Разве мы можем знать, что наши благие намерения не принесут вреда, и что мы столкнёмся с их последствиями лицом к лицу?
— Лале, что произошло? Юная госпожа подняла свой стеклянный взор, что не имел осмысленного направления — он устремлялся в никуда, прожигал насквозь наставницу. Это зрелище было ужасным, казалось, что карие очи были мёртвыми и взгляд их был неосознанным, грудь вздымалась редко и едва заметно, будто воздух уже не был таким необходимым. Каждый вздох приносил Лале боль и осознание того, что она жива. Она не умерла ни тогда, ни сейчас, став грязной и мерзкой. Касания его убили в ней всё человеческое, боль они принесли такую, что её не утолит ни одно лекарство мира. Сердце обливалось кровью, а кинжал, прошедший по беззащитному нутру держал Мехмед, нашёптывая ей на ухо те грязные, болезненные речи. Она сломалась окончательно, её хрупкая натура не была спасена, маленькая светлая девочка погибла в муках и погрязла в грязи. И Шахи-хатун это понимала. Уже не притвориться, что не знаешь, не понимаешь о чём речь. Не сумеет она отказаться от того, что было сделано. Хатун приподнялась с той наполненной до краёв ванной, и вмиг её таз пронзили тысячи копий, изранили сотни кинжалов, а в голове раздался голос мучителя. В глазах потемнело, хрустальная пелена мелькнула в уставших и слабых очах, принимая на себя блики мерцающей свечи. Мелькнула она в глазах, что не хранили больше того задорного огонька, кой разжигал в окружающих искорки, не даровал яркое пламя. Ещё одна попытка подняться в этот раз более удачна, но острая боль в паху заставила взвыть и впиться ногтями в ладони до появления полукруглых следов, на которых вот-вот должны были проявиться отблески кровавой нити.Нет больше той Лале, того тюльпана, кой цвел жёлтым цветом и пах добром и счастьем.
Ноги стали ватными, перестав удерживать брюнетку. Лале лишь мельком взглянула на лицо обеспокоенной женщины, чувствуя, как по холодной щеке бежала одинокая слеза, протягивая за собой долгий след, ведущий вниз. Обессиленное тельце упало бы на мрамор, но руки Шахи-хатун успели подхватить Лале, чей рассудок затягивался плотной тёмной дымкой. Ей не выбраться. Ей никогда не спастись. Чуть ли не на весь дворец раздался громогласный голос женщины, стоявшей по щиколотки в алой мальвовой воде и держа в руках хрупкое тельце юной воспитанницы, которую не смогла уберечь от горя, и, более того, сама подтолкнула её к этому самому горю: — Лекаря сюда! Живо!***
С трудом раскрыв глаза, Лале пожалела о том, что сумела разлепить веки и дать яркому солнечному свету ослепить её на пару мгновений. Она находилась в своих покоях, в одиночестве. В сердце скреблось чувство собственного ничтожества, кое стремительно развивалось в ней, возвращая воспоминания о, кажется, вчерашнем вечере. Хотелось раствориться в пустоте, спрятаться и скрыться среди всепоглощающей тоски. Дворец —страшное место, и в который раз Лале это понимает, но на этот раз никогда не забудет. Девушка попыталась сесть, стараясь не причинить себе ещё большую боль, но даже плавные движения пробивали дрожь по телу, а ноги она заставляла подкашиваться. Одинокая, глупая, грязная. Мягкий луч света упал на маленькую ладонь, освещая кусочек гранатового кольца, и мысль, что возникла столь резко, вонзила своё острие в сердце кареглазой. Мысль, пробежавшая по остатками разума.А что бы сказал Влад?
