«Неужели это конец?»
Мехмед был в ярости. Его сполна поглотило это чувство, что обжигало разум, убивало последние остатки человечности в нём. Мужчина не жалел силы, душил бедную девушку, сковывая её шею в тиски из собственных пальцев, наслаждаясь тем, как её хрипы превращаются в мелодию для его ушей, а краснеющее личико стало усладой для очей. Гнев захлестнул с головой, и, не соображая, он лишь сильнее впился в тонкую шею мозолистыми пальцами, не давая девушке и шанса на спасительный глоток воздуха. Мерзкая дрянь, да что она о себе возомнила?! Он — Султан! Властелин мира, все великие вельможи склонили свои головы перед ним. А эта Лале смеет врываться в его покои и устанавливать свои правила! Решает, кому кем следует быть! Сейчас её жизнь в его руках. Одно намеренно грубое движение или намертво вцепившиеся руки, что сожмут её горло сильнее прежнего — она покойник. Тряпичная кукла, что безжизненно свалится на холодный пол, упав к его ногам. — Мехмед, пожалуйста, хватит! Ты ведь её убьёшь, — громкий голос Эдже раздался, точно отрезвляющая пощёчина, что вмиг привела в чувства озверевшего Султана. До конца ему самому не верилось в то, что произошло сейчас. Отпустив Лале и внимательно разглядывая то, как жалко она лежит у его ног и пытается отдышаться, прокашляться и впустить в свои лёгкие столько кислорода, сколько не поступало всё это время, на мужском лице разрослась насмешливая улыбка в каждом изгибе которой плескалось удовлетворение от увиденного. В бездонных чёрных радужках промелькнул запал, искра, которая взрывным импульсом прошла по его телу, одаривая наслаждением. Теперь она на своём месте. Всё выглядело так дико, так пугающе. Русоволосая лишь смотрела, как Падишах сжимает кулаки до белого окраса на выступающих костяшках, изредка оглядываясь и крепче сжимая зубы. Чувствуя себя победительницей, внутри грудой клетки проросло зерно неодолимой гордости за себя саму, а припрятанное высокомерие клубами дыма пробивалось наружу, отдаваясь мелодичными словами в голове:«Я здесь Госпожа».
Благодаря ей Он отпустил Лале, именно она помиловала её, подав тонкий охрипший голос, что сумел проникнуть вглубь одурманенного ума и утихомирить сокрушительную волну алого безумия. Она провела всего одну ночь с ним, но абсолютно уверена, что сердце его теперь принадлежит только ей, а не той жалкой Лале, что держится за горло и кашляет, не отрывая от Повелителя заслезившегося взгляда медовых глаз. Помиловав девушку, что в глазах её была не выше статусом, чем любая хатун в этом дворце, она всеми рецепторами ощутила вкус власти: сладкий, точно мёд, с хитрой лимонной кислинкой и жгучей ноткой вина, которые клеймом отпечатались на каждой клеточке тела. Эдже хотелось большего. Намного. В голове вспыхнули отрывки от сегодняшней ночи любви, а на щеках — пунцовый румянец, приятно покалывающий личико. Он точно принадлежит ей. Сказанные им слова об этом только и говорили. В животе тут же заметались бабочки, от которых спирало дыхание, а осознание того, что он позволил ей остаться у него в покоях, дабы насладиться сновидением в постели самого Падишах — разбивало её на тысячи светящихся осколком, что могли бы осветить каждый уголок сего мира. Спасительный кислород обжег лёгкие, позволяя Лале наконец-то осесть на пол и хоть как-то прийти в себя. Впервые в голове мелькнула мысль о том, что она действительно позволила себе слишком много, лишние свидетели и последствия её визита в покои Султана без приглашения, которые отражались на её шее — доказательства того, что ей неподвластны её собственные обиды, эмоции. Девушка лишь вновь уяснила, каким моральным уродом оказался Мехмед, как низко он пал, не отделавшись от своего прошлого проступка. Этого и стоило ожидать, но то, как неукротимая ярость полосовала её тело — не передать словами. Она совсем не понимала, что творит. Самое тошнотворное и мерзкое, что могло появиться в перед её глазами — слова, которые она сама прокручивала прямо сейчас:«Нам неподвластна ярость, гнев и все существующие эмоции. И в этом мы с ним похожи».
