***
― Ненавижу! Убью! Шакал проклятый! ― Порыв ярости, от которого приходится прятаться в более укромном месте. Акиле и Ренки пытались остановить Лале, которая переворачивала и ломала всё, что попадётся ей под руку: дорогие вазы превратились в смесь из мелкой крошки и крупных расписанных осколков, некоторые бархатные алые подушки оказались надорванными, а перевёрнутый небольшой столик растерял все разложенные на нём блюда. Казалось, что у Лале из глаз летели искры, рассыпаясь тысячей горячих звёзд ей прямо под ноги. Всплеск гнева покрыл глаза тонкой плёночкой алого тумана, от которого не удалось избавиться, даже когда она устало осела на пол, закрывая лицо руками, ноющими от боли. ― Ненавижу. Как же я его ненавижу. ― Девушка потирала красное от злости лицо ладонями, стараясь смыть с себя препротивный алый оттенок, в попытке избавиться от него и той бури внутри, что сметала всё на своём ходу. Она оглянулась: разгромленные покои и две испуганные калфы, которые вжались в стену и словно прилипли друг к другу, создав вокруг себя защитный купол, который бы защитил их от летающих предметов. ― Госпожа… Вам нужно научиться сдерживать свой гнев… Иначе от этого места и следа не останется. ― Я была бы только рада этому. Это был заговор, понимаешь? Это знали все, кроме меня, и это добивает, лишает остатка жизни. Он говорит что-то о письмах, о Венеции, о бегстве, а я даже близко не могу понять, о чём речь. И у меня уйдёт уйма времени на то, чтобы узнать и понять. А сегодня я должна остаться в его покоях и делать вид, что всё в порядке, что меня не задели его слова. ― Лале, ― Акиле мягко окликнула девушку, плавно сокращая расстояние между ними. Она боялась спугнуть её, точно маленького оленёнка, видящего во всём угрозу. ― В один день он расплатится за то, что сделал. Он обязательно пожалеет, Аллах не оставит его без должного наказания. Но ты должна понимать, что тебе нужно постараться завоевать его доверие, чтобы он беспрекословно слушал тебя, чтобы ты могла управлять им, как куклой. Ты должна сломать его, понимаешь? ― Блондинка успокаивающе гладила по плечу Госпожу, которая словно под гипнозом вслушивалась в её слова и повторяла это в уме, как молитву, чарующую мантру, которая с концами изгоняла умирающий свет души. Последняя фраза, казалось, медленно приобретала форму правила, ещё одной жизненной цели, к которой придётся идти со слезами на глазах и болью внутри. Ради этого пришлось бы перечить собственным желаниям, принципам и моральным устоям, обещаниям и самой себе.Но именно такой была цена за сладкую месть.
Лале похлопала ладошками по щекам, оставляя румянец и жгучее ощущение на собственной коже. Медленно поднявшись и шумно выдохнув, Султанша отряхнула своё платье, морально подготавливая себя к визиту в покои Падишаха. Она всё ещё томила в груди надежду на то, что не придётся провести с ним ночь. Не придётся терпеть его объятия или поцелуи. Но даже если Аллах накажет её этими нетерпимыми касаниями, сопротивление будет бесполезным, принесёт ей вред и нарушит все планы. Придётся молча стоять столбом, иногда напоминая о том, что ей это не нравится. ― Прикажите здесь прибраться. Я постараюсь вернуться как можно скорее.***
― Здравствуй, Лале. Ты всё же соизволила прийти ко мне. Честно сказать, с каждым днём ты удивляешь меня всё больше. ― Он приблизился к ней настолько, что Лале задержала дыхание, лишь бы не делить воздух с этим монстром. Даже дышать рядом с ним не хотелось. Она чувствовала жар его тела и опасалась его, словно он мог уничтожить её в тот же миг. Хотелось сделать шаг назад, выбежать из покоев и спрятаться там, где он никогда её не достанет, лишь бы не терпеть его взгляда и голоса. Он бесцеремонно и нагло провёл ладонью по её животу и слабо улыбнулся, изображая тихую радость. Мужчина нежно гладил женский выступающий животик и проникался каким-то тёплым чувством внутри, неизвестным доселе. Теперь он не знал, что чувствует. Не так давно он чувствовал абсолютное безразличие, а теперь ему даже хотелось оказать некую заботу, лишь бы чувствовать такую же нежность в ответ. ― Как ты себя чувствуешь? Мой шехзаде здоров? ― Со мной всё хорошо, благодарю. Ребёнок тоже в порядке, после последнего случая за мной тщательно присматривают лекари. ― Султанша попыталась убрать мужскую с живота, но этот жест Мехмед расценил иначе, поэтому мягко обхватил её ладонь и потянул её к своим губам, оставляя на ней лёгкий поцелуй. Он тут же положил её руку на свою щёку, словно Лале сама потянулась огладить его, и мягко потёрся о неё, прикрыв глаза. ― Мехмед, хватит… ― Слова Госпожи вывели юношу из транса и тот кинул в её сторону удивлённый взгляд, в тот же миг отпустив горячую руку. Лале сделала шаг назад, стыдливо опуская глаза и отворачиваясь от него, чувствуя себя предательницей самой себя и своего сердца. Она начала тут же расхаживать по покоям, довольствуясь тишиной и приглушённым жёлтым светом, который едва как освещал комнату. Пытаясь побороть интерес, что возник сразу, стоило ей увидеть кипу бумаг на столе, Лале плавно двинулась в его сторону, неспешно, побаиваясь реакции Падишаха. ― Что это? Что за бумаги? ― Девушка подошла ещё ближе к столу и упёрлась в него руками, слегка нависая над дубовой поверхностью, что была полностью покрыта исписанным пергаментом и различными рисунками, чертежами, в которые она вгляделась не сразу. Нарисованная ласточка, коя словно парила над изящным тюльпаном, выглядела такой живой, что Лале аккуратно провела кончиками пальцев по её крыльям, будто пытаясь почувствовать насколько мягкие её перья. Но подушечки пальцев ощутили лишь шершавый пергамент, что тотчас зашелестел под её напором. ― О, это государственные дела. Ещё здесь есть стихи. Ты можешь прочесть их, а я послушаю. В