***
Парню казалось, что, если он включит музыку, это закончится быстрее и не так мучительно для собственной страдающей совести. Только вот он не подумал включить что-то конкретное, а включил случайный порядок и пожалел об этом практически сразу, но делать с этим ничего в итоге не стал.Eyes on Fire — Blue Foundation
Наруто было стыдно перед самим собой. Он включил чуть прохладную воду и встал прямо под душ, чувствуя капли, стекающие вниз по спине и вызывающие следом за собой толпу мурашек. Уперевшись лбом в стенку, он прикрыл глаза, погружаясь в те грязные и непотребные фантазии, что ему подкинул мозг этой ночью. Он закусил нижнюю губу, проводя дрожащей рукой по всей длине, и тихо охнул, ощущая подкашивающиеся колени. Наруто ещё никогда не был возбуждён так сильно – даже тогда, когда целовался и зажимался с парнем, с которым познакомился благодаря Сакуре. Даже тогда, когда его трогали и целовали, шептали комплименты и пытались доставить удовольствие, ему не было так хорошо, как от представления лица этого самодовольного детектива. А ещё Наруто забыл убрать функцию повтора песни. Этот текст въедается под кожу и кажется слишком подходящим одному мужчине, что заполнил все его мысли.I won't soothe your pain I won't ease your strain You've been waiting in vain I've got nothing for you to gain
Парень сжимает член у основания, второй рукой упираясь в стенку и сжимая её в кулак, ощущая что-то невероятное. Жмурит глаза, двигая рукой так медленно и плавно, как может, представляя, что это с ним делает он. Он, так нежно и медленно, утыкаясь носом в макушку и властно притягивая к себе для поцелуя, переплетая языки и желая большего, дразнит, играясь, специально держа темп таким медленным, заставляя умолять. Узумаки всхлипывает стоном чуть громче, чем ожидал от себя, и дёргается от собственного звука. Хирург ускоряет темп, но ненамного: почему-то в голове представляется, что Какаши делал бы с ним это точно так же. Медленно, жарко, игриво и властно. Заставляя чувствовать всё так остро и ярко, как никогда раньше: играться своим любимым контрастом, делая то медленные, то быстрые, то нежные, то грубые движения, заставляя выгибаться, дрожать и стонать. И сам Наруто хочет сгореть со стыда, понимая всё то, что сейчас происходит. Он самоудовлетворяется в чужой ванной на мужчину, старше на практически десять лет, влюбившись в него за трое суток и отчего-то не представляя себе жизни без этих ёбаных серых глаз, блядских серебряных колец и чёртовой сигареты за ухом. Это неправильно.I'm taking it slow Feeding my flame Shuffling the cards of your game And just in time In the right place Suddenly I will play my ace
Наруто чуть сильнее сжимает член в своей руке, пальцами второй руки теперь играясь с головкой, стонет, громко и почему-то так открыто, словно его подсознание хочет, чтобы Хатаке ворвался сюда и… Узумаки мотает головой, двигает рукой то совсем не торопясь, то немного ускоряясь, теперь пытаясь ласкать своё тело второй рукой. Облизывает два пальца, хотя и так стоит под водой, и проводит по возбуждённым соскам, надеясь, что это ему хоть немного поможет. Обводит их пальцами, старается сжать один, совсем не сдерживает стонов и пытается наконец-то кончить. Но нет, не получается. Никак. Наруто ощущает, насколько у него красные щёки, до самых ушей. Осознает, как выглядит со стороны. И совершенно уверен в том, что бесповоротно влюбился в того, кому наплевать. Он понимает, что никогда этого не делал, но хочет сейчас. Очень хочет, так сильно хочет, что дрожат пальцы рук и лёгкие еле хватают воздух от того, как сильно он хочет этого. Спустя минут десять подготовки, о которой Наруто очень много читал ещё лет в пятнадцать, он тщательно облизывает два пальца, упираясь грудью в стенку и выгибаясь в пояснице, нажимая на узкую, никем ещё не тронутую дырочку, надеясь, что до проникновения в итоге не дойдёт. Всё ещё «раз-и-навсегда», как у родителей – его идея фикс. — Б-блять, д-даттебайо… Наруто жмурится, шмыгая носом, и всхлипывает, начиная потирать вход. Протяжно скулит и стонет, нажимает немного, ощущая, как дёргается член, и второй рукой вновь начинает мастурбировать, надеясь, что сейчас-то точно получится. Перед глазами всплывает его образ: руки на руле с этими блядскими идеальными пальцами, грубые огромные ботинки, коллекция самых красивых в истории пальто. Пирсинг, что так идеально-реалистично ощущался на его шее, в его рту и на члене в этом сне, который, видимо, будет иметь статус лучшего в жизни бедного хирурга. Его хриплый голос, бархатный смех, «мне так нравится Ваш взгляд», вальс, большие пальцы, поглаживающие кожу щёк. Всё это заставляет улыбнуться, представляя, как сейчас вместо стенки он мог бы упираться в его крепкую грудь лбом и ощущать мощные, крепкие руки на своём теле, чувствовать большие ладони на ягодицах, кончики пальцев, бережно поглаживающие девственную дырочку и растягивающие так медленно и аккуратно, настолько педантично и сладко-мучающе, что хотелось бы ударить его по груди кулаком и заумолять быть быстрее, не нежничать и дать ему всё, что он умеет, всё, что он хочет и всё, что они с Наруто заслужили.Eyes're on fire Your spine is ablaze Felling any foe with my gaze And just in time In the right place Steadily emerging with grace
И спустя ещё минут пять мучений и ласки своей груди, торса, члена и задницы он наконец кончает с отрывистым, громким стоном чего-то невнятного, явно похожего на «Какаши». Ему так стыдно, как не было ещё никогда. Даже в первом классе, когда он упал на последней ступеньке перед входом в школу. И даже в университете, когда позорно спорил с преподавателем и заведомо был неправ. Никогда ещё Узумаки не чувствовал себя так отвратительно стыдно и унизительно. Он чувствует собственную сперму на своих пальцах и сразу же смывает её под водой, почему-то ощущая себя так неловко, словно делает это впервые. Упирается лбом в стенку, выпрямляясь, прикрывает глаза и тяжело дышит, стараясь отойти от оргазма. Такого удовольствия ему испытывать не доводилось, конечно. Яркого и крышесносного, горячего и разрывающего сердце и заставляющего коленки подкоситься, хотя доводить себя до этого вновь пришлось так долго и муторно. Пару раз Узумаки ударяется головой по стене – специально, надеясь выгнать из головы все мысли и дать себе волю расслабиться. Выдыхает, делая некоторый шаг назад, и опускается в ванную, садясь и крепко обнимая свои коленки. Он ощущает себя таким жалким, каким ещё никогда не ощущал. Никогда. Ни разу в своей жизни он не чувствовал жалости к себе: он никогда не плакал перед кем-то, кроме мамы, которая всегда крепко обнимала его и гладила по волосам, говоря, что у него всё и всегда получится, потому что он «целеустремлённый, сильный, умный и прикольный, даттебане». И как-то в один момент накатывает осознание, в какой он находится ситуации. Наедине в квартире с мужчиной на десять лет старше, в которого угораздило влюбиться. С угрозой смерти – но не просто смерти, а такой изощрённой и противной, что страшно не умереть, а оставить своё тело в таком состоянии и заставлять родителей хоронить эти останки. Оторванный от своей семьи, друзей и любимой медицины. По спине бегут мурашки, и он чувствует, что начинает дрожать и задыхаться. От всех надвигающихся на его душу