***
― Я пожаловал с недобрыми вестями, мой Повелитель… ― Евнух, прервавший беседу Падишаха с его гостем, учтиво поклонился, а после характерного жеста султанской руки, продолжил свою речь, медленную, но по-прежнему невнятную. ― Лале-Султан может потерять ребёнка. Её без сознания нашли на балконе, сейчас она в своих покоях под присмотром лекарей. По гнилому нутру пронеслась сокрушительная волна холода, пробираясь в каждую частицу его плоти и крови, смешивая дозу ледяного адреналина с кипящей душой. Мехмед соскочил со своего места и едва не вылетел из собственных покоев, как тут на плечо упала сильная рука Явуза-Паши ― человека, кой в собственных лихих замыслах посягает на место Великого Визиря. ― Повелитель, с ней всё будет в порядке, я уверен. ― Тон успокаивающий и впервые не надменный, что тут же приостановило юношу. ― Не сочтите за дерзость, но мне кажется, что нам стоит продолжить планировать поход. Это ведь серьёзно повлияет на ситуацию в государстве, а разве может женщина быть важнее Вашего правления? Эти слова будто тайком прокрались в разум Султана и осели там густым сплетением токсинов, что обволокли юношеское сознание за одно неуловимое мгновение. Парень очередным незамысловатым жестом велел выйти взволнованному евнуху, а сам вновь присел на широкий удобный диван, обитый дорогим красным бархатом, что ласкал незащищённые участки кожи нежными касаниями сбившихся ворсинок. Мехмед не противоречил словам Явуза, хотя готов был вспылить в любой момент, будто сидел на пороховой бочке, поэтому окинул его одобрительным взглядом и как ни в чём не бывало продолжил разговор: ― Никакая женщина в мире не сможет помешать моему правлению, даже если на кону её собственная жизнь. ― Его смех прошёлся раскатом устрашающего грома, за которым тут же последовали колючие мурашки, пробившие каждую частицу кожи. ― Лале справится и без моей помощи, а если нет ― родит ещё. Он говорил это так легко, словно слова эти были пустым местом, той частицей пыли, которая терялась в пространстве и меркла на фоне заливистого смеха, что сотрясал воздух своими вибрациями. Внутри всё же что-то закололо: воспоминания о том утреннем происшествии осадком остались в его голове, хоть парень и делал вид, словно ничего и не произошло. Для него это являлось не более, чем тающей картиной, что растворялась и исчезала из его памяти, подобно догорающей свече. Он помнил её тёплую шею, ладони запомнили каждую венку, а пальцы ― каждый изгиб и незаметную впадинку. Живот стянуло спазмом от прокрученных в голове слов евнуха: «Лале-Султан может потерять ребёнка». Это, явно, случится по его вине, но мучить себя из-за этого он вряд ли будет, ведь не одну ночь ещё он проведёт с ней наедине, такой маленькой, сломленной и беззащитной. В его глазах она была именно такой, как в ту ночь, которая с головой унесла его в омут липкой эйфории, что неохотно покидала его тело до сих пор, отзываясь приятными пульсациями в области паха. Её крики, сдавленные стоны, плач и бездействие действовали на него лучше всякого алкоголя, пьянили сильнее и сводили с ума. Хотелось больше, хотелось видеть её под собой рыдающую и стонущую, избитую в кровь и совсем нетронутую.Её боль была дурманом для Султана.
― Интересно, что же такого случилось, что девчушка может потерять дарование Аллаха так легко? Неужто решила отдать Господу душу? В прочем, она бы последовала за её дружками, невелика потеря. ― Она так страдала, когда они умерли. А бедняжка ведь даже не догадывается, что её самый близкий человек приложил к этому руку и любезно согласился распахнуть окно рано утром, чтобы Лале смогла проснуться от шума на площади. Бедная Шахи-хатун, так быстро сдалась и даже не призналась маленькой Лале в содеянном.***
― Госпожа, как Вы себя чувствуете? Незнакомый женский голос раздался у самого уха Лале звонкой трелью. Впервые ей не захотелось открывать глаза и накрыться подушкой, чтобы больше не слышать этого голоса и продолжить отдыхать, но что-то внутри просило откинуть оковы манящего сна и неуверенно сесть на кровати. В покоях стоял едкий запах незнакомых трав, что лишь вначале казался приятным лёгким шлейфом, пока он не начал обволакивать сонное тело юной Госпожи плотной дымкой, от которой невозможно было отмахнуться или рассеять аромат в воздухе. Нельзя было от него оградиться и не чувствовать его тонкими привередливыми рецепторами носа. С томящимся внутри нежеланием подниматься девушка всё же раскрыла очи и сквозь полупрозрачную пелену попыталась осмотреть всю