Музыка.
Frederic Chopin — Nocturne No.2 in E flat, op.9, No.2
Ludwig van Beethoven — Sonata No. 14 «Moonlight» in C-Sharp Minor
Nick Leng — Lonely shades of blue
Sabrina Claudio — Stand Still
— Я буду играть, — Сииль произносит эти слова негромко, но все же довольно отчётливо, продолжая сверлить глазами фактуру белой крашеной древесины прямо перед собой. Дверь захлопнулась пару секунд назад, но очередная гнойная смесь из самых разных противоречивых чувств уже начала растекаться по телу, не спрашивая у его хозяйки на то какое-либо разрешение. Сииль инстинктивно глушит все подступающие эмоции, одновременно поражаясь их небывалой сочности и выразительности.
Ревность, обида, зависть, тотальное непонимание происходящего, а главное злость — всё это хаотично перемешалось внутри, и виной всему — Ким Тэхен и Ли Индже, стоящие в непозволительной, по меркам самой Сииль, близости друг к другу. И снова только вопросы, но никаких ответов — традиция, тщательно соблюдаемая жестокой реальностью.
— Это произойдёт в этом году? — Госпожа Хва своим язвительным вопросом отвлекает девушку. — Посидите пока там, — обращается к сидящему за роялем студенту, с которым занимается последний час, указывая тому на стул в конце кабинета. — Это ненадолго, — надменно улыбается, одаривая своим снисходительным взглядом Сииль.
Сделав один глубокий вдох, девушка наконец-то поворачивается к преподавателю и, пытаясь собрать все деструктивные эмоции подступившие к горлу, двигается к главному роялю. Рука инстинктивным жестом пытается приостановить кровь, все также вытекающую маленькой скупой струйкой из носа, но сейчас Сииль до этих алых капелек и дела нет. Есть только выворачивающие нутро эмоции.
Госпожа Хва, видя такую неприятную картину, сперва пытается что-то возразить, но девушка мгновенно перебивает ее звуками первых нот «Ноктюрна» Шопена — произведения, разбирая которое, она так ни разу и не коснулась клавиш, позволяя одним только глазам учить партитуру последние несколько часов.
Удивительно, но… Пальцы успешно проигрывают первую строчку нотного текста, лишь немного просаживая темп на технически сложном моменте, но это не останавливает девушку, ведь музыка, неспешно наполняющая комнату, начинает необъяснимо зачаровывать. Даже несмотря на такое сырое и неуверенное исполнение, чем дальше Сииль продвигается по мелодии, тем сильнее отзываются все те чувства, что томятся в глубине грудной клетки. Удивительно.
Когда главная мелодическая линия повторяется вновь, девичьи пальцы начинают чувствовать себя гораздо свободнее, отчего эмоции от игры проявляются наружу
еще стремительнее — и это так по-настоящему, так искренне. Сииль горит внутри разноцветным пламенем, языки которого разгораются ярче от каждого нажатия на клавишу — и пусть она делает ошибки, пусть задевает неправильные ноты, а некоторые и вовсе не успевает озвучить — музыка всё же пробивает хлипкий заслон, удерживающий всю накопившуюся внутреннюю боль.
Глаза начинает неприятно жечь в момент, когда в их уголках скапливается прозрачная солоноватая жидкость, быстро растекающаяся по краям — и, о боже, после такого обильного количества лечебных капель высохшая сетчатка реагирует на новый раздражитель чересчур болезненно.
Как только Сииль касается пальцами финального аккорда, озвучивая тем самым заключительные ноты произведения, несколько тонких струек все-таки скатываются вниз по щеке, тем самым вынося наружу хотя бы жалкую часть своей маленькой личной трагедии, превращенной в хрустально-прозрачные и такие горько-соленые слёзы.
Что ж, Сон Сииль… Плакать. От музыки. Во время её исполнения. Впервые.
Через несколько секунд, как только последняя нажатая клавиша наконец-то прекращает звучать, классная комната погружается в гробовую тишину. Девушка не поворачивается к преподавателю, так как ещё пребывает в неком трансе, да и слёзы никак не хотят останавливаться, продолжая медленно стекать по лицу. Госпожа Хва, погрузившаяся в свои собственные размышления, сначала тоже не спешит что-либо комментировать, однако, спустя примерно минуту, женщина все же встаёт и совершает несколько шагов к своему учительскому столу.
— Техника, — преподаватель прерывает молчание первой, — отвратительна.
Госпожа Хва наклоняется к ящику с нотными сборниками и различными канцелярскими принадлежностями в неспешной попытке найти какой-то определенный предмет, тем самым будто даря девушке необходимое лишние время, чтобы та пришла в себя. Вот это действительно — редкая и невиданная щедрость для Сеульского Национального Университета.
— Память, — женщина продолжает, параллельно доставая что-то из своего стола, — как у аквариумной рыбки. А чувство ритма, темпа, вообще молчу, — Госпожа Хва наконец захлопывает дверцу одного из ящиков и теперь уже направляется непосредственно к девушке, — как у университетского хромого сторожа.
С губ Сииль, от подобного сравнения, тотчас срывается непроизвольная улыбка — только вот глаз она не касается.
Женщина прожигает спину Сииль своим сверлящим изучающим взглядом, продолжая монолог уже немного иным тоном, более мягким и каким-то милосердным, что ли.
— Переданные эмоции и чувства… — Преподавательница делает паузу в ожидании момента, когда студентка все-таки посмотрит на неё и, когда это наконец происходит, добавляет: — было хорошо. - Госпожа Хва протягивает девушке новую упаковку бумажных салфеток, затем тут же разворачивается и снова удаляется в сторону своего стола.
— Будете играть на гала-концерте в начале следующего полугодия.
— Что? — раскатом грома раздается где-то внутри головы. Сииль начинает слишком быстро и довольно болезненно для собственного лица стирать остатки слез, усиленно обрабатывая полученную информацию. — Я же не продержусь до второго семестра, тут до конца этого бы дотянуть.
— Только исполнять будете не этот Ноктюрн. Он слишком сложен… — Госпожа Хва снова пробегается надменным взглядом по Сииль, — для вас… Будете играть, — какое-то время раздумывает, — будете играть Бетховена. Лунную сонату.
— Что? — на этот раз Сииль озвучивает вопрос, не в силах сдержать пусть робкое, но всё же стремительно растущее возмущение, — это же играют в музыкальной школе…
— В старших классах, — женщина язвительно улыбается, — как раз где-то на таком уровне осталась и ваша игра.
— Но на гала-концерте, — девушка сглатывает скопившуюся нервную слюну, — меня же засмеют… С такой программой…
— А вы сыграйте так, чтобы не засмеяли! — преподаватель повышает голос, а жестом руки приглашает студента, все это время неподвижно сидящего в другом конце класса, возобновить положенное занятие. — На этом всё, студентка Сон, — Госпожа Хва теперь и не смотрит на Сииль, тем самым показывая, что её решение обжалованию не подлежит. — Вы наконец-то можете быть свободны.
— Могу я остаться? — девушка выпаливает мгновенно, вызывая у своей преподавательницы очередное удивление, — думаю мне будет полезно послушать игру других учеников. Девушка опускает глаза в смирительном уважительном жесте, признаваясь самой себе, что так ложь скрывается легче. Ведь главная причина, по которой она просто не может сделать и шагу за порог — это то, что два человека в самом конце коридора, быть может, еще не ушли.
Воспоминания о прошлом занятии одолевают Сииль в тот момент, когда голова совершенно категорически отказывается воспринимать какую-либо информацию. За последнюю неделю фортепианный кабинет стал каким-то уж слишком родным, ведь столько времени девушка не проводила в нем никогда — даже на первом курсе, когда энтузиазм заниматься бил все мыслимые и немыслимые рекорды. Сейчас же Сииль высиживает уже третий час, посвящённый самостоятельной подготовке, стараясь хоть как-то выучить первые две страницы нового произведения. Пальцы предательски путаются и спотыкаются буквально о каждую вторую клавишу, голова не работает, отчего запомнить нужные ноты совсем не выходит — Сииль проигрывает один и тот же отрывок, и каждый раз он звучит по-разному. По-разному плохо. В такой игре нет ни глубины, ни техники, ни музыкальности, ни смысла, да и до отработки всего вышеперечисленного дело не доходит, ведь не получается решить даже первостепенную задачу — разобрать и выучить нотный текст.
Позорище.
Сииль запрокидывает голову наверх, позволяя себе лишь на мгновение прикрыть раздражённые от постоянного чтения нот глаза — есть опасность провалиться в сон, а это слишком непозволительная роскошь. Спустя несколько секунд, девушка возвращает жалкие остатки своего неполноценного внимания к черно-белым клавишам перед собой.
Просто повтори первую строчку.
Сииль касается нескольких, наблюдая за тем, как пальцы трясутся так будто в помещении минусовая температура. Да только становится слегка не по себе от одного лишь осознания, что на улице начало лета и такая дрожь вызвана отнюдь не холодом.
Ну же, играй дальше.
Пальцы двигаются по верной мелодии лишь какое-то время, вплоть до момента, пока безымянный и мизинец не ошибаются, задевая неверные ноты в самом конце.