мыслей. Так страшно и больно осознавать, что твои чувства – не нужны, твоя жизнь – под угрозой, твоя семья – слишком занята, чтобы сейчас поговорить с тобой, друзей – нельзя подвергать риску. Остаётся только тот мужчина тридцати двух лет, которому вообще нет в итоге дела до его чувств – да и чувств в принципе, и возможно, ему лишь интересно играть в придуманную ими обоими спонтанную игру. Паническая атака – давно не виделись. Со второго курса, вроде. Наруто чувствует, как ему жжёт глаза, и он прячет лицо в своих коленях, начиная плакать. Безудержно, громко, шмыгая носом и дрожащими губами пытаясь схватить хоть немного воздуха, чтобы в итоге не умереть от недостатка кислорода. Ему так больно – от осознания, что он никогда не будет счастлив с тем, с кем хочет быть. От понимания, что в любой момент его жизни его могут убить, ему не так страшно – потому что и жить как-то не хочется сейчас совсем. Он всегда был жизнерадостным, громким и ярким, не позволяя никому унывать и заставляя всех верить в себя, но сам в себя никогда не верил. Его жизнь была похожа на небо – днями оно было ясным с ярким, обжигающим своим жаром солнцем. Иногда на нём были белые облака, похожие на мазки масляной краски – такие изящные формы, похожие на что-то эстетичное и навевающие вдохновение. Иногда с этого неба покрапывал совсем маленький, грибной дождь, после которого на небе светилась радуга, заставлявшая всех вокруг восторгаться. Ветер, грядущий перемены или невесть что ещё иногда был сильным, даже слишком, заставляя облака плыть так, как хочется ему, а не своим чередом, к которому парень привык и очень ценил свою свободу. И лишь ночами он позволял своему небу затянуться грозовыми облаками, наслаждаясь громом, молнией и льющим стеной ливнем, позволяя душе бушевать, кричать и выражать себя. Узумаки всегда казалось, что он – тот, кто всегда отдаёт и тот, кто получать ничего недостоин. Поэтому и представлял себя небом – ведь на него и правда все только смотрят и хотят что-то забрать – будь то солнечные лучи, когда хочется загореть или поиграться с кадром в золотой час, будь то грибной дождь, радующий собирателей, или облака, на которые дети смотрят и решают, что похоже на лошадку, а что на автомобиль. А кто будет позволять небу быть не просто тем, в ком что-то ищут? Когда кто-то найдёт это небо без солнца, форм облаков, радуги, грибного дождя? Когда найдётся существо, сумевшее в итоге сказать небу, что оно – потрясающе таким, какое есть, и даст ему что-то, а не будет лишь забирать? Он думал, что таковым для неба должны быть звёзды. Те, что появляются лишь по ночам, когда на небо мало кто смотрит, и те, кто сосуществуют с ним, как единое целое. Облака пропадают, иногда их и вовсе нет, а звёзды – то, что стабильно появляется на небе в своём месте, поддерживая в этом бескрайнем и огромном пространстве некое постоянство и единство, дают стабильность и силу. И ему так хотелось верить, что он нашёл свои звёзды в серых глазах детектива, и так больно было осознавать, что всё-таки нет. Увы, нет. Как бы больно не было, но нет, эти звёзды, скорее всего, ни для кого. Или для кого-то куда лучшего, чем Наруто. Эти звёзды самодостаточны и так ярки, что небо Узумаки не видит смысла после них в поиске каких-либо ещё звёзд. Потому что их никто не превзойдёт. Наруто захлёбывается в слезах, царапая ногтями кожу на собственных коленях и бёдрах, желая притупить боль. Жмурит глаза, после – много раз моргает и вновь жмурится, ощущая, как глаза горят от неконтролируемого потока слёз и уже ощущая, как лопаются капилляры и краснеют глаза вокруг ярко-голубой радужки с расширенным зрачком. Его мечта сейчас – ничего не чувствовать, или хотя бы уметь делать вид, так же, как и объект его воздыхания. Главная мечта. И как-то сейчас хочется из большого, могущественного и красивого неба превратиться в что-то ничтожное и крошечное, такое, о чём легко забыть и что совсем не жалко потерять, чтобы исчезнуть к чертям собачьим из жизней всех близких и не дать им почувствовать печаль утраты. Какаши, стоящий около двери с кружкой кофе, прижавшись к ней ухом и переживая, что Наруто давно не выходит, слышит лишь тяжёлое дыхание и всхлипы. И от этого ему совсем не по себе.***
Хатаке чувствовал вину, безусловно. Но, с другой стороны, понимал правильность своего поступка – или, в крайнем случае, хотел думать, что его поступок таковой; он понимал, что ему нужно с этим что-то делать. С этим откуда-то взявшимся человеком внутри себя – потому что Какаши он не нравился, и он не собирался принимать в себе чувства. Не мог поверить в то, что какой-то паренёк пробудил в нём то, что он так долго скрывал под коркой холода, дедукции и сомнений. Вытащил его настоящего, как лучший психотерапевт, и хочет закрутить гайки в его голове правильно, только детектив не собирается этого позволять. А поцелуй в щёку и вовсе вызвал такую бурю в его душе, какой не вызывал ни один секс, ни одно раскрытое дело и ни любая другая вещь на этой планете. Эту часть лица приятно жжёт до сих пор, и так хочется запомнить это ощущение надолго. И как же Какаши бесится от того, что превращается в нытика. Он всегда был чувствителен и сентиментален. К пяти годам понял, что это будет мешать ему, если хочет быть, как папа. Долгий, упорный труд в скрывании эмоций вплоть до двенадцати – и в двенадцать он уже примерно такой, каким был до встречи с хирургом Узумаки. Жёсткий, строгий, читающий человека взглядом и не позволяющий ни мускулу на лице дёрнуться не так, как ему нужно. Полный контроль, автоматизация собственной жизни и всё так и только так, как Хатаке сам решил. Только вот то, что жизнь нельзя автоматизировать, детектив упорно отрицал и прятал в самый дальний шкаф в своей голове, накрывая его тысячей других воспоминаний, чтобы только об этом не думать. Потому что он верил, что сможет. Никто ведь не был таким умным, как он, правильно? Хотелось поиграть на скрипке, чтобы расслабиться – это всегда было главным советом отца. Он обожал слушать его игру и восхищался своим сыном, что всегда льстило младшему Хатаке, но он был безумно счастлив вызывать у отца такие эмоции… Прятать чувства, своё истинное «я» и позволять людям видеть то, что им нужно видеть – было одним из его главных талантов, и мужчина им гордился, считая, что живёт совершенно правильно и идеально для того, кто выбрал профессию детектива... Какаши вёл себя так холодно и отстранённо, чтобы не позволять людям узнать хоть что-то о себе и заставлять их попадаться врасплох и крутить их так, как удобно и как надо, полностью доминируя и чувствуя превосходство. Но с Наруто всё было иначе – человек внутри него, что любит нежность, искренность и крепкие объятия, плачет над «Все псы попадают в рай» и обожает слезливые песни про любовь, начал вырываться наружу и искать заботы в этом парне с голубыми глазами. И Хатаке находился где-то между. Словно в середине огромной пустыни, где по правую сторону от него был оазис – яркий, лазурный, желанный, но из-за этого шага вся его прежняя жизнь и разум могли исчезнуть, оставив место лишь слепой, как он считал, любви и глупому обожанию. По вторую сторону от него не было ничего – и это было привычно. Он обвыкся испытывать на душе лишь спокойствие и равнодушие. Совершенное ничего – такое же пустое, как