Мехмед даже не помог ей подняться. Надеясь только на ватные ноги, которые едва держали её, девушка будто выросла из земли, с которой её сравнял высокомерный Правитель. Гордо расправив хрупкие плечики, Госпожа осмелилась поднять взгляд на Мехмеда, чьи черты лица казались такими грубыми, а напрягающиеся мышцы на его скулах перекатывались от силы сжатия зубов. Её карие радужки всего на мгновение остановились на фигуре сидящей на кровати Эдже, посылая сквозь густой воздух импульсы презрения, разряды зачатков ожесточённой вражды, которая прекратится лишь тогда, когда кто-то из них уйдёт под толщу земли. Глупая Эдже. Мелкая пташка возомнила себя Госпожой и думает, что управляет государем. Мнит, будто он в её власти и не смеет ослушаться её просьб и приказов после одной лишь ночи. Однако проиграть бой не значит проиграть войну, а юная Султанша твёрдо намерена сжечь знамя врага с позором. И ежели эта девушка примкнула к нему, встала рядом и хочет всё усложнить, то Лале не сдастся. Она каждого заставит вновь ощутить всю ту неутолимую боль, что вынесла она. Она заставит каждого нести это тяжкое бремя, гнетущее осознание собственной беспомощности и одиночества, смешанное с душераздирающими переживаниями, которые убивали её с каждым днём. И будет плевать на то, какой ценой ей это всё обойдётся. — Благодарю Вас за плодовитый разговор, мой Повелитель. Не смею Вас тревожить больше, надеюсь, следующий наш разговор принесёт больше полезной информации, нежели этот. Не забывая о дворцовых традициях, кои неоднократно ею нарушались, Госпожа откланялась, сохраняя лицо и играющее на нём спокойствие, которое маской покрыло её после полного отрезвления рассудка. Не теряя плавности и исключительно женской грациозности движений, девушка покинула злополучные покои, ставшие для нее обителью жестокости и зла, со стоном выдыхая среди пурпурно-розовых рассветных стен. Вновь ощущая, как они давят на неё, как сжимаются каменные коридоры дворца, Лале отошла поодаль, взглянув на стражников, что непоколебимо продолжали стоять не смотря на всё то, что происходило в покоях. Госпожа чувствовала подступающую истерику, каждой фиброй души ощущала, как изнутри распирает желание реветь в подушку до тех пор, пока не осушит печаль её очи, пока не закончатся все те жемчужины, что растворяются на дорогих тканях. Прекрасно понимала, что нужно дать волю эмоциям после долгого их заточения перед тем, как вновь вступить в борьбу, гордо поднимая голову и излучая сильнейшую уверенность, что оберегала её, подобно стене. Нужно быть сильнее, не показывать ран, на которые можно насыпать соли или того хуже: добить, вонзив ядовитое острие кинжала. Дворец не то место, где она может себе позволить такую роскошь как слёзы, однако сейчас они были бы для неё ценнее чем все украшения этого мира. Но нужно терпеть. Девушка замедлила шаг, чувствуя, как тянет живот от этих поспешных шагов, которые лишь помогали поскорее добраться до покоев, в которых она чувствовала себя безопаснее всего. Скатываясь вниз, по рельефам каменной стены и чувствуя холод, щекочущий её шею, чувство полной безысходности утянуло её в своё мрачное логово. Контраст колющей прохлады чувствовался необычно: словно когтистые пальцы оттягивали воротник, пробирались сквозь густые локоны и царапали нежную, горячую после склоки, кожу. Бесспорно хотелось разрыдаться прямо здесь и сейчас, даже не обращая внимания на то, что жаворонки этого места уже во всю щебечут, начиная свою работу с утра пораньше, из-за риск быть замеченной увеличивался в сотни раз. Нужно держаться. Быть сильной и непоколебимой. Она обещала. — За что нас так не любят, мой шехзаде? Почему нас никогда не щадят? — вновь гладит живот, разговаривая с звенящей пустотой, не надеясь услышать ответа на волнующий её вопрос. Точно Лале знала, что пока она показывает свои слабости, устраивая скандалы при всех и выпуская все свои эмоции, точно птицу на волю, над ней будут беспощадно издеваться, принижать её значимость в этом дворце, пропитанном ненавистью и пролитой кровью. Малыш в её животе, свет души которого она словно чувствовала, давал её надежду, стимул жить дальше. Аслан был прав: чей бы это ни был ребёнок — это частичка её души, и только её отношение и воспитание сумеет показать то, каким он будет на самом деле. Будет безумно сложно смириться с тем, в какой боли он был зачат и с какой болью будет рождён, но это дитя — её. Прокрадываются подобно шустрому мышонку мысль о том, что беспрекословной любви не будет. Лале попросту не сумеет побороть себя, не убьёт вросшую в душу корнями боль и обиду и оставит её на своём заслуженном месте. Но она постарается сделать всё, чтобы этот ребёнок не видел этого. Не чувствовал её холода и бесконечной пустоты внутри. Дабы не знал, что от его матери осталась одна лишь оболочка, стальная и неуязвимая ко всему. Вдали коридора показался спасительный силуэт Ренки, который с каждым мгновением становился больше, приближался и так невесомо просачивался между стенами, что напоминал собою утренний туман над озером, который покорял собою всю округу, коей посчастливилось оказаться в объятиях этой влажной седой россыпи осевших звёзд. — Госпожа, слава Аллаху вы целы. Что с вами? Брюнетка ринулась помогать Лале встать с пола, который охлаждал разгорячённое от гнева тело. Провожая под руку Госпожу, Ренки чуяла подвох, бесконечно оглядывая её, стараясь заметить в трясине лилового бархата, проникшего внутрь величественного дворца, малейшие изменения. В глаза бросились сине-фиолетовые пятна на молочной коже обессиленной Султанши, что будто зачарованная брела к покоям, полностью доверяя Ренки и её знаниям запутанных дорожек. Калфа ужаснулась: Падишах всё же позволил себе лишнее. Он снова причинил её вред и боль, запамятовав о том, что она под сердцем вынашивает его дитя. Ренки точно не знала, не могла понять, какое чувство прорезается сильнее: отвращение к Правителю или жалость к Лале. Жалость не считалась хорошим чувством, скорее, Ренки переживала за неё, сочувствовала и стремилась помочь, но точно знала, что эта девушка не позволит. Постарается самостоятельно разобраться со всеми проблемами. Оказавшись у заветного места, к которому они шли в абсолютной тишине, что расступалась лишь перед едва слышным дыханием, Лале высвободилась из крепкой хватки служанки. Лишь молча махнув рукой в направлении покоев, и следующим жестом указывая брюнетке идти, сама Лале скрылась за массивными дверями, рыкнув на стражников, кои не сразу узнали владелице комнаты. Ренки осталась с другой стороны, по ту сторону двери, и развитое чутье просило лишь об одном: не трогать Лале. Не беспокоить её глупыми расспросами до тех пор, пока она сама не заявит об этом желании. А потому, она бесшумно, словно мышь, отправилась в заветные комнаты гарема, по пути раздумывая о том, как эта добрейшая девушка стала такой чёрствой и апатичной. Знала, как и какой ценой ей обошёлся этот внутренний стержень, который представлял собою максимум безграничную пустоту, но никак не каркас для её нового образа властной женщины.***
