Белизна

Музыка. Blanco White - Nocturne Ames — Fluid Tanerelle — Mama Saturn’s Galactica «Пусанский принц»: Flora Cash — Sadness is taking over Фантазия Сииль: The Cinematic Orchestra — Time and space Концовка: The Mars Volta — Televators

      «Человеку необходимо постоянное состояние влюблённости. В кого-нибудь или во что-нибудь. Всегда. Всю дорогу. Иначе неинтересно жить. Ну а мне проще всего влюбиться в тебя…»       Щелчок кнопки пульта, выключающего телевизор и, тем самым, прерывающего речь главного героя какого-то старого кинофильма, сразу же вызывает бурное недовольство детских голосов.       — Маленькие такие, а смотрите всякую чушь для взрослых… — Сииль по-доброму ворчит, разглядывая со спины фигуры двух детей — девочки и мальчика, расположившихся на ковре прямо возле её ног. — А как же всякие Леди-Баг и Супер-Коты? Или те же Покемоны?       — Ну да, — с нотками сарказма, — нам же по пять лет, — возмущается девочка, прожигая взглядом потухший телеэкран.       — Включите! — настойчиво раздаётся в ответ и уже через мгновение маленький черноволосый мальчик с блестящими игривыми глазами запрыгивает на Сииль, уютно расположившейся на диване, в настойчивой попытке выхватить пульт. — Вы не у себя во дворце!       — Если бы я была у себя во дворце, то уже давно приказала бы отшлепать тебя ремнём по попе, — Сииль нехотя начинает смеяться, чувствуя, как чужие маленькие пальчики настойчиво щекочут её ребра.       — Мама, Юнджи опять достает молодую госпожу! — теперь по комнате разливается звонкий голос девочки, изо всех сил старающейся оттащить своего брата от их столь долгожданной гостьи. — Мааааам, — тянет девочка уже гораздо громче. — Ну мама!       — Юмико, я не глухая, — доносится откуда-то снаружи, — но вот молодая госпожа сейчас точно оглохнет, от твоих-то воплей! — знакомый женский голос — в меру строгий, но всё такой же теплый и доброжелательный, отчего на Сииль непроизвольно накатывает трепетное чувство ностальгии. Вот только неизменное обращение «молодая госпожа» всё также бескомпромиссно режет слух.       Госпожа Чен — некогда бессменная гувернантка и домработница в особняке семьи Сон. Женщина, которая была с Сииль на протяжении всей её жизни — радовалась вместе с ней незначительным музыкальным победам, переживала тяжелые и унизительные, по меркам самой Сииль, проигрыши; кормила, поила, одевала, мыла, приносила лекарство, когда у девочки внезапно начинало щипать глазки, утешала и крепко обнимала, когда щипало слишком сильно. В девичью память очень хорошо въелся образ этой женщины, неизменно сидящей в кресле во дворе дома и зашивающей школьную форму Сииль, которую со стабильной регулярностью портили одноклассники.       Господин Хитару, её муж — чистокровный японец по происхождению, глава охраны и личный помощник отца Сииль. Мужчина, показавший свою преданность и выдающиеся человеческие качества еще в самом начале своей службы, когда господин Сон, несмотря на всю кровную неприязнь корейского общества к японской нации всё-таки выбрал к себе в работники именно этого человека. И не прогадал.       По окончанию своей работы на семью Сон, два этих человека официально оформили свои отношения, чему «молодая госпожа» была несказанно рада, хотя и не могла предположить подобного. Ни господин Хитару, ни Госпожа Чен никогда не были замечены за проявлением чего-то большего, выходящего за пределы профессиональных отношений. Или это Сииль просто не туда смотрела.       Господин Хитару настоял на том, чтобы жена не брала его фамилию, дабы избежать возможных проблем, ведь какой бы современной Корея не старалась выглядеть, специфичная скрытная тяга к национализму в обществе ни на секунду ни ослаблялась. Это на каком-то генетическом уровне внутри каждого корейца — не любить японцев.       Участь «взятия материнской фамилии» постигла и будущих детей — Юмико (для школы и прочего корейского общества — Юми) и Юнджи, на школьной форме которых прописными буквами красовалось «Чен», а не «Хитару». И взрослая Сииль прекрасно понимает и более того одобряет такой выбор главы семейства — ведь даже её элитарный университет ни то, что не был против дискриминации студентов другой национальности, а скорее бежал впереди всей страны в изощренных способах унижения и оскорбления каждого «не корейца».       К слову, стычка Сын И и Ли Индже — поразительно невзрачна и неинтересна на фоне того, что обычно могут делать элитные студенты по отношению к представителям другой нации. Удивительно, и вот уже Сииль оправдывает бывшую «напарницу».       И Сииль, будучи нечистокровной кореянкой не была исключением для подобной дискриминации, разве что основной пик ее проблем пришелся не на высшее учебное звено, а на школу. Видимо потому, что детская жестокость не знает такое понятие, как «положение родителей». Отца — выдающегося виолончелиста, после тридцати лет в музыке, заслужившего должность Министра Культуры Сеула. Матери — его музе, некогда начинающей современной танцовщице, подающей большие надежды на корейской сцене, но из-за рождения Сииль, вынужденной завершить карьеру.       Когда дети выливают на новую дорогую форму чернила для каллиграфии — они не интересуются, кем работает твой отец. Когда исподтишка, со всей силы вырывают драгоценные заколки из белокурых волос — не спрашивают про мать. Разве что потом, когда их собственные родители, узнав об инциденте от учителей, с нервозной истерией в голосе отчитывают, приказывая никогда больше не подходить к дочке Сонов. Но так же не работает — чем больше ребёнку запрещается, тем больше ему хочется нарушать. И Сииль со своими светлыми волосами и, по началу, голубыми линзами — красная тряпка для быков. Девочка быстро поняла, что линзы должны быть карими. Как у всех. Карими. Главное, не провоцировать лишний раз.       К сожалению взрослой Сииль, ее папа и мама подарили дочери те самые первостепенные представления об идеальной семье, о том, как люди могут и должны строить свои взаимоотношения. Накрепко заложили простые истинные понятия о любви, доброте, честности, достоинстве в самое нутро, словно зёрнышко, которое через года прорастает во взрослом человеке. Родители отдали единственной дочери всю свою любовь и веру в ее исключительность, в то, что сможет всё на свете, если не перестанет мечтать и мыслить о чем-то большем. Искренне и неподдельно.       Да только ничто так не выбивает из тебя веру в эту самую исключительность, как встреча с реальным миром.       У Сииль сердце кровью обливаться начинает, как подумает что что-то подобное может произойти с Юнджи и Юмико. Особенно Юмико, ведь она девочка — уже в тринадцать лет такая очаровательная, с ямочками на щеках, почти такими же как у самой Сииль, с блестящими темно-каштановыми волосами и большущими карими глазами. Будто куколка. И пусть ее внешность может не так сильно провоцировать, невысокое происхождение и национальная нечистокровность могут сработать по принципу бомбы замедленного действия.       Дом семьи Чен располагается в Инчоне, примерно в полутора часах езды от Сеула и сейчас это спасение — в чистом виде, ведь после чужих слов, сказанных наедине в уборной возвращаться домой смелости никогда сейчас не хватит. Сииль помнит, как на каком-то автоматизме искала в телефоне номер Госпожи Чен, пока выбегала из уборной старост, затем и из университета, а чуть позже и из города, заплатив за такси какую-то космическую по ее нынешним меркам сумму. Девушка помнит лишь теплый голос на другом конце трубки и радостные визги Юмико на заднем фоне, получившей новость о том, что «молодая госпожа» наконец-то приедет.       Пользуясь моментом, когда Юми наконец-то удалось оттащить игривого брата в сторону, Сииль сбегает из гостиной в направлении выхода на задний двор, ведь именно оттуда раздавался голос хозяйки дома.       — Я очень рада, что вы остаетесь погостить, — услышав шаги девушки, госпожа Чен начинает отряхивать свою одежду от последствий слегка затянувшейся работы в саду. — Дети просто в восторге, — женщина поворачивается и одаривает гостью самым теплым и искренним взглядом. И Сииль хотя бы на секундочку становится теплее.       Удивительно, какое чудо может творить простая искренняя улыбка.       — Я прошу прощения за все доставленные неудобства, — девушка опускает голову в почтительном жесте-полупоклоне, — через несколько дней я решу все вопросы с жильём. Ремонт обещали закончить со дня на день.       Завралась. Абсолютно необратимо, будто в бездонную пропасть лжи нырнула.       Сииль знает, что ничего не решит. Знает, что облажалась во всех аспектах жизни, причем стабильно сильно в каждом. Конечно же, никакого ремонта нет, ровно как и стипендии в новом семестре, позволяющей оплачивать как само обучение, так и престижное жилье, питание, покупку музыкальных пластинок и прочих необходимостей. Вот только сказать об этом той женщине, что каждой клеточкой своей души верила в маленькую Сииль, язык не поворачивается.       — Лучше расскажите мне, как ваша игра на фортепиано? Я не слышала ее с тех пор как… — госпожа Чен осекается, понимая, что всего лишь на мгновение слова опередили мысли, но урон от едва не произнесенной ошибки мог бы быть непоправимый.       — Я тоже давно не слышала свою игру, — якобы отшучивается Сииль, показывая, что ничего не заметила. — По правде говоря, даже не помню, когда играла в последний раз, — хоть тут не врет.       Несмотря на то, что основной специальностью в университете Сииль выбрала «Музыкальное искусство», а именно «Фортепиано», девушка погрязла в изучении и вытягивании второстепенных предметов, без успешной сдачи которых необходимый высокий рейтинг просто невозможен, как и далекое светлое будущее. Теперь по-настоящему далекое. И в этом есть определенная жизненная ирония — поступить учиться профессии, чтобы не успевать ей учиться. Истина, которую подтвердит любой студент. Вот только в искусстве всё бьет больнее, ведь подлинное творчество — непосредственно, и есть ты. И если творчество твоё тает подобно снегу под лучами солнца, то и ты исчезаешь вместе с ним.       — Зато вы, — Сииль тут же меняет тему и вместе с ней и интонацию голоса, стараясь звучать более радостно и беззаботно. — Вы преуспеваете в своём любимом деле, как я посмотрю, — намекает на пусть и небольшой, но слишком сказочно красивый садик в самом углу заднего двора.       — Если бы, — грустно улыбается Госпожа Чен, — некоторые цветы не слушаются… Женщина с досадой указывает на кусты роз, выглядящие существенно неполноценно по сравнению с бутонами герани в соседних участках сада. — Цветы не хотят расти в этой почве, а я уже голову сломала, куда бы их еще пересадить, — произносит не скрывая собственного разочарования. — И не выбросить. Жалко такую красоту…       — Почему же… — Сииль облокачивается спиной о кирпичную стену дома, — если они умирают, будьте милосердной — облегчите им смерть.       — Если б всё было так просто, молодая госпожа.       — А я не понимаю, почему всё всегда непросто? Почему всё вокруг тяжело? Кто это придумал?       Госпожа Чен понимает, что девушка говорит совершенно не о цветах, но старается не выдавать своих догадок, по крайней мере пока.       — Юми будет очень приятно, если вы посмотрите её комнату. Вчера весь вечер наводила в ней порядок, мастерила что-то для вас, — Госпожа Чен переводит тему, стараясь не задевать невольно нащупанную рану. И Сииль прекрасно знает это, ведь так ее гувернантка поступала и в её детстве, намеренно отвлекая маленькую девочку от печальных мыслей.       — Конечно, — заключает девушка, — с большим удовольствием.

            * * *

      — Вы какая-то печальная, — Юмико тянет Сииль за руку, желая как можно скорее показать комнату, которая теперь считается её собственностью. Раньше приходилось делить пространство с десятилетним Юнджи, но теперь, когда девочке исполнилось тринадцать, родители приняли решение отделить её от младшего брата, чему та была несказанно рада, ведь лучше позже, чем никогда.       — Совсем не печальная, — возражает Сииль, стремительно включая дежурную улыбку. Обидно, что приходится делать это для Юми, которая своей искренностью и теплотой обычно разрушала все возможные эмоциональные барьеры, вот только в последнее время всё везде работает не так, как раньше. — И хватит обращаться ко мне формально, — по-доброму отчитывает девочку, — мне не сто пятьдесят лет, да и мы с тобой в других отношениях…       — Мама к вам так обращается, и я буду — мне нравится. — Юмико упертая, палец в рот не клади, и Сииль видит в девочке некоторые отголоски самой себя.       — Будешь ко мне на вы, значит и я к тебе буду. — Девушка усаживается на небольшую свежезастеленную кровать. — К вам, молодая госпожа Чен, — подмигивает, подмечая крохотные восторженные огоньки в глазах девочки.       То, как Юми смотрит на Сииль, всегда вызывало у последней определённую неловкость. Она с какой-то особой детской непосредственностью разглядывает лицо напротив, довольно отмечая про себя что-то, затем, с энтузиазмом переводит взгляд на золотистые волосы, после чего с нотками какой-то гордости и важности заключает: «Вы красивая!»       Услышав подобное словосочетание в свой адрес, Сииль рефлекторно сглатывает слюну, чувствуя, как тут же хочется проглотить уже следующую, вновь подступившую. Взгляд мгновенно устремляется в пол, стараясь ухватиться за что-нибудь более важное. Более важное, чем подобные слова.       Красивая.       И не помнит, когда слышала подобный набор букв в свой адрес. В памяти блёкло всплывает самый последний раз, когда какая-то дама в парке довольно долго и некомфортно для девочки рассматривала ее, сидя на одной из соседних скамеек. В этом не было никакого злого подтекста, женщина просто глазела на маленькую Сииль — но уж слишком любопытным и изучающим казался ребёнку этот взгляд. Это сейчас девушка привыкла не реагировать на то, как ее, с завидной периодичностью, рассматривают другие люди — тогда же, все происходящее вызывало какую-то растерянность и неловкость. Сииль помнит, как спустя некоторое время, дама все-таки подошла к ним с мамой и начала говорить какие-то слова, адресованные ее внешности. Из всего потока быстрых фраз детское ушко выхватило лишь одно слово — «красивая».       Тогда Сииль было около десяти лет. На этом все. Нет, конечно родители говорили ей приятные слова, но обычно все сводилось к фразам: «ты особенная», «ты другая», «удивительная», «самая необычная» — и все это безусловно радовало и согревало. Да только понимание, что только родители считают тебя такой, а другие люди — нет, стало болезненным откровением, оставившим после себя зияющие осколочные ранения.       Иногда нам просто необходимо подтверждение других людей о том, что мы те или иные. И когда вместо ожидаемых слов в ответ слышатся лишь опровержения, одни сплошные опровержения — невольно начинаешь в них верить. Борешься, сопротивляешься поначалу, но потом просто веришь.       Что ж, маленькая Юмико спустя двенадцать лет напомнила об этом смущающем, неловком, но немножечко трепетном и приятном чувстве — слышать слово «красивая», адресованное ни кому-то другому. Тебе.       — Будете спать здесь, — гордо продолжает девочка, перекрестив руки на груди в довольном жесте.       — Ни в коем случае, — Сииль начинает приподниматься с кровати, но ее тут же опускают на место маленькие ручки хозяйки комнаты. — Юми, даже не думай, — восклицает девушка, — я с огромным удовольствием устроюсь на полу. Можно где-нибудь в гостиной или на кухне.       — Это вы ни в коем случае, — рефлекторно поджимает губы, ведь начинает казаться, что Сииль действительно уйдёт спать куда-то ещё, а девочке этого крайне не хочется. А что хочется — так задать кучу вопросов обо всем — о том, что маме, которая существенно старше, язык не поворачивается озвучить, а Сииль наоборот прямо хочется выложить.       — Посмотрите как я тут все оформила, — указывает рукой на другую половину комнаты, вдоль и поперёк увешанную фанатской атрибутикой и плакатами какой-то корейской айдол-группы. — Смотрела на «Пинтересте» — так у всех Сеульских девочек дома. Верно же?       — Угу, — девушка понятия не имеет, что там у сеульских девочек в комнатах, но утвердительно кивает, начиная фокусировать взгляд на плакатах более четко.       — Это мой любимый, — девочка подбегает к самому большому плакату, на котором изображено человек десять, не меньше, и пальчиком указывает на четвёртого справа. — «Зэд», ну как буква английская, — Юми начинает взволнованно объяснять, — которая последняя. Там вообще такая история, почему он выбрал такое имя себе. Его выбрали последним в группу… И… В общем есть фанатская теория… — девочка начинает тараторить, отчего некоторые слова не выговариваются должным образом. Сииль непроизвольно улыбается, пока внутри иголочка маленькая не задевает солнечное сплетение.       — Почему именно он? — срывается с губ, перебивая словесный поток Юмико.       — Что почему именно он? — юная хозяйка комнаты безусловно поняла вопрос, но переспросила, видимо для того, чтобы получить большее время на продумывание развёрнутого ответа.       — Почему именно он твой любимый? — Сииль правда интересно, и девочка видит это, отчего ее волнение подскакивает ещё больше.       — Во-первых, он самый красивый, — Юми начинает загибать пальцы, — во-вторых, он пепельный блондин, — сама себя недовольно осекает, — стоп, это же тоже как бы внешность, — прерывается «на подумать». — В о-о-о-общем, — все же продолжает, — он самый добрый, самый вежливый, самый смелый, и шутит смешнее всех…       — Откуда ты знаешь, какой он? — Сииль задаёт лишний вопрос, понимает, что не стоит, но остановится слишком уж сложно.       — В смысле? — Девочка смотрит так, будто на неё вылили таз холодной воды.       — Ну откуда знаешь, какой он на самом деле? — Сииль продолжает, не сдерживается.       — Ну… — немного мешкает, — я смотрела с ним все шоу. Вообще все, которые есть, — Юми заключает так, будто нашла неопровержимые доказательства. — И он везде самый лучший. Я наверное знаю его так близко, словно родственника. Или даже лучше. По крайней мере, уж лучше, чем Юнджи — это сто пудов, — посмеивается, отчего глазки начинают сверкать.       Сииль просто улыбается, не желая продолжать свои вопросы. Так нельзя, диалог нечестный — ребёнок имеет право на мечты, не у всех же они разбиваются настолько вдребезги.       — Я вырасту, стану айдолом, найду его, он влюбится в меня и мы поженимся, — восторженные огоньки в глазах Юми мерцают, и кто Сииль такая, чтобы их хладнокровно тушить.       — Чур «Свадебный марш» на церемонии буду играть я, — Сииль вытягивает мизинец вперёд, чтобы скрепить обещание, но тут же одергивает руку обратно, будто впереди стоит плита с включённой конфоркой. Больные ассоциации — даже там, где их не может быть.       К счастью, Юми уже успела отвлечься на разглядывание своего «будущего мужа» и не заметила постыдную трусость Сииль — трусость перед простым детским жестом.       — Конечно, — девочка не отвлекается от плаката, — вы играете на моей свадьбе, а я шью платье невесты для вашей. По-другому и не планировалось, — Юми наконец-то возвращает внимание своей гостье, даря ей фирменный озорной прищур.       Секунда, и Сииль тут же ощущает, как под звонкий смех ее несильно, но довольно уверенно толкают, вынуждая упасть спиной на чистую постель. Девочка напрыгивает сверху, одновременно заваливаясь на кровать. Юми устраивается сбоку и невинным робким движением тянется к девушке для того, чтобы обнять. Всегда хотела сестру, особенно такую как Сииль, а вместо этого получила дотошного упрямого Юнджи.       Несколько минут они просто лежат в обнимку, устремив глаза в белый натяжной потолок — каждая думает о ком-то чем-то своём.       — Я готовила вам подарок, — Юмико первой нарушает тишину, — хотела подарить сразу же, но, — немного медлит, — не успела дошить к сегодняшнему дню. Вернее все было готово, но…       — Дошить? — Сииль поворачивает голову в сторону девочки, — ты что-то шила специально для меня? — Госпожа Чен упоминала, что в последнее время дочку не оттащить от ее увлечения настолько, что учеба начала прилично страдать.       — Угу, — раздаётся прямо в плечо, — красивое летнее платьишко. Не успевала доделывать дома и решила взять в школу, чтоб сразу после занятий обработать края рукавов, но… — Юми не продолжает.       — Но-о-о?       — Есть один мальчик, — девочка сглатывает слюну, — мой одноклассник. Он, — немножко запинается, — он испортил материал.       И Юми не договаривает — думала, что сможет выложить Сииль всё, но язык не поворачивается назвать все те слова, что мальчик бросал ей, когда усердно разрывал ткань недошитого платья. Она могла бы и вовсе не начинать весь этот разговор, да только чувство обиды вышло на первый план. Юми слишком усердно готовила свой подарок и сейчас, когда Сииль наконец-то приехала, девочка начала чувствовать себя как гость, пришедший на день рождения без подарка. Невольно хотелось оправдаться — да и платье вышло неожиданно славное — наверное, потому что шила не для себя. Для Сииль.       Какое-то время девушка молчит, обдумывая услышанное:       — Это же был не единственный раз, когда он что-то тебе портил?       В ответ лишь долгое молчание, подтверждающее догадку.       — Первое, — Сииль продолжает спокойным ровным тоном, — мы исправим то, что испорчено — обращается к Юми, но отчего-то внутри себя самой сердце откликается. — Чтобы там ни было, если нужно — купим новую ткань, — в очередной раз гладит девочку по голове, — иначе, в чем я буду ходить летом?       Юмико непроизвольно усиливает свои объятия.       — Второе, — Сииль делает паузу, — насчёт этого мальчика, — замечает, как девочка рядом замирает. — Не разговаривай с ним, не смотри на него — сделай вид, будто его не существует. Но когда в следующий раз он снова что-то вытворит, а он будет это делать — сразу говори мне. Договорились?       — Договорились, — отвечает с неким удовлетворением в голосе.       Спустя некоторое время, Сииль замечает легкое сопение возле своего уха — Юми так быстро заснула. Девушка знает, что ещё чуть-чуть и ее постигнет та же самая участь, да только надо успеть кое-что сделать — кое-что слишком неотложное, обязательное, жизненно важное.       Зайти на сайт университета — факультет «Бизнес и управление» — скачать расписание первого курса магистратуры — сравнить со своим, предварительно сверяя корпусы, этажи, кабинеты и аудитории — и молится, чтобы они находились в максимальном отдалении друг от друга. Ведь если Сииль все рассчитает правильно — есть вероятность, что они с Ким Тэхеном никогда больше не пересекутся.       Вот только хорошо или плохо от этой мысли — она самой себе ещё не может признаться, да и рана на ладошке все ещё тягуче ноет.

***

      Первый семестр третьего курса стремительно подходит к своему концу, точно так же, как и старания девичьего организма противостоять тому, что с ним делают — а именно, истезают: тотальным отсутствием сна, еды и спокойствия. Тело орёт истошно, умоляя свою хозяйку прекратить, но Сииль, в свою очередь, о подобном просит в ответ, призывая внутренние органы дотянуть до завершения полугодия — тогда поспит, тогда поест, тогда найдёт какую-нибудь таблетку для своей воспалённой и разлагающейся больными мыслями головы.       Буквально через месяц, когда закончатся основные зачеты, экзамены, а главное — выступления, сформируется полугодичный рейтинг — и Сииль знает наверняка, что после оглашения цифр ей придётся слишком непросто, если не сказать по-настоящему тяжело. Но пока итоговые баллы не подсчитаны, внутри что-то нещадно трепыхается, не позволяя позорно сдаться — какими бы низкими и жалкими шансы не были бы — организм противится поражению сильнее, чем голоду, недосыпу и нервозу. Это то самое качество, которое отец в ней воспитал — сражаться до последнего. Что удивительно, оно стабильно включалось в девушке именно тогда, когда шансы на удачный исход стремительно сводились к нулю.       Класс фортепиано залит раздражающими солнечными лучами, от которых Сииль по привычке морщится.       — Весной и летом — солнечные очки с плотными линзами должны быть на тебе весь день,— слова доктора Муна раздражающим баннером мигают в голове, — на улице или в помещении — не имеет значения. Везде.       Носить очки в коридорах и аудиториях университета — значит привлекать к себе излишнее внимание — недопустимая роскошь для Сииль. Будто светлых волос недостаточно.       Слова лечащего врача заставляют почувствовать укол совести — девушка пропустила сеанс в прошлом месяце и не намерена приходить в этом — знает же, что то, что она творит с собственными глазами не останется незамеченным. Ничего, главное продержаться до конца семестра — потом Сииль всё исправит, пройдёт курс какой-нибудь терапии, докупит ещё какие-либо экзотические капли — быть может к тому времени ее проблему можно будет решить хирургическим путём, кто знает — главное, чтобы только не сейчас. Она одно знает наверняка — за последнее время, что живет у Ченов, смогла выверить лучшую дозу глазных капель — по одной капле в правый глаз, по три в левый — каждый час — идеально.       Поразительно то, как часто человек сталкивается с мелкими текстами, знаками, иероглифами буквально каждый день — будь это пищевой состав шоколадного батончика или том каноничного литературного эпоса. Вот только заметить многообразие крохотных букв возможно лишь тогда, когда тебе буквально болезненно фокусировать на них взгляд.       Именно это сейчас пытается делать Сииль, прожигая глазами нотную партитуру — ту самую, что должна была выучить две недели назад. Должна была, но не выучила, даже не открывала — позорное и чистосердечное признание собственному преподавателю — Госпоже Хва — лишь подтвердило чужое мнение о себе.       Сииль и фортепиано — это постоянная холодная война, отговорки, компромиссы, временные оттепели, эмоциональные качели и стабильно грызущее ощущение себя не на своём месте. Была ли девушка музыкально одарена? Безусловно, родительские гены не оставляли иного выбора, вот только все занятия музыкой, приносящий в детстве дикий запредельный восторг, с течением времени оставляли лишь шлейф усиливающегося разочарования. И отчего-то именно сейчас, сидя на скамье в фортепианном классе, ожидая занятие, Сииль ощущает, что сейчас пик того самого разочарования — в себе, в музыке, в профессии, в будущем, в жизни.       