то, что находилось по левое плечо. Там лишь ветер изредка поднимал бурю, которая утихала практически сразу, ведь Хатаке это контролировал. Вызывал мурашки по плечам и спине, заставлял сжимать руки в кулаки и отключать человеческое нутро. И он понимал, что всё, чего желает – это оазис, который может разрушить всё, что строил так долго и упорно, подавшись ненужным эмоциям, но не мог так рисковать. Всё равно он не пьёт шампанское – терять-то абсолютно нечего. Мужчина мотает головой, выбрасывая эти размышления. Слишком много в последнее время он проводит за пустыми раздумываниями о ненужном бытии – у него тут, так-то, дело особой важности, которое очень давно и упорно ебёт его мозги. И сейчас, держа на руках папку со своими собственными записями по делу, бумажку, найденную дома у господина Узумаки и набирая номер Рин, он надеется, что на что-то да они выйдут. Девушка берёт трубку практически сразу. — Ну что, копаем? – она звучит так восторженно, что Какаши даже улыбается уголком губ. Он очень любил Нохару за её рвение к работе и искренность во всех высказываниях, обожая то, какой она профессионал своего дела и на самом деле хороший человек. — Копаем, – Хатаке издаёт смешок, покрутив в руке бумажку, и тянется к пачке сигарет, доставая одну. — Ну, в чате уже всё было, вы должны начать искать. — А мы и нашли, – Рин звучит важно-важно, нагло-нагло, а после смеётся, представляя себе нахмуренное лицо детектива Хатаке, – эта «медицинская кафедра» или как там они себя называли зарегистрирована, как мануфактурное производство, оншорная такая, что удивительно. Видимо, у них везде есть свои люди, – Какаши закуривает, слушая девушку, и откладывает телефон, включив громкую связь и потянувшись к бумажке, разглядывая её, – слова поменяны местами, в другой форме, да и в открытых базах их нет, но я совершенно уверена, что это те, кого мы ищем. Потому что зарегистрированы они как раз тогда, когда свидетель говорил, что они приходили в университет. — И какое же название у этого производства? – мужчина делает затяжку, нахмурившись и вглядываясь в бумажку. Спокойные голубые тона, ровный шрифт – всё, что ассоциируется с медициной. Символика организаций, с ними сотрудничающих выглядит, как издевательство – их так много. Он вертит её, разглядывая. Да, у неведомого человека это сто процентов вызвало бы доверие и полную открытость – хорошо, что Наруто не такой. — Что-то там про хлопок и заботу в названии, вообще не в тему. Мы нашли по ключевым словам, и само «ООО» доказывает, что это точно те, кого мы ищем. Потому что это слово они использовали совершенно не к месту в описании своей деятельности. — И какое же там слово? — «Кара». Представляешь? Они там собираются нести «кару» всем, кто не разбирается в медицине. Что за высказывание тупорылое вообще? Хатаке смеётся, качая головой, и откладывает бумажку, делая долгую затяжку. Очень справедливо, конечно, называть этот ужас, творящийся их ручищами, «карой». — Что ещё узнали? — Зарегистрировано это всё на поддельные документы. Узнать, кто их выдал, мы можем, и Обито с ребятами сейчас над этим работают. Но, конечно, это долго и муторно, но… От этого имени Какаши морщит нос и не может удержаться от шутки. — Он что, всё ещё у меня работает? Ма-а, какой кошмар... — Ну Какаши! Ты же знаешь, он неплох в работе. — Ага. Как же, – Хатаке почти не сдерживает смех. — И он всё ещё мой муж, – Рин стучит пальцами по столу, еле сдерживая улыбку. — С какой головой ты всё-таки за него вышла? Или у тебя её и вовсе не было? — Какаши! — Признайся, – Какаши делает свой голос низким и проницательным, хрипит, прижав телефон поближе к губам и говоря чётко в микрофон, – он тебя заставил, да? Мне нужно было застрелить его тогда, когда я подумал, что он меня грабит. — Хатаке… — Надеюсь, Паккун там хорошенько его искусал. — Ну, тут да, – Нохара смеётся, – искусал. — Мой мальчик, – Какаши довольно улыбается, делая долгую-долгую затяжку и стряхивая пепел в пепельницу, и осознавая, как сильно он скучает по своей собаке, – хорошо, что ты хоть фамилию не сменила, а то слишком много Учих было бы на квадратный метр. С каким боком это недоразумение – родственник моего дорогого напарника? — Ты такой невыносимый, что я даже не знаю, почему я всё ещё с тобой работаю. — Потому что ты живёшь этой работой, – Хатаке качает головой, – ну и ещё потому, что ты меня любишь. — Да пошёл ты, – Рин смеётся, и Какаши слышит голос Обито где-то в телефонной трубке девушки. — Ну и пойду, что делать без меня будешь? — Абсолютно не представляю. Они оба смеются, и Какаши слышит «передай привет» от Обито. Рин повторяет это, и Какаши наигранно-устало вздыхает, круча между пальцев зажигалку. — Без приветов: пока, Обито. До скорого, Рин. Слышит недовольное Обитовское, слишком даже разгневанное «Хатаке!!!» и спокойное, взаимное «до скорого» от Рин, когда скидывает трубку, и смеётся, смотря на бумажку. Кара, значит. Вершат они справедливость. Справедливость перед кем? Наверное, перед своими психотерапевтами они точно не каются. Тьфу ты. Он откидывается назад, на спинку кресла, и прикрывает глаза, слыша, что Наруто, наконец-то, вышел из ванной. Какаши сразу подрывается, стараясь как можно более спокойно и непринуждённо выйти из кабинета. Здесь и анализировать не нужно, чтобы понять, что Наруто плакал. Красные глаза, припухшие щёки, краснющие губы и полная пустота в глазах. Видеть его таким всё ещё кажется самым ужасным наказанием в жизни. Из его телефона играет какая-то песня, и Какаши сейчас совсем не хочется вдумываться в её текст. — Господин Узумаки, – он подходит практически вплотную, но не трогает и не давит на юношу, чтобы не напугать. Тот лишь поднимает заплаканные глаза и потерянный взгляд на мужчину. У него даже нос красноватый. От этого по его спине идут мурашки – ведь этот взгляд всё ещё тот, любимый им, разумный и полный мыслей, но полностью безысходный и без той искорки наивности, что была заметна в нём с первых секунд появления в жизни детектива. И становится так обидно за парня, что всё сложилось именно так. Почему его не угораздило влюбиться в доброго, честного Итачи, который всегда ищет заботы и ласки, а именно в него, такого отвратительного и гадкого. И сейчас он ощущал себя младшим. Чувствовал себя ничего не понимающим ребёнком, который просто не хочет признаться в чём-то, что всегда отрицал, хотя осознаёт, что всё это время был не прав. Взгляд Наруто такой умный, изучающий, что теперь он понимает, почему люди боятся того, когда Какаши на них смотрит. — Что? – голос парня хриплый, и Наруто сжимает в руке телефон, шмыгая носом. Наруто прекрасно понимает, как выглядит – и там нет необходимости быть гением дедукции и работать в полиции, чтобы понять, что Узумаки плакал много и сильно. — Позавтракаем? – Какаши хотел сказать что-то иное, но ему так хочется, чтобы Наруто расслабился. Хотя бы немного. Парень пожимает плечами, смотря по сторонам, и обнимает сам себя, подушечками пальцев поглаживая собственные плечи. — Почему же нет, давайте. Но готовите Вы. Какаши усмехается и кивает в сторону кухни. — Безусловно.***
