вроде не отличалась ничем таким от других наложниц в гареме, но было в ней что-то, что привлекало его, манило и заставляло желать её. Желание сделать её своей собственностью на уровне отношений, чтобы она всегда была рядом и ею можно было воспользоваться, как тряпичной куклой. — Ты жалок, слышишь?! Ты обиженный жизнью мальчик, который возомнил себя Повелителем всего мира, а ты никто иной, как озлобленная и брошенная всеми сирота, что решил отыграться на невинных жизнях! — Голос Лале стал крепче и уже сорвался на крик, но звонкая пощёчина вразумила её и заставила умолкнуть, схватившись за обожжённое грубым шлепком место. Теперь беды не миновать. Накопившаяся ярость в сторону султана лишь разозлила его, вывела из себя. — Ты даже не представляешь, что тебя ждёт, Лале, — прошипел он, глядя прямо в глаза своей жертвы. — Ты пожалеешь о сказанном. Я буду причинять тебе боль до тех пор, пока ты не сдашься. Озлобленный парень нанёс ещё один удар по лицу Лале, отпечатав тыльную сторону своей ладони на нежной щеке дрожащей девчушки, что пыталась отползти и вжаться в стену за её спиной, от которой так и исходил холодок, что коварно леденил её нутро. Или же так действовал страх перед Мехмедом. Лале не понимала, что пугало её сейчас больше: чувство безысходности, зародившееся внутри неё во время первого шага в покои, сковавший всё тело страх перед предстоящим ужасом, или принятие той неизбежности, которая болезненнее всего колола разум. — Сама ползёшь на кровать… И скажи, что тебя не возбуждает моя сила…? — Давясь рыданиями, Лале лишь мотала головой в отрицательном жесте, стараясь увернуться от его цепких рук, что норовили впиться в хрупкое тельце, которое искало выход, съеживается от жара его рук рядом. Он на коленях стоял на кровати и находился так близко, что страх неконтролируемо плескался где-то под рёбрами. — А меня возбуждает твоя беспомощность, невинность. Я отдал бы всё, чтобы видеть тебя такой всегда. — Падишах схватил обеими руками лёгкую ткань, которая скрывала часто вздымающуюся от страха грудь, и резко развёл ладони в сторону, разрывая белое платье на девушке и оголяя аккуратную грудь, которую Лале старалась прикрыть своими ручками. Она притянула к себе колени, стараясь создать хоть какую-то преграду, но всё становилось хуже: парень с неестественным, яростным, звериным рыком цеплялся за ноги рыдающей хатун, резко дёргая ту на себя и заставляя её удариться о твёрдое изголовье кровати, протяжно заскулить от боли и зарыдать громче прежнего. Лале пыталась прикрыть своё тело, что открыто для его пожирающих взглядов, но всё тщетно: ещё один удар, и она прокусывала губу до крови одним резким движением, ощущая металлический привкус в своём рту, что пробирался в каждую клеточку, расползался по языку и пачкал белые зубы. Она откровенно выла, искала спасение в своём громком голосе, который выручил бы её, стоило закричать чуточку громче, но увы. Ошмёток белой ткани её рваного платья оказался скомканным в её рту, не давая больше повысить тон ни на октаву. — Теперь ты закроешь рот. Тебе никто не поможет, прекрати сопротивляться тому, что неизбежно! Слова склизкой гнилью пробирались в разум Лале, вынуждая зажмуриться и застонать от переполняющего чувства боли и обиды, которые ржавыми шипами рвали и без того истерзанную душу, в то время как тяжёлые звенья цепей ненависти обхватывали её горло и душили, перекрывали доступ к кислороду. Боль и унижение — то, что она испытывала в данный момент и то, чего добивался сам Мехмед. Причинить ей боль, унизить, заставить подчиниться. Сломать хрупкую натуру. Её руки, кажется, бились в конвульсиях, ведь они беспорядочными замахами приближались к сильному телу султана меж её ног. Лале не хотела верить в происходящее. Это едва ли не случилось два года назад, но её спасли. А теперь она абсолютно одна. Жалкая и беспомощная. Мехмед сердито схватил обе руки, на одной из которых расползлись синие змеи гематом, отравляя смуглую кожу; его ладонь поистине огромная, раз ему удалось одной лишь рукой вдавить скрещённые запястья в постель и лишить шанса на то, что девушка отобьётся руками. Она как кукла в его руках.Сопротивлялась, и его это заводило.