— Повелитель, я.... — затараторила Эдже, опустив взгляд на блистающий шёлк, что скрывал оголённое тело и купал его в невесомых ласках, призрачных поцелуях, от которых девушка нетерпеливо ёрзала на месте, желая полностью скрыться под лёгкой тканью кофейного оттенка, забавляющего её взор. — Тебе есть что сказать, Эдже? — он словно смакует её имя, часто повторяя его про себя и иногда даже вслух, как сейчас. Мехмед словно перекатывал на языке каждую буковку и чувствовал, какой сладостью они отдаются на губах, что доставляло ему крышесносное удовольствие, понятное только ему самому. Он бросил на неё свой сосредоточенный взгляд и задержал его на растрёпанных каштановых локонах, кои каскадом спадали по смуглым бронзовым плечам, на которых виднелись едва заметные вмятинки от его зубов. В глазах цвета раскалённого неба плескалась какая-то надежда, огонёк, который Мехмед видел в своих очах будучи ребёнком. Детское ожидание, надежда, которая таилась внутри души. — Я не хочу вмешиваться не в своё дело, но… Мне кажется, что Лале-Султан ведёт себя слишком… Она так много себе позволяет, Повелитель… — с каждым словом её голос утихал, каждое предложение звучало с фальшивым сожалением и звенящим притворством, которое не чувствовалось из-за густого слоя медовой сладости, что огибала её тянущуюся речь. Притворяться, что ей поистине жаль Лале — противно, это противоречит её мыслям и желаниям, но именно так она сумеет добиться полного его расположения, сможет вытеснить все мысли о русоволосой из головы любимого, которого не собиралась делить с кем-либо. — Мои дела с Лале тебя не касаются. Она и впрямь повела себя слишком нагло, но тебе не стоит забивать этим голову. Лучше прими подарки, которые я лично выбирал, готовясь ко вчерашнему вечеру. Затем сможешь вернуться в гарем.***
Юркнув меж кроватей, юная турчанка вновь узрела повседневность, которая настигает её каждое утро: другие девушки уже во всю заправляли постели и готовились провести этот день, оспаривая то или иное решение управляющей гаремом, бесконечно мотаясь в самые разные уголки гарема, выполняя свою привычную работу и обсуждая Эдже, которая ещё не вернулась. Всем наверняка безумно хотелось расспросить её, какого это, побывать в пьянящих объятиях самого Султана Мехмеда, в которых она провела ночь, что сгорала также быстро, как свеча. Вот только её саму не интересовал этот вопрос. На её глазах увядала та девушка, которая не заслуживала этого, которая также провела «счастливую ночь» однажды, а теперь просыпается в холодном поту от накатывающих ночных кошмаров, кои напоминают ей обо всём том, что она так тщательно пытается забыть. Калфа старалась как можно незаметнее приблизиться к своей постели, в то время как рядом, на соседней кровати сидела Акиле, нервно пялясь в одну точку, примерно в стороне белой массивной колонны. Она не моргая потупила взгляд лазурных глаз, не обращая внимания на суетящихся девиц, что мелькали перед её очами, как надоедливые мошки. Акиле глубоко погрязла в собственных мыслях, точно в зыбучие пески её затянули раздумья. В груди блондинки засела непонятная тревога, будто забирающая все силы, которыми наполняла её ночная мгла. Казалось, грядёт буря, а откуда дует ветер, она понять никак не могла. Небо поразила молния, а значит скоро нагрянет и гром. Ренки постаралась как можно тише усесться на кровать, как ни в чём не бывало, дабы не тревожить подругу, однако два матово-аметистовых омута взглянули на неё, испепеляя и не давая возможности возродиться или даже связать пару никчёмных слов в своё оправдание. Явно сердится. — Ты где была? Куда можно ходить на рассвете? — прошипела славянка, прожигая взглядом дыру на теле подруги, что тут же отмахнулась и вскинула брови, что совсем не было её привычкой. Словно она перебрала её от здешних девиц: они делали также, когда удивлялись или подавали знак молчания своим подругам, которые болтали о том, что было в запрете. Ренки следом лишь качнула головой, одними лишь жестами обещая рассказать обо всём позже, в другом месте и явно не здесь, не в обители вечных слухов и бесконечного обсуждения всего живого. Акиле вопросительно изогнула бровь, выражая весь свой сарказм через этот маленький и незначительный жест, что был привычен ей с самого детства. Однако, кивнув сразу же после глубокого вздоха, она принялась за дело, перебирая в голове все пунктики, которые обдумывала ещё вечером, перед тем как отключиться после тяжелого дня. Планирование удавалось ей довольно хорошо, поэтому не теряя ни минуты, девушка тут же взялась работать, чётко следуя выстроенному плану. Ренки же никак не могла нормально выполнять свою работу, всё никак не могла сконцентрироваться на том, что ей нужно делать. Хоть это и был ежедневный ритуал, который она выполняла, как привычку вроде умыться или расчесать косы, но тем не менее, сейчас ясно мыслить не удавалось. В голове крутился огромный клубок мыслей, запутанный и пёстрый, который не удавалось распутать даже наполняя лёгкие прохладным воздухом из окна, которое девушка только что распахнула и поддалась потоку отрезвляющих пощёчин утреннего ветерка. Результатов не было, только жалкие попытки утихомирить воспалённое сознание и мыслить более ясно. Время возвращаться за новой корзиной обратно к девушкам, в гарем, который гудел, как пчелиный рой от громких разговоров и смешков, что слышались отовсюду, с любого места в огромном дворце. Если Эдже после хальвета начнёт распространять слухи, то беды не миновать. А она ведь начнёт, натура этой наложницы была очень