комнату, цепляясь взглядом за каждую незначительную деталь, которая осталась неизменной с последнего раза. ― Что со мной случилось? Тело гудело, а любое прикосновения шёлковой ткани к кончикам пальцев вызывало неприятное покалывание, будто сама простыня прячет в себе сотни маленьких иголочек. Один взгляд в сторону собственных пальцев, и Лале озаряет огненная вспышка, чьи пламенные языки коснулись самого центра её души. Кольцо. Его не было. И как бы она не старалась прокрутить все воспоминания в собственной голове, как бы не пыталась докопаться до этого момента ― тщетно. Совсем не всплывало в памяти тот миг, когда она протягивала руку за пределы балкона с целью отделаться от кольца. С давящим на лёгкие испугом и недоверием к самой себе Лале тихо протянула: ― Где моё кольцо? ― Оно на столе, Госпожа. А что по поводу Вашего состояния, так могу успокоить: с ребёнком всё хорошо. Ваш организм перестраивается под малыша, а вот с потерей сознания тут чуть хуже. Вы истощены. Вам нужно хорошо питаться и испытывать исключительно положительные эмоции, поэтому скоро принесут плов, несколько закусок и полезных фруктов. Камень спал с души и тело пробрало облегчение, что тут же сменилось предательским недоумением. Она до конца не могла побороть в себе взращённое чувство отвращение к ребёнку внутри, но всё же где-то звенели в ушах слова Аслана о том, что ребёнок не виноват ни в чём. Виновен только тот, кто обрёк её на страдания. И хоть где-то болела эта мысль, разгоняясь по телу с кровью, но девушка даже представить не могла, как она прижмёт дитя к себе и назовёт его «своим». Не укладывалась это в голове, не срасталась целая картинка, которая вселила бы в чуткую нежную душу того тепла, кое было незнакомо доселе. Об этом говорили Нурай, Аслан, твердили и подруги, которых она не видела с момента последней ссоры. Мир словно застыл на самом печальном и переломном моменте, точно поэт покинул написание своих шедевров, пустив всё на самотёк. Лале знала, что кардинально меняется наедине с собой, оставаясь один на один с грозовой тучей грустных мыслей, что роем толпились вокруг неё, поэтому велела лекарю покинуть покои и дать блаженную минуту покоя. Русоволосая знала, что нисколько этот момент блаженным не будет и никогда не станет таковым. Пришло время не убегать от проблем и заливаться слезами в своей постели, отдаваясь горю сполна, а решать эти проблемы, думать о них и нагружать себя, добивать, но избавившись от них навсегда. Подушечками пальцев огладив камушек на кольце, что покоилось на столике рядом с тёмной кроватью, едва заметная улыбка отразилась на женском личике. Она не избавилась бы от всех нависших проблем, если бы выкинула украшение, подаренное любимым. И хоть из недр души пробиралась сумасшедшая, совсем юношеская ревность, но преданность и не угасшая любовь были сильнее. Они были противоядием для отравленной болью души, а мерцающие, точно звёзды в ночном небе, воспоминания, не вызывали внутри той бури, от которой слёзы кристальным водопадам рвались наружу. Внутри тлело обнадёживающее тепло. ― И как мне только это в голову пришло? В дверь постучали, а стоило ей распахнуться, как в нос ударил пряный аромат плова, от которого девушка рефлекторно сглотнула накопившуюся слюну и скривилась от настолько громкого урчания живота. Действительно захотелось съесть что-то кроме сладостей. Куча слуг, которые так аккуратно несли блюда и расставляли их, так много улыбчивых лиц и людей, что учтиво поклонялись. Они расспрашивали о самочувствии совершенно ненавязчиво, подобно вечернему пению сверчков, что в один такт выдавали свою мелодию с заходом горящего солнца. Стоило всем блестящим, до краёв наполненным тарелкам и искусно выкованным бокалам оказаться на своих местах, как весь народ просто испарился, бесследно исчезая за дверью, за которыми, казалось, всё шло иначе. Её покои были своеобразным порталом, попадая в который, Лале чувствовала себя не от мира всего, скрываясь от чужих глаз, которые так осуждающее её оглядывали, от чужих нечестивых речей, кои очерняли душу, подобно акварельным разводам на белоснежном холсте. С огромным желанием Лале протянула небольшую горсть плова ко рту, тут же ощущая слегка острый, но приятный вкус приготовленной пищи. Она пробовала всё, что было только представлено перед ней на подносах, утоляя сумасшедший голод, который будто взялся из ниоткуда. Девушка не помнила, когда в последний раз так наслаждалась едой, особенно той, которая приелась за столь долгое время. Рецепторы