***
Эти три дня Хатаке не только самобичевался, но и работал. От телефонных разговоров он отказался – во-первых, на них не было сил, во-вторых, нервировать Наруто своим голосом не хотелось. Он прекрасно осознавал, что ведёт себя с ним, как последнее чудовище, заставляя переживать первую любовь, как самые настоящие пытки. Обито всё-таки выполнил свою работу – и нашёл всех, кто выдал нашей «Каре» настоящие документы на липовое производство тканей. Хатаке написал ему сухое «спасибо». Обито Уч., 03.05 А где фанфары?К.Х, 03.09
Фанфары будут, когда я всех преступников
в тюрьму посажу.
Обито Уч. 03.10 Окей. А персональные, за то, что я такой потрясающий?К.Х, 03.16
Понятия не имею о том, что ты «потрясающий», Обико.
Узнай о фанфарах у своей жены.
Обито Уч. 03.16 Меня зовут Обито, у тебя Т9 опечатался.К.Х, 03.19
Спокойной ночи, Оби-ван.
На крики в сообщениях по типу «Хатаке, ублюдок!» и угроз про «я уволюсь!» он уже решил не отвечать, и углубился в изучение присланного. Имена все были новыми – ранее эти работники никоим образом не привлекались ни к чему криминальному. Пробив по базе, не сумел увидеть ничего общего – кроме того, что каждый из них приобрел себе что-то дорогостоящее – машину, квартиру или участок – в последний год. А взяточничество, если что, уголовно наказуемо.D’vocean - Eastghost
Он рассортировал все новоприобретенные улики по своим местам – что-то распечатал, повесив на стенку, что-то подписав, зачеркнув, нарисовав – и полностью погрузился в расследование, на время даже отвлекаясь от своих взявшихся чувств и самокопаний. Без кофе было сложновато – поэтому курил он больше обычного, намного больше обычного, и был рад, что сигареты у него хранятся именно в третьем ящике стола и их всегда много – ведь блоками закупать дешевле, чем пачками, а он всё ещё любит рационально подходить к своему бюджету. Вспоминая всё сказанное Наруто, взвешивая всё полученное от Рин и Обито он понимает примерный психологический портрет убийцы, того, кто этим заправляет и, видимо, является главным в их секте медицинских фанатиков – на языке так и вертится язвительная шутка, что он – это Итачи от мира долбоёбов. Его напарник точно убил бы за такую шутку без всяких нареканий. Возвращаясь в мыслях от шуток к делу, Хатаке приходит к выводу – скорее всего, этот человек с незаконченным медицинским образованием – потому что он явно знает не всё. Вероятно, в детстве он был немного одиноким из-за чего-то, что отделяло его от других – из простого можно назвать внешность, а из сложного – девиантное поведение, никак не вписывающиеся, вероятно, в рамки любого общества (не то, что он начал курить в десять, и его за это осудили – или наоборот, а явно что-то более серьёзное – возможно, он либо был задирой и унижал каждого, вероятно, подвергал пыткам либо животных, либо младших – либо был настолько унижаемым, оскорблённым и притесняемым, что пытался привлечь к себе внимание любыми способами – а сейчас его детские комплексы играются со следствием в чёртовы кошки-мышки). Медиком ему хотелось стать явно не по той же причине, что драгоценному свидетелю Узумаки – тот преследовал либо корыстные, либо психопатические цели – «узнать, как всё устроено внутри, чтобы было проще воплотить свои чокнутые идеи» или «копаться в людях, потому что мне нравится раскидывать органы по округе». Они могли бы быть каннибалами, но тогда забирали бы все, а не только что-то определённое каждый раз, наверное. Деликатесы, по памяти бедного детектива, не так работают. Выглядит он, скорее всего, немного странным, но по нему всё равно нельзя будет сказать, что он – стопроцентный серийный убийца. Скорее странный дядечка с интересными повадками, возможно, покупающим детям соседей мороженое и ощущающийся людьми примерно, как что-то вроде качелей от жуткого к добродушному. Это вряд ли женщина, но не из-за стереотипов или «женщина не может убивать» – просто в записках, оставленных на местах, он пару раз промахивался и писал не совсем обезличено, прокалывая мужской род своего письма. Те, кто в этой недо-секте присутствуют, вряд ли чем-то отличаются от того же Наруто или Итачи. Вероятно, они абсолютно спокойны, возможно, даже вероятно никак не связанные с медицинской сферой своей работой или образованием – они скорее панически фанатели от неё, смотрели в детстве сериалы про жизнь медиков, их любовные приключения и не углублялись в саму профессию, в итоге желая лишь атмосферы. Из-за тех же ментальных проблем они решили, что убивать людей – клёвое удовольствие. Возраст у этой группы фанатиков тоже может варьироваться – но, вряд ли сам её основатель берёт туда кого-попало, а совсем юные вряд ли туда будут приняты. Судя по почерку его убийств и запискам и по портрету, что детективу удалось составить, он вряд ли позволяет абы-кому вступить в его «невероятное, единственное в своём роде», как написано в брошюре новой кафедры медицины, общества. Вероятно, этот больной устраивает какие-то испытания, отборы среди таких же чокнутых на – цитата из бумажки от мануфактурного производства – «комфортное