скандальной, Ренки даже повздорила с ней пару раз, когда та прохлаждалась на подушках или нарочно подставляла уставшую калфу, дабы та получила выговор от управляющей. Ситуация теперь казалась и вправду нешуточной. Выход, казался, был один. Девушка закусила губу, разбирая белоснежные простыни из корзины и всё пытаясь выстроить логическую цепочку всех событий, как изменить историю так, чтобы она сыграла на руку всем, кроме истинно виновных. Можно придумать слух, который разобьёт вдребезги сплетни об этом происшествии. Что-то настолько скандальное, что все забудут обсуждать эту стычку и Лале-Султан в слезах на полу дворцового коридора. Думать нужно было быстро, на счету были секунды, что переливались в минуты и подгоняли время, ускоряя его и без того молниеносный ход. По закону подлости, в голову не приходило ни одно событие. Она чувствовала себя бесполезной, не может никак помочь Госпоже. Паника захватывала Ренки, поражала тело, подобно смертельному токсину, пропитывая каждую фибру пульсирующей души безысходностью и непониманием. Хотелось сжаться в маленький комок, зная, что ты бесполезен, что не можешь найти выход из ситуации, когда того так требуют обстоятельства. Скоро они не выберутся из трясины проблем, если она сейчас же не придумает что-то. Что угодно. — Девочки, пошевеливайтесь! Столько работы, а вы без умолку галдите! — громко отчеканила Ренки, впопыхах собирая бельё, которым она постоянно и занималась в этом гареме. Ей показалось, что все беспрекословно послушали её, если бы не возникший образ рыжеволосой девицы, чьё лицо было усыпано веснушками, поцелуями самого солнца. Кудри её небрежно спадали на плечи, тыквенного цвета волосы нежились в лучах златого солнца, переливаясь золотом и причудливым морковным оттенком. — А ты с каких это пор распоряжаешься нами? Уж не тебе решать, чем мы тут будем заниматься. — паршивка говорила нагло и быстро, буквально тараторила колеблющуюся очередь неразборчивой речи, которую Ренки всё также прекрасно разбирала. Характер этой хатун был просто невыносим: придирчивая и сумасшедшая, грубая и дерзкая, наглая и вечно недовольная. Её мягкие черты лица и вздёрнутый нос вызывали у Ренки лишь одну ассоциацию: с беглым крысёнком, который совершенно случайно забрёл сюда, в место, где такие пользуются одной лишь популярностью. — Ракель-хатун, с тех пор как калфой стала, так и распоряжаюсь. Меньше всех работаешь, зато рот ни на секунду не закрываешь. Сегодня будет что-то полезнее твоей болтовни? — Ренки-хатун, то что ты прислуживаешь Лале-Султан, ещё ничего не значит. Она недолговечна, скоро её сотрут с лица земли и взойдёт на престол одна лишь правительница, что удостоится стоять рядом с самим Повелителем. И это Эдже. Эдже-Султан. — Ракель не разрывала зрительного контакта с Ренки, что держала плетённую корзину перед собой, готовясь в любой момент огреть наглую выскочку увесистым предметом в её руках. Эдже-Султан. Наглость какая — сравнивать Госпожу, что является ею с самого рождения и девицу, которая став мимолётным увлечением Повелителя, считает себя главной! — Тебя исцелить? — дружелюбно протянула Акиле, выросши за спиной подруги и обращаясь к рыжеволосой, что тут же свела брови вместе, явно не понимая вопроса славянки. Она совершенно растерялась, но вмиг собравшись с мыслями, протянула встречный вопрос: — Зачем? — Чувствую, что корзиной ты этой прямо сейчас по голове получишь, заранее предлагаю помощь. Уж учти, заплатить щедро придётся. Не успела Ренки захохотать, как послышался шум открывающейся массивной двери, шум вмиг стих, а затем поднялась новая его волна, что сокрушительной бурей окатила гарем, унося каждую его жительницу в океан смешанных голосов, смешков и падающих вещей, которые девушки роняли во время этих самых разговоров. В гарем вошла Эдже, вальяжно вышагивая по знакомой территории, оглядывая всё с чуждой в глазах, коя была ей присуща с первого дня появления здесь. Она всем своим видом демонстрировала, что её место не рядом с прислугами, а возле самого Султана, который щедро одарил её драгоценностями, как для простой наложницы. Но юной Эдже это доставляло лишь удовольствие.Ренки знала: главное держать её под контролем и не упускать из виду, тогда всё будет в порядке. Наверное.
Эдже неспешно расположилась на свободных подушках, поправляя каштановые волосы и тихонько хихикая с близкими ей девушками, обмениваясь смешками и прикрывая персиковый румянец на щеках, кой выступал от восхваления возлюбленного, которому она подарила свою невинность. Девушка откровенно хвасталась подарками, не прятала бордовых засосов на шее и даже не скрывала своей гордости, ведь она единственная, кому здесь удалось пройти по «золотому пути».Единственная. Кроме неё никому это не удастся. Больше никогда.
Множество золота, роскошных платьев, которые сшивали и украшали лучшие портные, различные драгоценности, благодаря которым девушка почувствовала себя самой настоящей Госпожой, уважаемой и неотразимой. Именно такой она видела себя в чутких мечтательных снах, именно такой она представляла себя, когда попала в этот гарем. Она тихонько хвастала и ненавязчиво обещала, что возьмёт в служанки самых лучших и верных девушек, будет платить им драгоценностями и горстями золота, в коих будут нежиться подруги, точно в водах гладких морей и океанов. Говорила изящно и чарующе, без вопиющего жеманства, что выделялось в её голосе каждый раз, как та давала обещание. Её речь звучала, как льющаяся ручейком песнь, мелодия умелого скрипача, коей наслаждался каждый, чьи уши коснётся этот звук. Эта жалкая попытка наложницы подкупить гаремных девушек вызывала внутри Ренки откровенное раздражение; она недовольно фыркнула и облокотилась о ближайшую колонну неподалёку от места разговора, чтобы по-прежнему все их перешёптывания долетали до неё. Оглянувшись на одну из рабынь, калфа поджала губы: уловка Эдже работала, в широко распахнутых глазах желающих роскоши девиц загорелись недобрые огни, буквально поглощая их самих. Зависть и тщеславие. Их реакция была оправдана с одной стороны молчаливых рассуждений: в этом месте мало кому живётся дурно, а попади они на службу к Госпоже, так их зарплата тут же возрастёт, тем более, когда тебе обещают золотые горы и бриллиантовые реки. И теперь любое её слово играет важную роль для