один миг Лале ощутила, как Мехмед вжался в её тело и расставил свои руки по обе стороны, также упираясь в стол, словно повторяя позу девушки, которая едва не подавилась от подобной дерзости. ― А это что? ― Она пальцем указала на нарисованную птицу над цветком, ожидая ответа. Это был какой-то чертёж, судя по тому, что он был изображён с различных сторон и в нескольких вариациях. Она чувствовала его дыхание на своей шее и не могла пошевелиться. Мехмед мягко взял Лале за руку и её же пальцем очертил чёрные угольные следы на бумаге. ― Не всё так сразу, моя милая Госпожа. Скоро ты узнаешь обо всём. ― Парень отпустил девичью руку. Он всеми силами старался её заинтересовать, и у него это прекрасно получилось. Пожалуй, впервые она была так заинтересована в его рассказах и словах, будучи действительно заинтригованной в том многообещающем молчании, краткой паузе. Этой же рукой Падишах перекинул тугую русую косу на правое плечо девушки, обнажая грациозную шею и тут же оставляя на ней пылкий ненавязчивый поцелуй. Он отдал бы всё, чтобы вдыхать этот приятный аромат роз и мёда, что она источала, чтобы касаться шёлковых волос и мягкой кожи. Поцелуи становились настойчивее, а дискомфорт и отвращение внутри Лале разрастались со стремительной скоростью, поражая нутро. Руки его, словно змеи, склизко и жадно касались округлых бёдер и аппетитных изгибов, стараясь не зацикливаться на мешающих на платье камушках. ― Останься со мной сегодня, Лале. Раздели со мной ложе, прошу. ― Прекрати… Все эти прикосновения… Они лишние, Мехмед. ― Она попыталась выскользнуть из его рук, но тот прижал её сильнее к себе, не желая отпускать юную девицу, не желая упускать её из своих объятий. Ещё пара совершенных попыток высвободиться из оков его рук не увенчались успехом, поэтому пришлось молча прикусить губу и бороться с тем внутренним презрением к самой себе, что неустанно говорило о таком подлом предательстве её любви. Её искренней любви, которую она хранила в душе до сих пор, цепляясь за неё, как за спасительную соломинку. Но и та теперь увядала, скрываясь в реке грязной вины и унижения. ― Ты до сих пор меня не простила? ― Как я могу тебя простить за весь тот ужас, что я пережила? Как я могу простить тебя за то, что окончательно потеряла веру в добро и в его существование? ― В тот момент, когда в её словах плескалась заточённая внутри обида, девушка поняла, что она не скрывает намерений по поводу брака. Что она не скрывает того, что не питает любви у Султану и брак ― лишь формальность. Формальность, которая могла дать ей всё, что только вздумается, но даже теперь всё стало под угрозу, когда она так открыта и говорит правду. ― Моя строптивая Лале… Сколько бы я не пытался, ты никогда мне не подчиняешься. Но ты же понимаешь, что рано или поздно это случится? ― Зачем ты это делаешь? Чем я заслужила такое отношение? Он не отпускал её, упорно лаская хрупкое тело. Носом водил вдоль шеи, неустанно вдыхая её аромат, руками продолжая исследовать женские изломы. Рука поднялась выше, к её горлу, которое он в тот же миг легонько сжал, вынудив испуганно вдохнуть и едва слышно захрипеть. Мужчина прикусил мочку её уха, а почувствовав, как она дрогнула, тихо засмеялся, издевательски и язвительно. ― Я же с детства любил тебя, Лале. С детства мечтал, чтобы ты тоже любила меня. Хотел, чтобы ты стала моей. А ты связалась с каким-то рабом, всего лишь рабом, который тебе бы ничего не смог дать. Я так ревновал, когда видел тебя рядом с ним, ― мужская голова удобно пала на плечо девушки, содрогающееся от бесшумных рыданий, а тихий шёпот продолжил обжигать её ушную раковину, ― когда ты заливисто смеялась и таяла в его объятиях. А теперь ты моя. Моя и только моя. Не его. Не рыжего парня. А моя. Моя юная Госпожа, которая так противилась судьбе, а теперь стоит в моих объятиях и носит нашего шехзаде под сердцем. ― Ты разрушил мою жизнь, лишив меня всего… ― Лале крепко сжимала зубы, чувствуя, как слёзы оставляют длинные блестящие полосы на ещё щеках. Не в силах остановиться, она рыдала, становясь такой уязвимой перед тем, кто поступал так эгоистично и жестко, просто пытаясь присвоить себе то, что ему не принадлежит. Казалось, не было конца той боли, что стремительно разрушала её с каждым разом всё сильнее. ― Знаю. Но в моменты, когда ты слаба и уязвима, как сейчас, ты полностью принадлежишь мне. И это, пожалуй, самое искусное удовольствие, которое я когда-либо сумею познать. ― Зачем ты позвал меня? Чтобы потешить своё эго? Чтобы насмехаться надо мной и моим горем? ― Наконец-то ей удалось освободиться от его сильных рук, именно поэтому она вновь отступила, создавая то необходимое расстояние, которое не даст ему приблизиться вновь. Чувство, словно её вновь испачкали. Словно она вновь грязная. Обхватив себя руками, девушка устремила свой взгляд прямо в очи Мехмеда, пылающие от наслаждения, окутавшего всё его тело в сладкую негу. ― Ах, да. Я так замечтался, что забыл показать тебе самое главное. Мы сегодня беседовали в саду, и я сказал тебе о письмах. Ты можешь рассмотреть одно из них. Он взглядом указал на стол, молча приказывая вернуться обратно и всё же взять одно из множества писем, которое она должна была увидеть своими глазами. Нехотя приближаясь к столу и опасаясь повторных приставаний Мехмеда, девушка взяла одно лишь послание, на котором красовалась знакомая ей подпись. Имя её возлюбленного. Удивительно, что она сразу не обратила на него внимания, ведь оно лежало на самом видном месте. «Моя милая Лале, Сегодня ночью, через три часа после полуночи, ты должна в дворцовом саду встретиться с одной знакомой тебе девушкой, которая проведёт тебя на корабль, держащий путь в Венецию. Отправляйся туда, я скоро приеду и заберу тебя.Навеки твой, Влад Дракула».