взрывались от обилия сладковатых, солёных и острых вкусов, что смешивались в тонкую струйку, пропитывая изголодавшийся организм и вызывая прилив крышесносной эйфории, ставшей совершенно новым неведомым чувством. Вдоволь наевшись, Лале поднялась с постели и оглядела покои: всё лежало на своих местах. Последний срыв знатно подпортил её состояние и внешний вид комнаты, в которой теперь будто ничего и не происходило. Книга, которую она так и не успела дочитать, лежала на тёмно-каштановом столике у распахнутого окна, из которого доносился привычный шум и едва уловимый цветочный аромат, кой из последних источали отцветавшие деревья. Аккуратно сложенные наряды покоились в одном из больших сундуков, который она уже распахнула в надежде отыскать что-то новое, утончённое и неповторимое, такое, что заставит улыбаться только сильнее. Штора, которую она порвала в порыве гнева, бросив в стену первый попавшийся предмет, была заменена на бордового цвета ткань, что тянулась от потолка к полу, подобно стекающему вниз вину. Скоро она переедет в новые покои, где придётся осваиваться и бродить по ним по ночам, не находя себе места от смены обстановки, где придётся искать новые тайники, чтобы прятать свои секреты от других. Но переезд с одной комнаты в другую — более просторную и совершенно незнакомую — вызывал противоречивые чувства: стоило сменить пластинку и оставить все воспоминания именно здесь, в этом месте, где о них никто не прознает, но именно это и останавливало. Здесь она переживала самые счастливые моменты своей жизни и самые несчастные, от которых становилось тошно. Отыскав василькового цвета платье, девушка приступила к неспешному процессу переодевания, что всегда казался ей нудным и неинтересным. Но сейчас, когда она крутилась перед зеркалом, в надежде подметить какие-то недостатки в утончённом образе Лале видела только улыбающуюся девушку, на которой словно красовался кусочек ясного неба в жаркий солнечный день. Проскочила мысль добавить образу лёгкости, элегантности, поэтому заморочившись ещё сильнее, юная Султанша отыскала элегантную бриллиантовую тиару среди других своих украшений. Её подарил погибший шехзаде Хасан ещё в то время, когда она беззаботно разгуливала по дворцовым садам и от души веселилась, наслаждаясь таявшим детством. Собрав волосы в аккуратный пучок, в точности повторяя отточенные до автоматизма движения Шахи-хатун, девушка не обратила внимания на то, что из прически выбились пару передних прядей, которые тем самым обрамляли светлое личико и делали её некогда потухший взор невинным и чистым, более счастливым. Преодолевая всё ещё томящуюся слабость, Лале позволила себе присесть на небольшой диван, чтобы дать организму время отдохнуть. Сегодня она проведёт день в своих покоях и распрощается с прошлым, оставив всю тяжелую ношу позади, больше волнуясь о настоящем, ведь будущее неизвестно никому, даже самым одарённым колдунам и предсказательницам. Снова стук в дверь. Лале откровенно не нравились непрошеные визиты, но стражник, появившийся в дверном проёме, опередил все мысли Госпожи, начав свою речь: ― Госпожа, к Вам Эдже-хатун пожаловала. ― Проси.«Интересно, что нового она мне скажет».
Лале не могла воспринимать эту девушку иначе. Она знала, что нового от неё ничего не услышать, а выудить что-то хорошее из её речей ― практически невыполнимая задача. В глазах девушки Эдже не казалась загадочной или хитрой ― перед ней стояла простая девушка, что слепо поверила в любовь тирана, который плевать хотел на чужие жизни. Глупая, самонадеянная и донельзя грубая. Но не забывая правил дворцового этикета, вошедшая в комнату девушка поклонилась, опустив голову и не осмеливаясь поднять лазурных очей на Госпожу. ― Госпожа. ― Эдже выпрямилась и одарила Лале нагловатым изучающим взглядом. ― Вы прекрасно выглядите. ― Здравствуй, Эдже. С чем пожаловала? ― Пришла проведать Вас, говорят, что нехорошо себя чувствуете. Поговаривают, что ребёнка потерять можете. ― Лицемерная ухмылка расползлась на смуглом лице, что убило всякое желание улыбаться и вежливо вести себя с непокорной рабыней дворцового гарема. Лале поджала губы и недовольно цокнула, незаметно закатив глаза. Одна фраза и уже столько раздражения. ― Всё хорошо, живу припеваючи. А ты как? Не тесно в ложе Падишаха? Ведь столько девушек метит на это место, что ты должна чувствовать себя, словно несколько человек зажали тебя в дверном проёме. ― Сарказм, плескавшийся в её речи, неожиданно проявился для Лале в самых лучших его