потерянных душ барышень: одно веление разлетится по всему гарему с убийственной скоростью. Мозг был готов взорваться от доводов, выводов, возможных исходов и прочего. Калфа глубоко вздохнула и на мгновение прикрыла глаза. Нужно быть чуть проще сейчас. — На самом деле, меня шокировало сегодняшнее утро, на рассвете… Я проснулась не от щебета птиц и нежного шёпота Повелителя, а от… Только начала свой рассказ брюнетка, как сердце охладело и, казалось, остановилось. Ренки затаила дыхание и округлила глаза, обернувшись в сторону девиц, как тут одна из рабынь громко окликнула Эдже, оповещая о том, что ту зовёт Халиме-хатун к себе с каким-то поручением. Восхвалив Аллаха за такую милость, калфа одним лишь взглядом проводила гордо вышагивающую фаворитку Султана и в тот же миг потащила за рукав бирюзового платья Акиле прочь из гарема, подальше от любопытных глаз и навострённых ушей. Коридор. Почти ни единой живой души, вся людская масса сосредоточена там, внутри гарема. Светловолосая упрямо глядела на турчанку, не решаясь разбавить тишину звоном собственного голоса. Она не знала, чего ожидать: волнение пробивало уколами раздражения и дрожью в конечностях, ведь Ренки до сих пор не сообщила, что произошло. Что-то будто сдерживало её, не позволяло излить мысли в тот момент. Однако от сердца отлегло, дышать стало легче, а несвязные между собой ранее звуки сплелись в одну непрерывную речь после подталкивающего вопроса Акиле: — Ну, я слушаю. Ренки постаралась говорить как можно тише, стараясь не привлекать лишнего внимания. У стен есть уши, каждое твоё движение может стать новой пищей для обсуждений у ядовитых языков. Заканчивая свой рассказ брюнетка лишь взглянула на побледневшую Акиле: её кожа никогда не блистала бронзой, но сейчас она сливалась со стенами, будто становясь прозрачной. Славянка сорвалась с места, сломя голову несясь в покои Госпожи. Вот что мучило её всё утро, вот о чём говорило её нутро. Ренки бежала за ней, окрикивала, просила замедлить шаг, однако Акиле неслась по пустым коридорам не сбавляя своей скорости, прокручивая в голове десятки, сотни мыслей, кои косвенно и прямо касались Лале. В ту же минуту дверь отворилась, девушка забежала в покои ища глазами свою Госпожу, что практически неподвижно сидела на собственной кровати, оглаживая лилово-синие отпечатки на тонкой шее, каждый раз щурясь от того, как неприятно они саднят. Она расписывала очередное полотно, которое ей удалось отыскать в своих покоях, в коих всё лежало не на своих местах, разбросанное по разным углам и небрежно скомканное. Словно Лале в ярости швыряла всё, что могло хоть как-то вернуть её в суровую реальность, спустить с небес на землю, бросала всё, что можно было ощутить под непослушными пальцами. Акиле поджала алые губы и бросилась к постели Лале, с разрывающим изнутри желанием спасти девушку, помочь ей и оказать ту заботу, которую она заслуживает. Ту, которую так давно не получала. — Госпожа, как вы? Слухов еще нет, никто не знает, что произошло. Как ребёнок? Ваш живот не болит? Как Вы себя чувствуете? — череда вопросов вывела Лале из раздумий, в которых она погрязла, точно в зыбучих песках. Девушка прониклась эти сочувствием, но вкус досады покоился на сухих губах. Она слишком погорячилась, не стоило влетать вот так вот в покои Султана, не убедившись, что там никого нету кроме него и его раздутого самомнения. Не успела Лале подать голос, а Акиле навострить слух, как в покои влетела Ренки, поглощённая сумасшедшим гневом, от которого звенели, казалось, даже стены. В первые девушка позволила себе подобную наглость: она никогда не входила в покои Лале без её позволения, но сейчас, когда злость кипит в крови, подобно лаве перед самым извержением вулкана, сдержать себя не удалось. Громко, будто наедине с собой, она заговорила, злобно скалясь на блондинку, что не выпускала холодной руки Госпожи из своей: — Ольга, Шайтан тебя побери, почему ты не вернулась? Лале резко обернулась в сторону Акиле, лицо которой тут же вытянулось в неподдельном удивлении, широко распахнутые очи впились леденящим душу холодом в пылающие злобой глаза Госпожи, что неспешно сокращала расстояние между ними. Она шла аккуратно, словно хищник перед тем, как напасть на свою жертву, кружила вокруг Ольги, которая неотрывно наблюдала за каждым её движением, каждым вздохом и вслушивалась в каждый звук, который она издаёт. Противный предательский озноб россыпью прокатился по спине. — Так это ты Ольга? Ты та самая «пташка» …?***
Она неспешно брела по знакомой тропинке, томясь от пылкого ожидания внутри груди. Наконец-то она встретит его, сумеет прижаться и ощутить тепло мужского тела, которое насытит её любовью и в этот раз. Только он мог согреть её даже в самые суровые холода, когда она в тончайшем платье выбегала на улице, сминая снег под своими ногами и падая в объятия любимого, что неустанно ворчал о том, что Лале заболеет. Но было всё равно. Влад наделял её такой энергией, от которой тело иногда подрагивало, словно ток ударял по всем нервным окончаниям в отрезвляющем жесте. Лес. Зелёная листва величественных деревьев и разноцветные цветы, что нежились в лучах весеннего солнца. Запах хвои обжигал лёгкие изнутри, оседал в горле и шрамом оставался в рассудке. Лале любит здесь гулять, в этом тихом омуте невинности и красоты, истинного эстетического наслаждения и душевного спокойствия. Шум не надоедал, лишь напротив, ласкал уши шёлковыми прикосновениями, не навязываясь и не нависая грозным облаком. Ничего не могло разрушить её счастья сейчас, когда Лал шла на встречу с тем, от имени которого пробирала мелкая дрожь, а от прикосновений всё тело таяло, словно снег с наступлением весны. Кажется, она даже парила над землей, едва ли не чувствуя крылья за своей спиной, что несли влюблённую девушку в сторону водопада так легко и покорно. Заветный водопад предстал перед карими глазами, а после в сердце пришёлся укол жгучей ревности и обиды, тело оцепенело, словно его сковали в тот же миг: Влад стоял к ней спиной, но даже это не мешало ей разглядеть девушку, что прижалась к нему и обвила его шею руками, в то время как голова её покоилась на мужском плече. Лале не в силах пошевелиться и отвести взгляд, продолжила разглядывать то, что видеть хотелось меньше всего. Золотые локоны неизвестной девушки