— Угомонись сейчас же! — Как же больно его слова резали уши, которые терпели оскорбления в свою сторону, возбуждённое рваное дыхание насильника и шорохи его одежды. Лале чувствовала то, что он возился с собственным одеянием и старался оголиться, но помешать она этому не могла: её ноги оцепенели и не слушались. Казалось, это конец. Собственное тело, из которого реками лился адреналин, перестало противиться и замерло, поглощаясь ужасом. Наглая рука Мехмеда легла на упругую грудь Лале не так резко, но его касание — мерзость, что пробиралась до мозга костей. Оно, казалось, оставляет вечные увечья на её теле, дрожащем и извивающемуся. Парень с нескрываемой усладой сжимал нежную грудь до боли и судороги в ногах, оттягивал сосок и крутил его в пальцах, наблюдая за отчаянной реакцией бьющейся в истерике Лале. — Ты не заслужила моей нежности. — Рука, что так нахально блуждала по покрывшемуся испариной телу спускалась ниже, к бёдрам. Порванное платье оказалось задранным в один миг, который отпечатался в памяти Лале как самый ужасный. Как предвестник самого ужасного момента. В панике и отчаянии девушке удалось лишь громко замычать, изображая свой протест, но он пролетел мимо ушей похотливого парня. Слёзы катились двумя струйками по вискам, впитывались в разлетевшиеся на подушке волосы, склеивая некоторые пряди между собой. Выхода нет, осталось только сдаться. Так рано сдаться. Девушка не помнила, в какой миг султан оказался раздетым догола и когда устроился между её ног, всё также удерживая уже посиневшие под натиском его пальцев запястья. Помнила лишь выражение его лица, что оказалось так близко: губы растянулись в кривой улыбке, хитрый прищур тёмных очей, в которых пылали необузданная похоть и желание причинить боль. Этот взгляд не давал никаких надежд, напротив, показывал не самые добрые намерения по отношению к ней, юной и беспомощной. Прилипшие на потный лоб пряди смоляных коротких волос оказались зачёсанными рукой назад, а росинки пота потянулись вслед за рукой и лишь пригладили шевелюру. Все места, которых он касался своими грязными руками, — горели, разжигали ещё большую ненависть к падишаху, заставляли поморщиться и отвернуться от парня, который не терпел такой наглости и поворачивал заплаканное личико к себе вновь, вынуждая смотреть прямо в глаза. Мужчина знал, что причинит ей боль, но даже это не останавливало, а лишь подначивало к грязным действиям, которые сломают её окончательно и бесповоротно. Смочив кончики пальцев слюной, он смазал ею головку твёрдого, как камень, члена и так же размазал по самой чувствительной части своей плоти естественную смазку, что скопилась небольшой вязкой каплей. Ни о какой нежности не могло идти и речи, ведь Мехмед входил резко и до упора, наслаждаясь тем, насколько узкая эта девочка и тем, насколько она стала податливой. Он сломал её. Резкая острая боль в промежности заставила закричать, но эти колебания воздуха и порыв грудной клетки ничего не давали, ведь их перебивал и впитывал кусок некогда красивого платья, что скомкалось на тонкой талии, прилипая к взмокшему животу. Она чувствовала ужаснейшую боль, внизу всё горело и остро реагировало на резкие толчки Мехмеда, который так быстро и яростно вколачивался в обессиленное тело. Двигаясь вдоль её узких стенок, парень стонал от бурлящего в крови вожделения и чувства безнаказанности. Эта девчонка не смогла противостоять ему. И это заводит ещё больше.Отныне она — его игрушка, которая нравится ему больше всего.
