Кара

      — Я думаю, что Вам стоит убрать оружие, господин Хатаке.       — Не-а.       — Вы просто...       — Невыносим?       — Ага.       — Перестали желать удивлять?       — Пошли Вы к чёрту…

In This Shirt – The Irrepressibles

      Какаши гулко дышал, прижимая к себе Наруто. Мир в одно мгновение остановился: все эти игры, танцы под звуки радио, дрожащий в его руках парень и так подходящие ему яркие лучи солнца, заставляющие пшеничные волосы и голубые глаза переливаться и играть всеми существующими цветами.       — Уверены, что к чёрту? Вы вроде хотели, чтобы я поел.       Наруто мотает головой – не до этого сейчас. Утыкается носом в чужую грудь, хватается руками за чужой халат, собирает в кулаки ткань, запоминая её тактильно, растворяясь в моменте. Даже пистолет в правой руке Хатаке не нарушает нежность и интимность этого момента – ощущение, что нет ни преступления, в связи с которым их свела судьба, нет мира за окном, нет войн в других странах, ни голода, ни холода, ни страха – только они, здесь, в центре панорамной квартиры в солнечных лучах, вдвоём и навсегда.       И самому детективу это чувство нравится, безумно, до дрожи в стальных пальцах – прижимает к себе, оглаживает свободной рукой по спине, ощущая, как Наруто в ней прогибается, чувствуя нежность кожи сквозь собственный, уже явно не принадлежащий себе халат и практически пересчитывает позвонки один за одним.       — Согласны… на ту яичницу?       Наруто хорошо от чужих прикосновений, касаний, дыхания рядом с собой – от его запаха слегка ведёт, словно он выпил несколько бокалов дорогого и очень хмельного вина, что довело его до состояния лёгкой нетрезвости. Это выводит из себя и одновременно заставляет в душе заходиться в радости – ведь это так чертовски приятно, что сносит крышу, но так чертовски унизительно, что крышу хочется снести ему.       — Бесспорно.       Узумаки нехотя выпутывается из чужих рук – поднимает взгляд, смотря точно в чужие глаза, словно стараясь что-то в них различить. Что-то явно изменилось. Словно он за эти долгие дни отречения что-то осознал и понял. Иначе – был полным ублюдком, снова заводя в танцы и объятия, прекрасно зная о небезразличии хирурга. Конечно же, Наруто, со всей присущей ему любовью к людям и желанию понять их чувства, верил, что Какаши – не тот самый бессовестный и галантный сукин сын, вертящий им в руках, как тряпичной куклой, но и себя лишний раз обнадёживать казалось слишком неправильным и совершенно неуважительным к своему чувству собственного достоинства.       — Тебе ведь звонили… нет?       Хатаке хмыкает, облизывая пересохшие губы, и склоняет голову вбок, проводя пальцами по чужому предплечью. Его касания отчего-то такие трепетные, нежные, аккуратные – такими они ещё не были. Нет, Какаши никогда не лапал его как-то нагло или грязно, никогда не был груб или жесток, не сжимал кожу до синяков или не впивался в неё ногтями – хотя Наруто и уверен, что даже это у него получалось бы также приятно. Просто сейчас он… смотрит как-то иначе, и от этого каждое касание похоже на облако, прикасающееся к его коже, а взгляд окутывает, словно утренним, уютным туманом, который Наруто так любил в детстве. Хатаке доводит пальцами до запястья, касаясь подушечками выпирающей косточки, и утопает в голубых глазах.       — Работа не ждёт… да?       Парень усмехается, кивая. И что-то действительно переменилось. Какаши отводит взгляд, еле сумев убрать руки от тела хирурга, и облизывает губы, смотря в пол. Сейчас они будто ролями поменялись – и Хатаке смущается, как смущался Узумаки – давящее чувство стеснения, словно воздух в комнате разряжен и дышать практически нечем – и Наруто отчего-то в таком восторге от такого детектива перед собой.       — Знаете, сейчас я…       Детектив впервые за всё время начинает словно неуверенно, скомкано.       — Вы? – приподнимает бровь, прикусывая нижнюю губу, заинтересованно смотрит, ожидая, пока Хатаке всё-таки посмотрит ему в глаза.       — Не хочу… работать.

In this shirt, I can be you, to be near you for a while

      Какаши слышит свои собственные слова словно от третьего лица, видит себя со стороны, смотрит на своё дурацкое влюблённое лицо и плеваться хочет – его детективу внутри совсем не верится, что он говорит это и выглядит соответствующе. Говорит это парню, которого встретил неделю назад из-за дела, которое так долго его мучило, и вместо того, чтобы подойти к телефону и услышать новую информацию от Итачи, Обито, Рин или прости-Господи Хидана – он стоит здесь, как ему кажется, совершенно открыто и бесцеремонно пялится, гладит везде, где, вроде как, не запрещено, и хочет, чтобы позволено было везде.       Наруто облизывает губы, смущённо отводя взгляд, не зная, что ответить. Из уст детектива, всегда рвущегося к работе и раскрытию преступлений, узнающего из одного лишь внешнего вида столько всего о самом человеке, готового поселить у себя незнакомого студента, лишь бы докопаться до истины это звучит, как самое странное, но самое греющее душу Узумаки признание в любви. От этого безумно странно, но улыбка сама появляется на лице, и прокручивая в голове один из прошлых диалогов с «сейчас вы не один», хочется показать ему, что правда, не один. И с чувствами нужно общаться и быть рядом, а не закапывать их куда-то под корку мозга и прятать, лишь бы не лезли и не мешались.       Чувствам всегда нужен выход и нужна разрядка.       Так хочется, чтобы Какаши почувствовал это незаменимое чувство, когда внутри так тепло и нежно, так хочется, чтобы осознал, как приятно чувствовать в ком-то потребность и ощущать, что её чувствуют в тебе, как невероятно даже само слово – «любить» – и как потрясающе слышать эти три дурацких слова, эти глупые десять букв – и, как бы Наруто не было от себя мерзко, ведь эгоизм он осуждает – он мечтает, чтобы это всё Хатаке почувствовал именно с ним.       — Давайте… – Наруто смелеет, вновь делая шаг вперёд, и утыкается носом в чужую ключицу, вдыхая запах, – Вы поговорите по телефону, пока я доготовлю?       Какаши вздыхает, кивнув и прикрыв глаза – Узумаки не сдерживает порыва, проводя самым кончиком по выпирающему кадыку и обводя линию челюсти, сжимая обеими руками мышцы на его плечах.       — Давайте.