касались оголённой мужской шеи, и, видимо, Влада это даже нисколько не потревожило, что вгоняло Лале во мрак режущей душу боли. Хатун больше не могла смотреть: блондинка легко коснулась губами щеки Дракулы и тут же отпрянула. Щеки уже во всю обжигали слёзы: они оставляли за собой горячий солёный след, скатывались по девичьему горлу и прятались под тканью её платья, словно растворяясь и впитываясь в нежную кожу, проникая токсином. Стоило поднять заплаканные глаза ещё раз и она столкнулась взглядом с Владом, который спохватился и тут же сорвался с места, сокращая, казалось, бесконечное расстояние между ними. Лале в свою очередь бросилась куда глаза глядят, не желая сближаться с этим человеком и смотреть в его глаза, не желая чувствовать его тепло и слышать его голос. Скрываясь в лесной чаще, хатун слышала, как он зовёт её, слышала его обеспокоенный голос и улавливала дрожь в этом отчаянном имени, которое он без конца выкрикивает: ― Лале, погоди, ты не так всё поняла! «Не так всё поняла». Что не поняла? Что он позволяет другой девушке целовать его, даже столь незначительно? Что он разрешает ей нежиться в его объятиях, когда не разрешает самой Лале? Вопросы переполняли голову, клубками мрака забивая рассудок, но ответов не последовало. Ни единого ответа найти не удалось. В конце концов, когда подол платья перестал цепляться за ветки кустов, когда синяя ткань оказалась истерзанной, а ноги стали практически ватными, отказываясь нести хозяйку дальше, девушка остановилась, чувствуя, как спёрло дыхание. Сердце, казалось, встало поперёк груди и усиленно там пульсировало, не давая вдохнуть, когда это так нужно. ― Милая, это не то, что ты думаешь! Он остановился в паре шагов от неё и протянул руку, надеясь на то, что Лале всё же протянет руку в ответ. Но этого не случилось. Вся в слезах, она села под первым деревом, словно забиваясь в угол, где её никто не достанет. Он ранил её. ― Мне было достаточно увиденного, уходи! ― громко вскрикнула русоволосая, ещё сильнее вжимаясь в широкий ствол дерева, стараясь слиться с ним, спрятаться и не терпеть на себе этот взгляд двух сапфиров, что прожигали в ней сквозную дыру. Не хочется видеть его и слышать оправданий, но Лале знает, что просто так он не уйдёт, даже если она прямо сейчас начнет рыдать или бить его. Оставалось только сохранять дистанцию и пропадать в грозовых облаках собственных тяжёлых мыслей, в попытке абстрагироваться от навязчиво мрачного внешнего и мира. ― Я просто помог этой девушке, Лале… Она нуждалась в помощи. ― его тон был спокойным, сдержанным, но стоило парню упомянуть имя любимой, как его голос задрожал и повысился, словно это имя было тем самым искрящим фитилём, который взрывал внутри него самый настоящий фейерверк. ― Ты позволил ей… ― Ольга не виновата в том, что стражник на неё напал. Она просто нуждалась в минутной поддержке, выказала мне таким образом благодарность. Я не мог не помочь ей, Лале! ― его тон угрожающе повысился, словно он был зол на девичью реакцию: напряженные скулы и раздувающиеся ноздри только подтверждали догадку Лале. Его злила её ревность. То, как его голос сорвался на женском имени, взбудоражило юное дрожащее тело: никогда она не видела такую отчуждённость в его очах, никогда не слышала такой вопиющей злобы в его речи. ― Ты злишься на мои чувства, Влад… Хоть я и не виновата в том, что увидела. ― Злюсь? Выслушай ты меня ― не злился бы. Ещё один болезненный удар. Лале, казалось, изнутри распирает от ноющей боли, которую своими словами нанёс Влад. Словно это не он совсем стоял перед ней, такой холодный, но тем не менее, до ледяного мандража, обеспокоенный. Юноша настойчиво протянул руку сидящей на холодной земле девушке, и лишь когда она одёрнула её, словно ошпаренная, Влад предпринял единственную и успешную попытку поднять её самостоятельно, взяв на руки. Упираясь и отбиваясь, стуча кулачками в широкую грудь, Лале безудержно плакала и просила отпустить. Она не знала, какое чувство накрывало её сильнее: злость или обида. Сочувствие к этой девушке мельком пробивалось сквозь плотную пелену гнетущих чувств, но оно просто меркло на фоне того, какие эмоции убивали её в тот момент. ― Я не собираюсь отпускать тебя, пока мы не поговорим. ― Я не собираюсь с тобой говорить. С Ольгой поговори, ей нужнее.***
― Госпожа, я не понимаю о чём Вы… ― Акиле покорно преклонилась перед Лале, стыдливо опустив в глаза пол, словно чувствуя, как чувство вины и неловкости сковывает её тело, хватает своими когтистыми лапами и вонзается в плоть. Стоило Лале принять вертикальное положение и смерить взглядом служанку, как брови её нахмурились, а взгляд пал на заплетённые в тугую косу светлые волосы: казалось, они были как пшеница, что сейчас переплетена воедино, цвет их на солнце отливал сладким мёдом, тёплым и таким нежным, а в полумраке дворцовых стен ― холодным и отчуждённым металлом, наполированной сталью, точно острие меча. ― Не лги мне! Влад… Это ты целовала его в лесу, я помню! Твои волосы касались его шеи! Твои руки касались его тела! Ты с ним обменивалась письмами! ― пребывая не в себе от ярости, Лале вновь принялась крушить всё на свете, едва ли учитывая своё положение: всё, что попадалось под руку тут же летело на пол, со звоном разбивалось или рвалось с режущим слух треском. Метая все небольшие, но увесистые предметы в стену перед собой, в попытках задеть испуганную до полусмерти Ольгу, Лале озлобленно прогоняла её, чувствуя, как в горле давит тот самый мерзкий ком, от которого дышать становилось тяжелее, словно воздух наливался свинцом. ― Госпожа, прекратите, прошу Вас! ― откровенно паниковала Ренки, одергивая подол морковного платья и бросаясь в сторону разъярённой Султанши, в глазах которой пылала ненависть и плескалась до боли знакомая обида. Она окатывала смоляные очи и разбивалась о тёмные радужки, точно об острые скалы. ― Пошла вон! Стража! ― взвыла Лале, кинув взгляд на ворвавшихся в тот же миг стражников, кои не подавали виду, что слышали бьющиеся предметы и несдерживаемые крики, ― Уведите её и не впускайте больше! ― Госпожа, прошу, Вы не так всё поняли! ― она взмолилась, словно перед казнью, едва ли не упав на колени перед Госпожой, сердце которой больно билось о тяжёлые рёбра. Стражники под руки увели брыкающуюся Акиле, что молила Госпожу не