― И ты хочешь сказать, что не видела этого письма? ― Никогда в жизни… Когда ты узнал о нём? Когда получил его? ― Вечером. А на утро их казнили. Забавно, верно? Но не забивай на ночь голову, Лале. Пришло время для сна. Он вновь близко и уже гладит её по спине, якобы пытаясь предотвратить ту истерику, что вот-вот бы накрыла её. Но Лале слишком устала, чтобы действительно устраивать скандалы и истерики. Все эмоции и силы ушли на погром в покоях и слёзы, раздумья и невыносимые переживания. Усталость валила её с ног и приказным тоном повелевала спать. И как бы она не пыталась отговорить Мехмеда от затеи спать в одной постели, как бы не уговаривала отпустить обратно, он твёрдо стоял на своём, бесконечно твердя о том, что разу уж она здесь ― то придётся остаться до утра. Нехотя она забилась в самый дальний угол кровати, отвернувшись к мужчине спиной, а на любую его попытку приблизиться, Лале тихо рычала угрожающее «Оставь меня в покое».***
― Лале-Султан, Вы, как всегда, прекрасно выглядите. ― Халиме-хатун почтительно преклонилась перед Госпожой, которая только что вышла из покоев Султана, кой всё же остался недоволен ранним уходом девушки. Она вновь спала беспокойно, пытаясь сбежать от преследующих кошмаров, каждый раз просыпаясь в холодном поту и наблюдая рядом с собой ту самую причину её ночных леденящих душу сновидений. Не один раз за ночь она подходила к столу и перечитывала то письмо, которое она должна была увидеть ещё в мае, когда она могла обрести спокойную жизнь вдали от этого места. Хотелось смять кусок пергамента, разорвать на мелкие кусочки и сжечь дотла, а затем пустить пепел по ветру, чтоб тот унёс его как можно дальше и унёс с собой всю приевшуюся боль. Откуда у него это письмо? Как оно попало в его руки? Лале прекрасно понимала, что значительную роль в этом деле сыграл Явуз, умело обыграв всё наилучшим для них образом, но то, как он действовал ― загадка, что была ей не под силу. ― И тебе доброе утро. А ты куда так спешишь? Неужто в покои Повелителя? ― Девушка хотела отразить на уставшем лице всё возродившееся внутри непонимание, но вместо этого искривила пухлые губы в издевательской улыбке, держа голову прямо и чуть приподняв подбородок, вложив в этот жест всё своё превосходство над управляющей. Лале сложила руки в замок у своего живота, открыто показывая уверенность в себе и своей речи, что так легко слетала с её уст. ― Да, Госпожа. Он просил меня зайти, но я боялась помешать вашим планам. Кажется, Вы вчера опередили меня и пришли раньше? ― Женщина умело выпуталась из сотканных липких сетей Лале, ударив по больному, стараясь как можно сильнее задеть хрупкое девичье эго. Халиме умела делать это, как никто другой: она читала людей, с которыми имела дело, точно открытую книгу, поэтому могла легко выискать слабое место, ту самую Ахиллесовою пяту, коя будет решающим ударом. ― Я здесь ещё со вчерашнего вечера, ― Лале приторно усмехнулась и мечтательно прикрыла глаза, будто действительно рада была остаться сегодня с Мехмедом, ― и этот вечер был чудесным. В моей жизни не было вечера прекраснее, чем тот, что я провела наедине с Повелителем. ― Девушка откровенно лгала, вводя в заблуждение женщину, что поражённо раскрыла рот от удивления, широко распахнув слега раскосые глаза. Лале сделала шаг вперёд, поддаваясь искреннему желанию поскорее уйти подальше от этого места, но Халиме нагло перекрыла ей путь собой, самодовольно усмехаясь. ― Зачем же Вы мне лжёте, Госпожа? Все ведь знают, что Повелитель не властвует над Вашим сердцем. С таким успехом недолго Вам быть госпожой. ― Времена меняются, Халиме. В своё время ты тоже была госпожой, но вспомни, где ты сейчас и с кем ты разговариваешь. ― Ты похожа на свою мать. Она дерзила мне также, как и ты сейчас. Но прими к сведению, что твоя матушка теперь покоится где-то под землёй, а я всё ещё здесь, всё ещё жива. Опешив от дерзости, которая пробрала Лале до косточек, она замахнулась и отвесила звонкую пощёчину женщине, что в порядок старше неё, даже не шелохнувшись. Девушка совершенно не боялась последствий, не дрожала от ужаса осознания, уже нет. Она непоколебимо глядела на хатун, которая потирала красную щёку и крепко сжимала зубы, так, что казалось, даже скрип их слышался где-то на задворках юношеского сознания. Госпожу пробрало незнакомое доселе удовольствие, удовлетворение от того, что гнев выплеснулся всего в одно мгновение сокрушительной волной опьянения, от которого тот же час избавился воспалённый расчётливый разум. ― Намотай себе на ус, ― злобно прошипела Лале, наклонившись к Халиме, склонившей голову перед ней, ― рано или поздно я заставлю тебя пожалеть о сказанном и содеянном.***
― Расскажи мне о ней. Всё что знаешь, всё, что до сих пор горит в твоём разуме, когда ты слышишь её имя. Шахи-хатун, прошу, это единственное, что поможет мне устранить Халиме-хатун. ― Лале говорила серьёзно, не прерываясь на жалость, которую она параллельно испытывала к наставнице, которую едва можно было узнать из-за тяжёлой болезни. Сколько раз она посылала лекаря, столько раз он и возвращался с вестью о том, что его посылали прочь, не подпуская даже близко к себе. Сколько раз она передавала лекарства через Ренки и сколько раз приносила их сама, скрываясь от любопытных стражников в ночной густой мгле. Но сегодня она нашла все пузырьки разбитыми, а их содержимое оставалось непросохшим на трухлявом деревянном полу пятнами. Все свёртки с травами лежали нетронутыми, а мази, которые ей нужно было втирать, потеряли весь свой пряный и резкий аромат, лишаясь целебных свойств. Женщина упорно не хотела бороться с болезнью, даже не признавая того, насколько ей плохо, насколько она устала терпеть эти муки и непрекращающийся кашель. ― Зачем тебе устранять её, Лале? ― Хрипло протянула хатун, едва отыскав в себе силы на то, чтобы издать хоть какой-то звук, не говоря уже о разборчивой чёткой фразы. Последовал затяжной кашель, который женщина попыталась скрыть собственным кулаком. Забеспокоившись, девушка подошла чуть ближе, но верна черноволосая подруга её одернула, тихо предупредив, что это может быть заразным. ― Либо она меня, либо я её. Мы не сможем мирно сосуществовать во дворце. Она имеет большое влияние. ― Не всегда нужна кровавая расправа, чтобы иметь больше влияния, Лале. Тебе стоит с умом относиться к тому, что ты имеешь сейчас. Твой статус выше, чем у любой другой девушки во дворце. ― То и дело прерываясь на кашель и на тихие стенания от нетерпимой боли в области грудной клетки, Шахи-хатун бессильно потянулась к окровавленному платочку, что лежал по правую её руку. Она кое-как стёрла с губ откашлянную слизь и заодно прошлась мягкой тканью по руке, оставив на ней едва заметные следки сгустков крови, кои так мешали ей свободно дышать. Её болезнь прогрессировала с каждым днем, неустанно поражая тело пожилой женщины. ― Поэтому я и прошу у тебя помощи. Ты должна знать какой-то нюанс, её слабость, которая усмирит эту гадюку. ― Я плохо знаю её, как человека. ― Сиплый и неуверенный голос задрожал, предвещая очередной приступ кашля, от которого сердце Лале сжималось до ноющей боли. ― Но знает её другая женщина. Мара-хатун, мать погибшего шехзаде Хасана, да будет рай обителью бедному мальчику. Если мне не изменяет моя старческая память, то она проживает в Бурсе, в особняке, который ей подарил покойный Султан Мурад. Так много смертей нас застало в один миг… Лале переварила сказанное и бросила короткий взгляд в сторону Ренки, которая то и дело боязливо оглядывалась на входную дверь дома, опасаясь, что кто-то всё же решит сюда наведаться. В голове у Госпожи вспыхнули все те брошенные в гневе фразы её новоиспечённых врагов, кои то и дело норовили подлить масла в огонь, сжигающий дотла её раненую душу.«Она дерзила мне также, как и ты сейчас. Но прими к сведению, что твоя матушка теперь покоится где-то под землёй, а я всё ещё здесь, всё ещё жива».