Рука по прежнему перевязана тем самым бинтом, что наложили неделю назад чужие худые руки с длинными аристократическими пальцами — и да, так нельзя, как же гигиена и элементарные санитарные нормы? Рана же загноится, воспалится, не заживёт, в конце концов. Но у Сииль на все один универсальный ответ — плевать.       Этот чертов бинт, к слову изрядно потрепавшийся и испачкавшийся, словно подтверждение существования его в ее вселенной, доказательства их больного взаимодействия — и пока Сииль изо всех сил прячется, именно наличие этого жгута на руке помогает держаться.       Точно также как и маленький клочок бумаги, размеров девять на пятнадцать — вырванный блокнотный листик, разлинеянный от руки. Первая колонка — дни недели, вторая колонка — время, третья — номера аудиторий, четвертая колонка — «Сииль», пятая колонка — «Тэхен».       Девушка знает, что сейчас, пока она ожидает своего позорного занятия здесь — тот, чьё имя позвоночник током пробивает, в это же время находится на другом конце здания, на занятии по экономике, скорее всего он что-нибудь пишет, быть может отвечает или же просто слушает, но самое пронизывающее для Сииль то, что он спокойно дышит, даже не подозревая о том, что с ней происходит прямо сейчас из-за него. Нет, не так — что с ней из-за него последние полгода.       И эти мысли вытесняют всё, даже россыпь чёрных символов на длинных горизонтальных полосках, образующих нотную партитуру прямо перед глазами Сииль. Госпожа Хва терпеливо выслушала все оправдания девушки — начиная от травмированной перебинтованной ладони, не позволяющей полноценно играть, заканчивая отсутствием желания инструмента в «новом» временном доме.       — Вся эта информация потрясающе занимательна и любопытная, — заключает преподаватель. — Но всё, что я могу ответить, это лишь «достаточно».       И Сииль после тех слов пропустила удар сердца.       — Достаточно ваших пустых оправданий, выдумок, нелепых обстоятельств. Всё просто, студентка Сон — вы либо садитесь и играете вашу программу, либо выходите вон из кабинета, а затем и из университета.       Сейчас же Сииль безмолвно сидит, пока ее преподаватель занимается с другим учеником. Быть может раньше ей и было бы обидно за такие слова в свой адрес, но не сейчас — время сражений за фортепиано давно прошло. Сейчас на чаше весов нечто большее, значительное, жизненно важное, и это, совершенно точно не музыка — теперь Сииль слишком пустая для неё, слишком выпотрошенная, словно сосуд, из которого жадный до воды путник испил всю жидкость до последней капли.       Ученики Госпожи Хва неспешно сменяют друг друга, а девушка все также продолжает сидеть, пытаясь запомнить хоть что-то из нотного текста.       — Сидите и учите здесь. Если сегодня я не услышу то, что должна — мы попрощаемся, и я не посмотрю на вашу фамилию.       Девичьи пальцы вырисовывают на собственной коленке порядок нажатия клавиш — аккорды и мелодию, имитируя игру на инструменте. Обычно Сииль разбирает ноты, сидя дома за своим белым фортепиано, а сейчас вынуждена довольствоваться собственной механической памятью — и это невероятно усложняет и замедляет весь процесс.       Так проходит несколько часов, в течении которых девушка ни разу не поднимает головы. Максимальная концентрация сковала тело и, прежде всего, голову, вызывая неприятную затяжную мигрень. Кажется, что все нотные символы перемешались и теперь образуют какой-то неведомый новый язык, прочесть который могут лишь избранные.       Весь этот черно-белый цвет, заполонивший собой все пространство перед глазами, деструктивно утомляет — и Сииль возможно заснула бы, если бы не яркая алая краска, аккуратными капельками размывающая однообразный нотный лист. Девушка подносит руку к носу и теперь в красный цвет окрашиваются и собственные пальцы.       — Выйдите в уборную, — преподаватель тоже замечает происходящее, — не нужно пачкать ценные ноты своими мучениями, — произносит сухо, с ноткой нескрываемого раздражения в голосе.       У Сииль появляется возможность передохнуть, развеяться, переключиться, вдохнуть больше воздуха, отчего девушка стремительно подрывается и, аккуратно отложив ноты на второй рояль, направляется к двери.       Кровь из носа — первый раз в жизни — «новое достижение открыто».       Ухмыляясь самой себе, девушка открывает дверь фортепианного кабинета, выводящего в длинный коридор третьего этажа. Правая нога уже готовится переступить порог, как в этот самый момент, собственные глаза рьяно впиваются в две фигуры, стоящие на расстоянии метров пятидесяти. Пульс подпрыгивает в одно мгновение, заставляя сердце лупить по грудной клетке со всей имеющейся силой.       Сииль достаточно миллисекунды — больше времени и не нужно, чтобы резким уверенным движением потянуть ручку двери на себя, захлопывая ее с предательски громким характерным звуком, заставляющего Госпожу Хва и ее ученика буквально вздрогнуть.       Ее заметили? Или всё же нет?       Что ж, видимо Сииль еще не скоро покинет фортепианный класс, если вообще покинет. Девушка замирает на месте, бездумно пялясь в экстренно-закрытую белую дверь. Но перед глазами не красивая древесная фактура. Перед глазами Ким Тэхен, стоящий в своей излюбленной позе — запястье его левой руки, привычно покоящейся в кармане, окольцовывают чужие женские руки — и это руки не любой возможной студентки, это руки Ли Индже. И осознание этого факта скверным завистливым чувством растекается по бешено стучащему сердцу, заставляя девушку сказать двусмысленную фразу, обращённую и к преподавателю, и молодому человеку за дверью:       — Я буду играть.

***

      Потрескавшийся белый потолок. Слегка приоткрытая форточка старого окошка. Кровать, занимающая три четверти общего пространства крохотной комнаты. Молодой человек, лежащий прямо в уличной одежде на смятом несвежем постельном белье. Не помнит, когда менял его в последний раз. Всё просто — вообще не менял.       Потому что нет смысла. Ни в чем уже нет смысла. Ни-ка-ко-го.       Лежать неподвижно, уставившись в потолок — лучшее и достойное времяпрепровождение для такого как Чонгук. Невыносимая пусанская жара за окном лишь стимулирует парня продолжать своё занятие, вынуждая тело покрываться неприятной испариной, а мышцы таять под запредельно высоким градусом. Затхлый воздух в комнате пропитан какой-то особой вонью — смесью из запаха своего пота и объедков вчерашнего ужина — даже открытая форточка не спасает. Ни дуновения ветерка, точно также как и ни единой мысли в голове. За последние недели Чонгук действительно постиг нирвану, свою собственную — по-настоящему отрешенную и успокаивающе безнадежную. Все былые эмоции закончились уже давно, оставив тело гремучей пустоте — единственной, не отказавшейся от него.       Тэхен был прав, говоря про инцидент в библиотеке — «никто ничего не узнаёт», по крайней мере не в том виде, в котором могли бы. Должны были быть отчислены двое — но по итогу — только Чонгук. Как самый бесхитростный, безалаберный, глупый — пусанская дворняжка, никакой не принц.       Наркотики и алкоголь в его крови — гребанная декан Квон заставила пройти тест на их наличие — Чонгук виновен. Шансов и не было. Исключён.       Тэхен никогда ничего не употреблял — всему виной его лекарства. От чего они или для чего — никогда не говорил, лишь сухо отшучивался одной и той же заготовленной фразой «для настроения», дальше Чонгук тему никогда не развивал. Тэхен действительно ничего не пил, не нюхал, не кололся, не курил — за исключением затяжки на балконе, после его секса с Сииль. Его секс с Сииль — фраза лупит по барабанной перепонке адски громко.       Снова это гребанное имя.       «Изнасилование» Ли Индже в читальном зале библиотеки — одни лишь слова Сон Сииль, сдающие его и Тэхена с потрохами — да только Индже — умница, успела сбежать сразу же, после того, как была обнаружена разложенной пятью парнями на столе. Исчезла, а на следующий день появилась на занятиях, как ни в чем не бывало, полностью отрицая хоть какую-либо возможность нахождения на территории университета в столь поздний час.       И Чонгук не ожидал подобного спасения от Ли Индже — сам прекрасно знал, что она пришла в библиотеку по собственной воле, точно также, как приходила и предыдущие разы, но именно в ту ночь парень позволил себе быть грубее, нетерпимей, жёстче. Будто вытрахивал свою истинную сущность в эту девушку, прощаясь с собой таким. И в какой-то момент происходящее могло походить на изнасилование. Но осознание того, что завтра его будет ждать что-то по-настоящему прекрасное — что-то, чего пусанское отребье не достойно по определению затмевало разум похлеще спиртного и наркоты. Вот только это «прекрасное» изгадило его судьбу — Ли Индже могла бы с лёгкостью добить, но не сделала это, смягчила приговор.       