Вдох-выдох. Глубокий, медленный, тот, который должен успокаивать — да только всё действует с точностью до наоборот. Сииль никогда не отличалась терпением, но сейчас ей хочется уронить на собственные руки крышку от рояля. И лучше не на руки, а сразу на голову — тогда все проблемы растекутся по полу сами собой. Девушка ухмыляется очередной бредовой мысли, и, помедлив какое-то время, снова начинает играть с самого начала.
Потом ещё раз сначала. И ещё раз. И ещё. Ещё раз. Ещё. Раз.
Это как временная петля, в которой одно и тоже действие повторяется с пугающей ненормальной периодичностью. Как ни страшно — в этом и есть та самая обратная сторона искусства. Зрители всегда видят только итог, но то, сколько серой рутины, многократных сводящих с ума повторений и внутренних больных диалогов переживает артист до выступления — никогда.
Спустя бесчисленное количество невыносимо долгих минут, Сииль ехидно ухмыляется, ведь на каком-то сотом или быть может двухсотом повторе сыграть первую страницу все же получается. Пусть не идеально, но по крайней мере это хотя бы отдаленно напоминает «Лунную сонату» Бетховена.
— Если бы ее играл ребёнок лет пяти, — укалывает саму себя, но все же не может удержать маленькую искорку удовлетворения, загоревшуюся хотя бы на тысячную долю секунды где-то внутри. И только слишком внезапный и такой раздражающий звук от шумного прихлебывания какого-то напитка за спиной заставляет девушку вздрогнуть от испуга и незамедлительно повернуться.
С недавних пор Сииль легко пугается.
Чхве Сын И как ни в чем не бывало сидит в нескольких метрах за преподавательским столом Госпожи Хва. Как долго — знает одна она. Девушка уже успела разложить свои учебники и начать что-то деловито переписывать в тетрадь, не забывая при этом громко выцеживать из трубочки горячий кофе в бумажном стаканчике. И следующее чувство, которое незамедлительно смягчает испуг Сииль — это облегчение. Облегчение от того, что это не
Он.
От лицезрения всей этой странной и одновременно по-дурацки забавной картины, девушка непроизвольно закатывает глаза и роняет ироничный смешок, представляя глаза Госпожи Хва, если бы та увидела ее однокурсницу, так нагло занявшую преподавательский стол.
— Да, Чхве Сын И, пожалуйста проходи, — Сииль озвучивает свои мысли любимым, слегка наигранным тоном, — располагайся, занимай вот прям любое понравившееся место. Надеюсь, я не отвлекаю тебя своей фортепианной вознёй? Мне наверное стоит быть потише?
— Да, в принципе, ты мне не мешаешь, — Сын И и бровью не ведёт, отвечая на вопрос девушки абсолютно незатейливо. — Неплохо было бы не так часто лажать, но я переживу, — Чхве по-доброму улыбается, незамедлительно добавляя. — Наверное.
И вот как с этим человеком общаться? Сииль хочется вспыхнуть от подобного сочетания наглости, прямоты и отсутствия всякого намёка на манеры, но вот только должная неприязнь и раздражение почему-то не накатывают, какие бы усилия она не прилагала.
— Не могу заниматься на людях, — Сын И аккуратно берет стаканчик, начиная интенсивно перемешивать его содержимое фиолетовой трубочкой. — Бесят, иногда прям настолько, что хочется ударить, — девушка внимательно всматривается куда-то внутрь напитка, а затем делает один большой глоток. — Ну-у-у, не прям всех. Некоторых.
— А я не человек? — Сииль цепляется за самую первую фразу, переваривая всю остальную слишком уж подробную информацию.
— Нет, конечно, — однокурсница реагирует так, будто ей задали самый невыносимо тупой вопрос на свете. — Любой человек успел бы выучить хоть что-то, — кивает головой в сторону нот, разложенных на рояле, — за всё то время, что ты тут торчишь, — улыбается, показывая тем самым, что не закладывает в эту колкость какую-либо злобу.
С момента их позора на презентации прошло несколько недель — и Сииль ни разу так и не пересеклась с Сын И. Всё подготавливала себя к этому неловкому моменту, но Чхве так и не показывалась на парах. Зато сейчас как ни в чем не бывало разваливается в учительском кресле буквально в нескольких метрах.
— Как рука? — однокурсница задаёт очередной вопрос, внимательно наблюдая за Сииль, опустившей усталый взгляд прямо на собственные ладони. На одной из них уже нет того самого недельного бинта, да и рана наконец-то затянулась, лишь та, что на ладони.
— Хорошо, — рядовой ответ, произнесённый дежурной отстранённой интонацией.
— Странно, — саркастично парирует, — а играешь так, будто в твою руку выстрелили из арбалета, а потом ещё сверху щелочью посыпали, чтоб она отвалилась наверняка, — Сын И слегка посмеивается, прикрывая рот рукой, — ты вообще занимаешься?
У Сииль снова не получается разозлится на подобные слова, потому что ухо каким-то невиданным образом цепляется за едва уловимую заботу в голосе и, черт возьми, это как-то ненормально — различать такое в звонком и раздражающем голосе Чхве Сын И.
— Не столько, сколько должна, — Сииль какое-то время продолжает смотреть на ладони, но в последний момент, поднимая взгляд на девушку, все же добавляет: — Если бы в сутки можно было бы добавить ещё пару часов…
… То, тогда она смогла бы сойти с ума гораздо быстрее…
— А ты прогуливай ненужное, — незамедлительный ответ. — Ненужное, это всё, что не твой инструмент, — Сын И играет бровями, пока её безмятежный взгляд пронизывают печальные глаза напротив. — Это же очевидно. Здесь нас ставят перед одним простым фактом — нужно определить для себя самое ценное, сконцентрироваться на нём и долбить до победного, — девушка снова улыбается, — пока остальные отвлекающие факторы пытаются свести тебя в могилу. Чхве поджимает губы в конце своего заключения. — К слову о могиле. Ты сидишь на какой-то диете?
Сииль от такого неожиданного вопроса лишь отрицательно кивает, никак не дополняя этот жест какими-либо словами.
— Я же помню тебя в начале семестра, — Сын И всё же продолжает, в своём фирменном стиле, игнорируя тот факт, что ее собеседница не горит желанием развивать тему. — Килограмм восемь ты точно сбросила, но вот эти круги под глазами, цвет кожи… то, как долго ты пытаешься запомнить ноты… У тебя анорексия что ли?
Такое заключения вырывает у Сииль резкий и довольно искренний смешок.
У меня не анорексия — у меня Ким Тэхен.
— Мда, Сын И, что-то подсказывает мне, что следователем тебе не стать, — девушка всё ещё посмеивается. — И в квестах на логику в одной команде тоже лучше не участвовать.
— Эй, — обижается Чхве, — вообще-то я прошла Дом Призрак в Еверлэнде* меньше, чем за час, причём все ключи от комнат находила исключительно я, пока наши тупые однокурснички, слипшиеся в один гигантский комок, визжали от страха.
Сииль слышала про эту поездку, помнит, что её даже звали, но тогда она предпочла провести весь день в кровати, в мыслях, в мечтах, тогда ещё сладких и гипнотизирующих. Впрочем, так происходило всегда, когда девушку куда-либо звали.
— Неплохая попытка поменять тему, — Сын И одаривает Сииль хитрым лисьим прищуром, — но тем не менее… Ты чем-то болеешь?
Зачем она это делает? Зачем спрашивает? Зачем интересуется?
— Совсем нет, — традиционный рядовой ответ, — просто устала. Конец полугодия, оценки, подготовка к концерту… — Девушка сама себя осекает на последней фразе, ведь прекрасно понимает, что до своего выступления, скорее всего, не доучится. Огонёк надежды тускнеет с каждым днём, приближающим итоговые списки студентов, получающих самую высшую стипендию на следующее полугодие.
— Я ведь тоже выступаю, — Сын И обрывает затянувшийся мыслительный процесс своей собеседницы, — на осеннем гала-концерте. Собственно говоря об этом я и хотела поговори-и-ить, — растягивает последнее слово, будто не решаясь, стоит ли продолжать дальше. — В общем, предлагаю заниматься вместе, — подытоживает Чхве, вызывая у Сииль очередной непроизвольный смешок.
— А как это связано? — девушка слегка закатывает глаза, пытаясь представить их совместную подготовку. Одно дело — готовить общий проект, другое — сольное выступление. В такой подготовке не должно быть помех, лишних раздражителей — одним словом, не должно быть Чхве Сын И. — Нет, не так… — Сииль продолжает, — как ты это себе представляешь?
— Давай мыслить логически, — деловито заключает одногруппница.
— Давай, — очередной смешок в ответ.
— Сейчас пора экзаменов, кабинетов для подготовки на всех не хватает. Мы можем брать один на двоих, пока ты будешь писать свой английский или что там у тебя любимое, я буду заниматься на виолончели и наоборот. Ты мучаешь бедный рояль, а я пишу конспект по какой-нибудь философии. Но самое главное — я буду говорить тебе твои недочеты в игре, а ты мне мои — так во всем мире музыканты занимаются.
Вот уже глупость.
— Сын И, — Сииль делает глубокий вдох, — ты не хочешь пойти куда-нибудь в столовую? Или библиотеку? — намекает на то, что не готова даже рассматривать подобное предложение.
