***
Она словно соткана из незримых воспоминаний южного ветра и пушистых облаков, что огибали её тело белоснежным шёлком, струившимся вдоль хрупкого силуэта, застывшего в одном положении подобно фарфору. Её глаза ― докрасна раскалённое золото, воссоединившееся с лучами закатного огненного солнца. Голос ― тягучая карамель, сладкая и томная, чарующая и ласкающая воспалённый слух. Русые волосы распущены, а гуляющий в них тёплый июльский ветер игриво перебирал шёлковые пряди, путая их между собой витиеватыми узелками. Лале кончиками пальцев поглаживала гладкие лепестки распустившихся ирисов, чей мягкий лиловый цвет ласкал взор янтарных очей. Истинная красота этого места завораживала девушку, подносила её чистую душу к самим небесам, что освещали её своей непорочностью, очищали от всех тяжких мук и грёз, наделяя недостающим покоем. Умиротворение восполнило тело до краёв. Она стояла практически неподвижно, подобно статуе, чей лик и образ скрыт одеянием сливочного цвета. Впервые она чувствовала себя свободно здесь. В окружении певчих птиц и распустившихся бутонов в дворцовом саду. Лале стояла среди высоких зелёных кустарников, украшенных бусинами нежных цветков, точно в лабиринте, который бы ей не хотелось покидать. Внутреннее чувство прекрасного проснулось от тяжкого сна и засияло утренней звездой, озаряя потускневший разум, не оставив ни единого тёмного пятнышка сомнений и переживаний. Она ― воплощение чистоты и гармонии, точно дева синих тёплых океанов, спокойных, незнающих шторма. Но всё хорошее рано или поздно заканчивается, а иллюзии и вовсе с треском разбиваются о суровые скалы реальности. Ветер вихрем поднял песок, на котором до сих пор виднелись следы её босых ног, смешав мелкие песчинки с холодным вопиющим отчаянием, обдавшим тело Лале, точно ледяной водой. ― Осторожно, Лале! Беги! Незнакомый голос, казалось, раздался со всех сторон, эхом отбиваясь в черепной коробке яростным непрекращающимся звоном. Словно под действием гипноза, девушка ринулась бежать в сторону, туда, куда вела тропинка из выгоревшей травы. Изящные кустарники превратились в изломанные сухие ветви, обросшие острыми шипами, кои то и дело цепляли девичье платье, царапали нежную кожу, оставляя неглубокие кровоточащие следы, словно в попытке впиться в её тело и утянуть в острые объятия страха и боли. Слёзы без конца выжигали на её лице солёные дорожки, которые она не успевала вытирать из-за отчаянной попытки пробраться между затянувшимися прутьями, ранящими её худощавые руки. Остановиться пришлось у самого озера, цвет которого не изменился даже после того, как прихотливая погода подняла бунт против всего живого. Воды были такими же чистыми и лазурными, и даже отражение чёрного, как смоль, неба не меняло их оттенка. Она увидела в кристально чистой глади своё заплаканное, окровавленное отражение, обезображенное благодаря разошедшимся от вибраций вилам. Лале ужаснулась и нахмурила брови, внимательнее вглядываясь в озеро. Непогода терзала её тело холодом, от которого дрожали кончики пальцев, а воющий ветер только разгонял ледяную дымку по жилам. Там, на мели, плавали две рыбки. Мерцая золотом и кружась в загадочном танце, они бесстрашно плавали у самого берега, будто заманивая Лале подойти к ним поближе. Она всё ещё слышала этот голос, слышала его мольбы, что были скорее схожи со стенанием умирающего человека, но всё так же зачарованно она по щиколотки вошла в водоём, удивлённо округляя очи. Мальки тут же стали огибать её ноги, не боясь прикоснуться к оголённой коже. Они делали это так, будто Лале их вовсе не пугала, а напротив, привлекала, была им кем-то родным, кого они могли не бояться и продолжать резвиться, гоняясь друг за другом и радостно развивать оранжевыми плавничками. Раздался гул грома, а молния тут же озарила небосвод, ослепив молодую Госпожу на долю секунды, окутав в бездействие и непонимание. Дурман пробрался в её разум густым туманом, заполняя все недостающие фрагменты картины в её голове собою, полупрозрачной дымкой из хрупких догадок и невесомых домыслов. Дождь тяжёлыми каплями пал на землю, обдал её хрупкие плечи и тяжёлую от мыслей голову. Он барабанил по воде так сильно, что расходившиеся вилы едва ли не превращались в волны, кои могли бы сокрушить Лале и остатки её спокойствия в один незначительный миг. Но даже это не спугнуло маленьких рыбок. Они продолжали кружиться вокруг девушки, скользкой чешуёй шаркая по её ногам. ― Почему вы не уплываете…? ― Вопрос стих, растворившись среди нарастающего шума, который пускал громкие вибрации по воздуху, неуверенно колеблясь. Голос канул в небытие, навсегда оставшись исключительно в её памяти. ― Они всегда будут рядом, Лале.***