Of you and me, ever changing, moving on now, moving fast, And his touch, must be wanted, must become, through your ask, But I need Jake to tell you, that I love you, it never rests

      Наруто усмехается и смотрит в серые, полностью уверенные, покрытые дымкой глаза – и чувствует руку на затылке, длинные пальцы с кольцами, перебирающие его волосы, и вторую на пояснице – в ней всё ещё пистолет, и, как же стыдно в этом признаваться, но это просто адски заводит хирурга. Какаши поглаживает по волосам, сминает их, сжимает в кулак, легонько оттягивая от корней, что заставляет Наруто чуть ли не замурчать.То, что музыки нет, и единственный саундтрек к происходящему – дыхание друг друга, заставляет хирурга понять, что он не сумеет сдержать собственного порыва. Прикусывает кожу на линии челюсти, задерживаясь на коже, оставляя небольшой след от собственных зубов, зализывает укус, чувствуя подступающий к щекам румянец и незамедлительно отстраняется, оставляя детектива с этим один на один.       А победа в «засмущай-или-проиграй» после полного разгрома с пистолетом сейчас за Узумаки.       Хатаке удивлённо смотрит на Узумаки, едва ли не открыв рот.       — Пора за работу, господин Хатаке.       В глазах Наруто пляшут такие чёртики, коих Какаши ни у кого и никогда не встречал. Такая уверенность в себе поражает, приковывает к себе, словно железными наручниками к батарее и отпускать, в целом, не намеревается. Хатаке, на удивление самому себе, был бы не против. То, как Узумаки посмотрел в его глаза после этого укуса – а как нежно, но при этом чувствительно он прикусывает кожу, кажется, ещё и совсем не стесняясь провести по ней языком и после вести самыми кончиками пальцев от середины плеча до самых мизинцев, заставляя всего такого из себя стойкого мужчину покрыться мурашками, словно первоклассницу, не отводя взгляда ни на секунду и позволяя себе утонуть в голубых омутах, совсем не переживая о том, что плавать он, так-то, умеет, и в целом, имеет полное право на спасение.       Какое спасение, когда есть возможность утонуть в нём и больше не возвращаться туда, где его нет?       Какаши, потирая укушенное место, лишь довольно улыбается, кивая и удаляясь в собственный кабинет.       «Чертёныш».       Наруто остаётся наедине с собой, закрывая лицо руками и стараясь не пищать от того, что он натворил и не переставая думать о том, как же вкусно его кожа пахнет; он пытается-таки доготовить завтрак, слыша, как скрипит та деревяшка в полу и закрывается та дверь.       Детектив усаживается на диван, пряча лицо в ладонях, не убирая пистолет, локтями упираясь в собственные колени. Его детективное нутро нигилиста касательно чувств осталось в полном бешенстве, стараясь разнести его по отточенным, как и его татуировка механизма на руке, фактам, пока Хатаке нагло игнорирует его и выбрасывает куда подальше – вместо этого улыбается так широко, как никогда раньше, и чувствует, как сердце в груди делает кульбит.       Хочется выпустить пулю в висок, но не себе – предрассудкам, которые он воспитывал в себе всю жизнь, и с разбегу прыгнуть и неизведанное, человеческое.       Ощущение сейчас такое, словно докоснулся до облака и почувствовал на себе солнечные лучи, и не понимаешь – под ними ты сгоришь окончательно и бесповоротно, оставив после себя горстку пыли, что тут же разлетится по нему, или будешь купаться в них, дожидаясь, пока источник света опустится в твои руки и осветит всё, что давно не выходило из своего сырого, холодного, тёмного подвала, где было заперто примерно столько, сколько Хатаке себя помнит.       От умиротворённого чувства его отвлекает противная трель телефонного звонка.