— Хочу, — как всегда нагловато и невозмутимо, — как раз думала о треугольном кимпабе, — отвечает так, будто слова Сииль ее совершенно не задевают, будто подобное слышала много-много раз. — Но только я все равно вернусь сюда.
— Значит я перейду в другой кабинет, — Сииль отворачивается к роялю, скрывая очередную, пусть и крохотную, но все же улыбку.
— А я тебя легко вычислю, — Сын И наконец-то встаёт со стула, но свои вещи не собирает. — Надо прямо постараться, чтобы не заметить твою светлую макушку, — девушка достаёт из рюкзака маленький блестящий кошелёк и неспешно выходит из кабинета.
Сииль, тем временем, прокручивает слова последнего предложения.
Надо постараться, чтобы не заметить твою светлую макушку.
Такая простая и очевидная истина — Тэхен всегда сможет найти её, если ему потребуется, как бы хорошо Сииль не пряталась. Всегда сможет разглядеть её, подсмотреть — ищет ли она его глазами. И всё из-за этого проклятого цвета.
Голову в один миг пронизывает воспоминание.
— Госпожа Чен! — девочка стремительно врывается на кухню, начиная судорожно открывать каждый ящик белого кухонного гарнитура в поисках серебристых ножниц. — Госпожа Чен! — повышает голос в спешке, поглядывая на часы, вопящие о том, что родители скоро вернутся.
— Молодая госпожа, — доносится откуда-то с веранды, — уже бегу.
Гувернантка стремительно залетает на кухню, с ужасом обнаруживая несколько отрезанных белокурых прядей, выпачканных в какой-то чёрной краске, валяющихся прямо на мраморном полу.
Девочка стоит возле буфета, в стёклах которого ловит собственное отражение — одной рукой держит ножницы, другой — слишком нетерпеливо и редко перебирает пряди собственных волос.
— Скорее, — Сииль чуть не плачет, — чернила… Не могу смыть… Никак… — Не договаривает до конца, так как голосок подрагивает от всхлипа. — Родители не должны увидеть, — Сииль подбегает к Госпоже Чен и вручает ей ножницы. — Давайте отрежем.
Женщина тут же выхватывает ножницы и не мешкая хватает девочку за руку, стремительно уводя в сторону ванны. Чернила для каллиграфии действительно вылили добротно — ни капельки не пожалели, отчего половина головы и в особенности затылок окрасились в плотный иссиня чёрный цвет, а стёкшие с волос капли попали на красивую школьную форму, тем самым уродуя очередной комплект.
— Просто отрежьте их, — девочка, уже стоя в ванной, ищет помощи в расстроенных глазах Госпожи Чен, — они не прекратят, будет только хуже. А если родители узнают и скажут директору школы — я не знаю, что одноклассники со мной сделают…
— Чтобы не происходило — не вздумайте делать что-то с вашими волосами, — женщина звучит строго, впервые по-настоящему строго. — Вы ещё юная, позже всё поймёте, но вот так просто уничтожать божий подарок — грех, — женщина подбирает слова, — а всё из-за того, что свора каких-то глупых детей упражняется в жестокости… Вы сильнее этого всего, молодая госпожа.
Госпожа Чен смотрит прямо в глаза девочки, захватывая одну из почерневших прядей, начиная незамедлительно втирать в неё какое-то растительное средство наспех смешанное с шампунем. Не сразу, но краска начинает смываться, пачкая своей чернотой прозрачную струю воды.
— А маме с папой мы ничего не скажем.
Сииль отмахивается от воспоминания, говоря самой себе, что драгоценное время в фортепианном классе тратится впустую. Руки снова касаются клавиш и круговорот беспрерывного однообразного проигрывания нот снова начинается, погружая девушку в какое-то инертное бессознательное состояние вплоть до момента, пока из-за края рояля не выглядывает рука с ярко-вишневым маникюром. Сын И прячется за инструмент, стараясь не отвлекать Сииль от занятия, но это у неё получилось, мягко говоря, не очень, так как взгляд блондинки уже прикован к чужой руке, держащей запакованную рисовую булочку. Чхве аккуратно кладёт выпечку на крышку рояля — затем рука исчезает и появляется вновь, теперь уже с бутылочкой апельсинового сока, предназначенного также для Сииль. Когда стеклянная поверхность напитка звонко сталкивается с лакированным покрытием рояля, раздаётся характерный звон, а затем последующий недовольный вздох Сын И.
— Всё, всё, не мешаю.
Девушка возвращается обратно в кресло Госпожи Хва, не замечая, что лица Сон Сииль касается легкая искренняя улыбка.
***
Джин стоит у огромного витражного окна, безэмоционально рассматривая открывающийся пейзаж, состоящий лишь из густых, плотно посаженных деревьев. Огромный дремучий лес, над которым нависла бездонная тяжелая туча — увиденное идеально подчеркивает то, что у молодого человека на душе. Тяжесть, которую он же собственноручно углубляет с каждым днем, придавливая стремительно увеличивающимся грузом, а спасительная тропинка, когда-то невольно нащупанная, оказывается ведет не к выходу, а к логову монстра. Да только размеров этого чудища Сокджин пока не понимает — знает лишь, что оно уже больше, чем он представлял.
Заблудился и теперь тащит за собой остальных: Намджуна, Хосока,
Чонгука.
Молодой человек отпивает еще один глоток из бокала с виски, что держит всё это время в руке, незамедлительно ощущая, как тяжесть, давящая на мысли последние минут десять, немного слабеет. Создаётся скомканная иллюзия, что под воздействием алкоголя у него и вправду получится пережить этот жизненный этап.
Еще каких-то два-три года назад Ким Сокджин не поверил бы, что будет стоять в своем собственном кабинете, расположенном на верхнем этаже старинного роскошного особняка, имитирующего внешним видом небольшой замок викторианской эпохи. Всё согласно пожеланиям Господина Мацумото.
Дворец находится на закрытой охраняемой территории в глубине пригорода Сеула. По всему периметру — один непроходимый лес. Если не знать специальный проезд, указанный на карте «только для своих» — добраться до особняка практически невозможно. Всё согласно пожеланиям Господина Мацумото.
Кабинет Сокджина выглядит довольно аскетично, по сравнению с тем, как шикарно, порой даже роскошно-вызывающе обустроены интерьеры в других комнатах. Хотя, пожалуй, и тут есть исключения — вспоминает комнату в конце цокольного этажа, которая так и осталась нетронутой. Подвал в чистом его виде — голые стены, ледяной бетон, не позволяющий температуре помещения подняться до приемлемо комфортной, каменный пол без всяких отделок или даже намеков на ремонт и полное отсутствие какой-либо мебели, кроме огромного черного мата на полу в самой середине комнаты. Всё согласно пожеланиям Господина Мацумото.
Сеульский Национальный Университет действительно «даёт дорогу в жизнь самым лучшим» — вот только о том, что эта дорога в жизнь словно электрическая мясорубка, перемалывает тебя в мелкий фарш не самого высшего качества — с кусочками костей, ногтей и кожи — вот об этом институтские лозунги подло умалчивают.
Джин помнит как всё началось. Помнит, как его с Тэхеном, который был на курс младше, отобрали для выступления на их первой презентации несколько лет назад, как тех самых «подающих надежды» студентов. Помнит, как после их выступления шквал громогласных аплодисментов пронзил комнату, оглушая своей громкостью всех присутствующих, говоря двум молодым людям только об одном — так звучит успех. После произошедшего их жизнь никогда уже не будет прежней.
Именно тогда и появился Господин Мацумото — японский бизнесмен, мужчина лет шестидесяти пяти с крайне отталкивающей внешностью и очень подвешенным языком. Сокджин помнит, как их с Тэхёном окружила целая делегация из множества каких-то людей — телохранители, прочая охрана, секретари, просто помощники, и во главе всего этого — Мацумото. Выглядело очень эффектно.
Успех застилает глаза, внушая своему носителю, что теперь весь мир у его ног. А для мальчика, выросшего в простой рабочей семье города Квачхон, и вовсе, что миром ничего не ограничивается.
Джин помнит, как он, Тэхен и Господин Мацумото после той самой презентации очень долго разговаривали, хотя правильнее было бы сказать, вели диалог, ведь его напарник, за всё то время, что бизнесмен говорил, не вымолвил ни слова. Младший просто стоял, опустив руки в карманы, не прекращая прожигать своим коронным изучающим взглядом неприятного ему собеседника. И эта черта в Тэхёне всегда вызывала у Джина любопытство — будто тот знает и видит что-то большее, нежели все остальные вокруг. Вот только тогда Джин искренне верил, что в данной ситуации не было ничего большего, он будто чувствовал это на кончиках пальцев. Да, Мацумото — бизнесмен, да — у него куча предприятий по всему Токио, а в скором времени и по Сеулу будет, да — по нему видно, что всё это не нажито честным бескорыстным трудом, но и дарёному коню в зубы не смотрят. Особенно такие, как Джин и Тэхен — не имеют права даже посматривать.
То, что предлагал Мацумото — настоящий шанс для них обоих, особенно для Тэхёна. Вести финансы, делать аналитику и расчеты для крупнейших предприятий азиатского рынка — сон наяву. Конечно, не обойдется без незаконных манипуляций, возможно, отмывания денег, подделки документов, но какое это имеет значение, когда судьба даёт тебе счастливый билет, да и не просто дает, а вкладывает прямо тебе в руку, сжимая ее в кулак, чтобы не улетел от порыва ветра.