― Почему ты всегда так неспокойно спишь? ― знакомый голос, раздавшийся недалеко от очнувшейся Лале, вынудил в тот же миг раскрыть очи и пугливо сменить положение на сидячее, да так резко, что в ту же секунду глазах потемнело, а по телу прошлась колкая вибрация. Мехмед сидел на том же диване, что и она часами ранее, пока писала портрет одного из самых дорогих ей людей. Вся ночь ушла на размышления, на наброски и неудачные эскизы, и лишь последняя попытка сулила успех этой картины, в которую она вкладывала последние частицы её светлого разума и души. Даже незначительная капля этого света сумела озарить лицо человека на полотне, да так, что это свечение отразилось на его очах, делая их живыми, настоящими, словно вот-вот он выйдет из холста и предстанет в полный рост, такой родной и неподдельный. Впервые не фантом. Тихонько напевая самой себе колыбельную, девушка неустанно работала, увлечённо расписывая белое панно перед собой, раз за разом поражаясь тому сходству, что удалось передать умелым рукам. Уснула она на собственной постели, не прекращая петь убаюкивающую мелодию, от которой её разум покрылся тонкой сонной корочкой, унося всё бренное тело в крепкий, но беспокойный сон. Теперь же, когда на её месте сидит Падишах, чувства смешались в единый ядовитый коктейль, кой отравлял её нутро: злоба и страх. Ни единая встреча с ним не предвещала ничего хорошего. Откуда ей было знать, что именно сейчас всё будет хорошо и не пойдёт по наклонной? ― А почему ты так любишь вламываться в мои покои по утрам? ― Она сонно потёрла глаза и с отвращением взглянула на Падишаха, чей заливистый смех расплескался по всей комнате. Ему показалось смешным то, с какой интонацией она задала вопрос, словно шутила над ним совершенно безобидно, не желая зацепить и не нарваться на очередной конфликт. Её хриплый голос сводил с ума, заставляя всех внутренних демонов взбунтоваться и раскатом лавины пронести по телу озноб, что сменился мягким возбуждением. ― Ты спишь слишком долго, время уже за полдень. Судя по твоим стонам, ― Мехмед прервал свою речь ради неоднозначной улыбки, ― и расстроенному личику, тебя мучил кошмар. Может, расскажешь, что тебя гложет? ― То, что я вижу наяву намного страшнее того, что мне снится, Мехмед. Тебе ли не знать. ― Её раздражал его обеспокоенный тон. Раздражал один его вид, самодовольный лик и сильная фигура, разодетая в чёрное одеяние. Она ненавидела его глаза, в коих она видела те грозовые тучи из кошмара. Ненавидела его всего. А уж тем более его фальшивую заботу. ― Оставь обиды, Ла-а-а-але. ― Он протянул её имя, словно игрался им, наслаждаясь вкусом жжёного сахара, томившегося в каждой букве, ― Я пришёл к тебе с исключительно благими намерениями. Может, обсудим это за завтраком? Я прикажу принести сюда твои и мои любимые блюда, мы спокойно обсудим все нюансы, и я обещаю, что больше не посмею тебя тревожить. Ну же, чего ты хочешь? ― Раз уж на то пошло, то я безумно хочу рыбы и яблок. Много яблок. И щербета.***
Долгожданная трапеза. Трапеза с врагом, который так и не решился начать разговор о вести, с которой посетил её покои. Сидя напротив Султана, Лале с неописуемым удовольствием уплетала рыбу, наслаждаясь её пряным солоноватым ароматом, а вприкуску с яблоками, сочными зелёными яблоками, вкус казался ещё ярче, ещё насыщеннее. Она не знала с каких пор подобная не сочетаемая между собой пища стала столь обожаемой, но была уверена, что виной всему этому стала именно беременность, которая проходила на удивление легко, не считая нескольких случаев, когда живот тянуло от изменений где-то внутри. Но это только начало, а потому все переживания были ещё впереди. ― О чём ты хотел поговорить? Какие нюансы обсудить нужно? ― Ах, да. Ты же знаешь, что правила запрещают мне быть с тобой, так как ты ― свободная