прогонять её из покоев, но Лале даже не собиралась отменять своего приказа. Эта девушка имела наглость врать ей, глядя в глаза, касаться его любимого и находиться рядом с ней, точно пригревшаяся на груди змея. Ренки окинула ошеломлённым взглядом Лале, осмотрела, казалось, разрушенную комнату и в удивлении разинула рот, не в силах промолвить ни слова. ― Где моё чёртово кольцо?! ― В шк… в шкатулке, Г-госпожа… ― заикаясь от ударившего в грудь страха, Ренки не поднимая тёмных очей последовала за Лале, что нервно копошилась в собственной резной шкатулке, оставшейся от её матери. Выкидывая все украшения, что не были её кольцом с камнем того самого берилла, русоволосая лишь тихо рычала, неспешно остывая после конфликта. Злость отступала медленно, даже совсем незначительно, но всё же тело её обращалось кричащей пустотой, нежели бурлящей от досады кровью. Наконец отыскав украшение, Лале осмотрела его внимательней, чем все предыдущие разы: взгляд пал на утолщение металла под камнем, на котором виднелись выцарапанные неизвестные ей рисунки, загадочные символы, в которых она ни черта не смыслила, но усердно делала вид, что понимает, о чём идёт речь. ― Распорядись позвать ко мне брата покойного Влада, Раду, а затем прикажи навести порядок на балконе. Хочу встретиться с ним там. ― Конечно, Госпожа.***
― Лале-Султан. ― юноша перед ней поклонился, почтительно опустив взгляд в пол и поправив задёрнутый рукав его одеяния, приняв это за непростительную ему небрежность. Но Лале лишь протянула ладонь в жесте, который должен остановить его приветствие, остановить всё, кто увидит её раскрытую ладошку. Чёрно-зелёное платье отливало горячим, тающим бархатом, что обволакивало её нежное тело, подобно сладкой патоке, рассыпавшиеся русые локоны покоились на острых плечиках, ненавязчиво щекоча женскую кожу. Корона на её голове придавала ей шарма, величия, которое Раду видеть не привык, потому он стоит, точно зачарованный её красотой и обаянием, коим от неё веяло. Её обаяние пахло, как свежие яблоки и малина, только сорванная с сочного зелёного куста, оттого мальчишка глубже втянул носом воздух, пытаясь разобраться, не мерещится ли ему всё это. ― Присаживайся, Раду. Я давно тебя не видела, и, знаешь ли, приятно поглядеть на то, как ты возмужал за столь короткий срок. ― деловито проговорила Лале и тихо захихикала, сделав глоток холодного сладкого напитка из изящного бокала, на котором мерцали драгоценные камни и бесконечно закручивающиеся вензеля, что выступали шероховатостью под её расслабленными чуткими пальцами. ― Благодарю, Госпожа. С каждым днём красота Ваша озаряет весь свет, дай Аллах Вам долгих лет жизни, дабы радовать нас своим очарованием. Девушка усмехнулась. Такие комплименты приходились ей по душе, но пожелание долгих лет почему то вызывало смятение, словно таилось внутри груди предательская строчка, что долго жить ей не хотелось. Откинув все лишние мысли, прогнав их прочь, Лале вновь оглядела с ног до головы дружелюбного Раду и ненавязчиво предложила отведать тех сладостей, что стоят прямо перед ними, но юноша вежливо отказался, не вдаваясь в подробности своего нежелания. Откровенно говоря, Лале чуяла тоску. Она скучала за этим мальчишкой, который преданно служит всем османам, который принял их веру и не сбился с пути, не смотря на все окружающие события. Ей хотелось снова выходить играть с ним в сад и оберегать от любой опасности, что могла возникнуть в процессе прогулки, хотелось слышать его детский заливистый смех и громко хохотать вместе с ним. Но вместо этого, она сидит прямо напротив него, рассматривая огрубевшие черты его вечно юного личика, замечая всю отраженную на лице серьёзность. ― Раду, я позвала тебя не просто так. Это кольцо, ― она протянула ему аккуратный белой свёрток нежной ткани, которая должна была стать одним из очередных платков, но теперь, когда там нет небольшого лоскутка, то годится она теперь лишь для протирания полов или утирания понапрасну пролитых слёз, ― какая у него история? Расскажи, я хочу знать всё, до единой подробности. Раду с позволения Госпожи взял кольцо и разглядел его прямо под яркими лучами солнца: камень засиял алым цветом, точно кровь, раскидывая по всему окружению вишнёвые разбегающиеся от любого движения, полосы. ― Это кольцо Владу досталось от нашей мамы, Василисы. Перед своей смертью она передала ему это, сказав, что только руку его возлюбленной должно украшать это кольцо, не иначе. Говорила, что это украшение означает бесконечную любовь, крепче всех металлов этого мира и горячее, нежели адское пламя. Она рассказывала историю, как полюбила нашего отца, как он добивался её и готов был принести ей весь мир, бросить к ногам, чтобы доказать свою любовь. Тогда мама сказала Владу, что только в руках любимой это кольцо должно быть, только будущая его невеста будет носить эту драгоценность. Кольцо это дарят только любимым, касаются к нему тоже только те, кому оно будет принадлежать по праву. ― Хочешь сказать, ― перебила его Лале, наблюдая за резкой сменой эмоций на лице Раду, ― что Влад дарил мне его, потому что собирался жениться? Он собирался… жениться на мне? ― Да. Он безумно любил Вас, Госпожа. Я помню, как он влюблялся ранее, как писал стихи и как утопал в собственных чувствах. Потом он стал сам не свой: им овладела чёрствость, чувства стали для него одним из немногих табу. То, что Влад полюбил Вас так искренне и сильно, честно сказать, поразило меня. ― выражения лица Дракулы-младшего сменялись так быстро и незаметно, что складывалось впечатление, будто он незаметно переодевает маски, создаёт новые гримасы на лице так искусно, точно рисует их маслом. ― Удивительно. Мне казалось, он не сохранил верности мне. ― Он до боли был предан Вам. После одной из ваших ссор я застал его в лесу, метающим ножи в одно из деревьев. Влад что-то невнятно бормотал о том, что подвёл Вас, заставил сомневаться и что-то в этом роде. Мне было достаточно и этого, поэтому я не проронив ни слова, скрылся в изумрудном сплетении кустов. Но если Вы не против, то я хотел бы уточнить, что кольцо это было в руках всех женщин, что продолжили наш род, род Дракул. В памяти Лале всплыли плавящие мозг фразы, от которых всё тело пробило разовым ударом тока:«Акиле, ты должна помнить это кольцо. Вроде, ты имела с ним дело, нет?»