Джин, за всё время совместной подготовки с Тэхеном, понял одно — им вдвоём в финансовой сфере равных нет. Все знания и навыки, что Сокджин скрупулезно собирал в этом университете, будто выцеживая для себя по капельке, сконцентрировались и выстрелили как винтовка самого точно снайпера, подводя всё обучение к этому моменту. И ущерб от такого выстрела стремительно возрастал, благодаря природному дару Тэхена, который невероятно хладнокровно, быстро и точно мог выполнить любой расчет. Абсолютно любой.
Очевидно, что помимо Сокджина, всё это понял и Мацумото.
— Это шанс, — всё, что смог выпалить молодой человек, глядя сначала на визитку с номером, а затем на удаляющуюся из актового зала японскую делегацию.
— Это полная хуйня, — Тэхен прервал своё молчание, а через мгновенье смял точно такую же визитку в своих руках и выкинул, неспешно направляясь к выходу.
Именно так всё и началось для одного Сокджина.
Началось и никак не может закончится, как бы он не хотел.
Сейчас же, три слова, сказанные тогда напарником, с особой периодичностью отбойным молотком крошат мысли брюнета. По крайней мере крошили минуту назад — алкоголь все же делает своё дело, в отличие от молодого человека, который максимально оттягивает выполнение своего.
Еще глоток и всё.
Ким Сокджин, двадцать шесть лет — один из финансовых аналитиков в престижной японской компании Господина Мацумото, управляющий пригородным особняком Господина Мацумото, помощник по особым вопросам Господина Мацумото. И всё бы ничего, если бы не папка с именами молодых девушек, которую он должен сегодня передать помощнику всё того же Господина Мацумото — еще одна негласная должность, только вот без названия. Она никогда не будет вписана в трудовую книжку, да и Сокджин пропустил момент, когда получал её или правильнее сказать, когда его назначали.
Девушки для Господина Мацумото. Вот с чем еще разбирается Джин. Не только для него, конечно же, но и для его друзей — «старых жирных свиней, которых нужно отвезти на скотобойню» — определение, которое когда-то максимально точно подобрал Тэхён. У таких людей есть практически всё, и, Сокджин теперь знает это наверняка, чем больше человек имеет, тем стремительней растут аппетиты его личного безумия. Да и само безумие из чего-то потаённого, того, о чем никому и никогда нельзя рассказывать, выходит на передний план, заставляя свои тёмные желания непременно исполняться.
Размышления мужчины прерывают женские всхлипы, доносящиеся из соседней комнаты, дверная ручка которой начинает стремительно дергаться, тем самым обращая на себя внимание Сокджина. Спустя какое-то время, замок отпирают изнутри и через мгновение в проёме показывается полураздетая девушка в разорванной форме Сеульского Национального Университета. Она стремительно выбегает из комнаты, стараясь как можно скорее вытереть белую жидкость со своего заплаканного лица. Увидев управляющего особняком, девушка в одно мгновение смущается и, опустив стыдливые глаза вниз, кланяется в неловком уважительном жесте, после чего мгновенно скрывается за дверью, ведущей в коридор.
— Занимательный факт, — Джин обращается к молодому человеку, неспешно выходящему из той самой комнаты, — с такой истерикой они выбегают только от двух людей. От Господина Мацумото и от тебя.
— Меня так забавляет, что ты даже без его присутствия называешь его «Господин Мацумото», — Тэхен передразнивает Джина, — «Жирная свинья» подходит ему куда больше, — молодой человек заканчивает застегивать ремень на своих брюках.
— Здесь везде камеры — лучше следи за своим языком, — Сокджин все также безэмоционален, словно всю энергию выкачали.
— Не думал, что ты прогнешься и разрешишь поставить и сюда, — Тэхен лениво облокачивается о полированный письменный стол, скрестив руки на груди, параллельно рассматривая интерьер чужого кабинета.
— Я и не разрешал, но уверен, что её поставили без моего ведома.
— Сейчас проверим, — Тэхен, слегка прочистив горло, декламирует на уже более высокой громкости: — Мацумото — жирная свинка! — Молодой человек тут же получает суровый буравящий взгляд в ответ, что вызывает у него ехидный смешок. — Смотри, если через пару дней мой искалеченный труп достанут из реки Хан, значит камера в кабинете действительно есть, — Тэхен играет бровями, сохраняя при этом свою обычную отстранённость и флегматичность. Язвить с непроницаемым выражением лица — одна из его главных отличительных черт, которую Сокджин не выносит.
— Ну как, получается держать свой «шанс» под контролем? — Тэхен продолжает осматриваться, скользя взглядом сначала по полупустой бутылке виски, стоящей рядом на столе, затем по аккуратной чёрной папке, лежащей от него в нескольких сантиметрах.
— Ну как, получается жить полноценно, проебав этот самый «шанс»? — Сокджин парирует, нехотя высмеивая скудное материальное положение друга. Не планировал это подмечать, но алкоголь развязывает язык. Хотя, кто из них по-настоящему беден, надо ещё посмотреть — и это не про деньги. Это про душу. Тэхен никогда не стремился к материальным благам, сводя все свои потребности к базовому минимуму, и эту способность Джин с радостью бы у него украл.
— Ты загоняешься, — Тэхен бегло осматривает содержимое папки, — никто их не заставляет, — перелистывает файл за файлом, всматриваясь в имена и фотографии девушек. — В этом есть своя правда.
— Знаешь, что выносит мозг посильнее всякой наркоты? — старший продолжает сверлить своим тяжелым взглядом окно.
— М?
— Некоторые из них, — кивает в сторону папки, — приходят сюда ради удовольствия. Ради того, чтобы их трахали
мерзкие вонючие старики, — последние три слова проговаривает значительно тише, — безусловно, деньги являются приятным бонусом, но видел бы ты их глаза в
этот момент. Они счастливые, — отпивает из бокала, продолжая смотреть в окно, — наверное думают, что кто-нибудь из свиты или, быть может, сам Господин Мацумото заберут с собой в Японию, подарив новую яркую жизнь. Я много думал об этом, но ответа так и не нашёл, — делает паузу. — Что заставляет молодых и красивых девушек ложиться под
богатых уродливых стариков? — Последние три слова традиционно тише.
— Ну-у-у, тут каждому своё, — хладнокровно заключает Тэхен. И этот отчасти жестокий тон вызывает у Сокджина непроизвольные мурашки. — А что заставляет тебя искать этих девушек, чтобы подкладывать под тех самых богатых уродливых стариков? — Тэхен ожидаемо не меняет громкость. — Я думаю, ответ на оба вопроса будет одинаковым, так что не надо играть в мученика.
— Внутренняя гниль и хроническая безнравственность, — Сокджин усмехается над собственным заключением. — Именно поэтому мы с тобой сейчас тут, а такие, как Чонгук — даже находиться здесь дольше нескольких минут не могут.
— Ну… Зато ты можешь быть благодарен ему за Индже, — Тэхен откидывает чёрную папку в сторону. — Как я понимаю, эти ёбнутые японцы от неё в восторге?
Сокджин игнорирует вопрос, думая о своём. Молодой человек вспоминает, как в свое время предложил тогда ещё второкурснику Чону поработать на него, ведь нанимать на работу таких же как он сам — простых ребят из корейской провинции — его личное кредо. Словно такая «помощь» могла бы хоть как-то выправить стремительно разрушающуюся карму Кима.
Благодаря отличной физической форме, Чонгук был приставлен к Хосоку и Намджуну на должность своего рода младшего охранника со своими
особыми привилегиями. Вот только то, что Чонгук, из-за своих высоконравственных метаний не протянет и полугода, Джин и представить не мог.
— Я рад, что он вернулся в Пусан, — словно разговаривает сам с собой. — Несмотря на всё, Чонгук — хороший человек. В отличии от нас.
— В отличии от нас, — подтверждает Тэхен. — Меня, тебя и «Свинки», — снова не упускает возможности съязвить.
— К слову, ты нравишься Господину Мацумото, — Сокджин тут же меняет тему, доливает в бокал еще немного алкоголя.
— Я не по этим делам, — ехидничает Тэхен, цепляясь к словам, хотя прекрасно понимает, что имел в виду его собеседник.
— У меня нет настроения, — пусто озвучивает Джин. — Просто предупреждаю, что он хочет, чтобы ты тоже работал на него. Пока что это всё в виде просьбы.
— А я хочу пробегать стометровку за десять секунд, — отвечает Тэхен. — Наши желания никогда не сбудутся. Проси или умоляй — без толку.
— Умолять он точно не будет, — теперь же ухмыляется Джин, — он будет заставлять.
— Пусть попробует.
— То, что он позволяет тебе говорить так о нем, это лишь потому что ты симпатичен ему. Я думаю это из-за того, что вы с ним в чем-то похожи.
— Ай, — Тэхен наигранно хватается за сердце, — прямо в сердечко. С нетерпением жду более развернутого ответа.
— Ну, я уже сказал, что только от него и тебя девушки выбегают со слезами на глазах.