место не только заработной платой, но и весельем и новыми друзьями». Дружно, видимо, идут разделывать человеческие туши на ближайшую стройку – действительно комфортно. Хатаке ставит этой группе возраст от двадцати пяти, но прекрасно знает, что тыкает в небо – невозможно предположить это. Но не тыкнуть и не написать своё предположение он не может. Вряд ли этот человек привлекался к какой-либо ответственности – скорее всего, он самый настоящий «порядочный гражданин», не превышающий скорость, переходящий дорогу только на зелёный, выкидывающий мусор только в урну, сдающий все налоги и не позволяющий себе хоть где-то облажаться. Ведь он знает – стоит ему облажаться и он попадёт в базу. Попадёт в базу – будет постоянно мелькать перед глазами. Нарушит что-то ещё раз, и, не дай Дьявол это дойдёт до обыска – ножи, а может, и останки убитых, что-либо ещё можно будет отыскать и пиши-пропало. Слишком аккуратные, ничего не нарушающие и не ломающие люди – всегда подозрительны. Они слишком бдительны к себе и своему поведению, они не позволяют себе быть собой потому, что скрывают что-то такое, за что их будет порицать общество, возможно, их уволят с работы, возненавидят родственники и до конца своих дней придётся догнивать в тюрьме. Такие люди, излишне педантичные, думающие над каждым своим шагом и вздохом – ну разве не вызывают подозрений? Как и таксисты, что так сильно раздражают Хатаке. Он, как водитель и человек, обожающий быть за рулём, не понимает, как можно так пространно и обыденно относиться к столь потрясающей вещи, как путь из точки А в точку Б. Такая же дурацкая тема, как бесполезные, не несущие пользы, только раздражающие и откровенно бесящие, мешающиеся зонтики, которыми почему-то в двадцать первом веке всё ещё пользуются. Хатаке стоял и курил, разглядывая свою доску и листая папку в ноутбуке туда-сюда. Водя пальцами по своей татуировке, размышлял. Ходил вперёд-назад, пытаясь сообразить хоть что-то и так сильно желая посоветоваться с Узумаки по поводу всего, что им придумано. Мысли бегали: то он вспоминал каждое из убийств по тому, где и когда оно было совершено и как именно детектив ехал на место преступления, то размышлял о том, почему прозрачные сумки – это самая настоящая идиотия, особенно тогда, когда в ней у хозяина лежит зонт. Насколько нужно быть глупым, чтобы носить вещи в прозрачной сумке? Это ведь провоцирует людей смотреть в сумку, а не самых добросовестных, увы, сразу подмечать, что бы они хотели своровать. Конечно, это звучит практически так же, как и обвинять жертву изнасилования в том, что она была изнасилована, но здесь дело в другом – эти сумки ещё и непрактичны. Как правило, у них дурацкая форма и нет карманов, а в какой хорошей сумке не будет карманов? Ни в какой, ведь карманы – это то, что помогает в организации вещей по местам и отказа от бардака. В общем-то, в своей голове Хатаке пришёл к выводу: прозрачные сумки – это действительное зло современного рационального человека. Наруто бы, наверное, не купил. Три этих дня Какаши изучал и то, что может относиться к делу (например, пересмотрел одну теорию о фанатизме, перечитал кое-что из психологии преступников Роберта Хаэра и в очередной раз слегка разнёс книгу, но всё равно принял написанное во внимание), так и совсем нет (еще раз посмотрел, как производят стекло, а в последствии зеркала – почему-то мужчину это завораживало, а ещё пересмотрел «Все псы попадают в рай» и отложил в корзину несколько пар новых ботинок от Dr.Martens, думая заказать их, когда это всё закончится). И всеми силами старался не возвращаться к мыслям о Узумаки и самокопаниях о том, что он всё-таки человек, а не машина. Ему вообще не нравилось, что приходится заставлять себя переключаться на другие мысли, а как прежде – контролировать и управлять – вообще никак не выходит. Это раздражало, а собственное поведение и состояние души заставляло по-настоящему злиться на самого себя каждой клеточкой своего тела. А от осознания, что Наруто чувствует себя ещё хуже, ещё более загнанным в угол, ещё более страдающим и непонимающим, потому что он так молод – ещё больше хочется загрызть самого себя. Гавань внутри него, кажется, разрушена ураганом и у неё лишь одна надежда – на те солнечные лучи, что неумолимо ассоциируются с жёлтыми волосами, и голубое небо, что напрямую и есть тот самый взгляд, так убивающий в Хатаке дедуктивного гения и оставляющий место Хатаке-человеку, которого он так долго закапывал и желал больше никогда не встречать и не видеть. Чувствовать всегда было для него чем-то слишком уж личным, запредельным, ему не нравилось, что им управляет что-то глубоко изнутри, заставляя быть каким-то… уж слишком человечным. Это не то, что должно быть в уме детектива – он должен быть строг, сух, жесток и смотреть лишь на факты, не позволяя сочувствию, старой дружбе, первой любви позволить себе вынести неверное решение, сбиться с пути расследования, посадить невиновного. Поэтому он и верил только своему отцу, любил только отца, дорожил только отцом. Ведь он – это тот, в ком он был уверен каждую