Нет жертвы — нет насильников.       Обо всем этом он узнал только на следующей день, на утро которого проснулся еле живым в какой-то сеульской подворотне. В голове лишь обрывки прошлой ночи зияли, на затылке раздражающая тягучая боль от какого-то удара, а перед глазами лишь образ хрупкого фарфорового тельца Сииль, трясущегося от страха непосредственно перед ним. И Тэхеном. Человеком, которому хватило терпения, хитрости и хладнокровия зайти гораздо дальше, чем Чонгуку.       Сон Сииль. Причина всех бед на свете — Сон Сииль.       Потеря места в престижнейшем университете страны и, как следствие, возможности вырваться наверх — виной всему Сон Сииль.       Потеря доверия и всяческой поддержки родителей, отказавшихся от дальнейшего общения с сыном на неопределенный срок — виной всему Сон Сииль.       Инертное существование в жалкой съемной квартире на задворках Пусана и тотальное нежелание даже пытаться начинать всё сначала — виной всему Сон Сииль.       Разбитое до кровянистой отбивной молодое ещё недавно крепкое сердце — виной всему Сон Сииль.       Зачеркнутые собственной рукой имена «Чонгук и Сииль» — виной всему…       Блять.       Мыслей же не было, но как только эта гадина возникает перед глазами, шквал размышлений, будто ядовитый осьминог стремительно душит своими щупальцами. Раньше Чонгук отвлекался от излишней рефлексии алкоголем, но с недавних пор ничего кроме рвотного позыва спиртное не вызывает.       Ничего. Чонгук научится выбивать ее из головы. Чувство вины и прочую нравственную хуйню у него же получилось выдрать из себя. То же самое ждёт и Сон Сииль.       А пока что… Остаётся только вспоминать.       Закрывает глаза.       Чонгук касался Сииль ровно три раза — довольно изъезженное символическое число, но тем не менее, он подсчитал все болезненно верно.       Первый раз — схватил на лестнице, сразу после этого ебучего теста по английскому. Если бы не безумная оргия, творившаяся в особняке Сокджина, то доучил бы весь материал до конца, вот только Ли Индже слишком умелая. Чонгук — молодой мужчина, и он любит кончать в рот, особенно когда его об этом умоляют.       Ещё Чонгук способный — прекрасно знает это, так как совершенно свободно уделывал всех одноклассников в престижной, по меркам Пусана, бизнес-школе. Та легкость, с которой парень преодолевал обучение, ввергала в шок преподавателей и учеников — вот только подобная суперсила в Сеуле словно деактивировалась. И мог бы он подумать, что его первый и такой неконтролируемо безответственный подход к экзамену будет спасён самым настоящим ангелом — обращение, которое он украл у Тэхена. Тот всегда цинично шутил, что ангелы подсказывают ему правильные решения, если на секунду замереть и прислушаться к ним. Вот только ангел Чонгуку достался уж слишком реальный.       Второй раз — якобы случайный. Якобы. Помнит, как по классической привычке всегда старался обедать в столовой — с друзьями, за разговорами и спорами, будто традиция. Вот только глаз непроизвольно и с какой-то безумной тягой стремился нарваться на белокурые золотые волосы. Не получалось. Словно исчезла.       Сииль.       Проговаривал имя в уме, а на языке, тем временем, мёд липовый подтаивал. И приторность его хотелось запить обильным количеством ледяной воды.       Чонгук выпивал бутылку минералки залпом, вызывая бурные комментарии и подшучивания друзей.       Злобные выблядки — игнорировал товарищей, которые словно голодные гиены потешались над его безудержной жаждой. Мол, тот перебарщивал с алкоголем накануне — но что прикажете делать, если выпивка действительно притупляла чувства.       Перерыв на обед в середине дня — обязателен для всех студентов, СНУ «следит» за здоровьем своих учащихся и именно поэтому промежуточная трапеза обязательна.       — Какого хуя она задерживается? — голос в собственной голове. — Гребанная отличница.       Сииль будто блокировала его, изолируя всю себя из его поля зрения. Конечно же не говоря напрямую, но Чонгук чувствовал это где-то под кожей, сам не желая того.       Она практически всегда в наушниках — пытался подглядеть что она слушает, но «хуй тебе Чон Чонгук». Живет в своём мирке с полным нежеланием рассматривать то, что происходит вокруг.       Ожидаемо от такой как она. Богатая, высокомерная, хоть и умело прячет этот изъян за аристократичной вежливостью. А ещё изумительная — слово, которое Чонгук в жизни не использовал теперь само бросается на язык.       Печальная принцесса — его самый раздражающий типаж. В Пусане таких девушек полным полно — возомнивших себя исключительными после просмотра очередной примитивной дорамы или же аниме. Обычные, заурядные, пустые куклы, возомнившие себя достойными большего. Ведь сам же такой. Да только эта девочка поразительно достоверна.       И ещё смотрит так пронзительно — будто всю вселенную в своих глазах собирает, концентрирует для кого-то одного. Для него?       Подобная проникновенность во взгляде — обескураживает, вызывая слишком двойственные чувства. Чонгук почувствовал это ещё на первом занятии английского, которое все же решил не прогуливать. Блять, одно ебаное решение раскрошило всю голову до отбивной из мозгов.       Помнит, как рука сама потянулась к мобильному. Пару нажатий — сайт университета — расписание третьего курса — искусство музыки. Подступающее волнение от одного факта, что знает название ее факультета, а следовательно становится без спроса чуть ближе, назло печальной принцессе.       Все верно. Должен быть перерыв, причём на несколько часов. Чёртова девчонка — Чон непроизвольно улыбается, предвкушая как схватит ее еще раз, сразу же как только найдёт. Без спроса, нагло, как пристало пусанскому парню обращаться с сеульской принцессой.       Ебаная столовая. Час дня. Вокруг сотни людей. Но Чонгуку глубоко похуй, так как по вытатуированной правой руке поднимается табун ахуительно приятных мурашек. Кому заплатить, чтобы купить это чувство? Не располагая лишними деньгами, Чонгук совершенно точно влез бы в долги, устроился на подработку, быть может даже украл или, хуже того, пошёл на работу к Сокджину. Блять. Вот это нравственное падение за четыре с половиной секунды и вправду впечатляет.       Браво, Чон Чонгук — отрекаться от собственных принципов за мгновение — новое сеульское достижение. Все потому, что белокурая макушка мелькает за окном — его принцесса на улице, никогда не обедает в столовой. (Видимо, выше этого).       Чонгук подрывается со стула, схватив недавно купленное банановое молоко. Друзья что-то гогочут в ответ — но разбирать значения пустых слов — нет никакого желания.       Сииль лежит на траве студенческого дворика, недалеко от фонтана — глаза прикрыты, беленькие эйрподс в ушах (ожидаемо) и никого вокруг — никаких подружек, однокурсниц и прочих помех.       Идеально.       Чонгук не думает, просто делает — пальцы лёгким движением загребают прохладную воду из струящегося потока фонтана, и тут же обрызгивают безмятежное неподвижное тело, вызывая чужой непроизвольные испуг.       Сииль подскакивает на месте сразу же, как только прохладные капельки касаются ее лица, шеи, ключиц и груди. Ее покой нарушили — нагло и бесцеремонно, и виной всему Чон Чонгук. Девушка впивается пристальными взглядом в задорные глаза напротив, и кажется будто огонёк его глаз поджигает какую-то тщательно скрываемую пустоту в ее — необъяснимо и слишком прекрасно.       — Чон Чонгук, — девушка произносит слишком вкусно, по крайней мере так Чонгуку слышится — ее тёплый тембр рассекает воздух, заставляя слюну в его ротовой полости скапливаться чересчур обильно. Чонгук и не знал, что его имя такое красивое, пока Сииль его не произнесла.       Девушка приподнимается, опираясь на локти. В ее глазах есть напускное недовольство — но Чонгук готов спорить на деньги, что улавливает в них что-то ещё.       Не дожидаясь ещё каких-либо слов, молодой человек без спроса протягивает руку к ее лицу, встречая ошарашенный ответный взгляд. Тянется якобы для того, чтобы убрать с щеки капельку воды. Якобы. Ведь не может быть так, что капелька воды касается Сон Сииль, а Чонгук — нет. Идиотские мысли, и молодой человек всё прекрасно понимает, но все равно тянется, в один миг чувствуя, как кончики пальцев обжигаются о нежную сатиновую кожу лица.       Это пиздец. Чонгук зачарован, и мгновение, которое растягивается на минуты, старается запечатлеть в памяти, будто самый охуительно-дорогой фотоаппарат.       Коснулся.       Секунда, и она тут же отстраняется, стараясь стремительно прервать даже такой невинный телесный контакт, тут же начиная растеряно осматриваться по сторонам, будто выискивая, увидел ли их взаимодействие ещё кто-нибудь. Будто подобное действие не такое невинное, как чуть ранее заключил для себя молодой человек.       