— Ну что поделать, — Тэхен опускает руки в карманы, — у меня портится настроение, когда я вставляю в неё пальцы, а ощущение такое, что до меня там побывала рота солдат. Досадно, да? Такие твоим японским друзьям нравятся? Или это так после них?
— На следующей неделе я уеду домой, — Сокджин не отвечает, концентрируя внимание на, наверное, сотой порции алкоголя, отравляющей организм, — отец умирает. Я никогда тебя ни о чем не просил и мы друг другу ничем не обязаны, но я никому больше не доверяю.
— Решил засыпать меня комплиментами? - Тэхен не фокусирует внимание на трагичной новости.
— Хочу оставить тебя за главного пока не вернусь, — поворачивает голову, сталкиваясь с точеным профилем Тэхена, рассматривающего зачаровывающий вид за окном. — Тебе нужно будет просто быть здесь, все инструкции есть у Хосока и Намджуна — они всё знают. Просто будь здесь, — о чем-то задумывается, — на всякий случай.
— На какой-такой всякий случай? — Тэхен роняет привычную флегматичную ухмылку, — если «Свинка» захочет каких-нибудь изысков? На этот случай?
— Господин Мацумото не в Корее, будет кто-то из его родственников, ну и остальная так называемая «свита».
— И кто в меню?
— Захотели брюнеток, чистокровных кореянок, в учебной форме, с грудью не меньше третьего размера, тебе всё описывать? -
Не старше шестнадцати… — словосочетание, которое Сокджин так и не может произнести вслух. Ведь именно из-за него весь сегодняшний день стремительно обрушился на самое адское дно.
— И как? Нашел?
— Нашёл.
— Видишь, какой ты предприимчивый.
В коридоре раздаются чьи-то громкие возгласы и через мгновение в кабинет Сокджина влетает чересчур взволнованная Ли Индже, а за ней ругающийся Чон Хосок, мгновенно хватающий девушку за предплечье. На все увиденное Тэхен начинает демонстративно аплодировать:
— Браво, Хосок, твоя охрана действительно на уровне.
— Один из новеньких её пропустил, — раздражённый Чон пытается вывести изо всех сил сопротивляющуюся девушку. — Блять, ну почему все приходится делать самому?
— Индже, покинь кабинет, — Джин прикасается пальцами к своим вискам, совершая поступательные круговые движения, — сейчас не до тебя.
— Я к нему, — девушка кивает в сторону Тэхена, все ещё стараясь оттолкнуть от себя одного из начальников охраны, но безуспешно.
— Все нормально, Хосок, — Тэхен закатывает глаза, — эта собачка прибежала ко мне, так что можешь отпустить поводок, — молодой человек отталкивается от письменного стола, на который облокачивался все это время и, подхватывая под мышку собственный пиджак, направляется к входной двери, у которой так и продолжают стоят Ли и Чон. — Не будем мешать Господину Киму заниматься самобичеванием, — Тэхен берет Индже за край рукава ее кофты и тянет за собой в коридор, оставляя Хосока наедине с Сокджином.
Пройдя несколько метров по плохоосвещенному коридору, Тэхен слишком резко разворачивается, отчего девушка непроизвольно пугается. Китаянка опытным путём успела выяснить, что лучше делать так, как он говорит — девушка вытягивает руки вперёд, понимая, к чему ведёт Ким.
— Ну-у-у, и где же твой браслет? — Тэхен надвигается прямо на Индже, заставляя ее спину столкнуться со стеной. — Считаешь себя настолько привилегированной, что можешь проходить сюда без него?
— Я уже была здесь без него, — огрызается девушка, поздно понимая, что тон следует немедленно сменить. — Господин Мацумото разрешил.
— Вот и бегай за своим «Господином Мацумото», — Тэхен звучит резче, — а не за мной.
— Верни его, — девушка кардинально меняет интонацию, и теперь в ее голосе отчётливо слышится мольба. — Я сделаю все, что от меня требуется, только верни Чонгука. Пожалуйста…
Тэхен усмехается, и Индже знает наверняка, что этот жест не несёт за собой ничего хорошего.
— И почему всем в последнее время так нравится испытывать мое терпение, — молодой человек подходит ближе, — Индже, я что по-твоему, Господь Бог?
— Я понятия не имею, кто ты, — китаянка инстинктивно опускает взгляд, — но ты вернулся. Значит, мог бы и он.
— Глупенькая Индже, — Тэхен невесомым жестом касается ее волос, внимательно всматриваясь в их цвет, фактуру, форму, то, как они лежат. — Ни хуя это не значит.
— Пожалуйста, — девушка хватается за чужую руку в момент, когда молодой человек поглаживает ее по голове в неком наигранно-жалеющем жесте.
— Я делал всё, что мог, только бы Чонгук остался в Университете, но его собственная глупость с нарко…
— Ты врешь! — Индже резко перебивает, так как накатывающая истерика пробивается откуда-то изнутри, отчего девушка в одно мгновение сбрасывает с себя мужскую руку.
Обвинять Тэхена во лжи — зря Индже, очень зря.
Один необдуманный жест плюс резкий перебивающий возглас, и вот, горло Ли в секунду окольцовывают длинные мужские пальцы.
— Меряешь людей по себе, шлюшка, — мужчина чеканит каждое слово так, чтобы она уловила смысл. — Твой Чонгук — счастливчик, потому что у него появился шанс выбраться из всего этого дерьма, в котором, к слову, мы прямо сейчас с тобой вязнем. Так что, если правда питаешь к нему чувства, — надавливает на девичью шею чуть сильнее, — просто порадуйся за него. Порадуйся и отпусти. Такие как мы в его новой жизни не нужны.
Тэхен резко убирает руку, отчего китаянка начинает заходиться кашлем, в одно мгновение мешающимся с новым потоком слез.
— Хотя бы скажи его новый номер, адрес, хоть что-нибудь — я должна с ним поговорить, — Индже закрывает лицо руками, стараясь приглушить новый виток истерики. — Его будто больше не существует, словно намеренно захотел умереть для всех нас.
— И это одно из его лучших решений, — Тэхен чувствует, что начинает утомляться от этого разговора. Он подбирает с пола свой пиджак, упавший во время их с Ли взаимодействия, и, не желая продолжать диалог, удаляется к лестнице.
***
Университетская женская уборная вечером — это место, где можно хотя бы на минуточку спрятаться от суеты и наконец-то ощутить долгожданную тишину. Сииль привыкла озираться по сторонам, заставляя себя напрягать все органы чувств лишь для того, чтобы без последствий перебежать из фортепианного класса в туалет и обратно. Когда основные занятия закончены, а студентов в коридорах значительно меньше, чем обычно, делать это становится чуть проще.
Один поворот крана вправо — в раковину мгновенно начинает струиться приятная прохладная вода, попадающая прямо на уставшие девичьи руки — пять часов беспрерывной игры безусловно дают о себе знать. Только теперь Сииль становится существенно легче — вода немного унимает ноющее чувство в самых кончиках пальцев, оттого девушка так и продолжает стоять, совершенно не желая убирать руки прочь.
Ещё один поворот крана чуть правее, чтобы усилить напор и сделать воду значительно прохладнее.
Холоднее, нужно холоднее, чтобы взбодриться.
Усталый поникший взгляд традиционно устремлён на собственные руки, чтобы не травмировать себя своим же внешним видом, отражающимся в зеркале напротив. Да только зеркало это с какой-то безумной гипнотической силой все же заставляет в него заглянуть. Оно неимоверно притягивает, упрашивает, вымаливает, уверяя, что посмотреть на то, что стало — просто необходимо самой Сииль. Зачем? Чтобы изучить нынешнее состояние, рассмотреть и оценить тяжесть всех деструктивных изменений, увидеть собственными глазами, какие потери вынуждена нести из-за обилия той самой отравляющей тяжести глубоко внутри.
И Сииль в который раз проигрывает, не выдерживая гнетущего чувства и разъедающего болезненного любопытства — девушка кидает короткий взгляд в зеркало, сталкиваясь с собственными тёмными глазами. Всё те же плотные карие линзы — постоянный атрибут, делающий её взгляд ещё более печальным, а теперь ещё каким-то необъяснимо мрачным, но при этом безумно пустым. Круги под глазами также приобрели более темный оттенок и определённую устоявшуюся глубину. Щеки впали, скулы обозначились слишком выразительно, губы сильно потрескались, отчего начали неаккуратно шелушиться рваными кожными лохмотьями. Девушка опускает взгляд чуть ниже…
Сын И права — Сииль сильно потеряла в весе, настолько, что даже оверсайзные рубашки не могут скрыть это.
Оверсайзные рубашки? Только сейчас заметила, что одеваться стала по-другому, несвойственно себе самой совершенно, отдавая предпочтения чему-то мешковатому, темному, закрывающему её тело от чужих взглядов — ведь знает, что совсем не готова, чтобы на неё смотрели, как на молодую девушку. Совсем не готова.
Удивительно, в какие-нибудь шестнадцать лет, когда большинство девочек недовольны своим весом — и Сииль не была исключением — столь стремительное похудение расценивалось бы, как подарок судьбы. Девушка вспоминает ту свою ненавистную юношескую припухлость, которая с течением лет никак не хотела сходить, отчего Сииль периодически грешила всякими легкими диетами, пользующимися популярностью в корейский подростковых журналах. Но щечки так и оставались на месте. Сейчас же, на смену нормальному здоровому виду пришла та долгожданная и недостижимая «аристократическая худоба» — да только какой ценой.