секунду и уверен до сих пор; Сакумо был его примером для подражания, прекрасным человеком и ответственным профессионалом, сумевшим совместить в себе и работу, и семью. Но Какаши почему-то знал, думал, верил и полностью для себя решил, что ему придётся жить лишь с работой, и даже не желал думать о том, что когда-нибудь влюбится, женится, захочет детей, внуков, собственный дом, посадить много кустов и деревьев и ухаживать за рассадой. В целом ему этого всё ещё не хочется – может, единственное – он влюбляется. И это нужно притупить, просто необходимо – ведь это, по его мнению, испортит жизнь не то, что ему, а Наруто, которому нужен другой. А какой другой? Хатаке, скуривая сигарету за сигаретой, почему-то начал думать, что, может, не так уж он и плох на кандидатуру мужчины для Наруто. Он, вроде, ответственный. С ним есть, о чём поболтать. Лицом – не урод. Зарплата – хорошая. А ещё он вкусно готовит и хорошо трахается. «Маа… Я явно думаю не о тех критериях». Бегая от мысли к мысли, слова к слову, он путался и отрубался с сигаретой в руках, потому что, если не думал – погрязал в ненависти к себе. Он успел отвыкнуть от этого за двадцать лет. А размышления о Наруто грели сердце так приятно, что мужчина улыбался во сне и утыкался носом в краешек подушки, видя во сне расплывчатое лицо с тремя полосами на каждой щеке и его счастливую улыбку. Каков пиздец.***
— Вам нужно умыться и позавтракать, вы в курсе? – Наруто шепчет, всё так же стоя в чужих объятиях и чувствуя, как его шею нежно оглаживают и дышат куревом куда-то около глаз. — За-ну-да, маа, – Какаши тянет по слогам, а после вздыхает и медленно отстраняется, склонив голову в бок – клянётся, что слышал недовольный хнык, практически кошачий, из уст уважаемого хирурга, и это греет сердце и заставляет лицо растянуться в какой-то слишком широкой, даже, возможно, на вид не самой естественной улыбке. — Не надейтесь, что после таких слов в свой адрес я соглашусь потанцевать с Вами вальс, – Наруто сдерживает улыбку, поправляет сползший с плеч халат и с важным видом отходит, идя к кухне и чувствуя на себе взгляд, от которого за три дня он успел совсем отвыкнуть и забыть, насколько он приятный и поглощающий. Хатаке усмехается, облизав губы, и разминает затёкшую спину, направляясь к ванной. А почему он вообще решил послушаться? Почему вышел без всяких раздумий? Неужели он просто ждал, когда Наруто подойдёт к его кабинету и попросит выйти? Позор. Хатаке умывается и чистит зубы, перед этим достав из-за уха сигарету, чтобы не намочить. Мужчина разглядывает себя в зеркало и недовольно вздыхает. Он благодарит все существующие гормоны отца за то, что у него практически не растут волосы на лице, потому что себя с щетиной он видел лишь единожды и это было зрелищем не самым приятным. Ему казалось, что он становится похожим на самого непривлекательного в мире бездомного. Когда Какаши вышел из ванной и взял из своего кабинета зажигалку, чтобы закурить – решил-таки открыть окно в кабинете, чтобы угодить одному очень строгому врачу. Закуривая по дороге к кухне и затягиваясь долго-долго, он заходит на кухню, от которой уже успел отвыкнуть, и вновь любуется тем, как на самом деле Наруто идёт стоять на его кухне. От этого даже как-то слишком тепло на сердце становится – внутри слегка давит, кажется, отдавая в правое лёгкое, когда Узумаки бережно заваривает в две кружки чай и жарит яичницу. — Вам бы в магазин, – Наруто поворачивает голову, облизав губы, – ну, пока Вы три дня играли в зимнюю спячку медведя, я не мог позволить себе умереть от голода, ведь что бы ваше расследование без меня делало, м? – хирург смотрит в чужие глаза, и чувствует себя расслабленно, так правильно, словно и не было того разговора на этой же кухне совсем недавно, словно его сердце не кое-как склеено супер-клеем, а потрясающе работает и радуется жизни, задыхаясь от взаимных чувств, и где-то под ним цветут и благоухают лилии – как Наруто казалось, цветы весны. Словно будущее как раз-таки стоит перед ним – такое чёткое, завораживающее и желанное. Да и стихотворение вспоминается, то самое – ведь кроме его любви, наверное, для Узумаки и правда моря нет. А раньше хирургу нравилось плавать, кстати говоря. И солнца нет, если оно – не этот сероглазый, до чёртиков умный мужчина. Как он только… — Давайте просто закажем доставку продуктов, ладно? К чему эти выходы из дома, если нам с Вами никуда не надо... Наруто кивает, закусив губу, и смотрит в плиту, крутя в руках пластмассовую лопатку. Возвращается к размышлениям – как он только всё ещё не женился? Наруто бы делал всё, чтобы стать его женой. Если бы был женщиной, безусловно. А мужем… чего мужем? Мужем нет. Да и вообще… на него смотреть так хорошо, так приятно, одно удовольствие. Красивый, ещё и умный – ну мечта. И чего он там, говорил, в нём нет? Да всё есть же… Узумаки и не замечает, когда залипает в сковородку, и не ощущает, когда Какаши докуривает сигарету, потушив её в близстоящей пепельнице, подходит вплотную и наклоняется над плитой, смотря то на шкворчащую яичницу, то на