женщина, не рабыня, тем более, ты мусульманка. Я принял решение о проведении никаха, дабы ты стала моей законной женой. Ты и сама знаешь, что я не чаю в тебе души, готов весь мир принести к твоим ногам, лишь бы ты была рядом. Лале слышала жеманство в его голосе. Слышала наигранный тон. Но знала, что он абсолютно серьёзен. Не знала только зачем. Зачем он поёт ей серенады о любви, зная, что её переполняет только ненависть к нему, зная, что ею не руководит больше здравый разум, а лишь желание отомстить? Он прекрасно знал, что чувствует Лале, но не мог оставить её. Не мог откинуть мысли о ней, не мог избавиться от них. Даже когда близок с Эдже, даже когда она смотрит на него так влюблённо и непринуждённо. В этот момент его мысли заполнены Лале, от чего становилось тошно. Сердце разрывалось пополам, направляясь в две абсолютно разные стороны, а голова гудела от столкнувшихся противоречий. Он по уши влюблён в Эдже и признался в этом себе лишь будучи в абсолютном одиночестве. Но Мехмед не мог так просто избавиться от Лале. Не выходило забыть её надолго. ― Почему именно Я должна стать твоей женой? Почему не Эдже? ― Госпожа действовала наперекор, вопреки его мыслям и словам. Приходилось размышлять быстро, ответы давать так же чётко, как и задавать вопросы. Она не должна показать своего испуга и пренебрежения в этот момент. Это могло сыграть ей на руку. ― Не задавай лишних вопросов. ― Голос вмиг обрёл серьёзный и недружелюбный тон, такой, каким Лале привыкла его слышать. ― Я жду твоего ответа. Этот брак подарит тебе многое. То, о чём ты даже не смела мечтать ранее. Кстати, о мечтах. Ты сегодня переезжаешь в новые покои, более просторные. Места для тебя и будущего Шехзаде более, чем достаточно, а чтобы тебе было легче, то в твоих же покоях есть несколько мест для слуг. Охрана будет приставлена к твоим покоям уже сегодня. Смена обстановки не помешала бы прямо сейчас. Хотелось оставить эти покои как можно скорее в попытке избавиться от наболевшего, от тех воспоминаний, которые грызут остатки окровавленного сердца. Мир трещал по швам. Всё, что так долго восстанавливалось, рушилось в один миг. Пускай все эти моменты её жизни лучше растворятся в памяти, нежели каждый день она будет наблюдать место, которое так искренне ненавидит с недавних пор. Здесь с ней начало случаться всё самое отвратительное, самое убийственное. Пришло время скинуть груз и наконец вдохнуть полной грудью, основав новую эпоху. Эпоху её власти и её правления. ― Мне нужно время. Но что будет, если я отвечу отрицательно? ― В лучшем случае ― тебя отошлют в охотничий домик. А в худшем ― казнят. Он прекрасно блефовал и манипулировал. Мехмед знал, когда стоит сказать о возможных последствиях, чтобы любой человек подчинился его воле даже не раздумывая. Парень смотрел высокомерно, с игривой искоркой в карих омутах, что сжигала остатки закравшихся сомнений, выдавая пожар в его душе, поглотивший всё его существо. ― Выбор без выбора, Мехмед? Но на мне нет никакой вины, меня просто так не казнят. ― Девушка держалась уверенно, не отрывая не менее высокомерного взора от Повелителя. Они на равных. Один на один. ― Моё слово ― закон, меня послушают без лишних раздумий. А если обвинить тебя в попытке Государственного переворота или в покушении на мою жизнь, как случилось и с твоими пленниками, то в тот же миг у тебя будет свидание с виселицей, на которое ты не опоздаешь. ― Готова признать, ты прекрасно манипулируешь и шантажируешь. ― Я знаю.***
― Скоро мы узнаем о решении Повелителя, Эдже. Если всё идет так, как я задумала, то совсем скоро Лале исчезнет с лица Земли, а ты займешь её место. ― Халиме шёпотом настраивала Эдже на самый успешный исход её плана, который так тщательно подготавливался уже несколько дней. И только брюнетка сходила с ума. Ей откровенно не нравилась задумка управляющей, но перечить смысла не было: тогда их сотрудничество закончится, а в ущерб себе брюнетка не собиралась делать ничего такого. Изнутри пожирала ревность. Она склизкими червями скользила по венам и артериям, пробираясь до мозга костей, отравляя его и каждую фибру юной души. Никах с Лале. Никах её любимого с какой-то Лале. Что могло быть хуже?Хуже могло быть только одно: согласие Лале на это.