Но даже тот урон, что в данный момент несет девичье тело, не сравнится с тем, что терпят ее глаза. И пусть сейчас, за этими плотными карими линзами невозможно что-либо разглядеть, Сииль прекрасно понимает, что прячется за ними словно за спасительной маской — и от этого знания тяжесть на душе усиливается в миллиарды раз.
Девушка резко наклоняется к раковине, прикасаясь мокрыми ладонями сначала к щекам, затем ко лбу — быть может вода всё же способна смыть эту пустоту и обречённость с ее лица. Сииль набирает ещё больше в свои руки и снова незамедлительно ополаскивает кожу, пока комната заполняется шумом от такого сильного напора струи. Девушка повторяет эти действия ещё несколько раз, осекая себя, ведь нужно возвращаться к занятиям, какое бы краткое умиротворение ее умывание не приносило.
Сииль закрывает кран, затем выпрямляется — и вот, очередной испуг, сопровождающийся неподконтрольным и таким подлым вздрагиванием, сокрушающим тело.
Эти испуги когда нибудь прекратятся? Или они только начались и скоро войдут в привычку?
В отражении, прямо за фигурой Сииль стоит темноволосая девушка с традиционно распущенными прямыми волосами и маленькими удивленными глазами, прикрытыми слишком длинной отросшей челкой. Ли Индже.
С того самого инцидента они так ни разу и не пересеклись. И всё, что известно Сииль о последствиях — лишь то, что Чонгук отчислен, а Тэхен — нет. Всё. Остальное, видимо, навсегда скрыто за кабинетом ректора университета.
— Прямо как в фильме ужасов, — Сииль бросает усмешку, необходимую лично ей в моменты таких участившихся испугов.
— Что как в фильме ужасов? — Индже начинает осматривать своё отражение в зеркале прямо из-за плеча блондинки, видимо, предполагая, что имеют ввиду её внешность.
— Момент, — поясняет Сииль, — как из фильма ужасов, — все ещё встречая непонимание в чужих глазах в отражении. — Когда героиня наклоняется, чтобы умыться, потом выпрямляется и какая-нибудь полуразложившаяся девочка-зомби стоит прямо за ней с ножом мясника.
Сииль тут же ловит некое смятение и даже обиду во взгляде девушки, понимая, что последняя фраза звучит весьма специфично.
— Прости пожалуйста, я не имела ввиду, что ты похожа на полуразложившуюся и что у тебя спрятан мачете за спиной, — Сииль немного улыбается, поджимая губы в непринужденном жесте, — не спрятан ведь? — заглядывает Индже прямо в глаза, на что получает неуверенное отрицание.
На Сииль мгновенно накатывают воспоминания о той ночи в библиотеке, отчего должны бы проявиться жалость и некое сожаление по отношению к китаянке. Должны бы, но их нет. Да, такая робкая, невзрачная, слишком тихая и незаметная девочка совсем не заслужила подобного ужаса — Сииль отчаянно цепляется за эту мысль, пока мозг изо всех сил блокирует другую: Тэхен был с Инже.
Был в Инже. Тоже. Быть может также успокаивал её прямо перед тем, как разорвать нижнее белье. Быть может также шептал что-то прямо в шею, начиная с нежных успокаивающих фраз, заканчивая пошлыми и грязными словами. Быть может также тяжело и рвано дышал, когда делал толчки чаще, резче, глубже. Быть может…
Стоп…
Нотки извращённой и неуместной ревности укалывают слишком больно, чтобы Сииль не заметила. Удивительно, но даже не смотря на все попытки проявить сострадание по отношению к Ли, это второе чувство накрывает сильнее, притягивая за собой третье — злость. Злость на саму себя из-за собственной выразительной зависти и ревности — по истине, одних из худших чувств, что девушка испытывала в жизни. И момент, запечатлённый около недели назад — Тэхен и Индже, стоящие непозволительно близко друг к другу в коридоре, только усиливал внутреннее разъедающее противоречие.
— Мой браслет, — брюнетка прерывает затянувшуюся паузу первой, — ты тогда нашла его?
Тогда? Не верится, но ровно полгода прошло, полгода с момента, когда Сииль сломя голову бросилась в ледяной фонтан прямо в новом белоснежном платье. Только сейчас кажется, что не оступись она тогда в своём эмоциональном и опрометчивом решении — вся жизнь возможно пошла бы по другому пути. И в нем не было бы Тэхена. Проучилась же два года, ни разу его не встретив — значит, не вытвори она такое — проучилась бы ещё столько же.
— Нашла, — утвердительно кивает, по инерции начиная подбирать оправдания, почему так и не отдала.
Старается подобрать, но не может — даже странно как-то. Помнит, как бросила его себе в сумку, думая в тот день лишь об одном человеке. Позже, около месяца пыталась выловить Инже и как-то пересечься, чтобы отдать, но младшекурсницу было непросто разглядеть в обилии темноволосых студенческих макушек. Когда поймать Ли все же удавалось — где-нибудь в аудитории между парами — девушка стремительно выбегала, жестом давая понять, что «потом». В конце концов Сииль просто забыла о существовании браслета, забросив к собственным украшениям, лежащим в шкатулке на подоконнике.
— В какой-то момент мне показалось, что ты не хочешь, чтобы я его возвращала, — Сииль решает не лгать, впервые за долгое время выбирая путь правды.
— Эта вещь действительно ценна для меня, — Индже подходит к соседней раковине, открывая кран с тёплой водой, — не буду скрывать. Но из-за неё слишком много бед, — подставляет руки под тонкую струю.
— Поэтому ты решила оставить её мне? — Сииль отшучивается, подмечая ироничный факт — именно с прыжка в фонтан за тем самым браслетом, её жизнь полетела кубарём вниз.
— Я верю в то, что украшение само покинуло меня, — безэмоционально утверждает Индже, — потому что не подходило. Ни оно мне, ни я ему.
— О-о-о, ты прям так глубоко копаешь… — Сииль ёрничает, непроизвольно издеваясь над таким странноватым высказыванием брюнетки. — В любом случае, я верну его тебе, а ты уже делай что хочешь — выбрасывай, носи…
— Мне его Чонгук подарил, — заключает Индже.
Четыре слова, а у Сииль перед глазами вмиг предстаёт его дикий взгляд, тот, которым смотрел на тело задыхающейся на столе китаянки — пугающий, затуманенный, и при этом какой-то животный, несвойственный тому Чонгуку, которого Сииль только начинала узнавать. Помнит, как испугалась его тогда и то, что происходило после, в ее собственной квартире только усилило этот убийственный эффект.
— Носи этот браслет, — китаянка подходит к электрической сушилке для рук, — быть может, он хотел бы подарить его тебе, — опускает ладони, отчего умиротворение женской уборной сменяется громким характерным шумом устройства.
— С чего ты взяла? — Сииль не обдумывает вопрос, просто задаёт его, но слова мгновенно тонут в громких звуках электросушилки. Дождавшись, когда брюнетка всё же закончит, девушка повторяет предложение: «С чего ты взяла, Индже?»
— Глаза могут многое рассказать о человеке, — китаянка возвращается к раковине. — И если внимательно изучать чужие взгляды, то можно очень многое понять, даже самое скрытое и неявное, — Индже, не смотря на свою собеседницу, начинает неспешно копаться в сумке. — Во взгляде Чонгука отчётливо проглядываешься ты, — констатирует, как абсолютно очевидный и не требующий доказательств факт. — А вот в твоих глазах я вижу отражение Тэхена.
Бах! Ли Индже стреляет из дробовика прямо в грудь Сииль на недопустимо близком расстоянии, отчего ошмётки мяса и костей разлетаются в стороны за долю секунды.
— Интересное предположение, — блондинка выбирает традиционную тактику «отшучиваться», сопровождая фразу дежурной непринужденной интонацией и искусственным ироничным смешком. — А кто же отражается в твоих глазах? — Сииль подключает якобы снисходительную улыбку, стараясь натянуть ее на лицо как можно убедительней, тем самым показывая, что готова выслушать наивные откровенные глупости, выливающиеся изо рта брюнетки. — Есть достойный?
— В моих глазах, — Индже переводит взгляд на своё отражение в зеркале, — один лишь Чонгук.
Бах! Второй выстрел, пусть не такой болезненный как первый, но все же добивающий, чтоб наверняка. Голова Сииль — сплошное месиво из мозгов, ведь сложить слова Индже и обрывочные воспоминания из прошлого в какую-то цельную картинку не выходит от слова совсем.
— Знала бы ты, как я хочу его снова увидеть, — Ли опускает взгляд вниз, — как хочу к нему. Всё тело ломит, да так сильно, что на стенку лезть хочется, даже выть… Видишь, вот стою здесь и говорю всё это — потому что есть вещи важнее, чем самолюбие, гордыня, стыд. Он важнее.
Поразительная невыносимая откровенность, которую Сииль и представить не может, отчего начинает неконтролируемо мотать головой, словно отрицая всю полученную информацию. Чтобы малознакомый человек признавался в подобном, тем самым полностью дискредитируя себя в глазах собеседника — система понимания происходящего даёт сбой, выписывая ошибку «четыреста четыре».