хирурга, из принципа ничего не делая. — Наруто, горит. Парень не реагирует – лишь поднимает взгляд и тупо моргает, врезаясь своим носом в чужой. Лишь спустя, наверное, секунд пятнадцать, удосуживается ему ответить. — Что? — Еда горит, – Хатаке кивает в сторону сковородки, – яичницы вам нравится готовить меньше, чем блинчики? Узумаки мгновенно краснеет, выключает плиту и ставит сковородку на деревянную подставку. Смотрит – нет, подгорело не сильно, есть, вроде, можно. Какаши наблюдает за ним, прокручивая всё, что слышал в их последний диалог и всё, что сказал сам. И почему-то так сильно хочется это отпустить по тому самому ветру в своей гавани, чтобы улетело далеко и надолго, и позволить себе чего-то большего. — Тогда я Вам новую пожарю, а эту сам съем, и- Он смотрит так наивно и открыто, что детективу спирает дыхание. Он так заботлив даже в делах, касающихся самой обычной, толком не подгоревшей яичницы, что от этого вновь не сдерживается идиотская улыбка на лице, и так и хочется потрепать его за волосы и щёку, провести по этим полоскам, делающим его похожим на крошечного котёнка, и не позволять обидеть. Только сейчас он улавливает, что всё это время было включено радио и играла музыка. — Господин Узумаки, – Какаши вздыхает, взяв его за запястье, и вновь встречается с ним глазами, – я не хочу есть. — Вашему желудку рано или поздно придёт конец с таким распорядком приёма пищи, Вы понимаете? Как же заботлив и открыт его взгляд. Как при этом умён и рассудителен. Сколько в нём трезвости, несмотря на такую доброжелательность и желание помочь всем и каждому. А то, как Узумаки относится к нему, заставляет его сердце всё-таки оттаять и, возможно, предаться новым, никогда ещё не открываемым чувствам. Три дня он его не видел – и все три дня страдал. Работал, чтобы отвлечься, а стоило работе кончиться – сразу его взгляд, улыбка и голос в ушах, не позволяющий сконцентрироваться. Да, видимо, было достаточно просто не видеть его какое-то время, чтобы понять, осознать и принять, что этот интерес всё-таки по-настоящему существует. Искренне и действительно, не иллюзорно, не эффектом бабочки, не какой-либо прострацией – а по-настоящему, тепло, где-то внутри. Так странно становится – хочется прикоснуться, огладить по щеке и извиниться за всё сказанное, открывая себя новым чувствам. — А Вы невнимательны, – Хатаке сжимает руку в своей, ведёт чуть холодными пальцами по предплечью, заползая под шёлковую ткань когда-то принадлежащего ему халата и нежно оглаживает, смотря в глаза, – ты во всех стрессовых ситуациях ведёшь себя так? Наруто, потупив взгляд и утонув в касании его пальцев, лишь пожимает плечом. — То, что у меня подгорела яичница, не… — Маа. Я ведь… – облизывает губы, водя пальцами по нежной коже, прекрасно чувствуя то, как парню напротив приятно и видя, как его ураган внутри разгорается чем-то новым, а чёртики в глазах вновь пляшут и радуются новому раунду их захватывающей, потрясающей игры; внутри Хатаке тоже поднимается сильнейший ветер, практически буря, несущая в себе азарт и желание и заставляющий море выйти из берегов. В голове зреет новый раунд для «засмущай-или-проиграй», и детектив уверен, что одержит победу, – я ведь не всегда буду рядом с Вами, господин Узумаки, чтобы защитить вас… понимаете? Какаши продолжает оглаживать кожу, водит подушечками пальцев, пока Наруто, потупив взгляд, пытается хоть что-то углядеть в действиях этого дьявола. Он склоняется вперёд, к чужому лицу, хитро улыбаясь и щуря глаза, а после прижимается своей щекой к чужой, касаясь губами уха, практически целуя его: — Не хотите пострелять? Узумаки покрывается румянцем, прикрывает глаза, пытаясь вникнуть в суть вопроса. Он растворяется в чужих касаниях к собственной руке и чувствах, нежащих его душу: он вновь смотрит в чужие глаза, что смотрят с некой заботой, нескрываемым интересом и задором, и пока хирург не знает, какой ответ хочет дать, и даже не догадывается, какого ответа ждёт мужчина напротив. Не замечает, когда они уходят от плиты в зал, где танцевали, и не понимает, почему любое касание и слово этого дьявола всё ещё такое же обжигающее, как и раньше. — Неужели Вы боитесь? – Хатаке приподнимает брови, не стирая со своего лица это хитрое, самодовольное выражение лица; Наруто щурится, недовольно надувая губы, и вторую руку кладёт на чужую поясницу, сжимая шёлковую ткань небесно-голубого халата. Парень недовольно хмыкает, окинув мужчину с ног до головы. — В самом деле, Вы снова берёте меня этим приёмом? Хатаке приближается ближе к чужому лицу, опускает обе руки на узкую талию и прижимает парня к себе, вплотную, врезаясь своим носом в чужой. Сжимает ткань когда-то собственного халата, чёрного и приятного на ощупь, и хрипло проговаривает практически в губы. — Беру Вас, ага, – шепчет, бегая взглядом от глаз к губам и обратно, крепче сжимая чужое тело в своих руках, – этим приёмом. Наруто чувствует, как рдеет, и кладёт обе руки на чужие плечи, слегка сжимая приятную ткань. Недовольно бурчит, а после позволяет себе протянуть недовольное: — Господин