В груди щемило от боли, а слёзы то и дело выступали на очах, но тут же оказывались на рукавах дорого бордового платья, расшитого золотом. Ей не стоило выдавать своей безумной ревности и отчаяния, не стоило показывать боль, которую она испытывала в тот момент. Она не хотела делить Мехмеда с кем-либо, ведь в эту ночь он клялся ей только в одном: его душа и сердце, разум и тело ― всё принадлежит ей. Эдже чувствовала себя Госпожой. Госпожой своего Султана. ― А если нет? Что если она согласится?! Это же только помешает мне и тебе! Как тебе только в голову взбрела мысль о никахе?! ― Прекрати кричать, иначе тебе придётся умолкнуть навеки. Она откажется. Лале сломлена, ей не нужно всё это. Девушка давно хочет с Богом повидаться, а я только пытаюсь поскорее организовать их встречу. Откажется ― казнят. А она откажется, все мы знаем, что она слишком слабая для этого мира, чтобы продолжать эту борьбу. Халиме нетерпеливо расхаживала по комнате, нервно меряя её тяжелыми шагами. Женщина и сама переживала по этому поводу, хоть и была уверена в том, что план пройдёт успешно. Нагнетало обстановку поведение Эдже: руки то и дело судорожно сжимали ткань платья, а губы, искусанные в кровь от нервов, выдавали всю ту померкшую надежду, засевшую в сердце. Брюнетка была готова разрыдаться прямо сейчас, готова была сокрушить даже этот дворец, лишь бы не было конкуренции. Лишь бы Мехмед был её мужчиной. Как только девушка услышала о задумке Халиме, что уже пришла в действие, Эдже впала в откровенную ярость: сломанный чайник и перевёрнутый поднос с едой неустанно напоминали об этом. Воздух сгущался с каждой секундой всё сильнее. Дышать становилось тяжелее. — Мехмед с ума сходит от любви к тебе, главное шехзаде ему роди, это укрепит твоё положение во дворце, а статус Госпожи не заставит себя ждать. Это всё, что от тебя требуется. Не выходи даже из его покоев, замени ему сон, еду и кислород. Он без тебя не должен и представлять своего существования. ― Когда он примет решение, Халиме-хатун? ― Ближе к вечеру. Ступай, делай вид, будто ничего не произошло. Никто не должен знать того, о чём мы здесь с тобой шепчемся.***
Снова она в его покоях. Снова она видит его прекрасную фигуру и тает, точно сладость под палящим солнцем. Эдже чувствует его взгляд на себе, чувствует огонь между ними, в котором бы ей хотелось сгорать дотла в его объятиях. Её бедра, что движутся в ритме неспешной соблазнительной мелодии, ― дурман для Мехмеда. Он словно очарован её плавными движениями, такими откровенными и в то же время такими недоступными. Руки то и дело касаются бёдер, возвышаются над головой и плавно опускаются вниз, скользя по телу, подобно змеям. Девушка до чёртиков хорошо владела своим телом и не стеснялась этого, особенно перед тем, чей взор лишь разжигал это неудержимое желание показать себя во всей красе. Она ― нимфа, до одури соблазнительная и донельзя опасная. Её танцевальный костюм оголял живот и даже иногда позволял стройным ногам выглядывать из полупрозрачной ткани, от чего танец становился более страстным, возбуждающим, безумно красивым. Длинный платок в её руках ― приятное и красивое дополнение для её танца. Изящные проходки с его участием становились более загадочными, руки двигались более плавно и лишь подчёркивали отточенное мастерство девушки, от чего Мехмед лишь тяжко вздыхал, то и дело облизывая пересохшие губы. Она кружилась совершенно легко и непринуждённо, красиво покачиваясь в такт музыке и вздохам любимого. Её музыкой стали воспоминания, сотканные из его чарующего голоса и хриплых стонов, от которых по телу раскатом раскалённой