I’m lost In our rainbow

***

      Звонил Обито. Умеют эти Учихи, конечно, момент подпортить – но информация правда важная, и Какаши, всё-таки, в первую очередь – всё ещё детектив, потом уже – человек, а уж после этого – влюблённый. Или даже не влюблённый – не важно. Главное, что в последнюю очередь.       Чувства – подальше, рассудок – вперёд.       Хотя, чувства, как бы не прискорбно, ему понравились. Место укуса немного покалывало, а главное, горело – но, Какаши уверен, что это – обыкновенное самовнушение. А может, Наруто, будучи девственником, и правда совершенно отменно кусается и зализывает укусы, Дьявол его знает.       Какаши нехотя поднимает трубку и приставляет телефон к уху, держа его плечом, закуривая сигарету. Проговорив негромкое «алло», Хатаке оказывается перебит.       — Хатаке! Ты когда уже свою собаку заберёшь!?       — Если это единственное, по поводу чего ты мне звонишь, – Хатаке чувствует себя расслабленно, отчего говорит медленно, тягуче, делает затяжки и выдыхает плотные клубы дыма, – то пошёл ты наху-       — Звучишь так, словно я тебя от утреннего секса отвлёк. Что ты скрываешь, Какаши?       — Отвали.       — Не по этому поводу звоню, он просто задолбал-       — Задалбываешь только ты, – Хатаке стряхивает пепел, нагло перебивая Учиху, усмехаясь, – Паккун тратит на тебя своё королевское время и лезет играться с тобой. В любое другое время к такому, как ты он бы не подошёл. Радуйся.       — Он кусается, а не играется!       — Ты просто ни на что, кроме игрушки для заточки клыков не подходишь, Обито. Так зачем звонил?       Спустя несколько десятков секунд недовольного бухчания Учиха всё-таки начал говорить по делу.       — На «Кару» новый пакет документов оформили. В этот раз это совсем другая контора и другие люди, на другом конце города с какими-то новыми слоганами и прочей брехней. Я думаю, нам лучше где-то пересечься, чтобы я показал тебе это. Не телефонный разговор, а по чату у тебя будет слишком много вопросов. Они выглядят, как ебаные сектанты, чувак!       Хатаке на пару секунд замолкает и держит сигарету губами, закрыв глаза. Новые документы. С чего бы? Почему сейчас? Это не попытка отвлечь их внимание? Стоит ли ставить Наруто в известность во всём, что они успели узнать за эти дни, пока Какаши сидел в своём кабинете, погружать его в психологический портрет преступника и показывать досье всех тех, кого сейчас ищут для допросов, или эта информация может подвергнуть его опасности?       — Хорошо. Вечером, – детектив делает глубокую затяжку и выдыхает, любуясь причудливыми танцами серых клубов дыма, постепенно растворяющихся в воздухе напротив окна, где играют в понятные только одним им игры солнечные лучи. В воздухе видно даже пыль, и Хатаке понимает, что давно он не баловал себя, свой кабинет и свою квартиру в целом влажной уборкой.       — Где?       «В пизде». Обито раздражал Какаши ещё со времен школы, но не так, чтобы до ненависти – скорее, у них просто был такой стиль дружбы. Это не их взаимопонимание и искренность с Гаем, это что-то странное и жуткое, но отчего-то очень родное.       — В участке.       — А может, в «Макдональдсе»? Помнишь, как после школы там зависали?       Слово-то какое, зависали. Обито, может, и зависал – они с Рин учились и работали, пока Обито грел уши и делал вид, что тоже чертовски и безумно занят интеллектуальной деятельностью. Вообще, жизнь свела их после школы снова как-то странно и неожиданно: Какаши в школе был слишком уж умным, отчего пару раз перескакивал два класса за один – из-за этого Обито с Рин старше него на два года, но этой разницы, вопреки всему, не чувствовалось. И не то, чтобы он считал их друзьями – просто Рин нуждалась в помощи по учёбе, и Какаши почему-то не мог ей отказать – а Обито прилагался к Нохаре комплектом, от которого нельзя было отказаться.       Да и сам Хатаке не горел желанием ни с кем дружить – просто Нохара сама лезла и молила помочь ей с химией. Она носилась за ним около пары-тройки недель, умоляя, чтобы он помог ей, ведь он единственный сдал эту контрольную на пятёрку, а у неё выходит единственная тройка за год. Какаши не то, чтобы уставал от чужого внимания, потому что, увы, людям почему-то нравятся холодные и бесчувственные мудаки (даже господ Узумаки попался на эту удочку), поэтому людей за ним бегало, хоть отбавляй, но Нохара была слишком настойчива.       В один из дней резко остановившись и повернувшись к девушке, которая сжимала в руках учебник химии и жалостно смотрела на него, он спросил строгое «я объясню – ты отъебёшься?» – на что Нохара радостно ответила, что «отъебётся».       Ну, учитывая, что они теперь работают вместе, отъебаться не вышло, но Хатаке и не против. В конце-то концов, поближе пообщавшись с Рин, он узнал о её интересах к детективным книжкам (она была той, кто посвятила его в то, что вся школа сравнивает его с Шерлоком Холмсом, и именно тогда первый раз на это разгневался и пошёл разбираться к Сакумо), и о том, что куда-то в органы она вряд ли поступит, от этого – на ветеринара.       Правда в итоге Рин и ветеринаром стала, и твёрдо отслужила в ФБР: Хатаке наводил справки, она там – одна из лучших. Что там забыл Обито, Какаши не знал, но оказывается он был вполне неплохим хакером и умел собирать и структурировать информацию.       Поэтому, устав от ФБР, молодожёны оттуда ушли, планируя работать по первому образованию – но Какаши пригласил их к себе на работу и не пожалел – ведь всё ещё то единственное, что не поддавалось уму этой сильной девушки – химия.       Улыбнувшись воспоминаниям, он вновь вернулся в разговор.       — Это было отвратительно.       Обито смеётся.       — Да ну, уплетал по две деревенских картошки и занимался с Рин, кажется, физикой, я всё помню!       — Это была химия, идиот. А ты сидел и ебал нам мозги.       — Это моя работа, – он звучит даже как-то гордо, говоря это. Хатаке закатывает глаза, жалея, что не может дать Учихе подзатыльник.       — И моя причина скорее тебя уволить к чёртовой матери.       Обито смеётся, Какаши лишь улыбается, делая затяжку, после облизывая губы.       — Напиши попозже, куда и во сколько. Я подъеду.       — А в макдональдс?       — Купи по дороге, поедим в участке.       Детский вопль радости заставил Какаши сморщить нос и нахмуриться.       — Тебе как всегда?       — На твой вкус.       — Ооо… диетическая кола?       — Сам пей эту дрянь, мне обычную.       — А чего дрянь то, а!?       Слышать, как он, в свои тридцать четыре года возникает по поводу любого слова Какаши, сказанного против него – бесценно. Хатаке еле сдерживает смех.       — До скорого, Обико.       — А!.. Меня зовут Обито, ты, пид-       — Передай Рин привет. И не смей больше называть меня «чуваком», я серьёзно.       Какаши сбрасывает звонок и откидывает телефон подальше, докуривая и закрывая глаза. Мысли о деле вперемешку с мыслями о господине Узумаки заставляют и без того тяжёлую голову болеть сильнее, отдавая словно ударами тока по глазам и в затылок. Он три дня нормально не спал, не ел и не жил, чего-уж там. Нужно предупредить Итачи, чтобы приехал к Наруто, когда сам он поедет с Обито.       Тянется к пепельнице, потушив сигарету, и кладет две штуки себе за ухо – на всякий случай. Хмурит брови, вглядываясь в тлеющий в стеклянной, грязной от пепла посуде окурок, и проводит пальцами по её краю. Почему-то детективу некомфортно от этого решения – словно что-то будет, если он уедет. Что – он не понимал, но предчувствие было неприятным – даже слишком.       Но на это предчувствие он решил подзабить, когда услышал аккуратный стук в дверь и тихое, нежное «Какаши, яичница готова» из чужих, но отчего-то таких родных уст.       Он еще никогда так не радовался приёму пищи.       И никогда так не ошибался, закрыв глаза на своё чутьё.