Хатаке… Хатаке усмехается, закусив губу. — Да ну. Неужто пистолет в руках не держали? — Я хирург! – недовольно и резко, нахмурив брови, сжимая чужую кожу и халат. Какаши таких аргументов не принимает, ведёт плечом, опуская одну из рук чуть ниже, оглаживая бок. — А я детектив. И? — Я жизни людей лечить должен, защищать, спасать, а не с пистолетом в руках ходить. Понимаете? – негодование, разгорающееся внутри Узумаки, даже слегка тушит весь тот восторг и ощущения где-то внизу живота о том, в какой он адской близости от него и как ему с ним хорошо, и как невероятно чувствовать его руки на своём теле и дыхание около губ, – я врач! Я давал клятву Гиппократа, ну какое мне оружие? Хатаке не отводит взгляда и поднимает брови. — Ма-а… Всё ещё не понимаю. А как же тир? Или страйкбол? Водяные пистолетики? Наруто фыркает – практически как лиса. Это очень умиляет Какаши. — Упаси Господь. — Господа нет, – Хатаке качает головой, ведя носом по чужой щеке, и вновь прижимается губами к чужому уху, намеренно сжимая кожу на пояснице, – а пистолет всё-таки нужно уметь держать. Наруто сглатывает, отводя взгляд и пряча лицо в чужом плече, пока губы Какаши всё ещё в опасной близости от его уха. Неужели опять играется? Или в этот раз всё по-серьёзному? Он что-то понял, безвыходно сидя в своём кабинете и анализируя ситуацию? Дай Боже, чтобы это было так. Парень сжимает ткань чужой одежды, понимая, что на нём всё ещё нет футболки и он прижимается своим телом к полуголому телу детектива, и выдыхает, чувствуя, как Хатаке нагло дышит в его ухо. — В конце-то концов… пистолет уже был в опасной близости от Вас, и ничего не случилось. Не думаю, что у меня есть хотя бы одна причина переживать, что у Вас не выйдет: я в Вас уверен. Какаши подмигивает, проводя руками по халату, задевая подушечками пальцев чувствительную кожу и в один миг исчезая из поля зрения – Наруто даже не успел понять, как. Узумаки выдыхает, закрывая покрасневшее от смущения лицо руками, проводит подушечками пальцев по скуловой кости, легко задевая щеки ногтями, трёт глаза, так и стоя в месте, куда его привели. Тишины не было – и это успокаивало: парень благодарил себя за то, что включил радио, начав готовить, и теперь чувствует себя немного комфортнее.Save Your Tears – The Weeknd
Наруто усмехнулся заигравшей песне. Оглянулся вокруг – и понял, что Какаши куда-то пропал – ну, прямо совсем пропал. Отчего-то его тело само начало двигаться в такт играющей песне – он просто прикрыл глаза, начиная покачивать телом из стороны в сторону, делать несколько шагов то в одну сторону, то в другую, щелкать пальцами и чувствовать от этого какое-то невероятное расслабление и комфорт, получать удовольствие от своего импровизированного танца. Вообще до господина Хатаке хирург был равнодушен к танцам. Во-первых, Наруто казалось, что он совершенно точно танцевать не умеет, и что в этом он будет самым настоящим бесталанным бревном. Во-вторых, он думал, что у него нет на это времени. В-третьих, танцевать одному тогда совсем не хотелось, а того, с кем можно было бы этим заниматься, не было. В его халате Наруто чувствовал себя намного более уверенным, чем в чём-либо другом – ему было так комфортно, словно эта вещь была создана именно для того, чтобы в будущем оказаться на его плечах. Пропитанная сигаретным дымом, парфюмом и кондиционером для белья, шёлковая ткань так и норовила слететь с плеч – она играла с ветром, завораживая и самого Наруто, честно говоря. Она струилась, привлекала к себе, сверкала и блистала – и Наруто было даже неловко признавать, что ему чертовски нравилось это. Особенно от представления, что у Хатаке на плечах халат из такой же ткани. Парень тихо подпевает – эта песня есть в его плейлисте. Она была для него чем-то, вдохновлённым осенью, любовной драмой и танцами. Неизбежно текст накладывается на происходящее: он усмехается, улыбаясь и не открывая глаз ни на секунду, но прекрасно ощущая, что на него смотрят его самым любимым на планете взглядом.I saw you dancing in a crowded room,
You look so happy when I'm not with you,
But then you saw me, caught you by surprise,
A single teardrop falling from your eye.
Наруто выдыхает, счастливо улыбаясь, изредка беря халат в руки, и сжимая приятную на ощупь ткань в кулаках, отдаваясь своему полностью импровизированному танцу. Ведёт руками по телу, кружится, позволяя халату слетать с плеч и играть на ветру, переливами ткани завораживая солнечные лучи. Хатаке смотрит: жадно и долго, оглядывая его целиком и полностью, упиваясь его уверенным видом. Он выглядит счастливым и расслабленным. То, как его высокий, но невероятно приятный уху голос напевает такую спокойную, умиротворённую песню, заставляет его слабо улыбнуться и почувствовать бегущие по спине мурашки, а непринятые чувства всё-таки заставляют сердце биться чуть чаще, и Хатаке стоит перед ними с распростёртыми объятиями, дожидаясь своего поражения; хотя его внутреннее, дедуктивное «Я», стуча где-то внутри головы по виску, кричит – сбегай.I don't know why I run away,
I'll make you cry when I run away.