Далее следует простой, но в тоже время самый очаровательный диалог — о том, что банановое молоко ей нельзя, аллергия или что-то ещё. Чонгук не запоминает, так как сатиновая кожа мерцает на солнце в тот момент, пока она прячет свой смущенный взгляд — думая, что у нее получается, но совершенно не так. Чонгук подмечает все моменты ее смущения, нагло забирая их себе в память. Только себе.       Но на сегодня Чонгук доволен. На сегодня.       Третий раз.Вечер того самого дня, когда все пошло по пизде.       Чонгук хочет большего. Причём слишком жадно, пугая самого себя подобной нетерпимостью. Знает сам, что совсем не умеет терпеть, но в контексте Сон Сииль всё умножается на два.       Все что у него есть — общие пары английского два раза в неделю, редкие пересечения в студенческом дворе и ещё более редкие столкновения взглядами в университетских коридорах и то, порой Чонгуку кажется, что Сииль в такие моменты словно не видит его. Смотрит куда-то сквозь, оставляя незамеченным — и от этого неприятно щемит внутри. Изощрённая пытка, выдуманная для него одного.       И подобному угнетению должен прийти конец. Завтра. Потому что Чонгук хочет кое-что сказать ей, нет, не бросая в лицо громкие слова, их совершенно точно не будет — хочет лишь обозначить, что ему мало двух гребанных касаний за месяц. Хотя сам прекрасно знает, что они друг друг никто — вроде понимает, но все равно отчаянно требует больше Сон Сииль для себя. И если таким, как она, хронически необходимо услышать словосочетание «будешь моей девушкой?» для того, чтобы подпустить ближе, то окей, Чонгук переступит через себя. И плевать, что сын простого пусанского художника и дочь сеульского министра — уже заранее обречены, невозможны по умолчанию.       И это случится завтра. Сегодня он просто обязан попасть на последнюю «встречу по средам», переговорить с Сокджином и закрыть тему их дальнейшего сотрудничества раз и навсегда.       — Ты замёрзла? — догоняет по дороге к выходу с территории университета. Сииль идет ускоренным шагом, приобнимая себя руками — все потому, что платья носит слишком прекрасные легкие, не по погоде. Глупенькая, вечером же существенно холоднее.       — Здравствуй, Чон Чонгук, — улыбается, почему-то теплее, чем обычно. — Совсем нет.       — Совсем нет, — проговаривает одновременно с ней у себя в голове, угадывая рядовой ответ, по сложившейся традиции обязательно отрицательный.       — Мне нужно с тобой поговорить, — Чонгук стабильно нетерпелив, отчего слова вырываются из его рта слишком стремительно. — Не на бегу, — улыбается, — и не на холоде. Желательно, чтобы ты сидела… — видит, как игривые огоньки загораются в глазах напротив, видимо из-за ее желания пошутить в ответ, но не позволяет.       Когда станешь моей — будешь шутить сколько захочешь. За исключением тех моментов, пока мой язык будет находиться в твоём медовом рту. Блять. Это ложь. У тебя совсем не будет времени на свои шуточки.       Чонгук невольно опускает глаза на губы Сииль, заебался контролировать этот рефлекс — надеется, что вскоре это и вовсе не придётся.       — По правде говоря, я действительно замёрзла, — Сииль признаётся в собственной маленькой лжи. — И мне кажется, что это произошло довольно давно. Давно замерзла, а вот как отогреться — совсем не знаю, — девушка посматривает на Чонгука, уводя глаза то куда-то на швы его рубашки, то на сережку в его ушах, но стабильно возвращая взгляд обратно, к его лицу.       — Отчего-то внутри меня чувство есть, что именно сегодня горячий шоколад в кафе за углом хоть немного поможет. Но только, если буду пить его не одна…       С последними буквами последнего предложения, в Чонгуке мир переворачивается — видит, как непросто ей даются эти слова, слишком личные и откровенные для неё. Для такой как она, перед таким, как он.       Парень делает шаг навстречу, улыбаясь, ведь она не отступает назад как раньше.       — Завтра, — без спроса касается своей рукой ее мизинца, — завтра я выпью с тобой весь горячий шоколад Сеула. Ты только подожди меня чуть-чуть, — захватывает обеими руками всю ее ладонь, вплетая свои пальцы в холодные ее. Видит, что ей непривычно, быть может некомфортно, но она наконец-то позволяет это делать.       Сииль поднимает свои глаза — как всегда печальные и пронзительные — и Чонгук обещает сам себе, что завтра раз и навсегда вытравит из них всю грусть, согреет ее собой. Самые различные способы начинают поглощать голову, но он пресекает собственную пошлость, неуместную для момента, оставляя первым вариантом «любимую чёрную толстовку», которую наденет на неё завтра, как только она скажет «буду».       Не вытравил грусть — вытравил душу.       Не согрел — сжег.       Да только виной всему всегда будет Сон Сииль.

***

      — Когда уже будет солнышко?       Сииль вспоминает утренние возгласы недовольной Юмико, требующей незамедлительной смены погоды на, по её мнению, куда более подходящую настоящему корейскому лету. Вот только тут девушка категорически несогласна с ребенком.       Дожди прекрасны. Как и сопровождающий их воздух — в состоянии «до», и в состоянии «после».       Солнце отвратительно. Слишком яркое, ободряющее, внушающее, что всё будет хорошо. Оно лицемерно, светит невозможно выразительно, но так никому и никогда не позволит дать на себя посмотреть напрямую, без каких-либо специальных приборов. Солнце обличает всё, даже самое потаённое, не позволяя тебе быть тем, кем бы по-настоящему хотелось. Солнце в деталях подчеркивает все твои изъяны, будь-то плотные цветные линзы в глазах или же разрезанная до мяса ладонь, стремительно кровоточащая алым ручейком на мужские длинные пальцы.       Вот бы оно погасло. Раз и навсегда. Сииль нашла любимое место в комнате Юми, прямо на большом подоконнике возле кровати, окно которого своим видом выходило на небольшой внутренний двор — спокойный, тихий, обычный, по-человечески уютный. Если свесить ногу чуть сильнее, можно коснуться слегка прохладной травы.       Сам дворик сложно назвать роскошным — на его территории расположен миниатюрный сад Госпожи Чен и небольшой хозяйский сарай её мужа, где лежит множество инструментов для сада и дома. В противоположной стороне стоит маленький летний столик с мягкими креслами, видимо для ужина на свежем воздухе в более подходящую погоду. Прямо посередине, на специальных веревочках, развешено свежевыстиранное белье, занимающее всю основную часть двора. Хотя точнее будет сказать «перестиранное уже несколько раз», так как Госпожа Чен не всегда успевала прятать одежду и белье от начинающегося дождя и его приходилось промывать снова.       В самом конце располагался черный решетчатый забор, скрывающий жильцов дома от всего происходящего на улице. Скорее всего его установили в целях достижения большей уединённости, но всё, что ощущает Сииль — это волшебное и казавшееся до недавнего времени недостижимым чувство. Безопасность.       Вечерний прохладный ветер приятно обдувает тело, а запах собирающегося дождя заставляет делать вдох глубже необходимого. Погода, которая при обычном нормальном состоянии могла бы вызвать чувство эйфории, сейчас просто помогает «быть». Быть наедине со своими мыслями, каждую секундочку сдерживая их ход и не позволяя завернуть туда, куда категорически нельзя. Вот только одна крошечная фантазия всё же проскальзывает, причиняя своему автору какую-то особую терпкую боль.       В голове возникает картинка, нарисованная исключительно собственным воображением — простая и невзрачная, но такая притягательная, что сердце сиюминутно начинает колоть.       Парень и девушка сидят вместе прямо на траве этого скромного дворика, расположившись спиной к Сииль. Она совершенно точно их не знает — ни прически, ни одежда, ни телосложения, ни такая особенная непохожая тактильность относительно друг друга — ничего не выдает в этой паре знакомых людей.       Молодой человек убирает прядь черных как смоль волос с плеча девушки, сидящей с ним рядом и держащей его под локоть, отчего та вздрагивает, но потом незамедлительно начинает смеяться — Сииль определяет это по её слегка трясущемуся торсу. Через мгновение мужская фигура уверенно подтягивает девичью к себе настолько близко, насколько это вообще возможно, вызывая ответное встречное действие. Кажется, будто два человека слились в один единый организм, не позволяющий хоть какой-то части себя НЕ касаться друг друга.       Какое-то время черноволосая девушка послушно покоиться в мужских объятиях, позволяя молодому человеку шептать что-то на ухо. Сииль конечно же не слышит, но хочет верить, что он говорит ей что-то по-настоящему прекрасное. Что-то, отчего бабочки в животе начнут рождаться с небывалой скоростью. Что-то, отчего в погибшем саду Госпожи Чен наконец-то зацветут розы удивительной невозможной красоты.       