***

Bad Company - YONAKA

      Смотреть на него за кухонным гарнитуром было каким-то невероятным удовольствием, почему – непонятно. Но Наруто дико шла кухня Какаши, это бесспорный факт, с которым никто и никогда не имеет права не согласиться. Он заваривает чай, подпевая незамысловатой песенке с радио – в его халате, такой расслабленный, словно этот дом принадлежит ему и никому другому.       Какаши жутко это осознавать, но он всё-таки не против поделить его на двоих.       Перед Хатаке стоит тарелка с чуть подгоревшей, но всё ещё потрясающей яичницей, и бутербродом с сыром. Кружка чая, лежащая рядом плитка молочного шоколада, и Наруто, сидящий напротив с таким же набором, уже начавший есть.       — Приятного Вам аппетита, господин Узумаки.       — И Вам, – Наруто очень голоден, от этого – не может себя сдержать и говорит с набитым ртом. Ожидает от Какаши колкости, замечания, чего угодно – но получает лишь тёплую улыбку и внимательный взгляд.

I go out of my mind, thinking 'bout what I used to be

      — Работа…       — Наруто, давайте не о работе.       Они вновь едят в тишине, комфортной для обоих. Им так хорошо – и Какаши, если честно, ни разу в жизни не ел ничего вкуснее, а Наруто никогда не готовил на более уютной и приятной кухне.       Оба погружаются куда-то глубоко в себя, размышляя о том, что происходит. И вроде обдумано всё уже по миллиону раз, и обоим кажется, что пора бы сделать шаг вперёд и вступить в обволакивающий, пугающий, но безумно нужный душе и сердцу туман. Им кажется, что сейчас они похожи на маленьких детей, которые тянутся друг к другу, но отчего-то – из каких-то своих детских принципов, дурацких мыслей и непонимания того, как на самом деле работает мир – не дружат. И обоим хочется узнать всё друг о друге – детскими словами, увидеть все игрушки, побывать дома, вместе поесть маминых блинчиков и поменяться машинками, взрослыми словами – открыть душу и тело, познать платоническое и физическое, раствориться. Понять, какие кто любит цветы; какие у кого дурные привычки; узнать истории о том, как один получил шрам на глазу, как второй стал лучшим хирургом своего поколения; услышать о первом поцелуе, дурацкой истории из детства, узнать все секреты и стать единым целым.       Наруто жуёт и пялится на Хатаке – Какаши глупо улыбается, смотря в тарелку. Приглядевшись, Узумаки увидел след от собственных зубов на чужой челюсти, который почему-то выглядит так естественно и завораживающе, словно всегда должен быть там и напоминать ему о нём. Звучит эгоистично – Наруто вообще в последнее время часто ловит себя на мыслях, связанных с собственным эго, но ничего не может поделать, потому что не хочется делиться таким мужчиной пока что совсем. Наруто разглядывает его лицо, подмечая красивый разрез глаз и почему-то приходя к тому, что у Какаши, так-то, везде волосы такие… светло-серые. Даже на лобке. Седой.       Наруто прикусывает губу, отводя взгляд. Какаши усмехается.       — Вы покраснели.       — Жарко здесь, что-то.       — И правда.       Тишина. Двое – желающих быть одним целым.       Уют.       Уют, граничащий с диким желанием разложить человека напротив на столе.       — Может… Займёмся чем-нибудь? – Какаши звучит так неуверенно, что Наруто усмехается и не верит собственному слуху. Улыбается, хитро, дожёвывая последний кусочек и медленно вставая из-за стола. Мужчина уже доел и, видимо, ждал хирурга, буравя взглядом.       Как жаль, что никто не против.       — Что вы можете мне предложить, господин Хатаке? – Узумаки широко улыбается, забирая и свою, и чужую тарелку, поставив её в раковину. Мыть её сейчас нет никакого желания. Он поворачивается, непонятно как утыкаясь носом в чужую грудь.       — Всё, чего пожелаете.       — Прямо-таки всё?       — Всё.