— Индже, ты в себе? — Сииль задаёт вопрос, проговаривая слова по буквам медленно и внятно, стараясь убедиться во вменяемости своей собеседницы.
— Но видишь ли, он как исчез, — Индже напрочь игнорирует вопрос, концентрируя все своё внимание на резинке для волос, которую длительное время безуспешно искала в сумке. — скорее всего вернулся в Пусан, но номер, адрес — ничего неизвестно. Даже из соц сетей себя удалил. Вот только моя женская интуиция отчаянно орет где-то глубоко внутри, что ты знаешь о нем больше, чем кто-либо.
Что?
— Индже, — Сииль в который раз одаривает собеседницу снисходительной улыбкой, сопровождающейся нервным смешком, — сейчас уже поздно, — старается звучать отвлеченно, — но завтра, с утра, университетский психиатр должен быть на месте и, думаю, тебе лучше посетить его.
Сииль тоже хороша — та ещё лицемерка. Тебе самой не мешало бы ходить на приемы, причём к нескольким врачам одновременно. Но сейчас не время вести битву с собственным «Я».
— Ты можешь язвить, задевать меня колкими словами, этим своим неискренним жалеющим взглядом, — Индже начинает заплетать свои волосы в косичку, — меня это никак не трогает. Так уж выходит, что вокруг столько людей, но никто не совпадает. Трагично практически для всех нас.
— Практически? — То ли от недосыпа, то ли от голода, а быть может и от этой лукавой двусмысленной манеры общения Индже, Сииль начинает ощущать неприятное давление в висках.
— Практически. Твой ненаглядный обладает своей суперсилой, — теперь очередь Индже ронять надменный смешок, — в его глазах отражается лишь пустота. Там никого нет — уж поверь мне…
Сииль начинает давиться — давиться от потока самых разных слов, формирующихся в невнятные вопросы, которые собираются на самом кончике её языка в полном бессилии вырваться изо рта.
— Поверить тебе? — Сииль понимает, что ее непроницаемая броня начинает трескаться, являя своей собеседнице пусть и не такое очевидное, но все же какое-никакое смятение.
Кто ты такая, чтобы верить тебе?
— Да, — непринуждённо в ответ, — мы виделись вчера вечером. И я убеждаюсь в его пустоте каждую нашу встречу.
Каждую. Нашу. Встречу.
Ли Индже мало одного огнестрельного оружия, она предпочитает добивать отбойным молотом.
— Видишь как иронично — я знаю, где твой любимый и что он делает, а ты — где мой и что он…
— Закрой свой рот, — наконец-то той малой доли терпения, что была у Сииль приходит конец и жгучий яд выливается изо рта девушки. Слишком долго копился. — Ты — мерзкая гадина, — изо всех сил сдерживается, стараясь подавить подступающий прилив гнева, — я думала, что тебя, бедную маленькую девочку жестоко насиловали в…
— Но меня действительно жестоко насиловали, — обрывает Индже, сохраняя непоколебимое спокойствие и ровный безэмоциональный тон голоса. — Каждый раз.
Это было не единожды?
— Причём Чонгук всегда был со мной жёстче остальных, будто всю накопившуюся злобу на мне вымещал. Но кто сказал, что изнасилование не может быть добровольным? Это моя плата — плата за возможность быть с ним. Вот только сейчас этой возможности нет — и всё из-за тебя…
— У тебя серьёзные проблемы с головой, Индже, — Сииль чувствует, как собственные губы непроизвольно кривятся.
— А у тебя ещё нет? — китаянка осматривает девушку снизу вверх, улыбаясь. — Даже если сейчас твоя безответная любовь уничтожает тело, поверь мне, скоро она доберётся и до головы, — очередной смешок, — если ещё нет.
Уже давно да. И тело, и голова — полная недееспособность. Но если б было только это.
— Бедная Ли Индже, — Сииль защищается, нападая, — произошедшая с тобой трагедия обернулась психологической травмой. Я читала про что-то подобное — нельзя оставлять это так, сходи к врачу.
Индже в который раз оставляет незамеченными все колкости Сииль, концентрируясь только на своих собственных репликах:
— Тем не менее, хочу, чтобы ты знала… — Закончив со своей косичкой, Ли начинает собирать остальные вещи, ранее выложенные на край раковины прямо из большой кожаной сумки. Сииль краем глаза пробегается по ее дешевой косметике, непроизвольно подмечая про себя, насколько же эта девушка бедна. Да только жалости к ней по-прежнему нет. Ни самой крохотной капельки.
—… Любую информацию о Чонгуке сейчас, меняю на сведения о твоём Тэхене, — брюнетка направляется к выходу.
Твой Тэхен. Ай. Два этих слова, употреблённые в одном предложении друг за другом — непозволительны. Как же жжется от них…
— В качестве аванса, — Индже останавливается у двери, перед тем как покинуть уборную. — Ким Тэхен. Двадцать пять лет. Знак зодиака — козерог. Любимый цвет — серый. Не переносит острое. Ненавидит, когда его перебивают, — девушка делает паузу перед следующей репликой, будто представляя что-то в своей голове. — Обладает довольно красивыми карими глазами и Сииль, видела бы ты, как они темнеют, когда становишься перед ним на колени и медленно, оттягивая момент, расстёгиваешь ширинку его брюк.
Бах! Бах! Бах! Один выстрел в живот, другой в сердце, а третий — в голову. Хэдшот.
Китаянка приподнимает брови вверх, довольно поджимая губы в подобии улыбки: — Ну как там твоё сердце — на каком слове оборвалось?
На первых буквах имени.
Ли Индже покидает уборную первой, Сииль же облокачивается о раковину всем телом, начиная глубоко дышать и отсчитывать цифры от одного до десяти. Медленно, неторопливо, чтобы отвлечься и успокоиться — как будто в этот раз такой ритуал сможет помочь. Но нет, конечно не сможет, лишь убивает время, пока китаянка отдаляется от уборной все дальше и дальше.
Мобильник Сииль, покоящийся в заднем кармане джинс, вынуждает девушку вздрогнуть в очередной раз, сигнализируя о новом входящем сообщении. Сииль вглядываются в его шапку, но «открыть» так и не нажимает:
Доктор Мун: «Тебя не было уже на двух сеансах. Дозвониться я тоже не могу. Не явишься завтра — приеду на машине скорой помощи прямо в твой университет.»
Девушка мгновенно блокирует экран, признаваясь себе самой, что не явится завтра, и послезавтра, и послепослезавтра — будет максимально оттягивать момент позора перед собственным лечащим врачем. Благо, флакончиков с лекарством хватит на некоторое время — значит, Сииль протянет ещё неделю другую, а там будь что будет.
От такого хладнокровного безразличия к самой себе на девичьих губах проявляется непроизвольная ухмылка.
***
Внутри Сииль закрепилось чёткое ощущение того, что сутки стали длиться невыносимо долго — не стандартные двадцать четыре, а все семьдесят, восемьдесят или быть может сто тянущихся как болотная вязь часов. Но апогей всей этой временн
ой долготы и тягучести наступает именно вечером, сразу после учебы, когда девушка становится за прилавок кондитерской.
Стабильное ощущение себя не на своём месте притупляется элементарным желанием отвлечься от вечного круговорота самых разных мыслей в собственной голове — получается только тогда, когда покупатели заводят лёгкий и непринужденный разговор, который девушка должна была поддерживать из-за своей должности продавца. Сииль всегда относила себя к разряду интровертов и в подобные моменты стабильно чувствовала некое смущение и дискомфорт, только вот никогда бы в жизни не позволила своему собеседнику ощутить на себе это её внутреннее смятение. Даже если работа временная и не соответствующая девушке по всем параметрам, это не значит, что ее можно делать абы как. Посетители не виноваты в её проблемах с самой собой, а значит Сииль будет общаться с каждым столько, сколько потребуется, чтобы зажечь хотя бы крохотную искорку доброты и тепла в чужих глазах, даже если в своих собственных одна беспросветная пустота.
Сииль знает силу тёплой улыбки — благодаря маме, папе, Госпоже Чен, с недавних пор — Юмико. Знает, что порой такое простое и искреннее действие может скрасить чей-то день, пусть хотя бы на мгновение, на крохотную секундочку — почему-то именно сейчас всё это кажется для девушки непомерно важным, будто единственное добро, которое она может оставить после себя — это легкая и искренняя улыбка для каждого покупателя, пусть и улыбаться глазами с каждым днём становится все тяжелее и тяжелее…
На часах около девяти вечера и кондитерская традиционно пустует, ведь основные покупатели приходят либо рано утром, пока выпечка свежая, либо в обеденный перерыв, пока действуют полуденные скидки. Сейчас же, это отсутствие кого-либо из посетителей — самое гнетущее и томительное время для Сииль. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь она будет мечтать о том, чтобы не оставаться наедине с самой собой.
Пока девушка стоит за прилавком в образовавшейся тишине, её взгляд непроизвольно падает на пробковую доску с внушительным количеством полароидных снимков и различных записок, висящую сбоку от входа. Фотографии постоянных посетителей с фирменными пакетами заведения, открытки с изображением целых семей, покупающих изделия только у Господина Пона, записки от влюблённых пар, проводящих свои свидания за столиками в этой старинной кондитерской.