Какаши готовил оладушки, Наруто пил чай – и они делали это в абсолютной тишине – лишь иногда её прерывали уведомления на телефоне Хатаке или Узумаки, но оба проверять сообщения не спешили. Совершенно не скрывая того, что они пялятся друг на друга и изучают поведение после вчерашнего диалога, они провели это утро. Правда его до безумия тронуло то, что Наруто отходил в комнату, где сейчас живёт, и вернулся в подаренном ему халате. С одной стороны, ему стало так больно за парня, который, видимо, ищет присутствия понравившегося ему человека, а с другой – невероятно льстило, что такой свет, как Узумаки, в нём заинтересован. До последнего гений дедукции верит, что не взаимно, и что это Наруто совсем не нужно. Найдёт себе человека, а не ходячий на двух ногах механизм. Детектив прекрасно видел чужое состояние, близкое к истерии, а хирург видел беспокойство где-то в глубине серых глаз, что его удивляло. Но, конечно же, первый – винил себя в состоянии Наруто, а второй – себя в состоянии Хатаке. Ёбаный замкнутый круг, из которого не выйти. Порочный, отвратительный, жрущий изнутри и не дающий ни одного положительного чувства. Спустя минут тридцать перед Наруто стояла тарелка с несколькими пышными и сладкими оладьями. Достав соки, варенье, которое купил Итачи давно-давно, Какаши сел напротив, разглядывая парня, и покрутил вилку меж пальцев, наблюдая за его поведением. Он был слишком спокойным. Пугающе спокойным. Равнодушным. То, что именно детектив стал виной подобного состояния яркого и светлого парня пугало, и хотелось его отвлечь хотя бы разговорами о деле, по которому они, всё-таки, здесь собрались. — Наруто, – мужчина отламывает кусочек оладушка и медленно жуёт, прикрывая глаз, что со шрамом, и юноша поднимает на него взгляд, – я говорил со своей сетью по поводу найденной у Вас дома брошюры, – Хатаке глотает, и складывает руки в замок, кладя на них свой подбородок, – моя сеть кое-что нашла. Узумаки ведёт бровью и отламывает кусочек оладьи, готовый слушать продолжение и явно не собираясь отвечать. Какаши, не увидев интереса, решает сначала съесть большую часть того, что лежит на тарелке, а после продолжить, вернувшись в своё положение подбородка на собственных руках. — Вы были правы. — А вы во мне, что, сомневались? – Наруто усмехается, чувствуя, как болят глаза от слёз, и жуёт, склоняя голову вбок. Какаши лишь слабо улыбается. — Никогда. Хирург чувствует, как приятно сосёт где-то под ложечкой и отдаёт в сердце от этих слов. Он вновь тычется в тарелку, поедая вкусные оладьи, и надеется, что Хатаке продолжит свой рассказ, чтобы не сидеть в тишине. Халат с его плеч немного скатывается, и детективу почему-то так хочется поправить его. — Они зарегистрировали себя, как мануфактурное производство, и у них есть все бумаги, только вот это как-то совсем неразумно для убийц. Хотя, если бы не Вы, мы бы точно не подозревали полностью зарегистрированные и платящие налоги компании, тем более – связанные с производством чего-то тканевого. Наруто улыбается, слабо, и жуёт, кивая – подтверждая, что он всё услышал и понял. — Так что… спасибо Вам, господин Узумаки. Не представляю, что было бы, если бы свидетелем стал кто-то другой. Мужчина встаёт из-за стола, отодвинув тарелку, и подходит к Наруто. Поправляет-таки этот сползший с плеча халат, и смотрит в чужие глаза, проводя пальцами по чужой щеке и выдыхая, не понимая, что делает. Рассудок бьёт шумом по ушам, но он как-то сейчас совсем не готов слушать рациональное нутро. — Вы плакали? – он шепчет, тихо-тихо, опускается к чужому лицу и, повторяя вчерашний жест Наруто, утыкается в его щёку носом, вдыхая запах. Узумаки хлопает глазами, честно говоря, не желая нормально отвечать на этот вопрос. Он, так-то, гордый, и никому ничего не должен. Даже этому бессовестному обольстителю его души, дьяволу, захватившему сердце и голову. — Для дедуктивного гения Вы ведёте себя странно, – смотрит на ту часть лица Хатаке, что ему видно, нахмурив брови, – я бы сказал, слегка даже туповато. Неужто не видно, что я плакал? Какаши хрипло смеётся в опасной близости от чужих губ, и прикрывает глаза, проводя носом по нежной коже. Да, любого другого человека он бы уже давно морально унизил и растоптал в грязь, но слышать такое от Наруто не обидно, наоборот – он прекрасно понимает, почему и зачем парень это говорит, и признаётся себе, что заслужил самых грубых слов в свой адрес из уст лучшего хирурга. — Ма-а… только Вы со мной так смелы, господин Узумаки. Какаши отстраняется, смотря в чужие глаза, и рукой проводит по чужим влажным волосам, ощущая, какие они мягкие и приятные на ощупь. Облизывает губы, видя чуть красные щёки Наруто – теперь из-за смущения, и берёт лицо в руку, большим пальцем оглаживая бровь, после – нежную кожу щеки, задевая уголок губ и проводя по подбородку, вновь зарывшись в волосы. — Чего Вы хотите? – Наруто хмурится, не желая, чтобы Какаши заканчивал. Его сердце сейчас стучит в пару раз быстрее обычного, и чувствовать его сильные руки, при этом с такой нежной кожей – ёбаные контрасты – кажется раем, но он не хочет, чтобы им игрались. Влюблённый и гордый. Это тоже восхищает детектива. — Наруто, – Хатаке шепчет, приближаясь к чужому лицу, – пожалуйста, не плачьте больше, тем более – из-за такого ублюдка, как я. Не теряйте в себе той искры, что отличает Вас от всех, кого я когда-либо встречал. Узумаки глупо хлопает глазами. Тишина вокруг и чужое дыхание на лице отвлекает от разума. Хочется взять его за волосы и притянуть к себе, чтобы поцеловать, а после приковать куда-нибудь и не позволять от себя уходить, хотя это, конечно, нарушает все существующие человеческие права. Думая над словами старшего, он и не замечает, как на его щеке оставляют поцелуй – точно такой же, какой оставил он вчера, обжигающий, долгий, длящийся словно вечность, и он рдеет краской, закрыв глаза и чувствуя вырывающееся из груди сердце. — Простите меня. У Вас очень красивая улыбка, – шепчет в нежную щёку, – прошу, улыбайтесь больше. Я не стою ни капли ваших слёз. Вернее, – мужчина делает свой голос ещё ниже, делая момент ещё более интимным, – никто не стоит. Детектив выдыхает в кожу, проводит кончиком носа, медленно ведя влажными губами к скуле. Наруто кажется, что он скоро умрёт. — Оставьте посуду на столе, – он отстраняется, проводя пальцами по чужому предплечью, – я помою её чуть позже. Можете не прощать, я знаю, что я виноват перед Вами. Хатаке, взяв руку парня, подносит её к губам и оставляет на костяшках поцелуй. Медленно выпускает её и удаляется с кухни, в свой кабинет, оставляя Наруто наедине с собой, рвущимся наружу сердцем и дрожащими пальцами. Он блядский хирург, а какой-то мужчина доводит его до тремора рук. Хотя чего уж рук – всего тела, блять. Хатаке такой наглый. Такой знающий его одним лишь взглядом. Читает, как ёбаную открытую книгу. Извиняется, словно на ногу наступил, а не сердце растоптал. Смотрит, будто бы и правда что-то чувствует, желает, хочет. К этому разговору они определённо вернутся. Хотя он ничего и не обещал никогда. Ничего, абсолютно, кроме того, что его никто не убьёт во время этого дела, и с этим он прекрасно справляется без всяких проблем. Прошло минут десять экстаза вперемешку с болью он, как Хатаке и приказал, оставляет посуду на столе и уходит в комнату. Ложится на кровать, кладя телефон на свою грудь с включённым плейлистом, и закрывает глаза.Сплин – Маяк
Вспомни — за этим окном впервые руки твои, иступлённый, гладил.