Лицо Лале искривилось, и вся та боль, что накопилась в ней эти дни, наконец нашла свой пик, кой собирался выйти здесь и сейчас. Прошло более двух дней с того злосчастного вечера, с той наполненной болью и ненавистью ночи, с того самого момента, когда она возненавидела даже воздух во дворце, все его величественные стены и всех его обитателей. Но больше всего она возненавидела себя. Её преследуют кошмары, холодный пот уже который раз обдавал её тело во время тяжких ночных грёз, но не припомнится ей ни один раз, когда она была в сознании. Султан лишил её всего: любви, дружбы и поддержки. А самое главное — он лишил её чести, лишил того единственного, за что старалась держаться Лале. Стыд овладел ей, стыд за то, что она не сопротивлялась. Задворки сознания кричали, пытались доказать, что она невиновна, однако до боли родной голос, кой звучал отчётливо и громко произносил:«Лале, ты предала меня, ты позволила ему это сотворить с собой. Ты грязная. Ты — марионетка в его руках!»
Гнев и стыд скрывали её путами, кои чувствовала лишь она сама, пока перед ней стоял пленник из Валахии. Живой. Его сапфировое мерцание глаз в её комнате, а игривые солнечные лучи веселились в его смоляных волосах, перекатываясь на каждой пряди так задорно и весело, пугали и радовали одновременно. Девушке так хотелось коснуться его разгоряченной кожи, вновь почувствовать его объятья, но выражение лица Влада стало для неё препятствием. Каменное, равнодушное, пустое. То застывшее немое выражение, что Лале так страшилась увидеть на лице любимого. Он был холоден, расчётлив и зол. Это пугало, до чёртиков пугало. В попытке хоть что-то сказать она была перебита грозным голосом: — Я разочарован в тебе. Ты предала меня, Лале. Ради чего? Ради власти? Или ты никогда и не испытывала чувств ко мне, просто играя со мной, как со зверьком? — Взгляд его холодных очей изучал напуганную девушку, а её карие глаза блуждали по лицу мужчины в поисках хоть какой-то подсказки, хоть какого-то намёка на то, что он говорит неправду и приголубит её прямо сейчас. Оторопев, удалось произнести лишь тихую несвязную речь, хриплую и испуганную: — Мой Влад бы так не сказал… Ты — не он… Ты — не он… — Да, любимая, это не я. — На бледном лице дрогнула ухмылка, что заставила Лале почувствовать некое волнение, будто она не желала расставаться с этим призраком, которого она так когда-то любила. И любит до сих пор. Он был её опорой в самые тяжелые времена, а теперь она в лапах изверга-падишаха и прекрасно понимает, что бежать некуда. Совсем некуда. Воздух стал густым, как та сладкая обедняя патока. Казалось, ей не удавалось выхватить новую порцию спасительного кислорода, что насытил бы мозг и лёгкие, восстановил бы здравые мысли. Но к сожалению, ясный ум не возвращался с того дня, который стал переломным в её жизни. Стоящий перед ней мужчина бледнел и растворялся в воздухе, его лицо менялось, и искажали его пугающие гримасы. Страх, ужас и адреналин, кой гудел в висках, не дали никаких результатов, кроме сжимающегося от боли сердца. Необходимый кислород так и не поступал, и все что она могла делать, это смотреть на исчезающее видение. На секунду Лале показалось, что она уже не здесь, не в покоях. Казалось, что всё закончилось, её душа теперь свободна и не скованна тяжкими муками. Но в ту же секунду к девушке вернулась возможность дышать. Закашлявшись, она оглядела покои в попытке найти хоть малейший намёк на произошедшее. Но дворец, казалось, словно умелый преступник покрыл эту тайну, пряча её от посторонних глаз. В том числе и от медовых, некогда солнечных, очей. Очей, в коих читался вопиющий ужас, в глазах, в которых застыли тонкие плёнки хрусталя. Холод тихо и незаметно пробрался под кожу, вызывая толпу мурашек и нездоровые мысли, что тревожат юную девушку. Очередная попытка встать на этот раз удачная, но вновь она приносит отвратительную боль и невидимые тяготы, на которые она обречена и которые должна вынести. Неторопливо