И о том, что это делала именно она.
Девушка бегло пыталась оценить сложившуюся ситуацию и пыталась найти решение, но все усердные попытки были тщетными, напрасными. А тем временем ноги упрямо плелись к покоям повелителя, казалось, так охотно, но нутро сопротивлялось этому ложному чувству. Возможно, сейчас её казнят и она умрёт, покинет этот мир и наконец-то сможет сыскать покой, но это не казалось чем-то ужасным. Эта мысль не оставляла липкий след губительного страха, наоборот, девушка желала поскорее прекратить всё, весь тот ужас, кой она пережила и кой ей предстоит пережить. Блуждая светлыми коридорами, по памяти она прокладывала себе путь к этой злосчастной комнате, которая заняла почтительное место в её кошмарах. Стражники у двери склонились, опустив головы и готовясь отворить дверь в сие логово кровожадного монстра в обличии молодого парня. Категорически не хотелось заходить в проклятые покои, но нечто глубоко внутри, некая её часть повелевала пойти и получить своё наказание. Смерть.Так она думала. Так она хотела.
Девушка сделала шаг в ту комнату, вмиг тело пробила мелкая и нездоровая дрожь, а голова наполнилась воспоминаниями о том омерзительном вечере. Его слова и поцелуи, от которых воротило, отпечатки губ на коже, которые воспалённо ныли и испепеляли молодое тело. К горлу тут же подкатил ком, а воздуха стало катастрофически мало, молниеносно медовые глаза заметались по комнате, пока не наткнулись на хозяина этой страны. Мехмед сидел за столом совсем неподвижно, выводя пером буквы на куске пергамента, и даже размытым взглядом было видно, что подпись была выведена идеально, будто он несколько раз переделывал её, пока не достиг желаемого результата.Результата, достойного лучшего, как он наивно смел полагать.
Да, Мехмед считал себя лучшим, никто не смеет этому противоречить, однако это мнение в корне не совпадало с мнением девушки, коя была готова умереть от рук падишаха, здесь и сейчас. Словно две противоположности, свет и тень, день и ночь, их взгляды встретились. Однако сейчас этот взгляд таил в себе совсем не то, что раньше, как в те далёкие дни, когда Мехмед встречал Лале в саду, когда она смотрела на него с добром, с желанием подружиться, узнать лучше. Сейчас в взгляде карих глаз читалась отстранённость, холод, гнев и страдание. Бесконечное страдание, кое было не унять одними лишь извинениями и мольбами. Страдание с примесью боли и вкусом крови, что можно было бы смаковать и медленно растягивать на языке, пробуя и наслаждаясь, будь она не так категорично настроена против Султана. Лале чувствовала свою беспомощность и в то же время безграничную силу, которая возрастала воедино с ненавистью, казалось, в один момент этой силы хватит, чтобы одолеть восставшее зло, но этого будет недостаточно. Она не окрепла даже для подобных мыслей, но чем больше ей хотелось думать об этом, тем сильнее она жаждала этого. Ждала его смерти, ждала мести. Она не до конца сломалась. Не позволит этого больше.Не до конца.
— Лале, до меня дошли слухи, не самого приятного содержания. Поразительно то, что в них непосредственно фигурируешь ты. — поднявшись с места, Мехмед заговорил медленно и сурово, постепенно повышая интонацию, но не скрываясь на крик, он хотел внушить страх, показать кто главный. И у него это отлично получалось. Он словно оттачивал это мастерство, которое непременно приносило ему удовольствие. Все эти беглые испуганные взгляды, которые он вызывает одним лишь своим словом и появлением — истинное наслаждения, соблазн, перед которым так трудно устоять. Чем дольше Падишах сохранял спокойствие, тем больше Лале пожирал страх. Страх перед дальнейшим. Вся непредсказуемость и безумство поступков Мехмеда отразилась ещё неделю назад, когда на шикарном ложе, устеленном дорогими тканями, он обесчестил её, осквернил. Когда приказал казнить её мальчиков, разглядывая их лица перед роковым последним движением, наслаждаясь собственной безнаказанностью. Всё это выдавало в нём заигравшегося мальчишку, совсем обезумевшего. Резко он подорвался со своего места, хлопнув ладонями по столу с такой силой, что чернильница пошатнулась, едва не оставив кляксу на пожелтевшей бумаге. — Ты — мать будущих шехзаде! Смеешь марать руки в крови, смеешь позорить династию! Просто отрезала язык, хладнокровно и бесчувственно. Достойный ли это поступок для жены Султана?! — голос становился громче, а заполонившее комнату напряжение добивало, угнетало напуганную Лале, что стояла с ровно выпрямленной спиной и поднятой головой, так непоколебимо глядя прямо в потемневшие от злобы очи.И это говорит он, тот кто убил её любимых, тот кто забрал её честь, тот кто постоянно убивает её, сажает в золотую клетку, не давая шанса на спасительный вдох.