Наруто выдыхает, вслушиваясь в текст любимого им стихотворения. И сейчас он понимает, как же сильно это подходит под то, что он чувствует к мужчине.Сегодня сидишь вот, сердце в железе.
Он прокручивает в голове всё, что было между ними за это время. Небо явно затягивается тучами, сквозь которое проблёскивают солнечные лучи. Он погружается в их первый танец, осознает, что они дошли бы до точки невозврата в первую же ночь, если бы не звонок Итачи. Что Хатаке практически поцеловал его, и ведь он был не против, а только за – он так этого хотел тогда, и с каждой прожитой секундой это желание всё возрастает.День ещё – выгонишь, может быть, изругав.
Его холодность вперемешку с порывами человечности так сильно влечёт, что Наруто, даже несмотря на то, что это явный прыжок в бездну без привязи, согласен на это. Он хочет сорваться, вниз, чувствуя обжигающий своим холодом ветер, попадающий под одежду, и заставляющий чувствовать свободу, которая вот-вот заставит его разбиться. Эта записка, халат в подарок – так до одури романтично и так до безумия потрясающе. Хочется жить этим, пока не придёт смерть и не заберёт его куда-то, где ни о чём думать не придётся.Всё равно любовь моя — тяжкая гиря ведь — висит на тебе, куда ни бежала б.
И Наруто понимает, как жалко он выглядит. Как отчаянно он хватается за любую возможность и намёк на то, что Хатаке всё-таки будет человеком рядом с ним, откроется своим чувствам и заинтересованности. Он ведь видит, что эта маска холода – лишь напускная защита. Мужчина точно привык быть таким – рассудительным и строгим, не позволяя себе ничего, что может дать слабину, а сейчас, когда его точно интересует другой человек, не хочет в этом признаваться. Только вряд ли и признается, ведь характер у него – жесткий, строгий, принципиальный. И это, наверное, для Узумаки тоже важный фактор – он так любит людей с позицией, с чётким видением жизни и полным пониманием каждого своего поступка, что не противоречит ни одному их взгляду, а у Хатаке это выведено в абсолют. И с одной стороны – Наруто от такого контроля самого себя в восторге, а с другой – этот контроль не позволяет ему почувствовать человеческую любовь, ласку и заботу, к которой он явно рвётся.Кроме любви твоей, мне нету моря; Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я не знаю, где ты и с кем.
Человеческие чувства – это так сложно. Наруто рад, что отказался от затеи быть психотерапевтом в средней школе. Ему так больно и так хорошо сейчас одновременно. Вспоминая горячие губы на своей щеке, чужие касания, изучающий взгляд, то, как мужчина поёт, когда танцует или когда расслаблен за рулём, как изящно он двигает своими руками и длинными пальцами, круча между ними ту же вилку, выруливая с парковочного места, держа сигарету или делая что-угодно другое, потому что всё это выходило у него просто потрясающе. Наруто облизывает губы, вслушиваясь в спокойный темп песни. Почему-то даже улыбается, выдохнув.А мне ни один не радостен звон, кроме звона твоего любимого имени.
— Какаши, – бубнит тихо-тихо, еле слышно, повернувшись на бок и уткнувшись носом в его подушку. Заворачивается в чужой приятный к телу, пахнующий его потрясающим телом и сигаретами халат, и проговаривает на выдохе спустя пару секунд, – Хатаке. Чувствует подступающие к глазам слёзы и смаргивает их, шмыгая носом, сжимает подушку обеими руками и покрепче прижимает к себе, утыкаясь в неё посильнее, буквально пряча в ней лицо. Вдыхает запах, до побеления костяшек сжимая мягкую перьевую подушку.И в пролёт не вброшусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать
Прикрывает глаза, вспоминая серые глаза и те звёзды, что он видел где-то в их глубине. Улыбается – измученно, посильнее сжимая приятную ткань и сворачиваясь в калачик.Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа.