чертах. Издевательская улыбка застыла на лице Госпожи, в то время как наложнице пришлось слегка нахмурить брови и осмотреть Лале вновь с вопиющей неприязнью в потемневших глазах. Эта тема была запретной для неё, ведь самоуверенная турчанка не подпускала и близко к себе мысль о том, что Мехмед может даже задумываться о других девушках. Только она и никто больше. ― Ну, Вы же своё отгуляли, а теперь пришёл мой черёд. На мне эта очередь, пожалуй, и закончится. Повелитель забудет о существовании других девушек, а о Вашем он вряд ли помнит вообще. ― В тщетной попытке задеть Лале за живое Эдже в ответ услышала лишь заливистый смех, в котором слух резало только одно ― издевательство над повисшей воздухе речью. ― Поверь, Эдже-хатун, ― ненавязчиво Лале сделала акцент на статусе дерзкой рабыни, пристыдив обозлённую девушку и указав ей то, что приставка в её имени до сих пор не изменилась, ― для него ты лишь призрачный образ, фигура, которая рассыплется в его памяти, подобно домику из песка. Очередная игрушка с раздутым эго. Настолько жалко, что смешно становится. ― Пожалейте себя, Госпожа, ведь Вам придётся несладко, когда я рожу Государю шехзаде. Я подарю ему не одно дитя, в то время как Вы будете доживать старческие года в одиночестве, в окружении гнетущего мрака и звенящей пустоты. В бедности и горе. С этого посмеётесь тоже? ― Этот момент ты уж точно не увидишь, ведь будешь разлагаться под толстым слоем рыхлой земли где-то в лесу, где о тебе не вспомнит ни Падишах, ни твои приспешники. Можешь идти, всё равно разумного я от тебя сегодня не услышу. Да и не уверена, что такое случится в принципе, ведь ты совершенно не обременена каким-либо интеллектом. С лица Лале не сходила улыбка, которая выражала всё то величие и превосходство над стоящей перед ней хатун. Вкус собственной возвышенности над ней крутился и был подобен запретному сладкому плоду, который вкусила девушка, как только произнесла саркастичные и насмешливые речи. О подобных умениях своего разума она даже и не догадывалась, а уж тем более и мысли не было о том, что это мастерство оттачивалось с годами, проведёнными во дворце. Смешно было наблюдать за тем, как раздувались ноздри Эдже, как она поджимала губы и презрительно смотрела на Лале, будто стараясь прожечь в ней сквозную дыру, но забавным Султанше показалось и то, что рабыня вновь лучезарно усмехнулась и двинулась в сторону дверей, напоследок бросив негромкую колкую фразу: ― Твоей репутации скоро конец, Лале, уж я об этом позабочусь. Девушка легко выпорхнула за дверь, постучав по дереву, давая знак о своём уходе. Фраза повисла в воздухе, медленно добираясь до ушей Лале, что лишь отмахнулась от подобных едких слов, которые позволила себе простая девчонка, посетившая её покои с целью высмеять и унизить. Больше её здесь не будет. ― Одарил её Аллах привлекательной внешностью, но уж точно не умом.***
― Акиле, у тебя что-то выпало! ― громко крикнула одна из рабынь, что присела отдохнуть после всей проделанной работы по дворцу. В глаза бросилась книга, на которой словно кровью был выведен неизвестный ранее рисунок, что не означал ничего хорошего для верящих в приметы девиц. Успев подхватить книгу до того, как это сделала Акиле, которая обронила загадочную вещь прямо на глазах у всех, рыжеволосая девчонка внимательно оглядела рукопись и тут же откинула её от себя, словно вещь была раскалённой до предела. ― Нечистая! Ведьма! Заклинания носит с собой какие-то! То-то я думаю, что же не так, а ты колдуешь, беды на всех насылаешь! И Шахи-хатун тоже из-за тебя ушла, ты на неё немилость Падишаха наслала! ― Громкий возмущённый возглас испуганной барышни граничил с криком, на который обернулась каждая жительница гарема, осуждающе разглядывая блондинку, что поспешно подняла небрежно брошенную вещицу и тут же оскалилась, рыкнув на девчонку: ― Закрой рот, Ракель-хатун. А то ещё и ты попадёшь под моё влияние. ― Славянка поспешила удалиться и тут же скрылась за массивной дверью, миновав всех тех, кто пытался преградить ей выход и понасмехаться в надежде отобрать вещи и посмеяться над замотавшейся калфой, которую теперь здесь будут считать ведьмой. Этого она и добивалась. ― А Вы знали, что сегодня Падишах хочет позвать другую девушку? Говорят, Эдже опозорилась перед ним в ту ночь хальвета, которой так хвасталась. Я слышала, что она рухнула перед ним, оголяясь, и теперь он не хочет её видеть, ведь ожидал большего, чем грандиозное падение во время ночи любви. ― Громко хохоча, Ренки оглядывала