она шла к двери, едва контролируя слабые ноги и сдерживая громкий вскрик, что желал вырваться из наполненной до краёв от отчаяния и той неутолимой боли души. Дверь скрипнула и медленно отворилась. Держась за каменные стены, Лале не спеша перемещалась по старому дворцу, что хранил в себе сотни тайн в надежде поскорее добраться до школы. Есть там человек, который должен был разделить с ней это горе, поддержать её и помочь, а может, и сам бы высказался. Попытки ускорить шаг не приносили пользы, а лишь усугубляли и без того ужасное положение и состояние Лале. Медленно, но верно она двигалась к своей цели, пока её не остановил знакомый женский голос, заставивший обернуться: — Слава Аллаху, Лале-хатун, ты здесь. Тебя и не узнать. — Спокойный тон девушки доносился мягко, впервые без каких-либо укоризненных ноток или насмешливых искорок. Русоволосая неловко обернулась на тревожащий звук, вставая перед рыжей бестией и изо всех сил стараясь не показывать боль и нежелание общаться. Волосы девушки собраны в толстую косу и покоятся на правом плече, прикрытым тонким шёлком красного платья, подол которого покоится на холодном полу. Оно изящно обрамляло её фигуру, подчёркивало широкие женские бёдра и скользило по плавным изгибам, делая её образ более чётким для усталых глаз Лале. — Здравствуй, Нурай. Рыжеволосая девушка улыбалась искренне и счастливо, будто рада видеть Лале, которую медленно выводила из себя эта наигранность и излучение света, исходящий от Нурай. Она светилась в отличие от Лале. Когда-то давно она делилась со всеми частицами света своей души, а теперь она требует их вернуть, наделить её смыслом жизни. — Я слыхала, что ты была у Повелителя, стала его фавориткой. Похвально. Завидует тебе весь гарем, встала ты на верный путь. Как поживаешь? — Девушка вновь расплылась в тёплой улыбке, а под рёбрами у Лале образовался мерзкий комок ненависти ко всему, что хотя бы косвенно упоминало султана. Завидуют ей. Чему завидовать? Искалеченной душе и грязи, которой он её испачкал? Завидовать сломленной душе, которую теперь не излечить? Знали бы все эти глупцы, что он сотворил с ней, сотворил с её жизнью, то не завидовал бы никто, не перемывал кости. — Я в порядке, спасибо. А сейчас извини, я тороплюсь. Мне нужно идти. — Быстро откланявшись, девушка постаралась ускорить шаг, превозмогая боль, дабы поскорее скрыться с этого злополучного места. Она шаркала босыми ногами по холодному полу, придерживая всё тот же светло-розовый развивающийся шёлк, что ласкал и успокаивал её тело нежными касаниями. Почему к ней явился Влад сегодня? Зачем же напугал? Хотел сказать что-то? Светлые утренние коридоры, пугающе-большие гобелены и совсем узкие окна — сейчас все это давило на неё, хотелось выпорхнуть из этой роскошной клетки, оказаться рядом со своими любимыми и… Это невозможно, нужно гнать прочь эти мысли, Лале это понимала. Влад сказал ей тогда, что она должна отпустить. Должна, но не может, никогда не сможет. Слишком тяжело, слишком больно. Слишком рано. Хочется сдаться, просто перестать бороться. Но Влад говорил, что она сильная. И Лале верила. Аслан говорил, что смелая. И Лале тоже в это верила. Пока они были рядом, она верила в то, что сможет справиться с любыми невзгодами. А сейчас она мертва, а ходят ли мёртвые по коридорам замка? Плачут ли по ночам? Перед глазами мелькнули златые косы, что так часто видела Лале перед собой в последнее время, а стоило их обладательнице обвернуться и откинуть копну пшеничных волос назад, как в миловидном личике девушка узнает Акиле. — Госпожа, Вам не стоит подниматься с кровати, — обеспокоенно затараторила та, стараясь придержать юную хатун, но та лишь отмахнулась, почувствовав горячее прикосновение её руки, будто та являлась источником огня. — Куда вы направляетесь? Мне стоит Вас сопровождать. — Я могу дойти сама! — испуганно вскрикнула Лале утихающим голосом, стараясь прокашляться и казаться более угрожающей, но сейчас