лавы пробегали мурашки. Взгляд, наполненный таинственностью и неизвестной доселе притягательностью, проходился по напряжённому телу Султана, что не отрывал своего взгляда от её изящной фигуры. Сексуальные изгибы, которые подчёркивала одежда и приглушённый свет, становились ещё более аппетитными, нежели ранее. Сладкая истома копилась внутри, грозясь вот-вот взорваться от нетерпения. ― Вы все, ― Мемхед обращался ко всем слугам, кои остались в покоях ради того, чтобы просто исполнить свою музыку для этого выступления, ― покиньте мои покои. Оставьте нас. Стоило последнему человеку покинуть эту комнату и оставить вместо себя беспредельную пустоту, как Мехмед мигом приблизился к Эдже, с тела которой медленно сползала алая полупрозрачная ткань её платка, доводя парня до исступления и открывая вид на тело прекрасной юной девушки. Сия картина была пиком, высшей точкой эстетического наслаждения, которое получали эти двое от одних лишь переглядываний, полных нетерпеливости. ― Ты до безумия красива. ― Его голос срывался на шёпот, а губы оставались приоткрытыми всё то время, пока он пытался судорожно поймать воздух ртом. Холодного кислорода в лёгких ему и не хватало в тот момент. Рядом с ней до безумия жарко. Она словно источала адское пламя, которое манило и своими алыми языками ласкало тело Султана, кой находился всего лишь в паре сантиметров от её пухлых губ. Он оставлял призрачные ожоги на них своим тяжёлым дыханием и это ей бесспорно нравилось. ― Мехмед… У неё не получалось сказать ничего, кроме его имени. Только оно вертелось на языке, а затем повисало между ними в воздухе, тут же проникая в сознание очарованного Мехмеда, лаская чуткий слух. Сумасшествие в чистом его проявлении воцарилось в покоях и тут же воспламенилось, стоило Султану положить широкую ладонь на её затылок и впиться в желанные губы, что пылали от сладостно-мучительного томления. Волосы, обрамлявшие её лицо, каскадом спадали на её плечи и касаниями шёлка ласкали оголённую спину. Волнистые чёрные волосы путались меж пальцев Мехмеда, и это заводило его ещё сильнее. Он углублял поцелуй и не желал останавливаться. Жадно сминал женские губы и касался их языком, оставляя едва заметные вмятинки от зубов напоследок. Весь мир остановился только ради них, а все звуки растворились где-то в мире ином, где для них точно было место. ― Я готов сделать всё, чего пожелает моя Госпожа. ― Поцелуй здесь. ― Она пальцем провела дорожку от ложбинки на ключице до груди, а затем продолжила скользить вниз, вдоль изящного плоского живота. Он беспрекословно повиновался и принялся оставлять багровые пятна на её теле, жадно целуя те места, коих касались её длинные пальцы секундами ранее. Он языком провёл по её груди, оттягивая в сторону надоедливую ткань её лифа, которую он был готов просто напросто разорвать прямо на ней, лишь он не мешал ему касаться её кожи своими губами, не прерывал этого сумасшедшего удовольствия. Они пьяны от своей любви, пьяны от собственной бушующей страсти. И ничего прекраснее не было на этом свете. Кончиком языка она обвёл затвердевшие соски, руками жадно исследуя аппетитные женские изломы, то и дело рыча от нахлынувшего удовольствия, что окутывало их в сладкий кокон расплывающейся неги. Безумие. Именно оно властвовало в тот момент, когда парень прокладывал дорожку из требовательных, но оттого не менее нежных поцелуев вдоль её живота. Он стоял перед ней на коленях и оставлял влажные следы губ на разгорячённой коже, от которой веяло нестерпимым жаром. Эдже с ума сходила от такого зрелища, которое возбуждало её до предела. Разрез на нижней части её костюма позволял отодвинуть в сторону шершавую ткань и продолжить начатое. Поцелуи на внутренней части её бедра добивали Эдже, утягивали её в омут сладострастия и отчаянного желания поскорее слиться с Султаном воедино. Парень неспешно поглаживал её ноги, стараясь уделить внимание каждой частице её дрожащего тела, что вот-вот готово было взорваться от скопившихся эмоций, заострённых до предела. Он поднимался всё выше и выше. ― Позволите, Госпожа?***
