Лёд его сознания

Вьюга и метель — только этими словами можно было описать нынешнюю непогоду. Снег ерошил светлые волосы, метая их из стороны в сторону, закрывая затуманенные взоры спускающимся вниз по хребту двум странникам и их маленькой спутнице. Молча идя, никто из них не собирался прерывать эту гробовую тишину (ну, помимо консервы). Паймон изрядно пыталась заставить их перекинуться друг с другом хотя бы парой слов, но все тщетно. Упрямцы смотрели себе под ноги, иногда кидая едва уловимые взгляды друг на друга, которые, конечно же, замечала девочка, ведь, паря в воздухе, ей открывается больше видимого пространства. Парни уже устали закатывать глаза на её непрекращающиеся бессмысленные выходки. Она мешала их немому разговору, редким переглядываниям и сохранению барьера, коим они окружили себя, возведя бетонную стену, в качестве воздержания своих целей, где чувствам не место. Слишком уверенная в своих своднических способностях, Паймон не замечала их сурового отношения к данной ситуации. Они, словно имея какую-то ментальную связь, понимали, что не могут иметь никаких романтических чувств друг другу, если не желают потерпеть поражение в своём неравном бою с Тейватом, хотя в этом они и похожи. Оба жаждут вершин невозможного, оба тоскуют по таким близким им женщинам, к которым они слепо привязаны, оба жаждут узнать все тайны мироздания и оба скрывают все сокровенные чувства в самих себе, ностальгируя по прошлому, вожделенное счастьем и искренностью тех прошедших и позабытых моментов. Они выцарапали на стенках своего сознания миллионы правил, которым не изменяли годами. Люди зовут эти рамки, установленные ими же, принципами и амбициями, но разве эти термины одно и то же? Нет, и они оба это прекрасно уяснили, но продолжали в обществе вести себя так же, оправдывая свое поведение этими терминами, как будто не зная их точного определения. И люди в это охотно верили, заставляя и их самих поверить в свою очевидную ложь. «Достижение цели лежит через лицемерие и коварность», — словно мантру, засевшую им в голову, не прекращали повторять про себя тысячу раз за сутки, делая своим пожизненным кредо. Метель заметала следы, не давая и шанса, повернувшись назад, узреть свои недавние шаги. Они шли чуть ли не на ощупь, ведь всё вокруг, словно в память о невежественных подданных иерархии в Мондштате, плясали, нелепо пародируя величественный вальс аристократов, наполненный прирождённым изяществом и грациозностью, погрузилось в поблёскивающий белый цвет, заставляя глаза хлопать от неприятных ощущений из-за попавших в них комков снежинок. Эта снежная буря уносила с собой и странников, затмевая их сознание и погружая в мысли, от которых так хотелось сбежать, даже несмотря на натёртые мозоли и кровоточащие ноги. Она — острие, режущее своим лезвием по нежным запястьям, вскрывая вены. Недостаточно ударов, чтобы умереть, но хватит, чтобы забыться. До тошнотворности забавно думать о предательствах, ведь их обоих предали те, за которых они были готовы уничтожить мир и начать войну, умереть или убить, раскрывать завесы тайн или напускать ещё больше туману, сжечь всё, оставив лишь пепел и мстительных призраков. Но ради чего? Ради опустевшей души от осознания своей наивности? Больно, а сердце обливается кровью. Итэр. Итэр искал сестру — наобум, по памяти, он шёл по заметённым временем следам, босыми ногами прошёл два огромных государства, попутно занимаясь благотворительностью, завоевывая доверие местных жителей. Но Люмин предстала перед ним в облике той, кем он её мог представить в последнюю очередь — Принцессой Бездны. Что произошло за те пятьсот лет, что он…безмятежно проспал? Итэр не простой смертный, можно сказать, он не человек вовсе. По исследованиям Альбедо, он является в большей степени животным. Тогда Итэр сказал ему, что не знает строение своего организма — он солгал. Пока его тело не подчиняется законам мироздания, пока он вдалеке от родного мира, пока он не является человеком — Итэр бессмертен. Его жизнь неподвластна времени чужих миров — он вечно молод. Покинув родной мир в возрасте юноши, навечно принял его облик. Он не повзрослеет, на его длинной золотой косе не появятся проблески седины, а на нежной коже не образуются морщины, пока все остальные будут рождаться, жить и умирать, он будет существовать и смотреть с высоты вечной молодости на низ коротких отрезков из мгновений: от начала — жизни, до конца — смерти. Ведь с того дня, как они покинули собственный мир, больше не смогли в него вернуться. Такова была цена их вечности. Будучи братом и сестрой и единственной семьёй друг друга, Итэр и Люмин пообещали пройти этот путь вместе, но что разлучило их? Боги