You could've asked me why I broke your heart,
You could've told me that you fell apart
В руке детектива пистолет, стоящий на предохранителе, и он любуется тем, как парень отдаётся танцу, вкладывая в него всё, что на душе творится, делая это так потрясающе, что у всегда стойкого Какаши земля готова уйти из-под ног. Он откровенно любуется каждым его движением, каждым пропетым словом и звуком и наблюдает за крепким, но изящным телом, не понимая, как в нём умудрилась ужиться потрясающая рациональность и детская, влекущая к себе наивность. Как у него получается совмещать учёного медика, мастера своего дела, с человеком внутри себя – Какаши не понимал, и хотелось взять у него пару уроков. Наруто поднимает руки вверх – струящаяся ткань рукавов халата красиво спадает вниз, обнажая предплечья, и Хатаке кажется, что момента лучше уже не найти. Он делает шаг вперёд, обвивая руками чужую талию, утыкается носом в шею, продолжая держать в руке пистолет, подстраивается под ритм чужого танца. Узумаки, слабо улыбаясь, прижимается ближе, кладя свои руки поверх чужих и существуя только в их движениях и его руках.Take me back 'cause I wanna stay,
Save your tears for another
Они отдаются друг другу без остатка. Растворяются друг в друге под лучами играющего сквозь тюль солнца – Наруто чувствует, как его тело реагирует на чужой нос у своей шеи и отрывистое дыхание, крепкие руки и пистолет в уверенной, совсем не дрожащей руке. Какаши понимает, насколько у Узумаки нежная кожа, как вкусно от него пахнет и какой он на самом деле плавный, элегантный, грациозный в каждом своем изгибе и движении. Может, стоит дать им шанс – в голове Хатаке набатом бьётся, что это кончится плохо. Сто процентов плохо и никак иначе. Но, кажется, детектив направляет на эти предрассудки пистолет и держит палец на спусковом крючке. Лёд в его душе чернел и трещал, уступая место бегущей весне. И он, вроде, действительно не против. Наруто выдыхает, двигаясь в такт песне и заставляя Хатаке двигаться вместе с собой. Выдыхает, чувствуя, как одна рука Хатаке нежно оглаживает талию, другой опускаясь чуть ниже и дулом пистолета случайно проводя по его бедру. Хирург поворачивается лицом, резко и неожиданно, обвивая чужую шею руками и утыкаясь носом в щёку, продолжая их танец. Парень не прекращает петь, крепче сжимая руки вокруг чужой шеи, двигаясь на мысках – и они вновь кружатся в импровизированном вальсе. Хатаке, держа в руках пистолет и прижимая парня к себе, даже не замечает, когда песня подходит к концу, и не понимает, как получается так, что они одновременно пропевают друг другу строчку практически в губы. — Save your tears for another day, – смотрят в глаза напротив, сжимая друг друга в объятиях, и чуть тяжело дышат от относительно активного танца. — Повторяете за мной? – Наруто хитро щурит глаза, заставляя Какаши глупо поморгать. Узумаки заливисто смеётся, утыкаясь носом в чужое плечо, и Какаши улыбается вместе с ним, думая, что можно оставить подобный укол без ответа. Стоят они так ещё минут десять, пока по радио играет что-то, что больше не цепляет. Каждый думает о своём – и оба сходятся в мыслях о том, «какой человек напротив меня потрясающий ум и воображение». Для них эти чувства в новинку: Узумаки никогда не влюблялся, потому что было не в кого, а Хатаке потому, что запрещал себе. Да и… смотря сейчас на расслабленного Наруто, прижимающегося к нему так сильно, даже наивно, хочется дать себе волю. Такое большое количество времени друг без друга сильно сказалось на них – и даже тот разговор, что воспроизводится снова и снова у Наруто в голове каждый раз, стоит ему остаться одному, и у Какаши, обдумывающего, готовы ли они оба на риски. План, который Узумаки задумал в том практически истеричном «я-всё-сделаю-сам» состоянии уходить из его жизни не собирался – он принципиален точно так же, как и его объект воздыхания. Вообще, его план был совсем глупым с одной стороны. Наивным и рискованным. Но отступать от собственных идей и обещаний, данных мозгом сердцу, он никогда не любил. Реализацию его он тоже начал – поэтому немного чаще поглядывал в телефон, чем обычно, ожидая какого-то ответа. Прокручивал в голове миллиарды вариантов того, как события могут развиться, как он героически погибнет, но сумеет раскрыть дело, или как его совершенно глупо пырнут ножом, потому что догадались обо всём сразу. С другой стороны его план был гениальным, как ему казалось, совершенно точно исполнимым с полностью успешным итогом. Но лишь казалось, безусловно. Наруто жмурит глаза, сильнее прижимаясь к чужому телу и продолжая размышлять. Хочется понять мотивацию мужчины, кто сейчас куда нежнее, чем все дни до этого – и смотрит, и ведёт, и разговаривает. Возможно, он в целом соскучился по людям, а возможно – конкретно по нему, и это допущение грело где-то под сердцем, отдавая в лёгкие и собирающиеся слёзы в уголках глаз, которые он старался сразу же прятать. Какаши гладил парня по спине, прекрасно видя, что с ним происходит, и пытаясь разобраться и внутри своей головы, закапывая себя чуть сильнее. Конечно, им обоим было стыдно за произошедшее. Хатаке считал виноватым только себя, Наруто – обоих, но в большей степени себя и свою вспыльчивость. Этим танцем и объятиями они словно извинились друг перед другом за то, что наговорили, за то, что причинили, но не