So tell me what you want Is this just fun for you? 'Cause I know that it's not Because I am you

      Наруто усмехается, поднимая взгляд. Вспоминая школьные будни, закусывает губу и кладёт руки на чужие плечи.       — Давайте сыграем в «правду» или «действие».       Взгляд Какаши смягчается, и он усмехается, прикрывая глаза и слегка откидывая голову назад. Он тянется к сигарете за ухом, зажимая её губами, и вновь опускает взгляд на парня, пока тянется в карман шёлкового халата за зажигалкой.       — Правда или действие, Наруто? – детектив смотрит с вызовом. Наруто всматривается в серые глаза напротив себя, пытаясь предсказать его мысли и не желая им соответствовать. Он выпрямляет спину, расправляет плечи и гордо задирает подбородок, сделав свой взгляд куда более серьёзным и решительным.       — Действие.       По усмешке Хатаке Наруто понимает, что прекрасно, словно ведённый за ручку прошёл по тропе, что высек ему Какаши. Чёрт.       — Покурите.       Дьявол.       Какаши берёт сигарету из собственного рта двумя пальцами, обворожительно улыбаясь и меж пальцев другой руки прокручивая зажигалку. Наруто чувствует, как сердце падает куда-то в район пяток и сжимается, когда он ухмыляется и склоняется к чужому лицу, касаясь своим кончиком носа чужого.       — С моих рук, господин Узумаки.       

Somebody to Love - Queen

      Наруто слегка краснеет, но особо не боится и не смущается – краснота эта, скорее, уже привычная, нежели вызванная каким-то чувством. Он приоткрывает рот, смотря Хатаке в глаза, и тот искренне сдерживается, чтобы не представлять лишнего. Вообще, от осознания непрямого поцелуя покалывает где-то под рёбрами, и обоим становится приятно.       — Вы курили раньше?       Галантно, аккуратно, нежно. Проводит пальцем по нижней губе, приоткрывая чужой рот, и нажимает на неё, слегка оттягивая. Проводит подушечками пальцев по щекам, касается линии челюсти, выдыхает, размяв спину и смотря так самодовольно.       Ублюдок.       — Мой лучший друг курит. Тысячу раз пытался скурить и меня – я пробовал, под его чутким руководством, и мне никогда не нравилось, – руки Узумаки легко сжимают чужие крепкие плечи, и Какаши усмехается, подставляя сигарету к чужим губам. Наруто зажимает ее губами, наивно смотря в чужие глаза – детектив не удерживается от повторения жеста, но невесомо, практически неощутимо вновь проводя пальцем по нижней, пухлой губе.       Всё ещё галантный, влекущий к себе, совершенно бессовестный ублюдок.       — Пытались отучить? – Хатаке крутит меж пальцев зажигалку, щёлкая и поднося маленький огонёк к сигарете. – Прикурите.       — Нет, – Наруто послушно раскуривает сигарету, медленно выдыхая дым и пытаясь не закашлять. Никогда ему не нравилось это жгучее ощущение внутри лёгких, когда вдыхаешь едкий табак, и послевкусие у сигарет тоже было не самым приятным. Какаши заинтересованно смотрит – вновь прищуривается, хищно смотрит и подставляет сигарету к чужому рту, осознавая, что касается пальцами суховатых губ, и от этого как-то неоправданно приятно.