И в этих словах нет грязи. Нет мерзости, нет пошлости, нет ядовитой дикости и хотя бы капельки чего-то извращенного.       — Поцелуй же её, — Сииль произносит с мольбой в голосе, будто от её просьбы зависит всё будущее этой несуществующей пары. — Умоляю тебя, поцелуй.       И он целует. Невыносимо крепко, быть может той девушке даже больно, но она ни капельки этого не показывает, а скорее наоборот, тягуче стонет что-то в ответ, давая понять, что всё происходящее — слишком приятно.       Слишком приятно. Слишком красиво. Слишком интимно.       Вот только аура ядовитой зависти и болючей горечи отравляет воздух этих влюбленных откуда-то со стороны. И всему виной Сон Сииль. Только она, излучающая всю эту кислотную желчь, и никто больше.       Хочет перестать. Не делать этого. Вот только не выходит прекратить. Никак.       Хочется столько всего отдать, чтобы почувствовать хотя бы капельку от «всего этого». Только вот куда и кому отдавать — Сииль не знает. Ни имя получателя, ни адресат. Да и нужно ли «её всё» хоть кому-нибудь? Она по-прежнему молодая девушка, вот только не нужная никому. Приговор, который рубит голову также ловко и необратимо, как и стальная средневековая гильотина головы обреченных.       От подобных мыслей картинка, так старательно раскрашиваемая собственным воображением наконец-то тает, образуя вместо себя грязные мутные подтёки, а затем и вовсе исчезает, оставляя перед глазами всё как было — тихий аккуратный двор, затянутый в темноту, благодаря нависшим тяжелым тучам и изрядно затянувшимся сумеркам.       И дождь никак не обрушится, несмотря на все природные обещания. Им уже не верит ни Сииль, ни Госпожа Чен, хладнокровно бросившая белье досушиваться прямо под такой очевидной угрозой.       Девушка так и продолжает сидеть на подоконнике, уставившись в одну точку, куда-то посередине дворовой лужайки. Со стороны подобное зрелище наверняка выглядит не совсем нормально, и какой-нибудь врач-психотерапевт наверняка бы вынес для нее своё неутешительное заключение. Вот только врачи тут совершенно очевидно не помогут. Если только не выпишут лекарство, напрочь блокирующее потребность в мечтах. Особый транквилизатор для проявления той самой приземленности.       Надо бы идти спать. Завтра очередной день, рушащий её по крупицам — неплохо быть хотя бы выспанной.       Очередной порыв ветра, усилившегося за последние минуты в несколько раз, развивает развешеное мокрое белье и одежду интенсивней, чем прежде, тем самым привлекая внимание Сииль. На их белом фоне отчетливо выделяется мужская фигура и девушке даже не надо проверять себя, ведь прекрасно знает, кто стоит в нескольких метрах.       Иллюзия. Его.       Даже жутко — настолько воображение разыгралось.       — Такой красивый, — Сииль в который раз отмечает это, про себя, рассматривая иллюзорного Тэхена, стремительно направляющегося к ней. И как только его запах, тот самый, состоящий из смеси парфюма и его собственного тела привычным автоматическим действием проникает в дыхательные органы, девушка мгновенно чувствует привычно подступающую нервную тошноту.       Мужская фигура прекращает движение в нескольких метрах от открытого окна — стоит как обычно — надменная поза, руки в карманах, прямая осанка и ничего не выражающий взгляд. Сииль готова дать самой себе премию за то, как точно получилось воспроизвести его образ — даже не смотря на всю свою усталость и хронический недосып с таким же хроническим недоеданием. Сейчас девушка понимает, что её голова может функционировать и в таком режиме, раз Ким Тэхен перед ней такой реальный. Вот. Даже симуляция запаха помогает собственным легким дышать им будто бы в буквальном смысле.       Особенно зачаровывает то, что иллюзию можно рассматривать подробнее, внимательнее, без всяких временных лимитов, не боясь умереть от того, что ваши глаза все-таки столкнутся и данная клятва бесповоротно нарушится. Черт, а ведь крыша и правда едет.       Тэхен кивает головой в сторону улицы, словно призывая девушку покинуть её местоположение и пойти за ним. И Сииль поверить не может в то, что она задумывается. Всерьез задумывается — готова ли пойти с ним, пусть и с ненастоящим, но все же. Просто взять и спрыгнуть с подоконника, подбежать к нему, обнять крепко-крепко, наконец-то поцеловать и попросить сказать, что всё происходящее в её жизни просто самый больной кошмар, а Тэхен тот единственный, кто может разбудить, просто сказав что-то прекрасное не злое.       И сама мысль о чем-то подобном — отвратительна. Сииль полностью отдает себе в этом отчет, но в бесчисленный раз ничего не может поделать. После всего, что произошло, такие мысли одновременно и отвратительны, и страшны, и… Что-то еще. Вот только это «что-то еще» настолько мощное, властное, перемешивающие привычное «черное» и «белое» в притягательный своей глубиной серый цвет, который Сииль, судя по всему, никогда в жизни не видела.       Затянувшееся молчание девушки — своего рода традиционный элемент в их с Тэхеном встречах, и будь молодой человек реальным, то наверняка не оставил бы эту раздражающую немоту безнаказанной.       Сейчас же он просто стоит, пропитывая некогда приятный для Сииль июньский воздух собой. Да только разрешенная им тишина непозволительно затягивается, провоцируя последующие действия.       Один шаг вперед, ближе к ней, и как следствие, её маленькая пораненная ладошка, выставленная вперед, будто непроизвольный знак «не смей подходить» — всё, что она может противопоставить. «Воображаемый Тэхен» находится в нескольких метрах, но такое рефлекторное движение рукой вырывается само собой, лишь на секунду останавливая его.       — Или я зайду в дом, — спокойно, строго, выжигая барабанные перепонки только ему известной кислотой. — И буду делать то, что планировал прямо на глазах хозяев.       Не иллюзия. Реальность. Действительно он.       Самый что ни на есть настоящий Ким Тэхен в Инчоне, точнее сказать в нескольких метрах, а это значит, что Сииль умудрилась проиграть даже в такую простую и понятную игру, как прятки. Тотальное поражение во всех аспектах жизни.       Позади слышаться приглушенные возгласы Юми, уговаривающей мать не укладывать её спать так рано, а также ответный смех Юнджи, очевидно передразнивающего свою сестру в традиционной манере — и все это вынуждает слова мужчины напротив заработать с сокрушительной силой.       Сииль не допустит. Не допустит, чтобы обо всей той мерзости, что с ней происходит узнал кто-то еще. Тем более — кто-то из этих близких людей. Девушка мгновенно спрыгивает с подоконника на прохладную влажную траву босыми ногами.       Тэхен уверенно двигается в сторону забора, вынуждая Сииль следовать за ним.       — Я играла по правилам, ты не смеешь являться сюда… — Сииль не успевает закончить мысль, робко озвученную внутренним голосом в собственной голове, как чувствует, что её небрежно хватают за руку и с какой-то особо концентрированной злостью впечатывают в кирпичную стену сарая. И удар кажется настолько мощным, что перед глазами тут же вспыхивают разноцветные искрящиеся огоньки, стремительно сменяющиеся темными кружащими пятнами.       Кирпич встречает девичий затылок и лопатки раньше, чем всё остальное тело, отчего боль прошибает лишь в этих местах — но это поправимо, ведь Тэхен уже идет прямо на девушку.       — Маленькая сучка, у тебя что, совсем инстинкта самосохранения нет?       Настоящий, самый настоящий, но только… Какой-то другой. Кардинально.       Пользуясь секундным промедлением Сииль, вызванным болевым ступором, Тэхен становится к ней вплотную, закрывая своим торсом весь некогда приятный вид на вечерний дворик — ещё одно место в котором когда-то было безопасно.       «Безопасно» — несчастное словечко, расчленённое другим словом «судьба» — вдоль и поперек.       Девушка делает шаг назад, все ещё надеясь, что жесткая стена прямо за ее спиной испарится, позволяя убежать от убогой реальности куда глаза глядят. Вот только с некоторых пор и с этим есть существенные проблемы, ведь глаза отныне выполняют свою работу в каком-то свободном режиме и лишь под воздействием необходимых редких лекарств.       Сииль подавляет гордыню, вырёвывающую в грудной клетке поток нескончаемых вопросов, адресованных лишь одному единственному мужчине, стоящему прямо напротив — но озвучить их, равносильно подписанию смертного приговора себе же самой.       А голова все кружится и кружится, подавить последствия удара о стену совершенно не выходит. Но и силы столкновения недостаточно, чтобы Сииль потеряла сознание — идеальный расчёт или же просто судьба? Очередной безмолвный вопрос вникуда.       