«И всё благодаря Вашей наставнице, Лале-Султан. Если бы не она, то Вы сейчас бы наивно полагали, что Ваши друзья в походе. Благодаря ей Вы всё услышали. Благодаря ей Вы сейчас на этом месте».
Шахи-хатун повторит мои слова, ведь даже она знала о том, что ты готовишься к бегству. Все, кто знал о твоём желании сбежать, желали увидеть твои мучения. И они их увидели. Желали проучить. И проучили».
«Я знала о том, что мальчиков казнят».
― Почему ты была замешана в этом заговоре? Что я сделала не так? ― Обессиленно девушка смотрела в одну точку, не отрывая поникшего взора от едва заметного пятнышка на стене, изо всех сил стараясь сдержать слёзы, кои уже пощипывали веко изнутри. Глубокий вдох. Отрезвляющий глоток душного комнатного воздуха, обжигающий лёгкие и разум. В ответ лишь молчание. Безмолвная тишина сгущалась тяжёлой грозовой тучей над её головой и в рассудок проникала звоном, окутывая каждую клеточку организма бесконечным сумраком. Её вопрос прозвучал вновь, рассекая воздух на мелкие частицы, расступившиеся под натиском настойчивых грубых вибраций. Но в ответ вновь ничего. ― Ответь мне, Шахи-хатун! Чем я заслужила это?! Разрушающая волна гнева, что раскатом горячей магмы разлилась в её теле всего за какое-то мгновение, отравила разум неподдельной яростью, а желание сокрушить всё и вся, не оставив ни пылинки от этого небольшого дома, взяло верх над остатками невинности и совести. Она никогда не позволяла себе подобным тоном разговаривать с наставницей, но теперь, когда все слова, брошенные так небрежно и с презрением, собрались в одну единственную картину, которой не хватало одной мелочи, девушка была неподвластна самой себе. Она не подчинялась здравому смыслу и правилам, не управляли ею больше ни ценности, ни привитые нормы морали. Лале начала нервно расхаживать по комнате, то и дело улавливая на себе обеспокоенные взгляды Ренки. Но больше всего ей хотелось почувствовать на себе такой же взор Шахи-хатун. Но женщина лишь отвернулась, даже не пытаясь лишний раз рассмотреть лицо или фигуру любимой воспитанницы. ― Ты помогла им убить меня. Ты помогла им лишить меня света жизни. Ты хотела меня наказать за то, что я влюбилась?! Наказать за то, чего я даже не знала?! Послышались первые всхлипы. Но впервые это была не Лале. ― Ответь на один вопрос. Всего на один. Как ты об этом узнала? Кто сказал тебе, что я собираюсь убегать? ― Холодно и отстранённо. Её голос не дрожал и не подавал больше никаких признаков прежней злобы или обиды, не осталось в нём ни единой звонкой нотки плача. Она безвольно смотрела вдаль сквозь маленькую щель между досок, которые закрывали вид на зелёные пейзажи. Бесцветный голос не окрашивал картинки в сознании, стоило ему лишь долететь до ушей присутствующих. И вновь всё заплывало чёрными пятнами, лишая красок жизни. ― Мехмед… Он позвал меня днём в покои и рассказал, что ты собралась бежать, подтвердил свои слова письмом. Он приказал мне открыть окна ночью, чтобы ты услышала и вышла к ним, а их бы там поймали на горячем. Но сейчас, глядя на тебя, я понимаю, что твоя жизнь разрушилась из-за меня. Я сделала всё, чтобы ты сейчас страдала. Я утопаю в трясине собственного греха, Аллах уже послал мне наказание. Они так и не встретились взглядами. Ни разу. Лале молча кивнула и таким же кивком указала подруге в сторону выхода, приказывая выйти. Движения плавные, неспешные, словно она старалась сохранить весь накопленный внутри гнев и не проронить неосторожным рывком ни капли этого концентрированного зла, смертельно ядовитого вещества в центре её сердца. ― И снова ты оступилась, в погоне за желанием успешно выдать меня замуж за того, кто уже пытался причинить мне вред. Откуда Мехмед взял это письмо? ― Явуз-Паша передал его, по словам самого Султана. Лале чувствовала подвох каждой фиброй души. Влад не мог быть так неосторожен, передав письмо Явузу напрямую. Должен быть замешан кто-то ещё. Одно слабое звено, которое сильно повлияло на её жизнь. В голове пронеслась куча вариантов тех, кто мог предать, кто мог по неосторожности проболтаться или быть пойманным. Образы этих людей Лале в точности видела перед собой, но никаких доказательств их вины не было. Это просто простые догадки, бессмысленное подтверждение её мыслей, которые выдаёт её разум. ― На днях ты отправишься во дворец, и это не обсуждается. Ты не можешь жить в таких условиях. Ренки, вечером принесёшь сюда еды, а я договорюсь обо всём во дворце. Завтра за тобой придут, Шахи-хатун, и ты вернёшься домой.*** Сентябрь, 1448 год