От боли сводило ноги. Внизу живота разрасталась острая боль, которая от любого телодвижения в разы усиливалась, выбивая из грудной клетки рыдающей Лале очередные хрипы и новый поток обжигающих слёз. Движения мужских бёдер резкие, яростные, он чувствовал лишь то, как приятно обхватывали его член эти напряжённые мышцы внутри. А стоило почувствовать влагу крови — он вжимал её в перины сильнее, буквально вдалбливаясь в нагое женское тело. Его губы приближались к тонкой женской шее, на что Лале совсем не реагировала. Он сломал её. Он сломал всё, убил всё живое в ней. Оставил гнить. А пока она впечатывал её в постель, Лале ощущала отвращение от него и от самой себя. Она позволила этому случиться, и теперь она безвольно лежала на кровати, захлёбываясь слезами и пытаясь вытерпеть пронизывающую насквозь боль. На тонкой коже разливались багровые пятна, оставались следы от мужских острых зубов, которые так сильно впивались и усиливали горечь обиды, перемешавшись с свирепыми движениями внутри. Одна свободная рука перенеслась на горло, по которому расплывались пятна оставленных им гематом, сжимаясь тугим кольцом и не давая уловить ни единого сгустка воздуха, в котором витал страх, беспомощность, запах грязи и разврата. И просьба:«Помогите мне. Прошу»
Это эхо её собственного голоса не покидало её с самого начала. В голове засела эта фраза, и теперь она маячила надоедливой строчкой перед зарёванными очами. Словно молитва. Она повторяла её, словно молитву, которая ей не помогла. Лале не знала, что заставило парня остановиться и покинуть её лоно, но этот момент был подарком Аллаха. К сожалению, продлилось всё недолго, и девушку просто перевернули на живот в рвении достигнуть большего удовольствия от насильственных действий. Его ноги находились по обе стороны её бёдер, таз её он слегка возвысил, давая себе возможность войти в неё снова и одарить убийственной болью. Мехмеду казалось, что он преподаёт ей урок о поведении: как нельзя себя вести, и что может случиться. А для Лале это ничто иное, как смерть. Она медленно умирала под ним, пока парень тянул спутанную копну русых волос на себя, поднимая её спрятанное меж мягких одеял, личико. — Мне нравится твоя покорность, Лале. — Его тихая речь у самого её уха пронзала сотней стальных лезвий, ведь так и есть. Она покорна, не сопротивлялась, и даже не мычала. Девушка молча кусала окровавленную губу и впивалась ногтями в горячие ткани под ней. По каждой клеточкой юного тела пробегало чувство, будто она испачкана. Её сделали грязной, мерзкой, её запятнали и окунули в медленно убивающий океан унижения. Самый болезненный момент — кульминация, которую достиг парень, и вжимался в тело сильнее прежнего, оказавшись ещё глубже, чем был до этого. Лале вновь застонала от сильной муки, на которую было обречено её тело. Всё закончилось. Обессиленный Мехмед, упав рядом с Лале, укрыл её лёгкой простыней, не желая дальше пачкать султанскую постель девственной кровью девчушки, которая потупила обессиленный взгляд карих очей в одну точку. Всё тело ломило, она чувствовала, как каждый участок её кожи, с которым хоть как-то контактировал султан, горел, разрастался и поражал всё хрупкое тельце. Не пошевелиться. Сковавшая боль нависла над нею плотной вуалью и окутала в свои колючие полупрозрачные ткани. Свечи вмиг погасли, погружая комнату во мрак. И девушке хотелось в нём раствориться. Перестать существовать. — В следующий раз постарайся не сопротивляться, милая, — устало пробормотал Мехмед, прикрывая налившиеся свинцом веки и погружаясь в собственные сновидения, будучи удовлетворённым и насытившимся этим жалобным скулежом тряпичной куклы по имени Лале. Она не знала, сколько прошло времени, девушка не считала его с момента наступления злосчастного вечера и того самого переломного мига, который обрушил её мир. Он развалился, как карточный домик. Стебель сломан, и бутон преклонился перед сильным