всех удивлённых девушек, что тут же посмеялись, последовав примеру задорной калфы. Они посчитали искренней правдой то, что полилось из её уст так искренне и правдиво, поэтому с обсуждения о том, что произошло у Мехмеда и Лале, девицы быстро перескочили на тему с упавшей Эдже. Поднялся шум и громкий хохот, что отбивался самыми разными мелодиями: начиная от завораживающей трели, заканчивая скрежетом, который резал ухо. Смешанные голоса не утихали: у всех были свои предположения о том, как Эдже свалилась перед Правителем и как она проревела ночь в абсолютном одиночестве, проклиная себя за свою же неосторожность. Незаметно проскользнув среди хохочущей толпы, Ренки принялась искать подругу, что скрылась за ближайшим углом, поджидая турчанку, что не могла сдерживать смех из-за собственных басней и из-за того, как быстро они обросли оболочкой абсолютной и чистейшей правды. Перешёптываясь об удачном выполнении собственного плана, девушки и заметить не успели то, как они переключились на тему, касающуюся их Госпожи. ― Теперь Лале-Султан заживёт спокойно и репутация её ничуть не испортится. А вот твоей теперь конец, ― с пробивающейся в голосе грустью проговаривала Ренки, опираясь о холодную стенку напротив Акиле, что неотрывно разглядывала черноволосую. На её лице красовалась такая же довольная улыбка, как в день их знакомства. ― Моя репутация даже рядом не стоит, не нужно об этом беспокоиться, как-то да отмоюсь. Вот только волнует то, простит ли она меня, захочет ли выслушать. ― Мы прямо сейчас пойдём к ней и узнаем, простит ли она тебя. Не волнуйся, я с тобой, ― взяв за руку девушку, Акиле усмехнулась такому знаку поддержки. Тепло её рук и впрямь успокаивало, расслабляло, заставляло все мысли собраться в единое целое и не давало рассыпаться им на тысячи мелких осколков, которые ещё долго пришлось бы склеивать из-за подкатившего к горлу волнения. Вместе бредя по запутанным коридорам, к которым обе до сих пор не могли привыкнуть и блуждать по ним, будто сотню лет торчат здесь, они перекидывались сухими фразами, состоящими из одних лишь догадок и предположений. Некоторые мысли казались настолько правдоподобными, что пробирала мелкая дрожь, вживляя в тело чистейший адреналин, — он вынуждал двигаться энергичней — а некоторые были настолько бредовыми, что и в голове не укладывались подобные слова, вызывая тихие смешки. Практически дойдя до покоев Лале-Султан, на своём пути девушки встретили Эдже, обозлённую настолько, что вокруг неё, казалось, клубился дым от уничтожавшего изнутри пожара, языки пламени которого трепетно проникали под смуглую кожу наложницы. Приостановив её, подруги не увидели даже поклона в знак приветствия к тем, кто выше по статусу, что ничуть их не смутило. Она никогда не почитала тех, кто выбрался «из грязи в князи» и не считала, что таким необходимо поклоняться, а это неплохо противоречило её принципам и целям, о которых знали едва ли не все жители Эдирне. ― Снова без поклона, Эдже-хатун. Как некрасиво. ― Я не буду поклоняться тем, кто служит Лале-Султан, запомните раз и навсегда. Увидите, скоро и Вам придётся склонить головы и почтительно обращаться ко мне «Госпожа». ― Плюясь ядом, девушка стукнула ребром кулака по стене, громко выдохнув и скрывшись из виду, ограничивая всякое своё взаимодействие с калфами. Она одним лишь взглядом могла сжигать города и деревни, судна и кареты, не говоря о жалких людишках, что мелькали перед её глазами по пути к гарему, в котором так и не утихал поднявшийся шум. ― Что её заставило так разозлиться? ― Эдже слишком много на себя берёт, ― сухо отрезала Акиле, кинув вслед один неуловимый презрительный взор, в котором плескалось всё то недоверие и неприязнь, что граничили с зарождающейся в душе ненавистью. Пришло время откинуть все лишние мысли и войти в покои Лале, извиняясь перед ней так, словно перед казнью, вымаливая последний прощальный вдох. Ещё по дороге они приняли решение, что Ренки войдёт первой и начнёт торжественную речь, медленно подводя к тому, что славянка заслуживает прощения и Госпожа должна её выслушать, дать ещё один шанс, который она точно не упустит и сделает всё, чтобы вернуть былое доверие. Хрупкое понятие «доверие»: оно было соткано из воздуха и тут же треснуло, опадая под ноги, подобно разбитому стеклу. ― Иди уже. Нет времени ждать, ― нетерпеливо прошептала Акиле, толкая Ренки в спину, ближе к заветной двери, за которой её ждало либо вымоленное прощение, что мерещилось в каждой мысли, либо смертная казнь, уготовленная для измученного догадками разума.***