обещая того, что это никогда не повторится – но оба желали в это верить и в голове поставили пунктик, что обязательно будут следить за выполнением этого негласного обязательства. Они оба чувствуют, как их поведение и отношение друг к другу изменилось в ещё более тёплую, доверительную, нежную, влюблённую сторону. Оба не совсем понимают, что это сулит, но обоим хочется флиртовать и погружаться друг в друга во всех смыслах дозволенности на данном этапе. И оба пялятся друг на друга так нагло и жадно, но делают вид, что оба не замечают. Спустя время Хатаке всё-таки понимает, что они собирались делать, и прокашливается, заставляя Наруто поднять голову и смотреть в глаза. — Стреляем, м? – Какаши делает шаг назад, размяв шею, тряся пистолетом перед чужим лицом. Узумаки напрягается, но взгляда не отводит – лишь складывает руки на груди и показательно выпрямляет спину, на что Хатаке вновь дергает уголком губ. — А может… может, не стоит? Это же опасно, да и… — Стрелять мы и не будем, господин Узумаки. Я лишь научу вас его держать, – Хатаке оглядывает парня с ног до головы, вновь останавливаясь на голубых глазах, – и целиться. Наруто замялся – Хатаке с упоением наблюдает, как за оленёнком, загнанным в тупик волком. Он такой красивый – его волосы чуть растрёпаны, в голубых глазах эта искра азарта и безумия, которую детектив в нём так ценит, и бьющий набатом рационализм. Хочется потрепать его за щёки. Парень заводит руку за голову и чешет затылок, сжимая рукой пояс халата. — Ну, я… Какаши делает шаг вперёд, склонив голову вбок. «Дожать и прокрутить». — Боитесь? Наруто хмурит брови, пока Хатаке хитро смотрит. Так хитро, что колени подкашиваются. Он склоняет голову в противоположный бок и точно так же нагло смотрит, только понимает, что всё вновь не на его стороне. На понт берёт, дьявол – а Узумаки не прочь и согласиться. — Да ни хрена я не боюсь. Он протягивает руку вперёд, желая взять пистолет, на что слышит лишь смешок и видит самодовольное лицо детектива. Повисает тишина – даже радио почему-то умолкает – и Наруто так и стоит с протянутой вперёд рукой, ожидая либо ответа, либо действия, но ничего не получает – кроме долгого, властного взгляда, под которым, как Хатаке кажется, хирург обязательно сдастся. Но казалось ошибочно – он продолжает твёрдо стоять на своём, лишь сильнее нахмурившись, и двигает длинными пальцами, словно маяча перед чужими глазами и напоминая – я здесь, и я готов. Как же Хатаке нравится эта черта в Узумаки – не отступать от своих намерений – люди с принципами всегда привлекают. А ещё и такие медики с потрясающими улыбками, эрудицией и крепким телом… Отбой. Детектив еле заметно прокашливается, вновь оглядывая хирурга с ног до головы, и наконец двигается с места, вновь подходя практически вплотную. — Думаете, я просто дам Вам его в руки? – он держит пистолет так уверенно и твёрдо, что Наруто этим невольно восторгается. Для него люди, держащие оружие – точно те, кто имеют крепкую психику, стальные нервы и платиновые души, обладают полнейшим самоконтролем и умением выкрутиться из всего, что существует на планете и даже то, что за гранью человеческого восприятия. Ему всегда хотелось попробовать пострелять, но он даже в тире в детстве не был, а почему – без понятия. Сейчас, когда у него есть шанс, но они играют в свою любимую игру, Наруто не может признаться в исполнении своего желания и так быстро согласиться: если и проигрывать, то достойно. — А мне что, нужно умолять? — Попробуйте. Узумаки прокашливается, недовольно нахмурив брови, а Хатаке не сдерживает ухмылки. — Господин Хатаке. Какаши усмехается, подходя к Узумаки вновь – и облизывает губы, смотря позади и выискивая импровизированную «цель» для стрельбы. Ею станут часы, которые ему, если честно, никогда не нравились, но были подарком Итачи – стрелять в них они, конечно, не будут, ведь это полнейшее неуважение к дорогому другу – но хотя бы в мечтах стрельнуть в эту безвкусицу для детектива было подарком судьбы. — Повернитесь ко мне спиной. Узумаки слушается и послушно поворачивается, чувствуя, как крепкая мужская грудь прижимается к его лопаткам, а руки заводятся вперёд, взяв хирурга за запястья. Наруто немного потрясывает – огнестрельное оружие даже выглядит опасно, а тут – держать его, ещё и рядом с таким, как Хатаке, кто вызывает у него, медика, работающего скальпелем и другими инструментами, спасая жизни, тремор рук. — Да ты весь дрожишь… как котёнок. Детектив улыбается, закусив губу, и хитро щурит глаза. Радио почему-то вновь заработало: им обоим было так всё равно до катаклизмов радиостанций, потому что находились слишком близко друг к другу и не желали познавать ничего, кроме друг друга. Но песня вполне подходит ситуации – так что оба ставят галочку у пункта «атмосфера».In Motion – Colouring, The Range
— Опустите замечания, – хирург хмурится, прекрасно чувствуя, что и правда дрожит, но не подаёт виду и не позволяет своему голосу звучать хотя бы на каплю неуверенно. Какаши это нравится, – это н-не правда. Голос дрогнул и Узумаки чертыхнулся – на что Хатаке вновь самодовольно улыбнулся. — Да ладно вам, дрожать – это нормально. Иногда, – детектив находится в опасности к чужому уху, – в некоторых конкретных, очень приятных ситуациях, – он слишком близко, и проводит носом за ним, облизывая губы, – дрожь показывает лишь то, насколько вам хорошо.Over and over we climb