или Селестия, мироздание или воля Тейвата, или их долгая разлука — просто нелепого рода случайность? Итэру одиноко, ведь большую часть своей бесконечности он провёл с сестрой. Он ещё помнит её смущенное хихиканье, когда они попали в неловкую ситуацию, нахмуренные брови и искривлённые губы, источавшие серьёзность, прикосновения нежными подушками пальцев к его золотым волосам, которые расчёсывали их и вплетали в длинную пышную косу. Наверно, ради этих моментов он растил и ухаживал за длиной своих волос. Итэру хочется догнать её, обнять и никогда больше не отпускать, прижавшись к её хрупкому плечу, мокрому от его слёз, почувствовать нежные поглаживания по голове. Так почему пропасть между ними не сокращается, а только расширяется в масштабах? Почему Люмин появилась перед ним, оставив ещё больше вопросов, ничего не объяснив, бросила… Снова ли? Альбедо. Он отшельник, в какой-то мере псих, ведь зависеть от своих исследований — это удел душевно больных. Но лишь алхимику известна причина своей одержимости. Он может не есть несколько суток, днями напролёт что-то активно записывая в свой блокнот, проводя опыты и исправляя ошибки в подсчётах на доске. Его ученики не поспевают за ходом мыслей алхимика, пускай являются довольно смышлёными ребятами. Но им далеко до своего учителя, так же, как и до Селестии — такой удар по их чувству собственного достоинства. Для него нет авторитета, кроме наставницы, что покинула его навсегда, оставив напоследок лишь книгу, раскрывшую ему глаза. Пешка ли он или чья-то марионетка, ему плевать. Он не участвует в этой шахматной партии, переворачивая её вверх дном, раскидывая шахматы по полу. Но этот опрометчивый поступок не импульсивен, он и в самом деле не имеет понятия к добру или злу он примыкает. Ведь он слишком много скрывает для белых шахмат, но слишком благороден для чёрных. Так на чей же он стороне? Он — трещина в мироздании, которую забыли замуровать, и она растянулась до огромных размеров, разрушая ровную поверхность этого далеко не гладкого мира, крошась и осыпаясь обломками собственной безысходности. Но он и сосуд, являющийся потайной тюрьмой, местом заключения монстра, который припеваючи живёт внутри него. Чего же хочет Альбедо? Он и сам не знает: уничтожить или спасти? Каждый день, пытаясь обуздать чудовище, живущее внутри себя, он молится о том, чтобы его остановили. Так почему же он преследует цель пробудить его, вновь вернуть к жизни мертвеца? Всё просто — это смысл его существования. Он лжец — врёт всем, глядя прямо в омут чужих глаз, от чего внутри него зарождается чувство отвращения к самому себе. Он чудовище, отрицательный персонаж, злодей, как прямо из детских книжек Кли, которые он читает ей вечерами перед сном. Его роль — уничтожить, но дрожащая рука не может подняться и убить всех доверявших ему людей, но в то же время и не дрогнет, когда он прирежет им глотки. В любой сказке помимо злодея найдётся и герой, от руки которого тот падёт. Альбедо видит этого героя перед своими глазами и как можно быстрее хочет ощутить в себе холодную сталь, проткнувшую его плоть. Хочет узреть тот взгляд, наполненный презрением в омуте янтарных зрачков. Хочет увидеть свою алую кровь на его клинке, разбрызгавшейся по одежде, струями стекая по его рукам. Он смотрит на Итэра, и эта картина плывёт перед глазами, так и норовя стать явью. Альбедо в предвкушении кровопролития. Он — порождение алхимии, нет ничего удивительного в том, что ему в этой отрасли дали титул гения. Он был рождён путём артерий земли, проникших прямиком в самые недра Драконьего хребта, алхимии и крови Дурина, которая течёт в жилах Принца Мела. Его сердце — частичка сердца покойного дракона, а душа — осколок от души мертвеца. Само существование Альбедо — это великое чудо, но также и проклятие. Он не может иметь свою волю и право выбора, ведь он дитя смерти — осквернённое желание Дурина и его шанс на отмщение. Альбедо не настоящий человек, ведь рождён не естественным путём — путём слияния мужчины и женщины, привороженных любовью и страстью, на ложе из помятых простыней. Он перерождение чудовища, которое жаждет мести. И как бы он ни пытался сдержать его, метка на его шее — вечное напоминание о том, что рано или поздно он потеряет над ним контроль. Ему остаётся лишь смотреть на увядающие цветы, воссозданные им через столб алхимии, утоляя желание прикоснуться к нежным лепесткам среди окружающего мороза, и ходить к ещё бьющемуся сердцу мертвого Дурина и чувствовать её, неподдающуюся никакому объяснению связь. Ведь сердце дракона дышит, потому что дышит сам Альбедо. Проклятье живо, ведь жизнь наполняет его тело. Всему придёт конец, ведь Принц Мела — и есть Дурин.