Хатаке явно ему «душу цветущую любовью выжег». Наруто шмыгает носом, смаргивая слёзы, и приоткрывает рот, понимая, что дышать получится только им. Будь, что будет – проносится в голове. Ему больно, конечно, и он понимает, что сейчас он просто пытается себя успокоить. Он знает, что будет страдать. Возможно, даже сегодня. Возможно, слишком много. Возможно, будет плакать, до срыва своего голоса. Но сейчас, лёжа в кровати и ощущая повсюду этот терпкий запах парфюма, табачного дыма, диких ягод и цитруса ему становится слишком спокойно, чтобы беспокоиться о том, что будет спустя какие-то мгновения. Он улыбается. Раз уж эта улыбка так нравится тому, кому он так быстро и беспрепятственно отдал сердце – он будет улыбаться, пока может. Может, тогда небо в его душе будет не таким пустынно-расстроенным – раз кому-то всё таки нравятся не его знания, не его умения, не его успеваемость, а его улыбка и искра внутри, которая для самого Узумаки стала открытием. Ведь такому, как Какаши, нет особой причины врать в таких вещах. Только признавать себя, как человека, наверное, унизительно. Но кто он такой, чтобы давить? На такого взрослого и самодостаточного мужчину. Да нет, даже не так – кто он такой, чтобы вымаливать о взаимности, давить и что-то требовать? Никто. Ни один человек такого не должен делать. — Дай хоть последней нежностью выстелить твой уходящий шаг, – тихо и хрипло пропевает вместе с песней, вспоминая их крепкие объятия во время второго танца, и расслабленно выдыхает, когда песня заканчивается и переключается на что-то совсем спокойное и не вызывающее в его душевных перипетиях такой сильной отдачи. Наруто задремал минут на пятнадцать – а проснулся от еле слышной скрипки. Скрипка… этот дьявол ещё и на скрипке играет? Хирург прислушивается, максимально задерживая дыхание, и слышит ноты именно той песню, под которую они танцевали свой второй танец. Улыбается, прячет лицо в своих ладонях и хихикает, вспоминая, как его покружили, как принцессу. Смеётся. И почему-то резко возвращается в воспоминаниях в тот поход в магазин, когда он был с Итачи, когда познакомился с Саске и узнал, что он парень его лучшей подруги. Он чувствовал этот взгляд. Он его вспомнил. Резко становится как-то совсем несмешно. Он поднимается на кровати, усаживаясь, заворачивается в халат покрепче, посильнее, надеясь на то, что станет попроще. Мозг возвращает его в те дни, когда он чувствовал липкий, скользкий взгляд на себе – а это было практически каждый день, будь то пара, поход в столовую, разговор с Шикамару и Гаарой в коридоре или что-угодно, блять, другое. Жутко. Неужели за ним так давно наблюдают, а он не обращал на это внимания, думая, что это просто взгляд какой-то девочки, в которой он не был бы заинтересован, или одногруппника, которого он раздражает, желающего избить где-то за углом за то, что везде на слуху и лезет всюду. Он был связан с этим делом изначально? Это ведь явно не может быть простым, лёгким совпадением. Этот взгляд появился чуть позже, чем эти люди пришли с предложением сотрудничества. Наруто, отключаясь от влюблённых размышлений, погряз в воспоминания. Он явно не видит чего-то простого и очевидного, такого, что у всех, кроме него, на виду и на слуху. Узумаки думает, что единственный, кто способен ему помочь – это Шикамару. Он понимает, что сейчас – около девяти утра, сегодня нет пар и они с Темари наверняка где-то отдыхали до поздней ночи (или раннего утра), но ему малость наплевать. Подождав около трёх минут, недовольный и хриплый Нара всё-таки поднимает трубку. — Наруто, если это не новость, что вы всех поймали и ты возвращаешься, или не то, что вы с этим детективом переспали, я незамедлительно лягу спать обратно. Что важного, нахуй, может быть в девять утра, когда я могу проспать до обеда… — Шика, – Узумаки решает не обращать внимания на его слова, – мне нужно понять, кто новенький появился у нас около года назад. — Ты же умный у нас, память совсем отшибло? – парень явно поднимается на кровати и зевает, потирая глаза. Наруто слышит недовольный, тянущийся звук от Темари. — Просто ответь, пожалуйста. Парень на другом конце провода недовольно вздыхает, напрягая память. — Трое новеньких. Двое за год три раза на парах были, я их имён не помню, и очкарик какой-то. — Вот! – Узумаки подрывается на кровати, – что за очкарик? — Ты думаешь, я помню его имя? Зачем ты спрашиваешь? – Шикамару явно хмурится, и в его голосе слышится беспокойство. Но он вновь пытается свести всё в шутку, – я фамилию Гаары то еле запомнил, какой он там... — Я думаю, этот очкарик связан с нашим преступлением. — Что? В смысле? – Шикамару делает голос более громким и серьёзным – напрягается. — Мне просто нужно его имя. — Да он… он же не отвечает никогда на парах, только сидит сзади, мне первое время казалось, что он бомж и его погреться пускают. Чё-то рисует вечно… Нара смеётся, и Наруто тоже тихо, но больше безысходно хихикает, потому что ему становится страшно от своих догадок. — Пожалуйста, узнай. Я же знаю, что ты можешь. Вернее, только ты и можешь. Ты же у меня такой умный, даттебайо… Самый лучший друг! Шикамару недовольно вздыхает, потирая переносицу, и лишь кивает, только потом понимая, что лучший друг его не видит. — Перестань мне льстить, Наруто. Хоть мне и лениво, но я не хочу потом твой труп по всему городу собирать. Сделаю всё, что в моих силах. Жди потом сообщением. — Ты знаешь, что я тебя люблю, да? – Наруто улыбается. — Безусловно, Нару, ещё бы ты меня не любил, – Шикамару тоже не сдерживает улыбки, – и я тебя тоже. Всё в порядке, м? Узумаки сглатывает, кивая и произнося тихое «угу». Понимает, что, наверное, такой, как Шикамару, точно бы нашёл общий язык с Какаши и был бы полезен его сети с умениями поиска информации и желанием работать судмедэкспертом, как какой-то там близкий друг его семьи – Наруто никак не может запомнить его имя, и Нара всегда от этого оскорбляется. — Ну смотри мне, – Шикамару потягивается – это слышно по его вздоху, – я могу накостылять там и детективу твоему, и полицейским, если они тебя обидят. «Ах, если бы он был моим». — Я не сомневаюсь, но в этом нет нужды, Шикамару. — Тогда, я постараюсь сделать то, что ты попросил, Асуму подключу. Всё, чтобы ты вернулся к нам живым – знаешь, как лень самим домашку, без тебя, делать? И рамен без тебя по скидке не продают. — Да пошёл ты, даттебайо! – Наруто смеётся, и Шикамару так же искренен в своих эмоциях. — Пойду-пойду, чтобы тебя там не убили. Гааре не звони, он вчера так пил, закачаешься. Никогда его таким пьяным не видел. Но спрашивает о тебе каждые часа два, наверное. Но не зазнавайся, это всё из-за домашки. Наруто тянет недовольное «бе-бе-бе», еле сдерживая смех, и кладёт трубку под улюлюканье лучшего друга. Даже пара минут разговора с Нарой всегда помогали ему, поднимали настроение и заставляли самочувствие улучшиться. Всё-таки он счастлив, что у него есть такие друзья. Всё-таки живёт он не совсем зря. А взгляд, который теперь вспомнился и не уходит из головы, заставляет спину покрыться мурашками и пытаться вспомнить что-то такое явное и открытое, что даст прямую отсылку на убийц, только мозг это упорно блокирует. Хочется вспомнить, передать эту информацию в нужные руки и перестать чувствовать волнение. Дать Хатаке золотой ключик, в очередной раз помочь, возможно, получить свои последние комплименты и танец похвалы и разойтись по разные стороны города, никогда больше не встретившись. Помня его руки на талии, танец, голос, записки, потрясающие пальто, не дающие ему замёрзнуть, и не снимая его халат ни на секунду. План про усыновить ребёнка и до конца жизни любить Хатаке становится каким-то слишком реалистичным сценарием его бытия. Он прикрывает глаза, чувствуя, как погружается в сон под всё ещё играющую на скрипке «Two Men in Love».Will you be my prince?