And over and over we fall When all of the time I was standing right here Where did I go wrong? And how did I get it right? Maybe none of it matters right here
Узумаки невольно покрывается румянцем, когда Хатаке очень властно управляет его руками – они буквально становятся единым целым в этот момент – мужчина очень аккуратно передаёт в руку хирургу пистолет, наблюдая за тем, как парень сглатывает, и сильнее прижимается к чужому телу со спины, практически сливаясь с ним целиком и полностью – душой и телом. Парня всё ещё потрясывает – везде, кроме рук. Он уверенно, но не совсем правильно держит пистолет за рукоять, и боится делать что-либо, чтобы случайно не выстрелить и не попасть в какую-нибудь ультра-дорогую вещь, в них самих или ещё куда-то, угрожая чужому или даже своему здоровью. Но детективу так сложно удержать себя от замечаний – он прижимается носом к чужому виску, кладя свою руку поверх чужой, и шепчет, заставляя Наруто дёрнуться – то ли от его голоса, то ли от произнесённых слов.We go round But I know it's never going to tear us apart We go round There's an empty ocean you're filling up in my heart We're in motion
— Неужели ты так боишься держать, – мужчина прижимается самыми губами к чужому уху, – мой ствол? Наруто выдыхает, закрывая глаза и сглатывая. Ужасно двусмысленная фраза, доводящая его до белого каления и заставляющая вспомнить тот грязный сон. Он практически мяучит, тихо шепчет, стараясь не выдать, что ему нравится происходящее, хотя осознает, что гений дедукции и без него всё знает. — Господин Хатаке… Какаши лишь кивает, прекрасно понимая, что чуть перегибает палку – и продолжает свой грязный урок по тому, как правильно держать оружие. Потому что им обоим хочется эту палку наконец-то доломать. — Да ладно Вам… здесь же нужно быть нежным и педантичным, – он шепчет вблизи чужого уха, правильно укладывая чужую руку на рукоятке пистолета и заставляя выпрямить руку, – встаньте на ноги чуть крепче, Наруто-сан, и выпрямите спину. Наруто беспрекословно выполняет сказанное, сглатывая от чужой власти над собой, пока Хатаке крутит им, как куклой в своих руках. — Знаете… в вопросах с оружием нужно быть таким же нежным, трепетным, аккуратным и вежливым, медлительным и томным, как в постели с девственником. Понимаете, о чём я? — Какаши-сан. Наруто пропускает это мимо ушей, не желая слышать – а ещё и не понимая, о чём он, так-то – и лишь ждёт указаний касательно оружия в своих руках. — С пистолетом, – он шепчет, сжав чужую руку в своей, направляя на цель, – закройте левый глаз и смотрите правым на мушку – попробуйте направить его на центр. Да… – он облизывает губы, наблюдая за чужими движениями, и лишь нагло улыбается, – так вот, с пистолетом нужно обращаться очень бережно, – он хрипит, чуть поправляя чужую руку, показывая, как надо, второй рукой нажимая на чужой живот, после поднимая руку к плечам и легко нажимая на них, заставляя занять правильное положение, – как с лучшим другом. Наруто лишь неразборчиво, напряжённо мычит, вроде бы, наконец-то поняв, как правильно прицеливаться. Какаши на это достижение и слабый, расслабленный выдох парня перед собой тоже улыбается. — Нужно чувствовать себя с оружием единым целым. Вы даже не представляете, как сильно я люблю свой пистолет, – Хатаке утыкается носом в чужой висок, вдыхая запах собственного шампуня, что уже прижился на его теле вполне законно, – возможно, примерно так же, как я люблю хороший секс… или раскрытые преступления... или...But it's alright, it's alright We go round
Парень его перебивает, а Какаши лишь улыбается, широко и закусывая нижнюю губу, чувствуя его растерянность, которая так нравится. — Какаши! Наруто покрывается румянцем, не понимая, почему словосочетание «хороший секс» звучит так отменно из его уст и сильнее сжимая в руке пистолет. Хатаке лишь нажимает на курок – чем безумно пугает парня, но ничего не происходит. Тот вздрагивает, чувствуя, как земля уходит из-под ног, но его лишь разворачивают к себе лицом, сжимая свободной рукой талию и отнимая из рук пистолет, вновь тряся им перед чужим растерянным, но безумно красивым лицом. — Прекрасная вещь – когда пистолет на предохранителе, господин Узумаки. — Д-да пошли вы, д-даттебайо… Я же испугался... Победа в этом раунде определённо за детективом Хатаке – с этим никто даже не сумеет спорить. Парень прячет лицо в чужой груди, сжимая чужие плечи под чужой смешок и крепкие объятия, поглаживания по спине и бокам, желая успокоить после случайного (или не очень) испуга из-за пистолета. Они оба чувствуют себя счастливыми – даже не верилось, что за такое короткое время даже не то, чтобы разлуки, а просто не видения друг друга они будут испытывать такой спектр чувств от каждого касания, от каждого слова и взгляда друг друга. — Ставлю вам твёрдую четвёрку за стойку с пистолетом. Вы слегка дрожали... а это недопустимо в работе с огнестрельным оружием. Он самодовольно смотрит в чужие глаза, приподняв бровь, и Наруто готовится возразить, пока их вновь не прерывают. Звонок телефона из кабинета Какаши отвлекает их друг от друга, возвращая из их отдельного моря чувств в серый город. Пора за работу. — И всё-таки, – Наруто шепчет чуть дрожащим голосом, выдыхая воздух и не отстраняясь ни на сантиметр, – вам надо поесть...