― Ренки, как же я рада тебя видеть, ― дружелюбно протянула Лале, одарив служанку лучезарной улыбкой сразу после её милого почтительного поклона. Султанша не любила, когда друзья кланялись перед ней, тем самым возвышая её и переводя общение во что-то более запретное и сложное, будто она на важных переговорах, а не в кругу близких друзей, с которыми можно просто побыть самой собой. Похлопав ладонью рядом с собой, по свободному месту на тёмно-синем диване, девушка ожидала увидеть, как вечно-задорная Ренки с удовольствием присядет рядом и начнёт рассказывать о всех событиях мира, от которого она так ограждалась, но этого, к её удивлению не случилось. ― Что-то произошло? Почему рядом не садишься? ― Я пришла к Вам с весьма добрыми новостями, Лале-Султан. В гареме о Вас больше никто не говорит, мы нашли способ, как очистить Вас от грязных слухов, что пошли по дворцу. Лале недоумённо осмотрела подругу и удивлённо вскинула брови, оставив губы поджатыми ещё с визита Эдже, что только-только вышла из покоев. Она точно не знала, что ввело её в заблуждение больше: то, что в гареме вообще был слух о ней или то, как загадочно говорит Ренки, с какой отстранённостью и непривычным холодом. Калфа перед ней словно опасалась промолвить и слово, что являлось кристально-чистой правдой: донельзя властная Лале, что подчинилась всем метаморфозам и нехотя приняла их, сидела перед ней, ожидая продолжения, сверля настойчивым взглядом горящих карих очей. Калфа боялась и заводить тему об Акиле, что ожидала за дверью своего часа, надеясь на снисходительность Госпожи, поэтому черноволосая оттягивала момент леденящей душу истины как только могла, сторонясь его. ― Эдже-хатун гадостей о Вас наговорила своим подругам, а те уж разносить это начали по всему белому свету. Но ради Вас Акиле пожертвовала своей репутацией и подставила свою жизнь под угрозу, ведь теперь все до единой считают её ведьмой, а это у нас не почитается… ― говорила тихо и боязно, опустив взгляд в пол и не осмеливаясь взглянуть в чёрные радужки Госпожи, в которых не промелькнуло и доли той радости или благодарности, которая пробивалась из глубин светлой души. Султанша смотрела с полным безразличием на девушку и также отнеслась к её короткому, но содержательному рассказу. В ушах снова зазвенели те слова Акиле о её «особом» даре, о котором никто не знал ровно до того момента, пока не появилась возможность доверить кому-то подобную тайну. Закинув ногу на ногу и положив руки на колено, Лале просто пожала плечами, источая дурманную апатию и полную затерянность в бренном мире. Безэмоционально расправив образовавшиеся складки на нежно-голубом платье и поправив изящную тиару, она вновь взглянула на Ренки, девушку, что просто потупила взгляд в пол, разглядывая узоры на дорогом ковре. ― А мне то что с её репутации? Нужно было об этом раньше заботиться. ― Прозвучало сухо и строго, словно она ругала провинившегося ребёнка. ― Акиле правда не виновата, Госпожа! Прошу, выслушайте её, она Вам всё объяснит, и Вы будете уверены, что сможете ей доверять. Доверять. Кому Лале может доверять, кроме себя самой? Погибшему Владу, чья верность теперь под сомнением? Погибшему Аслану, которого больше не суждено увидеть? Ольге, из-за которой она впервые поссорилась с возлюбленным, утаив ноющую боль под рёбрами? Этот список она могла продолжать бесконечно в своих раздумьях, но жалобный голос Ренки вывел её из липкого транса и помог оживить всё то время, что застыло вокруг неё, летающей в собственных грёзах. ― Господин Влад ни за что бы не посмел предать Вас, также как и Акиле. Прошу, дайте ей возможность объясниться. Щенячий взгляд всегда действовал на Лале, как самое мощное и эффективное оружие. Она и сама не раз пользовалась подобным приёмом в детстве, не раз замечала этот блеск в глазах Аслана или Влада, что молили её выйти из дворца хоть на минуточку, чтобы весело провести время вместе. Лале потёрла переносицу, тяжело вздохнув — грубое «Проси» повисло в воздухе, что был словно наэлектризованным в столь напряжённый момент. Разумным казалось решение выслушать славянку и дать ей одну лишь попытку на то, чтобы привести логические доводы и факты, которые помогли бы принять окончательное решение об участи этой девицы. Как бы не была обижена Лале, как бы не злилась и не истерила, в больном разуме существовала лишь одна мысль, напоминание, которое не давало спокойно говорить и действовать:«Нельзя сбегать ото всех проблем».