― Мехмед, у меня есть одна просьба… ― Лале молвила практически обессиленно, в голове покручивая последние события, от которых вновь всё перевернулось с ног на голову и небо обрушилось крупными льдинами на её плечи. Девушка смотрела на новоиспечённого мужа пристально, не отрывая заплывшего взора от его тёмно-карих очей, в коих так и плескались те детские искорки немыслимой радости. Это событие для него было волнительным и, казалось, самым желанным, несмотря на то, что никакой отдачи он практически не получал в ответ. Лишь холодный тон и упрямый взгляд, отстранённое общение и липкое презрение, которое мешало ему чувствовать какое-либо тепло. Парень, невольно усмехаясь, рассматривал юную нимфу, изнывая от её красоты, которая с каждым днём очаровывала его все сильнее. Её опущенные заплаканные глаза и сухие покусанные губы, раскрасневшиеся от сильного притока крови к ним, вызывали внутри самую настоящую бурю, которая в один миг охватила всё тело, пленив его туманной корочкой влечения. Её вновь окутала печаль, но впервые не такая сильная. Месяц назад она нашла мёртвой свою наставницу, которая тяжко болела в последнее время, не желая принимать помощи лекарей. Бедная женщина лежала на собственной кровати, по-мертвецки стеклянно пялясь в угол комнаты, в котором явно застыло нечто ужасающее, ведь искажённое страхом лицо застыло навеки каменной маской. ― Да, мой сладкий лукум? ― Он мечтательно загляделся на неё вновь, улавливая вибрацию её тела, что зарождалась внутри из-за предательской дрожи. Ему хорошо, когда она горюет. Лале становится покорной и послушной, такой, какой он хотел видеть женщину рядом с собой. Поднявшись с места, за которым он старательно изучал иностранный язык в попытке обогатить прогнивший до последней капли внутренний мир, Мехмед подошёл как можно ближе к своей невесте, облачённую в туманную грусть и неприязнь. Она очаровывала его, даже будучи покрытой липким мраком, кой тонкой вуалью покрывал запятнанный болью разум. ― Я бы хотела перед свадьбой отправиться в Бурсу… Мне нужно отдохнуть и дать себе время, чтобы полностью излечить душу… Это продлится недолго. Мехмед вспыхнул за одно лишь мгновение, стоило сказанным словам бережно коснуться ушной раковины парня, обволакивая разум тягучей едкой смолой. В попытке замахнуться и привести в чувства юную Госпожу, как та насквозь пронзила его холодным и бесчувственным взглядом, в коем больше не вальсировали загадочные искорки. С уст сорвался тихий шёпот, в котором больше не дрожала горечь или обида. Только равнодушие. Убийственное равнодушие, от которого тело пробирало осознание её всемогущества и одновременно беспомощности. ― Снова ударишь меня? Ты хочешь моей любви, но делаешь всё для того, чтобы она никогда не зародилась. ― Я… Нет, что ты… Я не хотел тебя бить. ― Парень словно пытался перехитрить её, умело увиливая от всех озвученных обвинений, кои не были подкреплены фактами по его мнению. Вместо того, чтобы ладонь, поднятая вверх, с громким шлепком оставила отпечаток на женском лице, он мягко опустил руку на безжизненно-белую щёку, нежно оглаживая её и чувствуя тепло её тела. Слабое, точно оно меркнет, как догорающая свеча. Ему хватило несколько секунд, чтобы прижать нежное женское тело к себе, в тот же миг подчиняясь разливающемуся внутри теплу, от которого всё нутро наполняется жгучей истомой. Он тяжело выдохнул, судорожно прижимая к себе Лале, словно она ― тень, призрак, который вот-вот растворится и выскользнет из его объятий, лишив последней надежды, отобрав последнее тепло. Рвано дыша и жадно шаря руками по её телу, пытаясь понять, не явилась ли она ему самонадеянным видением, Мехмед в ту же секунду уткнулся носом в её шею, стараясь уловить как можно больше этого приятного цветочного аромата, исходящего от русых локонов. ― Ты хочешь попытаться сбежать с моего позволения? ― Он нервно хохотнул, губами впиваясь в нежную девичью шею, сполна отдаваясь той страсти, что требовала большего где-то в глубине его души. ― Ты не сбежишь от меня, ты же знаешь. ― Я не собираюсь бежать. Я хочу восстановить свой разум. Шехзаде родится здоровым, если его мать будет здорова. ― Она даже не шелохнулась. Не попыталась оттолкнуть от себя человека, который больную привязанность величал любовью, стараясь ни на шаг не отпускать от себя будущую жену, с которой вот-вот должен был связать себя узами брака. Лале не понимала, чего он хочет. Не понимала, какие чувства он питал по отношению к ней. Ощущала, что он ненавидел её так же, как и любил. Но можно ли назвать эту нечеловеческую зависимость любовью, которая всегда была чувством лёгким и светлым? Можно ли назвать животное желание причинить вред ― любовью? ― Почему же именно в Бурсу? Свадьба уже через несколько недель, а ты собираешься оставить меня. ― Он словно не собирался отходить от неё или хоть на миг разомкнуть объятия, что больше напоминали посмертные оковы. И всё же, ему удалось отвлечься лишь благодаря тому, что вновь не почувствовал той отдачи, от которой млел в собственных мечтаниях. Сурово взглянув на Лале, которая не подала и признака какого-либо волнения, парень отступил назад, скрестив руки на груди. Он всегда делал так, когда его что-то не устраивало или он был глубоко обижен. Мехмед словно старался защитить раненую душу и сердце своими руками, старался скрыть свои раны от чужих глаз, но