Find me somebody to love

      — Почему?       — Он явно этого не хочет.       Повисает тишина. Наруто послушно курит, когда Какаши подставляет сигарету к его губам – затяжка, втянутые щёки, плывущий взгляд, выдох дыма в чужое лицо, усмешка. Руки хирурга, такие крепкие, но при этом нежные и изящные, остаются на чужих плечах – изредка сжимают, проводят ногтями, оглаживают, переходя на шею или касаясь самыми кончиками пальцев лопаток, заставляя холодного и невозмутимого мужчину покрыться мурашками.       Какаши бы сказал, что взгляд хирурга, пока сигарета около его губ, будоражит его, но понимает, что даже в словах не нуждается – всё у них обоих на лице написано. Он очень красиво выдыхает дым – клубами, аккуратно и медленно, отчего он получается очень густым и складывается в придурковатые рисунки. Всё кажется таким правильным и родным, что оба и не замечают, как сигарета заканчивается, и Хатаке тянется к одной из пепельниц, что у него по всему дому расставлены, и тушит окурок, возвращаясь в прежнее положение.       Хатаке не удерживается от того, чтобы не подпеть любимой песне Queen – и ведь опять, так подходит ситуации. Кто-то может помочь им обрести любовь? Только они сами, вероятнее всего. И никто не подтолкнёт – опять только они сами, стоя друг напротив друга, могут шагнуть в столь влекущий туман. В голове рисуется образ тонкого, хрупкого, но отчего-то непреодолимого стекла между ними – кажется, что по нему идёт трещина, прямо в центре, которая никак не даст окончательную слабину и не позволит раствориться в глубоком, вечном, что стоит напротив. Лишь касаются – через стекло, прижимают свои ладони друг к другу – чувствуя лишь холод стекла, но не тепло чужого тела. И никак не рискнут толкнуться чуть сильнее, чтобы наконец прийти к точке такого, возможно, губительного, но самого приятного и влекущего невозврата.       — Я выбираю правду, Наруто.       Наруто облизывает губы, чувствуя не самый приятный привкус табака, и почему-то ловит себя на мысли, что после поцелуев с Хатаке наверняка будет также – но, чего греха таить, такая пепельница кажется чертовски манящей. Он усмехается, и чуть мотает головой, взлохматив волосы.       — Ваш первый поцелуй… каков он?       — Ооо… Господин Узумаки, вам так интересна моя личная жизнь?       Смотрят друг другу в глаза, не отрываясь.       — А может, Вы пойдёте к чёрту?       — Вы ведь знаете, что он и так всегда рядом.       — Тогда к дьяволу.       — А он – во мне.       — Невыносимы.       — Но Вам ведь нравится.       — Может, и нравится. Не увиливайте от вопроса.       — Ооо.       Наруто смеётся, убирая одну из рук с плеча и изображая пальцами пистолет, подставляя его к чужому лбу. Какаши искусно делает испуганный вид.       — Один выстрел – и Вы труп.       — Научил стрелять на свою голову, да?       — Ученики всегда превосходят своих учителей.       — Вы так жестоки.       — Миру – мир, войне – война, господин Хатаке.       Оба смеются – Наруто утыкается лбом в чужую грудь, оглаживая плечи, а Какаши кладет руки на чужую талию, сползая на бока и слегка сжимая их, тычась носом в макушку.       — Мне тогда лет тринадцать было, – голос детектива становится ниже, тише, от этого более хриплым, от этого – будоражит слегка сильнее. Наруто вслушивается, продолжая оглаживать плечи. — Я зашёл в кофейню, чтобы взять себе какао, а отцу капучино, потому что шёл к нему на работу. Там была моя одноклассница, которая, видимо, с кем-то поспорила, что сможет поцеловать меня, ну, и сделала это, либо просто чокнутая и давно об этом думала. Я не говорил об этом с ней. Мне не особо понравилось, как она делает это.       — И как же Вы, господин Хатаке, отреагировали?       — Спросил, всех ли вошедших в кофейню мужчин она целует. Она сказала, нет. Я посоветовал провериться на ЗППП, если она врёт.       — Вы такой грубый.       Хатаке пожимает плечами, потянувшись за сигаретой, и зажимает ее меж губ, взяв зажигалку и прикурив, выдохнув дым в сторону. Наруто разглядывает его, словно видит впервые. Он кажется слегка потерянным – словно это слово оказало какое-то влияние, и Какаши не скрывается за маской. Он слабо улыбается, делая затяжку и подпевая заключительным нотам в любимой песне.       — Какой есть.       Узумаки напрягается. Он проводит пальцами по чужой щеке – обводит выделяющуюся скулу, касается подушечкой привлекательной родинки, смотрит, словно изучает.       Тишина из радиоприёмника добивает атмосферу.       — Но…       — Но?       — Со мной Вы не грубы, господин Хатаке. Мне это очень… нравится.       Какаши вновь вдыхает в себя дым – а выдыхает только подержав в лёгких чуть дольше обычного. Прижимает к себе чужое тело, не докуривает, потушив сигарету в той же пепельнице – просто обвивает Наруто руками, сжимая в крепких объятиях.       — С Вами быть грубым просто кощунственно.       Наруто глупо улыбается, обнимая мужчину. Он точно понял что-то и переменил в себе за эти дни – и хирург не будет врать, что он счастлив даже призрачному шансу быть с этим мужчиной. И разница в девять лет совсем не смущала – в конце концов, они уже взрослые люди, и ему – не двенадцать… Да?       Стало жутко от мысли, что Хатаке младше отца всего-то на одиннадцать лет.       Но Наруто откинул эти мысли на чуть более дальний срок под взгляд изучающих серых глаз.       — Правда, Какаши.       — А Ваш первый поцелуй, каким он был? – выдыхает в чужие волосы, отстраняясь, чтобы посмотреть в глаза и убедиться, что любимый взгляд никуда не делся.       — Вам честно сказать?       — Ну, вы же «правду» выбрали, – Хатаке показывает кавычки пальцами в воздухе, чем вызывает у Наруто смешок, – я Вас не заставлял.       — Это было ужасно.       Какаши смеётся, взглядом прося о продолжении истории.       — Я просто чуть не откусил ему губу.       — Как так?       — Я не знал, что делать надо!       Хатаке искренне поражается его детской искренности – почему-то от представления ещё более молодого Наруто, целующего, наверное, своего знакомого или одноклассника, и кусающего ему губу, оттягивающего её на себя становится слишком тепло. В душе своей детектив уверен, что такой поцелуй в его тринадцать пришёлся бы по душе ему куда больше, нежели та девочка, которая даже не удосужилась спросить разрешения.       Ну, если бы он был по просьбе, конечно.       — На то и первый поцелуй.       Поддерживает, пожимая плечами, склоняется, поправив чужие волосы.       — Вероятно.       Нет сил сдержаться. Накручивает пару локонов на пальцы и отпускает, возвращая руки на место.       — Уверен, сейчас Вы целуетесь лучше.       «Хотите проверить?» – проносится в голове. Наруто прикусывает язык, дабы не ляпнуть лишнего.       — Возможно.       Они стоят молча несколько мгновений, любуясь человеком пред собой. Очень странно осознавать, как за какую-то неделю жизнь сумела перемениться. Если бы Какаши сказали, что ему настолько сильно будет хотеться контакта к каким-то обычным человеком, он бы в жизни в это не поверил, усмехнувшись и прикурив сигарету. Наруто бы не поверил, что станет свидетелем столь масштабного преступления, которое не поддаётся одному из лучших детективов в мире (и нет, в Наруто не говорит влюблённая школьница – он навёл справки) – и один из лучших детективов в мире в итоге не поддастся ему.       — Давайте правду.       — Как вы получили этот шрам?       — Вы правда решили потратить свой ход на такой глупый вопрос?       — Это глубоко медицинский интерес.       — И к каким еще частям моего тела у Вас глубокий медицинский интерес?       — А Вы любите, когда я называю Вас невыносимым.       — Возможно.       — Да... Невозможный, как и... ствол Ваш.       — Оо, мой ствол?       — Пистолет.       — Или всё-таки ствол?       — Вы хуже невыносимого. Ответьте на вопрос, господин Хатаке.       — Операция с отцом, кусок стекла, глупое совпадение, подарившее мне это. Зря ход потеряли.       — А Вы натурально седой?       — Наруто, это пепельный.       — Ну и что? Разве пепельный и седой – не одно и то же?       — Нет. Вы хотите сказать, что я поседел в тридцать два года?       — Кто ж Вас, гениев, знает.       — У меня и брови седые, тогда уж.       — Пепельные, господин Хатаке. Вы что, это два разных оттенка!        Какаши смеётся, Наруто еле сдерживается.       — Господин Узумаки.       — Хорошо-хорошо. А курить Вы как начали?       — Оно как-то само, я лет с пятнадцати этим промышлял, но перерывами. От отца прятал до двадцати лет, пока он сам курить не начал.       — Неужели Вы приноровили своего отца к курению?       — Нет, оказывается, мы оба друг от друга прятали очевидные факты.       — Тяжело жить в семье гениев, а?       — Вполне терпимо. А Вы как хирургом стали?       — А Вы как детективом? И это я задаю глупые вопросы?       — Понимаете, как смешно Вы выглядели со стороны?       — Идите к чёрту.       Они разговаривают без единой паузы – обо всём, что на ум придёт. Чувствуют, словно знакомы несколько лет, если не всю жизнь – расслабленно стоят друг напротив друга и получают удовольствие от каждого услышанного из чужих уст слова. Ни раковина позади, ни уже темнеющее за окнами небо, что под конец октября темнеет так рано, окрашивая небо в невообразимые цвета – не помешают им наслаждаться друг другом.       Наруто вновь задумался о том, что осенние закаты нравятся ему больше всех. Он повернул голову в сторону панорамного окна – но не такого полностью открытого, как в зале, а всё-таки больше похожего на что-то стандартное – кухня ведь. Только даже так раскидистые облака, светящиеся из-за лучей всё ещё яркого, но уже негреющего солнца, перетекают из малинового в фиолетовый, из него – в жёлтый, под цвет волос Узумаки, и где-то остается серая дымка, прямо в цвет глаз обожаемого мужчины напротив. Переводя взгляд – вздыхает, встречаясь с его глазами, и обнимает за плечи, прижавшись ухом к чужой груди.       — Вам нравится смотреть на небо?       — А кому же не нравится?       — Мой отец запрещал мне витать в облаках…       Кухня вновь разрывается смехом, заставляя их слиться в единое целое.       И одному Дьяволу известно, сколько они так простояли.