Когда в покои практически бесшумно вошла Акиле, поклонившись, взгляд Лале метнулся в сторону окна, за которым сверкало золото закатного солнца. Оно щедро осыпало своими лучами всё, что было ему подвластно, оставляя ало-оранжевые пятна на крышах домов, верхушках скромных деревьев и на укрытой зелёным ковром земле. Солнце катилось за небосвод, прикрываясь малиновыми облаками, отходя в покой и уступая ночи своё место, чтобы та озарила всех блёклым серебром и даровала каждому тишину, долгожданную и убаюкивающую. На улице пахло подходящему к концу летом. Этот аромат был смесью увядающих цветов, скорыми дождями, что не решались пасть на землю мокрой стеной, усиленной работой на полях, а самое главное: веяло непривычной осенней прохладой, которая проникала под кожу с каждым разом всё сильнее. Август медленно догорал, уступая дорогу дождливому, но тёплому сентябрю. ― Я слушаю, Акиле. ― Госпожа, в первую очередь я пришла к Вам с извинениями о случившемся. Мне хотелось бы поведать Вам всю историю, о которой бы мне, возможно, не хотелось вспоминать, но… В тот день, когда Вы увидели меня в объятиях Господина Влада, на меня напал стражник. Он хотел лишить меня чести, нагло воспользоваться мною, удовлетворяя свою животную сущность сполна. В тот же миг, когда я пыталась опираться и кричать, бессмысленно взывая на помощь, мужчина, что накинулся на меня, упал замертво, а перед глазами предстал Ваш возлюбленный, с орудием в руках и застывшим на лице недружелюбием. Я будто в дурмане была, накинулась на него с объятиями и благодарностями, глухо рыдая от удушающего страха, понимаете? Лале выслушивала поток быстро сменяющихся мыслей, что превращались в скомканную неуверенную речь, только и успевая закусывать губу и нервно теребить ткань своего платья. Ей совершенно не хотелось воспринимать эту информацию, но невольно она проводила параллель в своей голове: Акиле хотели воспользоваться также, как и ею в своё время воспользовался Мехмед когда-то. Она понимала и каждой фиброй своей души ощущала этот страх, знала, что в беспамятстве была готова на многое, лишь бы поскорее избежать этого ужаса, что навис над ней жуткой изуродованной фигурой, протягивающей свои мерзкие когтистые лапы к нетронутой девичьей душе. В голове что-то щёлкнуло, и Лале, вытянув перед собой раскрытую ладонь, приостановила печальную историю славянки, которая держалась из последних сил, чтобы не разреветься прямо здесь, упав в грязь лицом. ― Довольно, Акиле. Я услышала достаточно, чтобы принять решение по поводу твоей судьбы. На миг, канувший в небытие, на двух женских лицах отразился страх, который словно раскалённой лавой окатил их подрагивающие от волнения тела, а затем окунул в ледяную воду, заставив тело покрыться тонкой ледяной корочкой. ― Умоляю, простите меня, Госпожа, мне и вправду не стоило вести себя подобным образом, но было так страшно… Вся вина на мне, но я тогда совсем не знала, что могу сделать и не имела понятия о том, насколько больно будет Вам от увиденного… От последнего слова Лале прошибло очередное воспоминания, от которого тело пронзала всепоглощающая тоска, пронизывающая её тело тысячей навострённых игл. Подчинившись собственному разуму и потупив взгляд на пылающий факел, что огнём своим ласкал каменную отчуждённую стену, она с головой нырнула в то море, которое манило своим теплом и поджидавшей внезапной болью, доводя каждое нервное окончание до высшего пика наслаждения и всплывающей грусти.***
― Что ты вечно пишешь, Влад? Удели мне хоть минутку своего внимания, ну! ― Девушка заливалась искренним смехом, стараясь откинуть бумаги Дракулы куда подальше, чтобы он хоть на минуту заострил на ней внимание, одарив чарующим взглядом аметистовых очей. Но этого, к сожалению, не случилось, и Влад всё также сосредоточенно вглядывался в аккуратно выведенные чёрные буквы на пожелтевшем пергаменте, который, казалось, вот-вот рассыплется прямо в его руках. Как бы Лале не пыталась побороть своё любопытство, но то без конца брало верх, вынуждая тонкие ручки тянуться к документам и деликатно отодвигать их, чтобы выпала возможность взглянуть на хмурое любимое лицо. Сегодня Влад был явно не в духе, что отражалось на его отстранённом поведении, напряженных скулах и белеющих костяшках рук, которые крепко сжимали клочок бесполезной бумаги. ― Лале, я занят. ― Ты меня позвал гулять, чтобы говорить, что занят? Прошу, Влад, ну хоть поболтай со мной. А то возьму и сбегу от тебя. ― Она любила шутить подобным образом, точно зная, что после такого юноше придётся поднять глаза и удивлённо осмотреть улыбчивое личико, на котором играли чистейшие нотки её победы. Он действительно взглянул и на этот раз, но увы, продержался так недолго, поэтому чмокнув её в носик и вновь отдав всё своё внимание неизвестным рукописям, парень принялся вчитываться в текст, иногда откровенно не понимая начертанной буквы или слова. Лале шустро уселась рядом с ним, залезая под руку и со всей любовью прижимаясь к мужскому телу, ожидая взрывной реакции в любой момент, ведь знала, что делу она точно не способствует. ― Ты меня не любишь? ― Состроив щенячий взгляд и мило поджав