каждое его рваное движение обнажало искалеченное нутро. ― Там живёт человек, который хорошо знал мою мать. Я хотела бы узнать, почему она так рано покинула меня. ― Прошлое должно оставаться прошлым, Лале. Живи сегодняшним днём, а не пустыми воспоминаниями. Я не отпущу тебя в Бурсу, даже не надейся. Он отвернулся и разорвал зрительный контакт, который удерживал так долго из последних сил. Мехмеда изнутри пробирал вязкий испуг, кой от убийственного взора разрастался густыми лианами, пробираясь по витиеватым венам, в точности повторяя изгиб каждой жилки. Теперь он лишь чувствовал, как этот же пронзительный взгляд прожигал в его теле сквозную кровоточащую дыру, дополняя картину сотней маленьких ран. Мужское дыхание участилось, движением ватной руки он одёрнул воротник, стараясь открыть себе больше доступа к заветному холодному кислороду. Но стоило Лале бесшумно, точно осторожный хищник, приблизиться и так отчаянно прижаться к мужской спине, как воздух стал донельзя густым, отказываясь проникать в лёгкие. В попытке удержать равновесие, юный Падишах упёрся в стол руками, ошарашенно округлив помутневшие глаза. Руки ловко обвили его тело. Кончики пальцев коснулись сильной груди, вздымающейся так часто и рвано. Очертили по памяти рельефные мышцы живота. Точно змеи, скользнули выше, удобно располагаясь на широких плечах. Султан протяжно застонал, пытаясь побороть этот сумасшедший дурман, прокравшийся в его разум благодаря бездушной девице, обнимающей так крепко и жадно. ― Отпусти меня, прошу. В сопровождении доверенных людей. ― Сладкий шёпот окутал Султана горячей негой, от которой по телу пробежал электрический разряд, импульс, от которого он готов был рассыпаться на миллионы осколков. ― Лале… ― Ты разве не хотел узнать больше про свою маму? ― Это тебя не касается… ― он говорил сдавленно и иногда прерывался на очередной глоток раскалённого до предела воздуха, стараясь сдержать давно забытое чувство, щиплющее веки изнутри. Но Лале не останавливалась и продолжала напоминать ему о том моменте жизни, о котором он так отчаянно пытался забыть. Она отплачивала ему той ж монетой. ― Разве тебе не хотелось узнать, что с ней случилось и почему ты лишился материнского тепла, любви? Не хотелось узнать, почему так не хватало родных объятий с самого детства, когда ты так нуждался в этом? ― Хватит. ― Собрав последние силы в один тугой комок энергии, который призрачным ожогом одарил его уста, Мемхед безвольно рыкнул в сторону Госпожи, которая не отпрянула в тот же миг. Она копировала его манеру речи, в точности повторяя этот небрежный издевательский тон, каждое слово растягивая и вкушая, точно сладкий заветный плод. Жеманно и притворно она очаровывала парня, пленила разум, стараясь стать отражением его самого. ― Вот и мне хочется узнать. ― Сладко мурлыча, точно ласковая кошка, Лале кончиком указательного пальца водила по его шее, следуя выступившей пульсирующей жилке. Мехмеда пробрала дрожь. Озноб, который охладил его тело за долю секунды. Он знал, на кого она пытается быть похожей. Понимал, кого она копирует. — Хорошо. Собирайся. Тебе немедленно приготовят карету. Сегодня же отправишься в путь. ― Благодарю, Повелитель. Да благословит Вас Аллах, — сухо отрезала Лале, тот же час оторвавшись от него и двинувшись в сторону дверей, которые открыли бы ей путь к спасительному коридору, где нет ни Султана, ни лжи, к которой пришлось прибегнуть. Ещё немного, и она бы сорвалась. Она чувствовала, как воздуха становится всё меньше из-за животного страха, кой червями пополз по венам, заменив собой бурлящую алую кровь, чувствовала, как тошнота подкатывала к горлу от каждого прикосновения к нему, к его телу. Но теперь вместо ярких роскошных покоев перед глазами поплыли чёрные пятна, которые масляными мазками перекрывали собой всю ту искусно переданную картину. Выпорхнув из покоев на ватных ногах, девушка опёрлась о ближайшую стену, которая на те жалкие минуты, что казались вечностью, стала ей надёжной опорой. Воздуха катастрофически не хватало. Султанша судорожно пыталась уловить хоть мизерную частицу кислорода, но всё было тщетно. Её горло словно сдавили толстой цепью, канатом, который не давал и лишнего звука издать, не говоря уже об отчаянном желании насытить лёгкие пылающими частичками её ненависти и страха. Звон в ушах больно бил по вискам, внутри отбиваясь эхом по стенкам черепной коробки. Тело словно сковала вся та гнетущая атмосфера и воспоминания, что всплыли в один миг из глубин сознания, представ перед девушкой свинцовым грозовым облаком, пеленой из чистой тьмы, в которую её теперь затягивало, точно в водоворот. Она сама была часть этой мглы, как и сама мгла была частью неё. Они словно дополняли друг друга, как бы Лале не противилась этим изменениям.«Я ― предательница». «Из-за меня они погибли». «Я становлюсь монстром». «Это всё моя вина». «Я предала любовь и дружбу. Меня убивает жажда мести». «Это больше не я».