— Падишах, ваши слова подкреплены фактами? В гареме всегда ходят слухи, а такие лишь убивают меня, делают уязвимой. И вы верите. Я слышала, что девушки считают, что я ужасно расправилась с Карой-хатун. Но могла ли я? Виновата ли я в том, что она оступилась, ведь неотрывно глядела на меня и без конца болтала о Вашем Величии? — Лале старалась держаться холодно, будто говорит правду, будто не под её рукавом таился кинжал и не на её глазах случилось преступление, перевернувшее весь дворец с ног на голову. Султан лишь усмехнулся, обнажив ровный ряд зубов и поднявшись с места, разглядывая девушку, точно добычу. — Милая, я не такой дурак, каким кажусь. Возможно мои доводы и не подкреплены фактами, но мы оба понимаем кто виновник, верно? В любом случае, я не казню тебя, ведь действительно не имею доказательств. — его пауза повлияла должным образом: в этот момент по спине пробежал табун поганых мурашек, а тело нервно дернулось выдавая всё накопившееся волнение. Руки едва заметно дрогнули, но девушка лишь сделала вид, будто появилась необходимость поправить тёмно-фиолетовое платье, обшитое драгоценными камнями, которое прекрасно подчёркивало все изгибы, на кои бесстыже заглядывался Мехмед. — Если хотя бы раз до меня дойдут подобные слухи, я причиню тебе неистовую боль. Я сломаю каждый твой изящный палец, вырву твои глаза и оставлю живой. Я буду слушать твои мольбы и лишь усмехаться в ответ. Я буду видеть твои страдания и наслаждаться ими. Можешь идти, дорогая, вечером я посещу твои покои. — после этих слов султан опустился на место, а его лицо вернуло привычный вид, спокойный и буквально каменный. Не дожидаясь чуда, девушка выпорхнула из комнаты, молясь Аллаху, чтобы дойти до покоев живой. Да, она жива, но слова Мехмеда произвели на неё неизгладимый эффект: теперь до него никогда не дойдут слухи, она об этом позаботится.***
С момента последней встречи с этим тираном прошло лишь полторы недели, гарем поутих и обсуждал что-то новое, позабыв о случившемся. Он больше не кипел догадками и оскорблениями в сторону Лале-хатун, не интересовался её жизнью ровно с того же момента. Уважение возросло в разы, вероятно, от страха. Чего и добивалась сидящая в покоях Лале, погружённая в собственные думы, что не давали ей покоя. Ужасно хочется сладкого, да и в принципе животный голод давал о себе знать. Вероятно, организм напоминал ей о том, что нехорошо на нём сказались дни упёртой голодовки. Беспокоила и мысль о Шахи-хатун, без которой было совсем тошно и тоскливо. Она стала ей матерью, всегда была рядом и никогда не оставляла наедине с такими бедами, а теперь она так далеко, что сердце билось в панике, в поисках мамы. — Акиле, Ренки, — отозвалась Лале, вынырнув из собственных мыслей. Девушки оторвались от занимательного вышивания и обсуждения всех дел по гарему, которые им с невероятным успехом удавалось выполнять, — принесите сладкого. И лимонного щербета хочется. Прикажите Тюн-аге наготовить всяких угощений, да побольше. Две девушки тут же переглянулись, а затем Акиле лишь выдала своё волнение одной фразой, от которой Лале лишь хихикнула, поднявшись и поправив собранные в косу волосы. Она искренне не понимала удивления калфы, что одной, что другой, поэтому фраза показалась чем-то обыденным и привычным: — Госпожа, а вы точно съедите всё это, если мы столько... Оборвав девушку на полуслове, девушка жестом правой руки приказала идти и добавила вслед: — Поскорее, очень хочется сладкого.***
Спустя некоторое время в комнату ввалились девушки с огромными подносами разных вкусностей: халва, лукум, щербет и холодные сладкие напитки, кои казались такими желанными в данный момент. Девушка тут же принялась поедать желанное лакомство, наслаждаясь приятным запахом и вкусом цитруса, что щекотал всевозможные тонкие рецепторы, а всё остальное просто исчезало, меркло на фоне вкусной пищи. Ренки и Акиле сели рядом, и тут же подвижная девчушка наконец задала давно терзающий её вопрос: — Госпожа, а если Вы шехзаде под сердцем носите? От такой наглости Лале поперхнулась десертом, взгляд полный непонимания потупился на черноволосую, а затем в поисках поддержки перебрался на славянку, лицо которой отражало такое же волнение. Акиле лишь пожала плечами, всем видом показывая то, что Ренки и впрямь могла сболтнуть лишнего, но этот вопрос действительно волновал их, да и Госпожу спросить стоило, не чувствовала ли она чего-то подобного. Тем временем Лале опустошала уже третью вазочку и ей всё было мало, хотелось есть всё больше и больше, не взирая на приторный вкус во рту, от которого, казалось, слипались и скрипели зубы. — На Руси все говорили, что у меня редкий дар, мол, с духами могу видеться. Да и сама я лекарем была, что-то подсказывает, что вы в