Акиле абсолютно точно имела дело с этим кольцом, иначе быть не могло. Каждый раз она паниковала при виде этого перстня, а при вопросе подруги так вообще терялась в пространстве, стараясь подобрать нужный ответ так скоро и незаметно, будто она совсем и не размышляла об этом. Ревность для Лале была подобно рубашке из самого огня ― от одной ревностной мысли она тут же воспламенялась, испепеляя хозяйку и сводя её с ума от тысячи догадок. Раду прервал размышления Лале своим мелодичным тихим голосом, в котором бурлила юность и весна: ― Почему Вы захотели встретиться именно здесь? ― парень всё же потянулся за ароматным сладостями на столе, наслаждаясь взрывом эмоций внутри от ликования его вкусовых рецепторов. Вишнёвая сладость растекалась по языку подобно тягучей карамели, впитывалась в него и обволакивала все нервные окончания, вызывая чувство безудержной эйфории. Девушка отвлеклась и закинула ногу на ногу, удобно подперев голову собственной рукой, неотрывно наблюдая за тем, как смущается Раду, стоит ей остановить на нём взгляд. ― Здесь всё у моих ног. Все такие маленькие и… ничтожные, что наблюдать за этим приносит мне удовольствие. С высоты птичьего полёта все мы ― всего лишь крупицы пыли. И это меня успокаивает. ― Вы так изменились… Власть делает Вас жестокой, Госпожа… ― Дракула говорил тихо, словно боялся повысить тон перед Лале, что саркастично вскинула левую бровь, будто ожидая продолжения его речи. На женском лице не отразилось ни единой эмоции, но каждой частичкой своего тела, каждой фиброй души, Раду чувствовал её презрение. Ощущал каждое колебание и вибрацию, что исходили от девушки, чувствовал, как его густым туманом окутывает её неодобрение.Впервые женщина произвела на него такое впечатление и навеяла подобный страх.
― Моя нежность похоронена вместе с моим покойным женихом. Можешь идти, я узнала всё, что хотела. Благодарю за твой визит, Раду. ― Лале даже не повернулась в сторону поклонившегося парня, что в ответ поблагодарил Госпожу и тихо ускользнул из этого места, подобно хитрому и ловкому змею. Перед глазами Лале, казалось, виднелся абсолютно весь свет: он лежал будто на ладони, так близко и в то же время так далеко, что осознание этого очаровывало, сводило с ума. Она не была так далеко за пределами дворца, поэтому созерцать запретные земли стало сродни чуду, волшебству, что манило её шлейфом алого дурмана. Хотелось оставаться здесь вечно, особенно когда солнце оставляло на теле приятные тёплые поцелуи, стараясь не обжечь своей любовью. Одиночество в какой-то степени приносило Лале удовольствие: только наедине с собой и своим внутренним миром девушка чувствовала себя в безопасности, точно зная, что с ней ничего не произойдёт и что она подвластна только себе и никому больше. Только она сама себя контролирует и любые решения этого дня будут последствием её поступков. Ситуация с Акиле тревожила её больше, чем утренний инцидент с Мехмедом, что удивительно. Маленькая девочка внутри недоступной души Лале неустанно лепетала о том, что она погорячилась, когда прогоняла одну из самых верных своих служанок, но обозлённое нутро считало иначе: не все раны ещё затянулись, не все обиды отпущены и не все проступки забыты. Слишком много стресса за сегодняшний день. Словно тумблер щёлкнул в её голове, и Лале, будто околдована собственными одурманивающими мыслями, что были донельзя глупыми и пугающими, подняла колечко со стола и тут же поднялась с бархатных гранатовых подушек, следуя своей навязчивой идее. Она вальяжно следовала к краю балкона, всё также разглядывая ярко-зелёный пейзаж, покрытый тончайшей плёночкой рассеянного солнечного света, такого мягкого и игривого. Лале вытянула руку с зажатым между пальчиками кольцом за пределы перилл, бездушно глядя на украшение и вспоминая всё, что говорил ей Раду. Перед глазами быстро сменялись картинки, что служили её воспоминаниями: начиная от первого появления Влада и заканчивая последним словом, слетевшим с его губ перед тем, как в воздухе засвистел металл.«Прости».
― Пора бы это всё отпустить.