***

Забытье — у каждого по-разному. Кто-то не отрываясь от любимой книги утоляет свой синдром пустого гнезда, кто-то с головой уходит в бумажную волокиту, некоторые наслаждаются терпким вином, а некоторые сверлят взглядом белоснежный потолок, считая на нём трещинки и обдумывая прошедший день. Но у Анемо Архонта своё место для тоски — прямо на ладонях у статуи Барбатоса, он сидит и ностальгирует, покачиваясь в такт теплому бризу. Он находит это забавным: сидеть на памятнике, возведённым в его честь, и раскачивать ногами прямо перед носом у каменного изваяния. Если бы это увидели сёстры из собора, его бы гневно отчитали. Венти корчится о мысли о том, что его, бывшего архонта, будут отчитывать те, кто свято поклоняется ему. Весь свод правил церкви написан рукой человека, он, как Барбатос, перед уходом лишь завещал им жить свободно. Но всё же в Мондшатате, как ни крути, все ещё царит иерархия аристократов. Он чувствует её атмосферу всем своим нутром и напрягается. Ведь несмотря на детский смех, на пьянчуг в таверне, на весёлых горожан, на рыцарей, что шастают по городу в поисках нарушителей, он не может избавиться от этого ужасного чувства. Возможно, он сам себя накручивает. Быть может, скоро и он подвергнется эрозии, и от мысли о том, что его сердце Архонта у Царицы, успокаивает, даже если подвергнется этой разрушительной силе, он не причинит вреда никому, лишь уйдёт во мрак смерти и небосвода Тейвата. Смотря с высоты птичьего полёта на происходящее внизу, он замечает знакомый силуэт. Похоже, Полуночный герой возвращается с очередной охоты. Напрягая зрение, он замечает, что у того нет с собой оружия. Немного непонимающе посмотрев на мужчину, игриво ухмыльнулся, сейчас он и узнает, чего тот бродит под рассвет без клинка в ножнах, и спрыгивает со своего нагретого местечка. Венти раскрывает планер и, подхватывая ритм ветра, опускается на землю прямо перед Рангвиндром. — Доброе утро, господин Дилюк! — беззаботно произнёс Венти. — Утро. — сурово поприветствовал его Дилюк. — А чего это Полуночный герой возвращается под рассвет, так ещё и без оружия. Быть может, этой ночью он не геройствовал, а от дамы возвращался? — дразня, загадочно протянул он, ожидая реакции собеседника. Дилюк на это лишь закатил глаза и раздражённо начал: — Мне неинтересны подобного рода развлечения. И не обращайся ко мне по этому прозвищу. — Это привилегия сэра Кэйи? — со смешинками в глазах бросил бард, но, уловив суровый взгляд мужчины, решил поправить себя. — Всего лишь шутка. — из уст «юноши» раздался немного напряженный смех. — Я видел, что ты шёл со стороны собора. — с чрезмерным любопытством сказал собутыльник номер один капитана кавалерии. — Да, я вышел оттуда. — уже отстранённо произнёс Рангвиндр. — Что-то произошло? — уже более серьёзно спросил бард. — Да, раз уж ты Архонт, тебе явно что-то известно об этом недуге. — молча пару мгновений, взвешивая в себе все за и против, раскрывать ли ему это, глубоко вдохнул и произнёс. — Кэйа использовал глаз Бога на всю мощь и… — Он что?! — изумлённо перебил его Венти. — Он в коме. — уныло, хриплым голосом произнёс обладатель пиро глаза Бога. — Так он жив? — большими глазами смотря на Дилюка, поражено хлопая веками, спросил он. — Что? — Дилюк непонимающе уставился на барда. — Всех тех, кто использует Глаз Бога на полную мощность, убивает свой же элемент. — пояснил архонт, хмурясь, осознавая случившееся. — Кэйа счастливчик, ведь от его