― Я не знаю, что мне делать. Он откровенно мною манипулирует, не оставляя мне выбора. Лале сидела с подругами в новых покоях, обсуждая сегодняшний инцидент с Мехмедом. Он действительно не оставлял выбора, буквально принуждая Султаншу дать своё согласие на обряд никаха, который скорее принесёт ей кучу страданий и угрызений совести, нежели она сумеет извлечь из этого чистейшую выгоду. Лале понимала, что решение сможет сыграть ей на руку, но протестующая внутри преданность Владу не унималась, она звонко стучала в висках и гудела надоедливыми мыслями, убеждая Госпожу в том, что в тот же миг её сердце окутает предательский лёд. ― Нужно согласиться. ― Акиле говорила уверенно, не отрывая взгляда от расписных стен новых покоев, в которых она теперь также могла жить по просьбе и велению Лале. ― Ты получишь огромную силу и влияние, если согласишься выйти за него. А втереться в доверие станет в разы проще. Разве не это залог успешной мести? ― Он сказал, что меня могут отослать в охотничий домик, если я откажусь… В принципе, меня бы там ждала спокойная жизни и… ― … и бесконечные визиты Мехмеда, насмехательство от всей Османской Империи и правление бестолковой Эдже, просто чудный план. Нужно быть хитрее, изворотливее. Весь мир будет у твоих ног, а ослушаться тебя посмеет только самоубийца. Я не указываю тебе, нет, ― Ренки, перебив Лале на полуслове, всё старалась направить её на верный путь. Точнее, на кровавую дорожку, по которой ей предстоит пройти, дабы отомстить каждому обидчику и дожить свой век в достатке и добром здравии, ― просто с каждой ночью влияние Эдже усиливается. Она не выходит из покоев Султана, а это может плохо сказать на твоей дальнейшей жизни, понимаешь? Девушку нужно осадить как можно скорее, иначе она действительно начнёт изживать тебя со свету. ― И что мне теперь, тоже засиживаться в покоях Мехмеда, предаваясь любовным утехам?! Ну уж нет, прошу простить, но на подобное я никогда не соглашусь. Я каждый день и ночь борюсь со своими внутренними демонами не для того, чтобы подчиниться этому шакалу, Ренки. ― Тебя никто не просит проводить с ним ночи. Ты можешь стать ему мудрым советчиком, другом, который всегда поможет направить мысль и действие в нужное русло, которое принесёт тебе выгоду. А чтобы Эдже не чувствовала единственной, посылай Султану самых красивых девушек, тем самым располагая его к себе. Акиле взяла инициативу в свои руки, предлагая один из самых оптимальных вариантов развития событий, что возродился после возмущённых слов Лале-Султан. Акиле нравилось думать. Нравилось хитрить и брать лидерство в свои руки в самых экстремальных ситуациях, которые требовали резкости и сумасшедшей активности мозга. Девушка чувствовала себя Богом, зная, что в такие моменты всё в её руках, что каждый прислушается к ней лишь потому что она ― ведущая, а они ― ведомые. ― Я не смогу этого сделать до тех пор, пока в мои руки не перейдёт управление гаремом. Халиме слишком крепко держится за это место. ― Никах, подстроенное покушение, Халиме в изгнании, а ты ― в роскоши. ― Утром я навещу Мехмеда и заявлю о своём решении. Настало время расплачиваться за свои грехи.