положении. Приходил ко мне друг Ваш, Аслан, просил передать, что грядут большие перемены. Голову Лале заполнили разные мысли, начиная от догадок о силах Акиле, заканчивая возросшими переживаниями. Мысли были тяжёлыми, совсем печальными, но помалу возрастал какой-то давно забытый азарт, умерший интерес. Былой азарт к жизни, когда трудности кажутся вызовом, а не тяжким грузом, готовым сломать тебя пополам. Возможно в этом ей помогали две юные калфы, кои будучи лучиками света в жизни девушки, сумели окрасить её. Теперь Лале вновь дорожит чем-то, и боится это потерять. Но чувство привязанности совсем не радовало, а наоборот, пугало до чёртиков. — Не говори глупостей, Акиле. Не беременна я, не чувствую я новую жизнь. И прекрати обращаться ко мне на «Вы», не делю я так людей. — Зато я чувствую. Что-то светлое в тебе зародилось. Да и как же не делишь, если от рук твоих рабыня умерла? — поперёк горла стал кусочек лукума, стоило Лале услышать подобную речь, слетевшую с уст молодой девушки, которая позволила себе такую наглость. Тут же захотелось снести со стола вазочки с едой одним взмахом руки, но все они оказались пустыми, будто ничего в них и не было. Их звон разлетелся по комнате так же быстро, как они грохнулись на пол, раскатившись в разные стороны и оставив после себя лишь гул. — Прекрати чушь нести! Ишь чего удумала! Обвинять в том, что я не делала! — Да не спрячь я твой окровавленный кинжал, так бы и сразу тебя обвинили. Доверься мне, разве я врала тебе когда-то? — Акиле перешла на шёпот, не решаясь произнести череду яростных слов громче, нежели необходимо. Пыл её было не унять, но величие стоящей перед ней Госпожи подавляло это желание поставить на место. Всё же, стоило вовремя замолчать. Она ей не ровня, можно и головы лишиться. Лале лишь тяжко дышала, разгневанно сжимая кулаки. Нужно довериться, Акиле права. Да и раз она говорит, что что-то чувствует, то стоит успокоить себя и доказать подругам, что слова их оказались неправдой, лишь глупым подозрением. Она знала, что не могла быть беременной, она бы сразу ощутила себя по другому. Так говорила Шахи-хатун, описывая все прелести материнства своей воспитаннице, которые ей самой познать не удалось. Столько сладостей она никогда не ела, казалось, будто она их видела впервые и опустошала всё стоящее здесь, неприкрыто жадничая и доедая всё до последней крошки. Живот болел, голова кружилась, а Акиле и Ренки продолжали что-то увлечённо вышивать, тут же переключившись на что-то иное, что волновало их не так сильно. Часто задышав, Лале тяжело сглотнула вязкую слюну, присев на мягкие подушки и потянувшись за пустой глубокой в чашей, в которой понадеялась найти что-то, что сможет помочь. Снова сглатывает, чувствуя, как сводит скулы. Вмиг её посетило осознание того, что вот-вот всё съеденное выйдет наружу, ведь она и впрямь переела сладостей, которые пагубно влияют в таких случаях. К горлу подкатил ком, и вот её уже выворачивает наизнанку прямо в бронзовую посуду, которая так вовремя оказалась в женских руках. Спазмы живота лишь усиливали это эффект, противный вкус рвоты безумно раздражал, делал ещё хуже, заставлял скрутиться и опустошать свой желудок, кашляя и давясь вязкой рвотой. В комнате повис запах кислого, от которого воротить начало и испуганных девушек, что тут же заметались так быстро и решительно, не зная, чем помочь Лале-хатун. — Лекаря! Позовите лекаря! — прокричала Ренки, выбегая в коридор и распахивая двери настежь, что тут же закрылись за ней, стоило ей побежать по затихшим коридорам. Заметалась и Акиле, морща нос и подавая первую попавшуюся посудину, на которую Лале смотрела уже с отвращением. Нельзя есть столько сладкого. Отвратительно.***
Лекарь суетилась и проводила осмотр уже долгое время, не решаясь огласить свой выговор. Лале была бледной, словно стена, совсем уж на ней лица не было. Безумно хотелось пить, ведь обезвоживание настигло организм сразу же, стоило рвотному позыву успокоиться, а желудку опустошиться. Немолодых лет женщина наконец-то отошла, окунула руки в холодную воду и вытерла их о светлое полотенце, складывая всё то, что принесла с собой ранее. Она протянула ей и спасительный стакан тёплой воды, которую мигом по её просьбе принесли две калфы, что извели себя переживаниями о состоянии Лале. Вероятно, она права. Даже Акиле засомневалась в своих словах, сказанных ранее. Лале пережила слишком много, одержала столько травм, что это и могло послужить догадкам о возможной беременности. Что-то светлое в ней — забытый свет её души, который расцветал с появлением их двоих. Радость. Голос врача прозвучал, как раскат грома в совсем светлую погоду, испугав бледнолицую девушку, лежащую на собственной постели: — Поздравляю Вас, Лале-хатун. Вы в положении!