она выглядела как маленький беззащитный зверёк, которого бросили одного на улице погибать. Его изуродовали, искалечили и выбросили гнить на улице. И такой она себя чувствует с того самого дня, как её сердце учуяло неладное и она прибежала на казнь, не успев остановить трагедию, не воспрепятствовав ей. — Госпожа, я готова идти с Вами против падишаха. — Голос Акиле перешёл на шёпот, а голубые глаза старались установить контакт с глазами хатун, что шарахалась от каждого её телодвижения, старалась не допускать каких-либо касаний и просто дрожала от предательского недоверия. — И Ренки готова. Аллах накажет его, коль вины не искупит. — Заткнись. За такие речи головы долго не сносишь, если услышит кто. Направляйтесь в мои покои, — прохрипела юная госпожа, глядя на славянку, что ещё раз склонилась перед Лале и стремительно зашагала прочь, придерживая подол светло-голубого платья и откидывая назад волосы, что каскадом спадали по плечам и струились по груди. Лале знала, что путь должен быть недолгим, но учитывая то, какую боль ей причинял каждый шаг, каждый вдох и каждая вибрация внутри её тела, шаг приходилось замедлять до тех пор, пока резкие импульсы не начали утихать и не переставали сметать всё на своём пути. Сколько раз бы она пожалела бы о том, что она не надела обувь, если бы ей не было плевать? Суета вокруг раздражала и пугала, заставляла сердце в панике стучать так быстро, что тошнота вмиг подкатывала к горлу, а эти завистливые и насмешливые взгляды будто выворачивали её наизнанку. Она видела в глазах каждого осуждение, они будто кричали о том, что она вся в грязи, что каждое его прикосновение так ярко виднелось на смуглой коже и что оно её очерняло. Кажется, она даже слышала их голоса, слышала от них то, что она спровоцировала Падишаха на такого рода действия. И Лале не знала, что было болезненнее: то, что от неё отвернулся каждый, что она не жертва в руках изверга, а бесстыжая девица-клеветница или то, что она не умерла тогда. Она помнит, как молила Аллаха о скоропостижной смерти, о том, чтобы она уснула и никогда больше не раскрыла очей, но увы, молитвы были не услышаны, а перебиты шёпотом Мехмеда, что запечатлевался ожогами там, где приземлялось его сбитое дыхание. Школа. Спасительная, казалось бы, школа. Она давно не навещала его, но точно знала, что он там сидит и перебирает очередные свитки, которыми должна была заниматься она сама. Расправив плечи и поправив спутавшиеся волосы, девушка горделиво вошла в то помещение, которое всегда было её укрытием. Здесь она познакомилась с Асланом, когда того обучали турецкой грамоте, познакомилась с Владом, что молчал практически всё время, пока сам не начал чувствовать что-то несвойственное ему, что-то светлое и прекрасное. Раду сидел на мягкой подушке на полу неподвижно, тщательно вырисовывал невиданные символы на куске пергамента сломанным пером, но стоило Лале переступить порог и нарушить прежнюю тишину, как юноша оторвался от этого занятия, судорожно пряча листик. — Здравствуй, Раду. Я пришла просить у тебя прощения. Я… — Здравствуйте, Лале-хатун. — Мальчик склонил голову в знак почтения, но так и не поднял, опустив пустой взгляд в пол, сдерживая поток щиплющих слёз, что норовили скатиться по мальчишескому лицу и отразить всю ту слабость и боль, что копилась так долго. Лале считала Раду единственным перед кем она виновата, и никогда она не искупит перед ним этой вины, ведь мальчик остался совсем сиротой, в то время как девушка его даже не навещала, погрязнув в своих проблемах и переживаниях. — Умоляю, прости меня, я знаю, что никогда не смогу загладить свою вину перед тобой… Но ты единственный, кто у меня остался… Я не успела тогда, в то злостное утро. Я прибежала слишком поздно, Раду… Я… Я оставила тебя совсем сиротой… Прости меня, прошу! На всё готова, только не держи зла на меня! — Девушка в истерике пала на колени, заходясь жгучими слезами и стараясь вдохнуть хоть немного того воздуха, что