Задыхающейся от страха и осознания Госпоже казалось, что она открыла свою вторую ипостась, о которой она даже не догадывалась. Это была совершенно другая её сторона. Без норм морали и принципов, без чувств и эмоций. Совершенно другой человек с другим именем, с другим ликом, другим телом и душой. Но эта её часть всегда была с ней. Заперта внутри светлой души, которая, наконец, подчинилась мраку и угасла, дав дорогу сильнейшей части её естества. Лале не хотела давать контроль тьме. Но понимала, что именно эта тьма вытащит её из бездны отчаяния и сумасшествия, если преклониться перед ней и навсегда забыть о ранимом свете внутри. ― Сейчас это всё закончится, закончится… ― Она старалась отвлечься от тревоги, от этого препротивного чувства, охватившего всё тело когтистыми цепкими лапами. Безумие. Чистой воды безумие. Наконец-то удалось разглядеть мир сквозь серую муть и шум отступил, расступаясь перед ясностью разума. Страх одной резкой волной покинул тело, устремившись куда-то в пол, точно раскат горячей магмы. Покачав головой и отмахнувшись от настигшей внезапно тревоги, Лале двинулась в сторону своих покоев, где уже ожидали её покорные слуги, верные подруги, которые отчаянно пытались вытащить Лале из той вязкой трясины уныния, в которой она погрязла практически с головой. Шла плавно, неспешно, стараясь привыкнуть к тому, что ноги её всё же слушаются, а не подкашиваются из-за каждого шага, который сопровождался учащённым громким сердцебиением, гулом отдающимся в ушах. Она бредила теперь мыслью о том, что нужно поскорее собираться и отправляться как можно дальше, подготавливая себя к свадьбе, которой она так противилась, не смотря на данное согласие. Это было вынужденной мерой, от которой её выворачивало наизнанку.***
― Неужели Вам удалось получить согласие на поездку в Бурсу? Или это ссылка? ― затараторила обеспокоено Ренки, энергично мечась по комнате, кружа вокруг Лале, точно пчёлка у распустившегося ароматного бутона. Брюнетка устремила пронзительный взгляд в сторону Госпожи, но та лишь захохотала в ответ, словно ей больше не причиняло боли всё то, что так старательно ранило до этого. ― Я бы действительно обрадовалась, если бы это была ссылка. Но разрешение мне пришлось получить иначе. ― И снова смешок с её губ прозвучал до жути неестественно, так, что калфы поёжились и переглянулись, безмолвно наблюдая за хохочущей Лале. Ей казалось, что она сходила с ума. Теряла рассудок в омуте бесчувственности, лишаясь последних светлых пятен в её сердце. Казалось, внутри прямо сейчас вершится самосуд: Тьма и Свет столкнулись в вечной битве, которая ни разу не была завершена. Только вот сама Лале ощущала и знала, какой стороне принадлежит победа, кому ей стоит открыться. Знала, но не хотела признавать этого, бесконечно борясь с внутренним испуганным «Я». И теперь вещи, которые раньше казались жуткими или неправильными, были источником удовольствия, которое ясностью омывало опьянённое жаждой мести сознание. И меньше всего ей хотелось, чтобы Тьма восполнила все недостающие части её разорванного в клочья сердца, искалеченного лезвиями предательств и лжи, жестокости и ненависти. ― Как Вы добились желаемого, позвольте спросить? ― Акиле встревоженно оглянулась на Госпожу, что неотрывно глядела на себя в зеркало, точно пыталась разглядеть в бездонных очах ту сущность, что пожирала её изнутри, завладевая утомлённым разумом. Девушка приглаживала распущенные волосы, что пшеничными волнами спадали по её плечам, невесомыми касаниями лаская спину. Расправила плечи и слезливо взглянула на себя вновь, понимая, что медленно она сдаётся. Что снова настигает то чувство, знакомое ещё с последних майских дней, тёплых и по-летнему трепещущих. Сломленность и абсолютно детская беспомощность. ― Я стала действовать как он. Я знаю некоторые его слабости, и они помогли мне добиться разрешения. ― Слабый хриплый голос едва ли сотрясал неподвижный влажный воздух. Она вновь на грани, словно стояла на краю пропасти, в которую её затягивало всё сильнее с каждой секундой, с каждым тяжким вздохом. Девушка, томя в сердце тёплую радость, готовилась к скорому отъезду. Медового цвета платье сияло от мягких солнечных касаний, а вслед за молочными рукавами тянулся полупрозрачный шлейф персикового сатина. Замысловатые вышитые узоры вперемешку с камешками создавали дополнительный блеск, похож на тот, что пляшет в очах влюблённых. Вышивка была похожа на птичек, что в полёте кружили, точно в вальсе, мелодично распевая о радостях жизни на свободе где-то под самым солнцем. На улице с каждым днём становилось прохладнее. И хоть лето всё ещё не отступало, стараясь каждого одарить своим теплом, взамен получая счастливые улыбки, медленно оно меркло перед осенним величием. Жара медленно отходила на второй план, дорогу уступая свежей прохладе, роскошному золоту и рубиновым отливам на деревьях. Дожди постепенно смывали летнюю усталость лесов, очищая нежные листья от наплыва горячих воспоминаний, подаренные влюблённой порой, покидающей свои покои. ― Но если Вы знаете его слабости, то почему бы Вам не воспользоваться ими прямо сейчас? ― Ренки тихо подходила к Госпоже, накидывая ей на плечи тёплый кафтан, который в дороге согреет её в случае злобной непогоды. Девушка не могла оторвать глаз от Султанши, восхищаясь её внешним видом, кукольным лицом и щебечущим голосом, дрожащим от кома в горле, кой велел хранить молчание. ― Он не так прост, как кажется. Я играю по его правилам, Ренки, и даже моя самая незначительная победа над ним ― заслуга его разума. Что бы я сейчас не делала, всё окажется сплошной выгодой для него. Но сегодня я нашла то слабое место, которое не даёт ему покоя, которое он так тщательно пытается скрыть. ― Но что Вы сделали? ― Мои объятия стали для него усладой, а слова ― ядом. И это, пожалуй, единственный способ бороться с ним. Отмахнувшись от разговоров, Султанша поправила бледно-жёлтый хотоз и прокашлялась, стараясь отвлечься от призрачного чувства отчаяния, не покидавшего её с самого начала всего кошмара. И действительно, девушке до боли хотелось, чтобы это всё оказалось лишь кошмаром, но увы, проснуться не получалось. Всё то, что раньше казалось выдумкой, сказкой для непослушных детей ― теперь её суровая реальность, в которой Лале медленно сгорала без возможности принять прежний облик, стать прежней. ― Будьте здесь моими ушами и глазами. Обо всём докладывайте через доверенных людей, а если что-то узнаете или что-то произойдёт, то храните молчание. Ведите себя тихо. На все вопросы, которые касаются меня и Султана отвечайте так, будто я действительно счастлива. Надеюсь, я привезу добрые вести. ― Но к кому Вы направляетесь? Ждут ли Вас там? ― Акиле неспешно подошла к подруге и взяла ту за руки, вглядываясь в чёрные бездонные омуты, в которых поблёскивал тот самый азартный огонёк, давно похороненный под толщей обречённости и