***
Наруто проснулся уже на закате. Режим случайно был сломан к чертям из-за сегодняшнего сна, но ему было совсем наплевать. Он прислушался к тому, что происходит за дверью, и вновь услышал лишь тихо играющую скрипку. Это так завлекло его – интересно, как Какаши выглядит со скрипкой в руках? Парень поднялся с кровати, ощущая, словно в глаза насыпали много-много песка, и пытался проморгаться, чтобы почувствовать себя лучше. Трёт глаза руками, надеясь, что это даст им хоть какую-то влагу, но, увы, получает целое ничего. На чуть дрожащих ногах он выходит из комнаты и проходит вперёд по коридору, ведя рукой по стене – шершавой и приятной – видя, что дверь в кабинет приоткрыта. Узумаки чувствует внутри себя крепкий стержень и невероятную смелость, что заставляет его сделать несколько широких шагов в сторону заветной комнаты – деревяшка под ногой вновь скрипит, как и в самый первый раз, но Хатаке не обращает на него внимания, продолжая играть на скрипке. Наруто оглядывает его с особой жадностью, словно очень давно не видел – хочет запомнить как можно больше из всего, что возможно, чтобы потом было, что вспомнить и о чём подумать. Он сейчас в широких шёлковых домашних штанах, в каких был тогда, когда отдал свой халат, и в другом халате – теперь небесно-голубом, что вообще не вяжется с его привычным стилем. Этот цвет младшему очень нравится, и он наблюдает за мужчиной. Рука, держащая смычок, выглядит слишком эстетично-потрясающе, словно была создана для игры на этом музыкальном инструменте. Уперевшись в подбородник, он прикрыл глаза и полностью погрузился в играющую им композицию. Сигарета за ухом, кольца на пальцах и растрёпанные, но такие идеальные для него волосы – неизменны и вызывают восторг. И выглядел он весь просто до чертиков ошеломительно – Наруто всё больше приходит к мысли, что нет вещи, которой он не умеет. Хатаке стоит перед окном, из-за чего заставляет сердце Узумаки сделать кульбит – потому что его страсть к закатам, а теперь и к этому мужчине, ничем не изменить. Лишь доиграв какую-то мелодию, кажется, Вивальди, он решает уделить пришедшему парню время и убирает скрипку с плеча, держа её за завиток, в другой руке – смычок. Медленно поворачивается к нему лицом, слабо улыбнувшись. — Я не стал Вас будить, Вы отдыхали. И, надеюсь, не моя скрипка Вас разбудила. Наруто лишь кивает, смотря на мужчину с прикусанной губой и не понимая, почему он такой. Красивый, проницательный и умный. Это бесило, сильно-сильно. — Спасибо за это, Какаши. Вины скрипки в этом нет, безусловно. Мужчина улыбается, бубня что-то вроде «ма-а, да не за что», ведя плечом, и ставит скрипку на своё законное место, делая после несколько шагов вперёд к Наруто. — Кофе? — А-ага. На кухне они оказываются стремительно быстро, и Наруто чувствует смелость. Он ведь уверен, что Хатаке к нему небезразличен. Неужели он так не готов рискнуть? Наруто помнит, как его взяли на слабо в первый вальс с тем, что он не умеет танцевать. Хочется воспользоваться тем же приёмом. Узумаки не знает, с чего это можно начать, поэтому ждёт первого шага. И Хатаке, конечно же, начинает. Терять-то ему всё равно нечего – в то, что они будут вместе, или хотя бы будут друзьями после того, как завершат дело, Наруто сильно сомневается. Хочется понять его мотивацию не только, как «я логичен, умён и практичен». А сильный эмоциональный спад Наруто утром, после совершенно грязного и эротического сна, а после истерики в ванной и стадии принятия в кровати заставляют его чувствовать себя совершенно готовым к любой вещи, что сейчас произойдёт. Ему так интересно узнать – что привело его к такому? Сможет ли Наруто вытащить из него ответы? Рвение быть психотерапевтом, всё-таки, не совсем ушло из его жизни. Даже не знаешь, хорошо это или плохо. — Я заварю тебе свой любимый кофе, – Какаши улыбается, почему-то так искренне и открыто, что у Наруто даже сердце схватывает, – надеюсь, что тебе понравится. — Я не сомневаюсь в Вашем выборе. А… — Включите Ваш плейлист, – Хатаке улыбается, смотря Наруто в глаза, – пожалуйста. Мне хочется слушать Вашу музыку. Узумаки, немного в ступоре, тянется в карман за телефоном и не видит уведомлений от Шикамару. На самом деле, и хорошо, потому что он не хочет сводить этот важный для его дел сердечных диалог в разговор о этом чёртовом деле, до которого Наруто прямо сейчас дела вообще нет. Он вновь включает проигрывание в случайном порядке – и включается опять какая-то из многочисленных песен Queen, на что Какаши реагирует широкой улыбкой. Он заливает кипяток в кружки, мешает, взбивает молоко и делает сверху него пенку, ставя кружку перед Узумаки. Садится напротив, притянув свою кружку к себе, и делает глоток, расслабленно мыча. Парень тоже делает глоток и даже не кривится – он не особый фанат кофе, и обычно он кажется ему горьким, но этот – в меру сладкий и очень приятный на вкус. Впрочем, другого от господина-коллекционера он и не ожидал. — И как Вам? Они встречаются глазами – Наруто снова греет руки о кружку, как делал у себя дома, а Какаши тянется за сигаретой за ухом и зажигалкой в кармане штанов. — Потрясно. Хатаке держит сигарету меж губ, закуривая, и прикрывает глаза. Скрипка всегда его расслабляла – и сейчас гавань внутри совершенно спокойна. Он хочет верить в то, что всё вернётся в привычное русло, а Наруто найдёт себе кого-то хорошего и забудет детектива Хатаке, как страшный сон, и будет помнить только то, что помог раскрыть дело и выступил героем. Огорчать жизнь юному и яркому своим мраком не хочется совсем. Наруто не может сдержать своего собственного порыва, и закусывает губу, разрушая тишину. — Возвращаясь к Вашему выбору, господин Хатаке, – Какаши заинтересованно ведёт бровью, облизывает губу и смотрит точно в голубые омуты, ожидая продолжения того, что скажет Наруто. Но он явно требует ответа, и Хатаке дёргает плечом. — Что? — Почему ты решил, что избрание пути «я буду один и любить только свою собаку, отца и самую капельку Итачи» будет правильным для тебя? Какаши хмурится, не понимая, какого ответа от него ждёт хирург. Теперь – приподнимает брови, но Наруто не собирается продолжать, пока тот не ответит. Хатаке сжимает пачку сигарет в свободной руке, чуть её помяв, и смотрит на Узумаки с опасной искрой в глазах. Включается песня, от которой у Наруто по бёдрам идут мурашки.Amber Run – I Found
— Почему ты решил, что я буду реагировать на это? — Или ты просто не умеешь, Хатаке? — Узумаки. — Риск – не Ваше, м? Хатаке чувствует неприятное покалывание где-то в груди, где у обычных людей находится сердце, и делает долгую затяжку, выдыхая дым. А смысл ему врать? Да никакого. Пусть поймёт, с кем имеет дело.I'll use you as a warning sign That if you talk enough sense then you'll lose your mind I'll use you as focal point So I don't lose sight of what I want