***

It’s You – Ali Gatie

      Кажется, они проиграли в эту игру около двух часов, разузнав друг о друге много вроде и банального, но безумно важного и нужного. Например, любимый цвет Какаши – красный, а любимые цветы Наруто – пионы. Любимый фильм Какаши – «убить Билла», а Наруто любит киновселенную Марвел. Для Узумаки было большим удивлением, что Какаши ни одного фильма не смотрел – и в голове появился список того, какие фильмы им обязательно нужно было бы посмотреть вместе. Наруто не любит в людях напыщенность, лицемерие и жадность – Хатаке ненавидит легкомысленность и несправедливость.       Первым приготовленным блюдом Какаши были баклажаны, которые он обожает до сих пор – а Узумаки в свои одиннадцать лет приготовил маме и папе яблочный пирог на годовщину свадьбы. По его словам – пирог был слегка переслащенным и перепечённым, но родители, в свойственной им манере, заявляли о пироге, как о самом вкусном блюде на Земле.       Первый секс Какаши произошёл в семнадцать лет, с девушкой на вечеринке, на которую его позвал Обито. Наруто не знал Обито, но, по тому, как Хатаке о нём отзывается, человек либо не очень приятный, либо слишком глупый для такого гения. В особые подробности он не углублялся – видимо, ничего особенного, интересного, смущающего или слишком приятного не произошло. Наруто пожал плечами, закусив губу и думая, что человек, с которым он бы хотел в первый раз и навсегда, и так об этом знает.       Семейные традиции Наруто заставили Какаши слишком широко улыбаться и расспрашивать поподробнее. И ежу будет понятно, что Хатаке по своему отцу неумолимо, совершенно, глубоко скучает – и от этого у Узумаки сердце по швам трещало. Скорее всего, для мужчины никого и никогда не было ближе, чем его родной отец – и только с ним он был таким человечным, как сейчас. От этого у Наруто взыгрывает гордость – приятно, что Какаши с ним такой настоящий. Наруто рассказал и про их воскресенские обеды, и походы в парки развлечений на дни рождения, и о обязательном походе в необычное место на годовщину родителей. Хатаке рассказал, что ни разу не видел свою мать, но то, с какой искренностью Сакумо рассказывал о ней и как блестели его глаза заставила его понять, что его мать была потрясающей женщиной. Он сказал, что хотел бы с ней познакомиться – и чёрт, Наруто тоже.       Так нежно, трепетно и искренне прошло это всё. Так аккуратно они узнали друг о друге многое – хотя чувство было правда такое, что и так знали, на подсознании догадывались и просто убедились.       Как-то эта игра превратилась в одну лишь правду, потому что узнавать друг друга сейчас было немного интереснее их любимой «засмущай-или-проиграй». Они просто хотели открыться друг другу и всё-таки убедиться, что это стекло между ними, через которое они так усердно пытаются коснуться друг друга, скоро треснет. С обеих сторон – и со стороны Наруто, который, кажется, отдал своё сердце ещё у полицейского участка, и со стороны Хатаке, которому понадобилось время, чтобы признать в себе существующего человека.       У Наруто нет сил на него злиться – да и за что, если Какаши просто такой. Скрывать в себе все человеческие чувства и эмоции, осознанно подавлять их, не желать испытывать – а сейчас, за неделю, найти в себе силы понять, что это – не плохо, это – не страшно, это – не сводит жизнь к безумию.       Человеку, что слегка повёрнут на автоматизации и контроле происходящего, вряд ли легко отойти от всех своих принципов и сделать шаг во что-то настолько новое и неизведанное с юношей, который и сам не до конца разбирается не то, что в чужой, но и собственной душе. Выманивать Какаши из этого плена рациональности немного страшно – что, если в итоге это обернётся ничем? Конечно, Наруто не перекладывает ответственность только на свои плечи – если у них что-то не получится, и они оба потонут в этом тягучем, приятном омуте, виноваты будут вместе. Хотя, Наруто осознает и то, что их натура будет считать виноватым только себя – и потонут они, взявшись за руки и извиняясь, пока не закончится кислород в лёгких.       Как-то всё слишком хорошо – кажется обоим.       И обоим кажется – в другого они бы так бесповоротно и точно не влюбились.