тела могли остаться лишь льдинки. — Дилюк, потупив взгляд, сглотнул ком в горле, мешавший ему пропускать воздух в легкие. — От твоего брата могло не остаться и тела, ты это понимаешь? — бард обеспокоено спросил его, но Рангвиндр молчал. Слова вонзались в его и так израненное сердце острыми иглами далеко за пределами видимости не подозревавшего ни о чем Венти. — Но как оно не убило его? — Дилюк не знал, как описать тот коктейль из эмоций, что он узрел на лице бледного барда: разочарование, облегчение, напряжение, паника, недоумение, неверие — всё смешалось в ураган, что так явно был виден в глазах. — Хотя я наверняка знаю, в жилах Кэйи течёт кровь народа Каэнриа’х. В этом… — подбирая правильные слова, вещал Архонт, — …мёртвом королевстве боги изначально не имели власти над людьми. Даже Проклятие Семерых Архонтов не имеет полного контроля над ними и по сей ден., — сквозь скрежет зубов были слышны его невнятные слова. — Если бы на его месте был ты — огонь просто поглотил бы тебя, оставив только прах. Даже костей не осталось бы. Дилюк не мог вымолвить ни слова, переваривая сказанное, представляя, как он сгорает в своём же пламени, как Кэйа становится сплошным куском льда, и то, как от них двоих останется лишь прах, а от него самого, возможно, только пепел. — Скажи, какие меры вы решили предпринять? — быстро спросил бард. — Кэйа под постоянным наблюдением церкви, и действующий магистр вызвала с хребта Альбедо. — отчеканил Рангвиндр. — Этого, конечно, довольно мало, но на большее у вас попросту не хватит времени. Сейчас проклятие, возможно, всего лишь замедлило действие или изменило форму. Даже не знаю что хуже. Ведь если оно в корне изменилось, то мы не знаем о нём от слова совсем, даже какую опасность оно представляет, а если замедлило действие, то он попросту может в один прекрасный день стать ледышкой. — задумчиво протянул Венти. — Всё же неизвестность пугает. — прокомментировал свою реплику Архонт. Дилюк нахмурился, напрягаясь всем нутром. Что он выяснил за этот разговор? То, что все ещё сложнее, чем он думал. В первую очередь, надо бы раздобыть о Каэнриа’х больше информации, но где её искать, если все данные скрыты. Но тот нечеловек, что перед ним стоит, явно был участником тех событий. — Я бы хотел вникнуть в подробности. — как можно более невозмутимо произнёс Рангвиндр, не выводив собеседника из фазы задумчивости, чтоб не спугнуть. — Хмм…Всё же хорошо, что Джинн вызвала Альбедо. Может, этот гений что-нибудь да поймёт. Ах, и прости, но я и так тебе довольно много чего рассказал. — невинно захлопав веками, выговорил бард. — Ну а мне пора, появились чрезвычайно неотложные дела. «Да уж», — подумал Дилюк. Он так заработает нервный тик, если и дальше будет молча глядеть на эти выходки, и неважно от кого. Но ещё больше его раздражает то, что как только он наконец поинтересовался, то у его собеседника, «определённо наделённого интеллектом богов», появились обязанности, которых он вряд ли когда либо познавал, и смотреть вслед удаляющемуся «юноше», что неспешно идёт чуть ли не в припрыжку, видно, что никуда не торопится. Но так как сегодня день прибытия Альбедо, то Дилюк, раз уж не добыл информацию у Венти (всё же он Архонт, и богов Рангвиндр хочет гневать в последнюю очередь), то у алхимика точно что-нибудь разузнаёт, если, конечно, тот сам в курсе. Но всё же трудно мыслить рационально, когда твоё мышление переворачивают словно наизнанку лишь информацией.