губы, девушка с наигранной обидой и разочарованием надеялась услышать хоть какой-то ответ от любимого, который губами едва ощутимо коснулся её макушки, от чего девушка тут же заулыбалась и посильнее прижалась к парню, чувствуя, как он легонько прижимает её рукой, поближе к себе. ― Что за глупости ты говоришь, Лале? Конечно люблю. Просто сейчас я немного занят. ― Чем же ты занят? ― Тебе этого знать не обязательно. ― Ну вот, тон снова холодный и будто вовсе не родной. Лале только успела удобно умоститься и прикрыть глаза, засыпая от тепла его тела и размеренного дыхания, потихоньку перемещаясь в мир сладких грёз, как тут Влад потянулся к одной из чернильниц изумрудного цвета, не замечая, что любимая девушка уже начала дремать. ― Милая, ты спишь? А в ответ тишина. Он слышал только тихое сопение девушки, которая сомкнула очи и действительно погрузилась в мир сновидений, из которого её так не хотелось вырывать, но внезапная потребность отлучиться заставила его переложить юную хатун на мягкие подушки и укрыть тем плащом, в котором она к нему и пришла. Он снова вытащил её из дворца глубокой ночью, но настолько был завален делами, что даже не уделил должного внимания, за что и корил себя всё то время, пока бродил по улице. Девушка приоткрыла один глаз, чтобы убедиться в своём полном одиночестве, а открыв второй, приподнялась на подушках, оглядывая территорию вокруг. Притвориться спящей в беседке было не лучшим её решением, но пожалуй, самым верным, чтобы угомонить давящее на мозг любопытство. Она провела рукой по скомканным бумагам, кончиками пальцев огладила шершавую бумагу, от которой подушечки тут же пробрало неприятным зудом, но в глаза бросилась лишь одна освещённая часть того письма, что было освещено скупой свечкой на краю стола. На краю листа виднелось выведенное имя возлюбленного, что и побудило Лале отодвинуть все другие бумаги, которые будто тщательно скрывали содержимое письма, но «посчастливилось» увидеть и несколько знакомых слов, от которых мир словно начал терять краски, приобретая лишь чёрно-белые цвета.«С нетерпением жду нашей встречи, Ольга». «Кольцо». «Не должна знать». «Удивится».
Отдельные слова и фразы, вырванные из контекста, которые в голове у Лале сложились в совершенно иную картину, не отражающей действительности. Снова это имя, снова эта девушка, которая стала причиной их первой крупной ссоры их. Снова она, с которой он теперь ждёт встречи. Лале старалась найти другое логическое объяснение, постараться подумать иначе, чтобы не зацикливаться на одной неверное мысли, но следующие слова, которые в памяти отпечатались болезненным клеймом, не давали изменить своего мнения. Что он задумал? Какое к чёрту кольцо? Что она не должна знать? Столько вопросов, которые она не осмелится задать сейчас, когда обманула его и хитростью узнала то, чего знать не должна была. Он не может относиться к ней подобным образом, не мог обмануть. ― Лучше бы это всё оказалось сном, прошу… ― Вновь она чувствовала подступающие слёзы, которые старалась сдерживать, но стоило одной-единственной жемчужной крупинке обжечь её щеку, как поспели и остальные, оставляя солёные разводы на мраморной коже. Услышав приближающие шаги, Лале разложила всё по своим местам и вновь откинулась на подушке, рукавом бледно-голубого платья утирая слёзы, которые могли выдать её прямо сейчас. Успокаивая себя мыслями о том, что это не более, чем проделки обиженной до сих пор души, которая в каждой мелочи и в слове Влада видела подвох, хатун улеглась поудобнее, прикрыв покрасневшее лицо копной русых волос, которые скрывали и мокрые ресницы, что слиплись друг с другом от избытка влаги и соли. Спустя пару минут подошёл и Влад, который бережно присел рядом, стараясь не нарушить сна возлюбленной. Взглянув на неё ещё раз, парень усмехнулся и наклонился, чтобы оставить влажный поцелуй на её щеке, как тут же услышал тихое бормотание, которое пробивалось сквозь густую пелену сна, что являлась не более чем умелой девичьей игрой. Она положила голову на его колени и тут же ощутила тепло в области шеи, к которой Влад посмел коснуться лишь кончиками пальцев, больше уделяя внимание спутавшимся волосам. Перебирая пряди, парень неощутимо поглаживал их, напевая незнакомую мелодию, которую Лале слышала впервые. Она звучала подобно колыбели. Но письмо не давало ей покоя. Почему он так ждёт встречи с Ольгой? О каком кольце речь? Что он скрывает? Вновь увиденное причинило ей боль.***
Отделавшись от сковавших воспоминаний, девушка заправила выбившуюся русую прядь за ухо и устремила цепкий заслезившийся взор в сторону Акиле, которая покорно ждала решения Лале. В очередной раз надевая маску полного безразличия, что тут же пропитывало всё естество за раз, Султанша поднялась с места и пошатнулась от напомнившей о себе слабости, которая сделала её ноги ватными и неустойчивыми. Сложила руки на груди и поразилась собственной стойкости, что прорастала внутри, где было абсолютно пусто. ― Раз ты считаешь, что заслуживаешь моего прощения, Акиле, тогда расскажи, о чём были ваши с Владом письма? Почему он ждал встречи с тобой и почему у тебя было моё кольцо?