и безжалостным повелителем. Казалось, она вечность провела в таком положении, прежде чем боль притупилась и начала отступать, избавляя ноги и живот от режущих пут. Ничего не поражало её тело этим токсином сильнее, чем боль и обида, отчаяние и растерянность, безысходность и ненависть. Юная девица бесшумно встала с постели, вновь заскулив от боли, что ударила с новой силой. Но нужно идти. Нужно убегать подальше от этого места. Завернувшись в некогда белоснежную простыню, на которой уже виднелись пятна крови, она с тихими всхлипами и словами о ненависти к самой себе побрела к тяжёлой двери совсем маленькими шагами. Страшно и тяжело было даже дышать. Она смотрела на царапины от ногтей на двери с ненавистью, ведь Лале знала уже тогда, что парень не отпустит её. По внутренней части бедра стекала капелька крови, которая начиналась от промежности и заканчивала свой путь на ступне, что после очередного незначительного шага по мрачному коридору оставляла эту каплю на холодном полу. Она придерживалась за стены и точно знала, куда шла. Ей нужно отмыться от этого. Смыть эти грязные прикосновения, содрать кожу и прижечь её. Как же больно осознавать то, что ты совершенно один должен бороться с этим дерьмом, познать все его изощрённые сорта и перепробовать на себе разные вариации. Вот он, долгожданный и заветным хамам! Баня пустовала в столь поздний час, но вода в одной из ванн всё же осталась. В её ванне осталась та самая мальвовая вода, в которой её купали и готовили к хальвету. Она возненавидела всей душой запах этих чёртовых мальв, которые привезены из других стран. Но выхода не было: набрать воду она сама не сумела бы, ведь ватное тело неконтролируемо брело в сторону этого едкого аромата цветов, и от него разило бессилием и желанием поскорее уйти на тот свет. Ткань с шорохом упала к её ногам, вбирая влагу на полу и прилипая к холодной поверхности, становясь почти прозрачным. Видны только пятна разросшейся крови. То, насколько тяжело ей даётся погружение в охладевшую воду, не передать словами, это отражало лишь её тело, которое тут же съежилось от холода и очередного приступа боли. Душевный крик вырвался из её груди и довольно громким эхом отбился от не менее холодных стен; он проникал в черепную коробку, звонко отбивался от его стенок и делал Лале сумасшедшей. Она выхватила висящую рядом тряпку и принялась судорожно елозить ею по тем местам, к которым касался Мехмед: она с усилием тёрла руки, водила ею по посиневшей шее, добавляла кровоподтёков там, где их не было ранее. Хотелось вылезти из этой кожи, покинуть мерзкое и грязное тело, избавиться от него и никогда не возвращаться. Очередной крик, в котором слышалась мольба о помощи. Тряпка не казалось ей такой жёсткой, пока она не начала раздирать бёдра и абсолютно все участки пораженного болью тела. Она с ужасом вспоминала его слова и только сильнее вжимала тряпку в свою кожу, царапая её.«Меня возбуждает твоя беспомощность, невинность» «Тебя возбуждает моя сила…?» «Тебе никто не поможет!» «Мне нравится твоя покорность, Лале»
— Лале, девочка моя, что произошло? Ты не могла дождаться утреннего мытья? — Обеспокоенный голос наставницы раздался внезапно, но это не отвлекло Лале от усердного мучения в виде сдирания собственной кожи куском тряпки. Моментально пробуждённая злость и боль вылились в громкий вскрик и панику, которым мог поддаться только сломленный изнутри человек: — Я ненавижу тебя! Ты позволила ему! Оставь меня одну, как сделала это вечером! Брось меня гнить здесь, Шахи-хатун! — Женщина приоткрыла рот от удивления, поражённая сказанными словами Лале. Она и впрямь гниёт изнутри, зная, что не отмоется от этого. А если об этом кто-то узнает, то все будут считать её грязной. Коей она и являлась для самой себя. Она не спаслась, и никто не уберёг её. Воспалённое нутро и тело медленно погибали.Она совсем одна в этом мире. Друзья, где же вы…? Мама…? Папа…?