It's you, it's always you If I'm ever gonna fall in love I know it's gonna be you It's you, it's always you Met a lot of people but nobody feels like you

      — Действие, Узумаки.       Наруто хитро щурится, привставая на носочки. После шоу с сигаретой, которое хирург для него устроил, ему хочется и самому получить что-нибудь приятное.       — Помните, Вы говорили, что любите хороший секс?       — Конечно помню, и от своих слов не откажусь.       Какаши приподнимает брови, ожидая, что будет дальше. Узумаки рискует.       — Тогда покажите, как Вы соблазняете людей.       — Я не соблазняю их.       — А как же?       — Они сами меня хотят.       — Тогда что вы делаете, чтобы Вас хотели?       — Разве не лучше задать этот вопрос Вам?       — Дьявол.       — Знаю.       Повисает тишина. Какаши взглядом предлагает отойти, наконец, от раковины – и они оказываются на диване в гостиной, рядом. Усталость в ногах от вечных хождений на кухне и стойки в основном у кухонного гарнитура отдаются ноющей болью в коленях только сейчас – и обращать на неё внимание нет никакого желания, потому что объект рядом минимизирует любую физическую боль вопреки душевному удовольствию. Наруто сидит немного скованно – обдумывает. У Хатаке привычка закидывать ногу на ногу, но сейчас он достаточно широко развел ноги в стороны, из-за чего касается своим коленом ног смущённого Узумаки. Становится отчего-то по-уютному, и Наруто сильно хочет прижаться ближе, вцепиться руками в шёлковый халат и наконец-то показать, что этот галантный ублюдок делает, чтобы его захотели.       А делает он, возможно, ничего – просто есть, такой, каким является, и от этого сносит крышу.

So please don't break my heart Don't tear me apart

      Наруто любил естественность и натуральность, и в Какаши этого было не отнять – он никогда не скрывался за масками, судя по рассказам и Итачи, и Хидана. Он всегда непреклонен и не отрекается от собственных принципов. Не позволяет себе поступать не по совести – но не потому, что это кому-то нужно, а потому что он такой внутри. Он такой был, есть и будет – честен перед собой и окружающими.       Никогда не будет пытаться показаться лучше, чем он есть.

I know how it starts, Trust me I've been broken before

      Даже тогда, у него дома – он ответил честно. Так, каким себя считал и в чём был уверен. Тогда не понимал ещё, что это такое – человеческие чувства – и с чем их едят. Сейчас, когда Какаши не было рядом каких-то два с половиной дня, он прекрасно видит и понимает, что присуще себе он копался, разбирался и чинил своего внутреннего скептика, чтобы показать ему, что чувства – это не так плохо.       И от этого взгляда, смотрящего сейчас так заботливо, искренне и нежно, и не пытающегося это скрыть, колени подгибаются, пальцы ноют, кожа розовеет.

Don't break me again, I am delicate Please don't break my heart Trust me I've been broken before

      — Тогда…       — Тогда?       — Поцелуйте меня… в щёку.       Наруто покрывается румянцем – но он правда так этого сейчас хочет. Хотя бы минимального телесного контакта – крошечного, детского поцелуя в щёку, который заставит гореть хлеще, чем всё, что было в жизни до. Какаши облизывает губы, пододвинувшись ближе – мычит, ведёт взглядом сверху вниз, улыбается – и не задумываясь прижимается губами к щеке.       Они оба сходят по друг другу с ума. Бесповоротно, окончательно. Курок пистолета наконец-то нажат, и около ног Какаши лежат собственные предрассудки. Наруто расправляет руки и готов отдаться безо всякого смущения и терзаний.       Они готовы.       Узумаки не может поверить, что это правда происходит. Какаши делает это снова – целует в другую щёку. Вздыхает, проводя подушечками пальцев по чужим запястьям, смотрит в глаза.

I know I'm not the best at choosing lovers We both know my past speaks for itself If you don't think that we're right for each other Then please don't let history repeat itself

      — Могу я…       — Пожалуйста.       Какаши берёт чужое лицо в свои руки обеими ладонями – гладит пальцами кожу. Задевает брови, проводя по волосинкам, невесомо проводит пальцами по векам. Спускается на скулы, оставляя на одной из них поцелуй, опускается ниже, чмокая в подбородок.       Наруто ощущает, как краснеет, как сходит с ума от опасной близости его губ к своим.       Какаши нужно уезжать, но он так этого не хочет.       Стекло трескается.

I want you