зарождающегося сумасшествия. Блондинка крепко прижалась к русоволосой, всё тепло пытаясь отдать ей в надежде на ту же добрую улыбку или смех в ответ. ― Ждут. Я оповестила того человека, к которому направляюсь, и получила в ответ одобрение, благодарность. Я постараюсь сделать всё, чтобы Халиме раз и навсегда покинула этот дворец, всех нас оставив в покое. Стук в дверь разорвал те тёплые объятия, в которых Лале постепенно утопала, прочувствовав те пряные нотки забытой любви. Дружеской любви, которой ей так не хватало всё это время. В покои вошёл молодой парень, но Лале расценила его как мужчину лет тридцати, обратив внимание на его поникшее лицо и уставшую походку. До сих пор она не научилась определять возраст людей по их внешнему виду, ведь теперь точно знала, что внешность донельзя обманчива. ― Госпожа, время ехать. Я провожу Вас к карете, а остальные слуги помогут перенести Ваши вещи. ― Благодарю, эфенди. Дай мне минуту, подожди меня в коридоре. ― Конечно, Госпожа. ― Почтительно поклонившись, парень покинул покои в тот же миг, а Лале, словно опомнившись, судорожно стала искать что-то в небольшой шкатулке под кроватью, которую наивно решила спрятать от чужих очей. Нервно перебирая мелкие украшения, которые скрывали собой необходимую девушке вещь, она победно выдохнула, всё же выудив оттуда свёрток пергамента, к которому так и не сумела прикоснуться с момента смерти Шахи-хатун. Глаза забегали по каждой строчке, по каждой выведенной букве, которая не всегда была выведена так точно, как того требовали правила письма. Глаза вновь на мокром месте, а сердце застучало, словно пыталось выскочить из грудной клетки и переломать все рёбра, наградив девицу сумасшедшей болью. «Гюльбахар Лале Султан. Мой нежный тюльпан, который я так долго выращивала и который собственноручно погубила. Я чувствую, что совсем скоро предстану перед Аллахом и отвечу за все свои грехи, совершённые за всю мою долгую жизнь. Я бы хотела тебе всё рассказать раньше, но увы, уже поздно, и с каждым днём силы покидают меня, лишая рассудка и возможности говорить. И я не стану медлить. Это письмо ты должна прочитать сразу, как только отыщешь его. Со дворца меня не изгоняли. Я ушла по собственной воле, зная, что не выдержу твоих слёз и твоей боли. И хоть я обещала всегда быть рядом, но я не сумела. Я могла остаться рядом с тобой и рассказать тебе, как всё случилось на самом деле, но я так испугалась, что ты возненавидишь меня… Но даже не подозревала, как всё обернётся для тебя и для меня. После того, как над тобой надругался наш Падишах, я немедленно пошла к нему, ведь не могла оставить тебя в таком состоянии. И как только я пожаловала к нему в покои, то тут же мне был вынесен выговор. Условие, которое ввело меня в замешательство. Мехмед издевательски посмеялся и сказал, что это всё ― моя вина. Что только благодаря мне ты лишилась дружбы, любви и чести. Ты лишилась всего только из-за меня. И предложил сделку: либо я остаюсь во дворце, признав всю свою вину и лишившись тебя, либо уношу тайну с собой, покинув это место. И я выбрала второе, не сумев оспорить решение судьбы. Мехмед показал мне письмо Влада, и я разгневалась. А его слова добили меня, лишь усилив злобу. Я открыла окно ночью, чтобы ты услышала мальчишек и вышла к ним, чтобы тех поймали, а ты осталась в безопасности. Я думала, что тебя хотят насильно увезти отсюда, но сейчас понимаю, что так было бы намного лучше. Ему нужен был повод и одобрение, чтобы избавиться от Влада и Аслана, а я, сама того не подозревая, дала ему повод ещё и завладеть тобой. Ведь я так хотела, чтобы ты была женой султана, самой уважаемой женщиной в мире. Я знаю, что Явуз и Сафие замешаны в этой истории с письмом. Я слышала их разговор одним из вечеров. Твоё настоящее имя ― Гюльбахар. Это имя, дарованное тебе при рождении. Как только твоя мать покинула этот мир, то Султан Мурад и я даровали тебе ещё одно имя, более живое, новое ― Лале. И оно подходит тебе, моя девочка. Никто не знает твоего настоящего имени. Либо не помнит, ведь как давно оно звучало в голос ― одному Аллаху ведомо. Сожги это письмо. Не давай никому видеть его, даже самым доверенным людям. Эта правда ещё послужит тебе, если ты сумеешь сохранить её в тайне. Прошу, не сдавайся. Не дай тьме покорить твоё доброе светлое сердце». ― Госпожа! Вы затянули с временем, время ехать! ― Ренки потрясла ошеломлённую Султаншу, стараясь вывести её из транса, в который она погружалась с каждым прочитанным словом в письме. Времени не было. Она поспешно свернула бумагу и спрятала её в небольшом мешочке, в котором обычно носила деньги, особо не обращая внимания на то, что шелестящий комочек практически не вмещался в тканевый свёрток. Она сожжёт послание, как только доедет до Бурсы и развеет этот пепел под покровом ночи, чтобы ни одна живая душа не узнала о его существовании.***
― Да хранит Вас Аллах, Госпожа. Пусть дорога будет приятной и лёгкой, ― заботливо произнёс всё тот же юноша, что сопровождал девушку, и Лале, мило усмехнувшись, приблизилась к роскошной карете, готовясь к долгой поездке. Вещи загружены, сопровождение, которое выбрал Мехмед, уже ждало внутри, нетерпеливо отсчитывая бесконечные минуты. Сам же Султан явился, чтобы проводить невесту в путь, поэтому стоял напротив, неотрывно глядя на неё, такую изящную и непокорную. Прижав её к себе, так тепло и заботливо, словно всю жизнь готов был растворяться в её руках, юноша тихонько засмеялся, нашёптывая Госпоже всё, что взбредёт в голову. И вновь он не промахнулся, искусно подбирая слова и выражения. ― Не думай, что ты умнее меня. Я знаю о тебе всё. Это моя игра и мои правила. ― Едва слышный шёпот обжигал ушную раковину девушки, которая задрожала от пронзившей прохлады и отвращения, пожирающего изнутри. Она знала, что никто кроме неё не услышит этого тёмного шёпота, пропитанного насмехательством и ненавистью. ― Хорошей тебе дороги, милая Лале. Или же Гюль-ба-хар? Втянув носом воздух от неожиданности, Лале ощутила лёгкий поцелуй на своей щеке, влажный и горячий, потому немедля стёрла его пылающий след тыльной стороной ладони. Не без помощи слуг, она забралась внутрь кареты и покорно села на своё мягкое место, под спину подложив подушку для пущего удобства. Вместе с ней, в одной карете, ехало ещё два человека. И если одного из них она рада была видеть всей душой, глубоко внутри желая прижаться к нему и непрерывно высказать всю свою радость, которая внутри трепетала тысячей мотыльков, то второй образ её утянул в мимолётную злобу, всю радость обрубив на корню. И что-то сулило неладное. Сердце забилось в панике, а взгляд то и дело касался задумчивого Раду, что беспрерывно глядел на собственные руки, выискивая в них хоть что-то, что сумеет отвлечь. Сафие улыбалась надменно, не скрывая ехидной улыбки на белом лице. ― Рада Вас видеть, Госпожа. Надеюсь, наш путь будет лёгким и мы быстро доедем в Бурсу.