Все, что получается — так это сделать финальный шаг назад. Стопа упирается в ступеньку, поднимающую девушку на своего рода пьедестал, за которым нет ничего кроме запертой двери сарая, блокирующей возможный путь к отступлению. Сииль на всякий случай вжимается в эту дверь крепче — надеясь, что быть может случится чудо и она просто провалиться куда-то сквозь. Но тщетно. Как и ожидалось.       Тэхен невыносимо близко, и спасибо этой ветхой ступенечке, немного возвышающей девушку, за то, что в данный момент он не подавляет своим ростом так, как в предыдущие разы. Зато делает то, что вынести в тысячи раз тяжелее — существует, дышит одним воздухом, перемешивая свой с её.       Сииль кажется, что у неё с ним совершенно разное ощущение времени, ведь всё, что Тэхен вытворяет дальше — неуловимо быстро, непреодолимо стремительно, тотально неисправимо. И она снова не успевает за ним — хронически не успевает. Всё, что остаётся — лишь только вжиматься в сырую продрогшую древесину и дрожать, дрожать, дрожать.       Пользуясь болевым оцепенением девушки, по мнению парня изрядно затянувшимся, Тэхен становится вплотную, не допуская даже малейшей вероятности соприкосновения с Сииль. Ни кончиком пальцев, ни волоском, ни краешком его рубашки или же ниточкой от одежды — ничто не должно касаться Сон Сииль. Он и так существенно обжегся, хватая ее тёплую кисть полминуты назад, и получать новые уродливые ожоги от касаний ее бледно-розоватой кожи сегодня не готов. Насчёт завтра — быть может подумает. Точно нет.       Облокотившись одной рукой о ту самую дверь, в которую стремительно вжимается девушка, всё ещё безуспешно переживающая последствия удара головой, Тэхен, не мешкая ни секунды, начинает расстегивать пояс, а затем и ширинку своих брюк.       Понимание происходящего выдирает Сииль из затянувшегося головокружения — дежа вю. Нечто подобное Тэхен уже делал с ней — и его взгляд, его дыхание, его движения в предверии того, что он хочет повторить — она не спутает ни с чем.       И Сииль готова начинать кричать, начинать отбиваться, да и вообще что-либо предпринимать — да только язык не может повернуться. Немота пронизывает органы речи — и от подобной беспомощности хочется заорать в два раза сильнее.       Никто не говорит. Между ними двумя — одна сплошная тишина, потому что никакие слова не способны сопровождать происходящее.       Тэхен запускает свою правую руку в слегка приспущенные брюки, не отрывая взгляда от Сииль, которая изо всех сил собирает себя по оставшимся уродливым ошмёткам.       Рассматривает пристально, наклоняясь так, чтобы её рваное глубокое дыхание попадало прямо на его губы. Это всё, что он может позволить себе с ней, чтобы только не пройти ту самую точку невозврата. Точку, которую один из них совершенно точно не переживет. Буквально.       Тэхен пробирается пальцами под собственное белье, обхватывая член так, как хотел бы, чтобы она делала — несколько движений вперёд и назад, не отрывая глаз от девушки.       Блять.       Пара секунд и собственная рука пачкается в своей же смазке, выступившей в слишком обильном количестве — идеальном, чтобы неопытной узенькой сучке было хорошо — вот только Тэхен дал слово, что не коснётся Сон Сииль. Ни-ког-да-боль-ше. Зато пообещал, что будет наказывать за нарушение клятвы — а для этого касания необязательны. Трагично, что она этого не знает, отчего продолжает неимоверно пугаться его, вдавливая всю себя в стену. Умная девочка — правильно делает.       Тэхен не прекращает движения рукой, ускоряя темп, вызывающий незамедлительную реакцию дыхательных органов и, к своему собственному разочарованию, сердца. И в этом нет прекрасной метафоры, состоящей из приторно-сладких слов. Есть его организм, который просто следует базовым инстинктам. Да только вот ощущения в разы интенсивней, чем Тэхен предполагал.       Мужское воображение несвойственным образом берет инициативу, на мгновение представляя девушку перед собой, опускающуюся на колени… Блять. Сердце ускоряется до такого ритма, что грудную клетку стягивает густой давящей болью. Опять это невыносимое чувство — и опять таблетки нихуя не справляются. Тэхену кажется, будто внутрь его грудной клетки кто-то просунул уродливую руку с длинными когтями и теперь хозяйничает там, перемешивая все внутренние органы в одну кровяную кашу, а к сердцу его, в довершении всего, подвесил стокилограммовую гирю. И впервые за долгое время, сквозь Тэхена такая очевидная и ярко-выраженная злоба сочиться начинает.       Отбросить всё. Только физиология. Только эта девка, проигрывающая в примитивной детской игре.       Сииль очевидно растеряна, но пытается храбриться, «держать лицо», всеми возможными способами показывая, что перетерпит происходящее унижение, чтобы с ней ни делали.       Вот только страшно представить, что будет, если кто-нибудь из хозяев дома застанет всю происходящую дикость — Сииль не вынесет, самовозгорится от стыда и собственной ничтожности. Когда успела стать такой? Мерзость к себе стекает по горлу, обжигая слизистую раскаленной ядовитой горечью.       Но всей этой внутренней агонии Тэхен не может слышать, да если бы и мог, то ни на секунду бы не остановился. Даже глазом бы не моргнул.       В какой-то момент из мужского рта вырывается гортанный выдох, от которого Сииль вздрагивает, в секунду выставляя руки перед собой. Касается. Касается его груди, правой рукой попадая в область, в которой бьется его сердце. Не просто бьется, а мощно лупит прямо в ее раненую ладошку громкими неравномерными толчками. И Тэхен в один момент чувствует, как к той самой стокилограммовой гире, тянущей его сердце вниз, подвязывают ещё одну, более тяжелую. Наступает ожидаемая одышка — частота дыхания непреодолимо нарушается. Он пытается сделать вдох, чтобы забрать себе хоть немного кислорода, но все что удаётся получить — лишь затхлый шум где-то в грудной клетке. Тэхен задыхается, но не прекращает то, что начал несколько минут назад. Пограничное состояние, при котором воздух не поступает в легкие, а сердце вот-вот разорвётся, приносит своё уникальное мерзкое удовольствие — такое больное, извращённое, но невыносимо сочное, яркое — эффект от которого только усугубляется присутствием Сон Сииль.       Что поразительно — девушка ощущает подобную тяжесть, нехотя, сквозь головную боль и головокружение, будто то, что Тэхену тоже плохо передаётся и ей на каком-то подсознательном уровне — отчего сильнее вжимает руки в его грудь.       Тэхен совершает несколько стремительных движений, вырывающих из его рта передавленный стон — и белая жидкость мгновенно пачкает голые участки девичьей кожи в том месте, где заканчивается то самое короткое летнее платьице, что Юми так старательно шила.       Сииль ощущает сперму на внутренней стороне бедра и даже на белье — ведь в последний момент, Тэхен успел раздвинуть её ноги своей — максимально небрежно, не касаясь толком, будто девушка — мерзкая прокаженная.       Испачканная. В который раз — и снова только им.       Тэхен возвращает уставшую руку на стену, располагая ее справа от Сииль — теперь опирается обеими, нависая сверху — дышит, кажется, что наконец-то получается отобрать себе крошечную порцию воздуха, похуй что клубничного, ядовитого, вызывающего язвы в лёгких. Главное, что тело сумело это пережить — а что до сердечной боли, она привычная, разве что чуть сильнее, чем обычно. Чуть. Тэхен справится — Тэхен живучий. Переживёт её назло ей.       Спустя несколько секунд парень отталкивается от стены и медленно отходит к верёвкам со стиранным бельём — небрежно хватает что-то из предметов одежды и вытирает остатки спермы сначала со своих рук, затем опускаясь ниже в брюки. Даже не смотря на Сииль, выкидывает испачканный кусок ткани в сад с полуживыми красными розами и, не говоря ни слова, уходит с территории двора куда-то в вечернюю темноту, оставляя Сииль со всем тем, что произошло.       Какое-то время девушка продолжает стоять на том же месте как вкопанная, пока голоса хозяев дома, доносящиеся где-то вдалеке, не пробивают этот ступор.       Сииль подбирает выпачканную ткань — нужно постирать, спрятать, сжечь её — что угодно. В голове лишь одна мысль — поскорее добежать до ванной, чтобы скорее смыть с себя его, да только ноги никак не хотят двигаться, заставляя стоять босыми ступнями на прохладной летней траве.       Капелька падает на щеку, затем ещё одна — на лоб, и ещё две на нос и губы — дождь наконец-то начинается и Сииль знает, что следующие несколько минуты абсолютно точно не сдвинется с места. Быть может не несколько, а все минуты, что у неё есть.       Человеку не нужно состояние влюблённости. В кого-нибудь или во что-нибудь. Никогда. Нигде. Иначе невыносимо жить. Только вот мне тяжелее всего не влюбляться в тебя.