Такое поведение Наруто сейчас не раззадоривает – оно расстраивает его эго. Все комплексы, так бережно и долго прятавшиеся где-то в кладовке его мозга, очень умело поддеваются хирургом. И почему-то он даже не хочет винить его, злиться или не дай Дьявол оскорблять – ему кажется, что он абсолютно точно это заслужил – на все сто процентов из ста. Стряхивает пепел в пепельницу и вновь смотрит в голубые и разумные глаза, слабо улыбаясь. — Не умею. Узумаки на это лишь недовольно хмыкает, делая глоток кофе – отставляет кружку подальше, упирается руками в стол и чуть привстаёт, желая смотреть на Хатаке сверху вниз. Он до последнего держится – но виден тремор рук, видно, как он сжимает челюсть от обиды, и от этого становится жутко. — Да посмотрите же вы, блять, правде в глаза, господин Хатаке! Вы чёртов детектив! Вас же тянет ко мне, может, стоит глаза открыть, а!? – Наруто срывается на крик – обиды, горькой и жгущей где-то под лёгкими. Спина Хатаке покрывается мурашками – не только от впервые повысившегося голоса парня, но и от его жгучего взгляда – по ощущениям куда более проницательного, чем его. — Да тебе это не нужно, пойми же ты уже, Нару- Его нагло перебивают. Наруто взмахивает рукой перед чужим лицом, после делая несколько щелчков пальцами. — Может я, блять, сам решу, что мне нужно, а что нет!? Я мальчик, нахуй, взрослый! Почему ты ведёшь себя, как мудак!? Или как маленький ребёнок, не понимающий, чего он хочет! Вот, что он подразумевал под своим неумением вовремя замолчать и сдерживать эмоции. Его мама – точно такая же. Она всегда говорила, что это плюс. Всегда хвалила его за умение говорить так, как есть. Но сейчас он понимает, что жалеет о сказанном, потому что на самом деле никогда-никогда так не считал, и вряд ли посчитает.I've moved further than I thought I could But I miss you more than I thought I would I'll use you as a warning sign That if you talk enough sense then you'll lose your mind
Хатаке мотает головой, зажмурив глаза, держит сигарету меж губ и втягивает дым в лёгкие максимально так, как может. Ему не хочется признаваться в том, что его теория о полном контроле и автоматизировании жизни – пустой трёп. Признаваться, что он всё-таки человек со слабостью в виде другого человека – ещё больше не хочется. Он хочет быть детективом, каким был всегда – независимым, делающим всё, что нужно, только во благо дела, а эмоции – бесполезная брехня и чушь. Он учил себя этому всю жизнь и не готов отказаться от этого. Откидывает голову назад, выдыхая массивные, серые клубы дыма, и вновь смотрит в чужие глаза. Наруто умело раскладывает его детские проблемы и комплексы, как игру в пасьянс, заставляя давно заржавевшие шестерёнки в районе «человеческого нутра» вновь заработать и подкинуть уйму воспоминаний о том, как он всё-таки никчёмен. Убегая от этого на протяжении огромного количества лет и сидя на кухне перед молодым, юным парнем, что так умело доводит его до колеи, он сомневается, что и вовсе имеет право называть себя рассудительным, умным и взрослым человеком. Ведь Наруто перед ним сейчас явно выглядит куда умнее. Он знает, чего хочет, и требует ответа на то, чего желает. Не отступает, твёрдо стоит на своём. Какаши гордится им, честно говоря. Иметь такой напор добиваться своего в двадцать три года – вещь неописуемо-потрясная. В то время как Хатаке действительно ведёт себя, как тот, кого сильно обидели в песочнице и посадили в угол, закидав песком. Чувствует себя маленьким ребёнком напротив сильного и умного мужчины. Просто не желает понимать и воспринимать что-то. И это отвратительно. — Моя правда в том, что Вам необходимо перестать. Голос Хатаке тихий – и это страшнее любого крика. Он смотрит на него, нахмурив брови, перебирает пальцами по собственным предплечьям и словно закрывается от Наруто. По глазам младший видит, что он явно задел внутри него что-то своими словами. Не хотелось этого делать, но... — Что перестать? — Видеть во мне то, чего во мне нет. Наруто шмыгает носом, сглатывает, не сдерживая собственной обиды и стукнув кулаком по мраморному, пафосному столу, от чего даже кружка рядом с ним вздрагивает, из-за чего несколько капель ароматного кофе брызгают на стол. — А чего в Вас нет? Сочувствия? — Нет. — А чего тогда, а? Чего? – юноша вновь повышает голос. Хатаке понимает, как сильно задел его, и ему от этого больно. Чувство «я ублюдок и не достоин ничего в этой жизни» обостряется ещё сильнее обычного, и ему всё ещё не обидно и не хочется оскорблять парня перед собой. Он просто вновь почувствовал себя таким, каким является и всегда являлся, но умело это прятал. — Рассудка в вас нет? По-моему, этой хуйни у Вас точно хоть отбавляй! Человечности нет, м? Чего, блять, в вас нет!? Чёрный человек, скребущий душу детектива, вырывается наружу. Он чувствует колющую боль где-то в районе груди, и прикрывает глаза, докуривая сигарету. Наруто ест его взглядом, смотрит, желая, наверное, того, чтобы ненавистный детектив прямо сейчас загорелся и не пытался даже просить помощи – просто горел, тлел и превращался в горку пыли, что по его гавани и разнесёт. И он чувствует себя до одури злым – и понимает, что так выглядит их первая, и, наверное, последняя ссора. Хочется, чтобы дело подошло к концу, и он отпустил бедного парня. Мужчина закрывает лицо руками, трёт глаза, а после вновь смотрит на юношу. Тот же ждёт ответа – напористо. В его глазах – пламя, и он уверен, что даже его сердце сейчас горит огнём. Небо Узумаки затягивается тучами и в ушах гремит гром из злости и чувства обиды. Он ведь видит, что нравится, и видит, что хочет – только отказывается в любой реализации своих чувств. Кажется, после этого разговора обоим вновь придётся собирать свою личность, давно и по несколько раз склеенную суперклеем, вновь в единое целое, надеясь на то, что это поможет им не усомниться в себе ещё сильнее. — Вашего будущего во мне нет.I found love where it wasn't supposed to be Right in front of me Talk some sense to me
Оба – злы, оба – напуганы тем, что сказали друг другу, оба – не желают это всё продолжать. Какаши, рвано выдохнув и ощущая скребущего его голову демона, что наконец-то выбрался наружу, встаёт из-за стола. У обоих глубоко внутри что-то обрывается. — Вновь простите меня, господин Узумаки. Мне очень жаль. Наруто закрывает руками лицо, чувствуя вновь подступающие слёзы, и он так жалеет о своей взбалмошности и своём характере. Но он также зол и обижен на Хатаке, просто вросшего в свою дедукцию и не желающего познать такую потрясающую вещь, как любовь. Он тянется к ней, он хочет её – но специально отказывается, просто словно боясь что-то менять. — Спокойной ночи. Хатаке явно напряжён и не хочет ничего, кроме как погрузиться в мир снов, если бессонница даст, конечно. Он вновь пропадает где-то за дверью своего кабинета, оставляя Узумаки наедине с тихой, бьющей по ушам своим текстом песней и чувством того, что он испортил им даже остаток будущего рабочего процесса. Он смаргивает несколько слёз, когда слышит пришедшее от Шикамару сообщение, и понимает, что хочет сделать всё сам. Чувство благодарности другу заставляет его слабо улыбнуться. План в безумной голове зреет моментально – и он безумно хочет сделать это. Всё равно теперь-то точно терять нечего.