перебил бы эту нескончаемую душащую пелену, но увы, дрожь в теле и искренние эмоции брали верх. Юноша был совсем рядом, прямо напротив неё: он глядел на Лале как на предательницу, старался найти ответы в потухшем взоре, но понимал он, что не её это вина. Мехмед приказал сделать это, не она. Юный Дракула и сам не знал, что делало хатун предателем в его глазах, но точно знал, что она не хотела этого, что она также горюет с наступлением ночи, как только последний солнечный лучик окажется поглощённым величественным мраком. — Влад так любил Вас, а теперь Вы ходите в покои к Султану, будто ничего и не случилось. Неужто Ваши чувства к нему были чем-то фальшивым…? — Крупная немая слеза всё же покатилась по юношеским щекам, что пробило сердце Лале кинжалом, провернуло его и оставило опустошённым истекать кровью. Девушка принялась вытирать слёзы Раду большими пальчиками, чувствуя тепло его кожи и жар хрустальных крапинок, сдерживаясь, чтобы не взвыть от боли в области таза и внутри самой души, в самой её сердцевине, которую окутала тьма. — Нет, милый Раду, нет… Я любила Влада больше жизни… Мехмед сотворил со мной нечто ужасное… Каждая клеточка моего тела пропитана ненавистью к нему, к его действиям и его существованию… Прошу, не сердись на меня… — Голос тихий, и юноша едва успевал вслушаться в девичью речь, чтобы не упустить ни единого словечка, не прослушать её напрасно. Лале аккуратно взяла холодные руки мальчишки в свои, невесомо касаясь губами его костяшек и ощущая некое родство, будто он часть её семьи. — Я вижу кольцо нашей матери на Вашем пальце. Вам дал его Влад, верно? — Он сказал снять его, когда чувства мои остынут… Я не снимаю его с того самого момента, как увидела моих мальчиков на эшафоте. Я никогда себе этого не прощу. Не прощу их смерти. — Лале вмиг почувствовала тёплые объятия и ощутила то секундное счастье, кое не посещало её так давно, не озаряло душу мерцающим светом и не пробиралось в самые мрачные закоулки одурманенного разума. В ответ на немое объятье Лале лишь дала волю рыданиям, обнимая в ответ брата погибшего возлюбленного, зная, что он всегда рядом и оберегает её вместе с Асланом. Почему то ей казалось, что они держали зло на неё, являлись призрачными тенями у кровати из ненависти, но они оставались лишь тенями и рассеивались с первыми лучами солнышка. — Я догадываюсь, что он с Вами сделал, и не буду расспрашивать о случившемся, но просто хочу сказать, что он получит по заслугам, Аллах накажет сего глупца и пошлёт ему вечные муки. — Ты не представляешь, насколько я жалею о том, что не умерла, что меня не убили вместе с ними. — Лале даже не пыталась остановить поток жгучих ручейков, думая, что только так она сумеет облегчить свои страдания, показывая ошмётки истерзанной души и прося о помощи. Ей не хотелось просить о помощи юного парня, но она знала, что без поддержки и тихих слов о том, что всё же нужна хоть кому то в этом мире, она долго не протянет. Суицидальные мысли ходили по пятам, преследуя и охлаждая кожу, вселяя в тело страх перед неизвестным, но таким желанным. И боялась она больше не того, что эти мысли вросли корнем, а того что она не собиралась с ними что-либо делать. Оставить всё так как есть, дать себе плыть по течению и также отпустить весь груз, что пал на хрупкие плечи. Лале протянула руки к всё таким же ярким отметинам на шее, но едва коснувшись их, в голове всплыло воспоминание о той ужасной ночи. Она помнила каждое касание, помнила то, как яростно он вколачивался в её тело, вдавливая несчастную в кровать и нашёптывая слова о том, как ей это нравится. — Лале-хатун, что с Вами? — Я ненавижу его… Помоги мне, пожалуйста… — Юная госпожа сумела запомнить только эту просьбу и то, с какой паникой в светлых очах ринулся к ней Раду, когда та упала на холодный пол, прохрипев мольбу, которую никто не хотел слышать. Никто не поможет ей. Она навсегда останется рабыней в руках Мехмеда, и все это знают.Как и сама Лале.