Взгляд девушки невольно цепляется за одну из множества фотографий — на ней высокий черноволосый мужчина держит за руку молодую девушку в белом шелковом сарафане и, судя по немного выпирающей ткани платья в зоне ее живота, она беременна. Мужчина выглядит значительно более взрослым, но это выдаёт только его костюм-тройка и некая серьезность и зрелость во взгляде. Девушка же сияет ярче самых пронзительных солнечных лучей, источая своей невозможно прекрасной улыбкой абсолютное счастье. И не нужно быть психологом, физиономистом или пресловутой гадалкой, чтобы с абсолютной точностью заключить — эти люди сильно влюблены. И всё это так невыносимо красиво, что Сииль не в силах оторвать свой тусклый безжизненный взгляд — одно запечатлённое мгновение несёт в себе столько радости, светлой надежды и чистоты, что гипнотический эффект от фотографии невозможно остановить.
— Через месяц начинается ремонт, сил моих нет терпеть… — Господин Пон отвлекает как всегда замечтавшуюся работницу.
Сииль только поджимает губы в ответ, не контролируя момент, когда её взгляд тяжелеет ещё сильнее, покрываясь непреодолимой тягучей печалью.
— Что? — Господин Пон ловит это изменение, — ты опять чем-то недовольна? Мужчина знает, что звучит несправедливо резко, ведь девушка ни разу не показывала своё открытое недовольство, да и было ли оно у неё когда-либо. Разве что только колкие шутки, вызывающие у хозяина невыносимо желание расхохотаться, тщательно подавляемое фактором собственного положения. Он — хозяин, она — работник. Субординация.
— Не разрушайте это, — девушка наконец-то переводит свои печально-усталые глаза с фотографии на основной зал кондитерской. — Вся атмосфера этого места… — Внимательно рассматривает потрескавшийся потолок, похожие трещины на стенах, старенькие столики и стулья, раскрошившуюся в некоторых местах прилавка мозаику, — в его истории. Не убивайте её, — Сииль вкладывает в эти слова слишком много, чтобы Господин Пон не заметил. И если раньше он совершенно уверенно полагал, что девушка работает здесь от безысходности, не испытывая к этому месту хоть какой-то элементарной привязанности, то подобные ее фразы, и, в особенности, взгляд — начинают уверять его в обратном.
— Нужно меняться, — мужчина теплеет в своих словах, ведь такая искренность рождает подобную в ответ, — нам не выстоять против крупных сетевых кондитерских, какими бы историческими мы бы ни были. Молодёжь не хочет сюда ходить…
Сииль собирается что-то возразить в ответ, но Господин Пон прерывает девушку:
— Мне надо ехать — сегодня я внуков укладываю. Ключ оставил в подсобке, не забудь закрыть кассу и запереть все двери, — мужчина переводит взгляд на настенные часы, говорящие, что до положенного закрытия ещё полтора часа, — можешь уйти пораньше, в десять, чтобы не поздно было возвращаться домой, — хозяин поджимает губы в неком подобии улыбки и незамедлительно выходит за дверь, оставляя девушку в полном одиночестве.
Тишина снова обрушивается на Сон Сииль — такая гнетущая, пропитанная унынием и некой безысходностью, а всё, что получается делать у уставшего тела — это лишь стоять на своём месте, ожидая пока стрелка часов ещё ближе придвинется к заветной цифре.
Пять минут, десять, пятнадцать, двадцать — девушка продолжает стоять как вкопанная, опустив уставшие глаза на собственные руки, покоящиеся на прилавке. Такое окаменение длится вплоть до момента, пока звук открывающейся входной двери, а затем и шум чьих-то неспешных шагов не разбивают тишину.
Тот самый постоянный покупатель. Сииль давно заметила, что в последнее время график его посещения кондитерской существенно сбился, и если раньше мужчина приходил днём и оставался на некоторое время, занимая место за одним из столиков, то в последние дни он ограничивался только «круассанами с собой», покидая заведение достаточно быстро. И всё это не могло не радовать Сииль, ведь стабильное ощущение неприязни и дискомфорта пронизывало каждую клеточку тела всякий раз, когда мужчина появлялся. Вот только обычно присутствие Господина Пона или же наличие других посетителей в светлое время суток отгоняло дурные мысли прочь, позволяя девушке просто делать свою работу. А именно, быть вежливой и любезной, подробно рассказывая о только что приготовленных изделиях и новых пирожных, улыбаться той самой искренней и тёплой улыбкой, положенной каждому посетителю кондитерской, независимо от того, приятен он Сииль или нет.
«Улыбка ничего не стоит, но многое даёт. Она обогащает тех, кто ее получает, не обедняя при этом тех, кто ее дарит» — мамины слова мгновенно всплывают внутри Сииль. И девушка рада бы остановить фразу, но она автоматически проговаривается внутренним голосом до самого конца: «Улыбка длится мгновение, а в памяти порой остаётся навсегда» — не хотела заканчивать это предложение в собственной голове, да только одна уникальная квадратная, выигранная в дурацкой детской игре прямо за этим прилавком, тут же прошибает память.
Удивительно, тогда
Он стоял на том же самом месте, что и «постоянный покупатель» сейчас. Вот только тошноты не было. Он тоже без спроса разглядывал — вот только бабочки в животе рождаться начинали. И было страшно, да, невыносимо страшно, да только страх был иной, другого сорта, происхождения, контекста. Страх — не увидеть его больше, не испытать подобное чувство больше никогда,
страх влюбиться.
— Добрый вечер, — Сииль нехотя здоровается, прерывая неловкую тишину. Но такой вежливый и дежурный жест мужчина просто-напросто игнорирует, устремляя отсутствующий взгляд на витрину с тортами, отделяющую его от Сииль.
— Шоколадный с орехом, — его толстый указательный палец пачкает витрину, которую девушка старательно натирала несколько часов назад, оставляя жирный отпечаток после. Мелочь, но Сииль её неохотно подмечает. Потому что неприятно, потому что как-то не по себе становится от одного только нахождения с этим человеком наедине. Даже несмотря на то, что он просто покупает торт.
Пока что просто покупает торт. Да только ее внутренние инстинкты начинают активизироваться с неимоверной скоростью.
—
А поздороваться — язык отвалиться? — Девушка оставляет неозвученным. Ее собственный триггер, когда люди пренебрегают элементарными правилами приличия, быть может думая, раз в данный момент им прислуживают, то можно обойтись без банального жеста приличия в ответ.
Снова этот прилив неконтролируемых эмоций — раздражения, неприязни и даже злобы, пусть её совсем маленькая капелька, но тем не менее. Эмоциональная нестабильность — очередное новоприобретенное умение в жизни Сон Сииль, которым она совершенно не умеет управлять.
— Может что-нибудь еще? — очередная дежурная фраза от девушки, и сейчас доброжелательный тон контролируется более тщательно — словно это некий челлендж с самой собой — не показать постоянному покупателю свою искреннюю неприязнь. Недопустимо.
— Малиновый круассан, — резко и сухо в ответ. Ни «да», ни «пожалуйста» — Сииль просто приказывают.
— К сожалению, малиновые круассаны закончились, — сохраняет всё тот же спокойный дежурный тон.
— Тогда ванильные, — мужчина продолжает прожигать взглядом витрину с пустыми подносами, не поднимая глаза выше.
— К сожалению, — Сииль начинает забавлять тот факт, что ей даже не приходится стараться ему досадить, ведь всех тех изделий, что он заказывает действительно нет — и это, пусть совсем немножко, но всё же веселит девушку. — Ванильные круассаны тоже закончились.
— А что тогда не закончилось? — Интонация покупателя прилично повышается, отчего его голосовые связки слегка срываются на самом верху. И этот звук слишком сильно режет по ушам Сииль — что-то похожее по мерзости, если ногтем зацепить классную доску во время письма. Отвратительно.
— К сожалению, — девушка традиционно начинает фразу с вежливого оборота, тем самым намеренно показывая истинные манеры, которыми должен обладать человек независимо от статуса «покупатель» или «продавец», — в столь поздний час никакой свежей выпечки не остается, — намеренно звучит безэмоционально, отстраненно, даже как-то пластмассово.
— Тогда посчитай, — мужчина выплевывает фразу, и Сииль понимает, что теперь ей открыто грубят. Ничего. Она проглотит и эту реплику. Не с ним ей терять тот самый драгоценный эмоциональный баланс, старательно нащупанный где-то глубоко внутри еще до его прихода. Лучшее, что она может сделать прямо сейчас для самой себя — это действительно посчитать, как можно быстрее получить оплату, пробить чек, упаковать торт и наконец-то попрощаться. Идеальный финал вынужденного взаимодействия с этим человеком.
— Двадцать четыре тысячи вон, пожалуйста, — Сииль называет сумму и незамедлительно отводит свой взгляд к окну, начиная наблюдать за темнеющим пейзажем города, пока мужчина лезет во внутренний карман пальто за кошельком. Всё лучше, чем смотреть на него в некомфортной тишине. Когда боковое зрение все же замечает оплату, положенную на прилавок, девушка возвращает свое внимание обратно, да только одна из нервных струнок, натянутых последние несколько минут внутри организма, безвозвратно лопается, ведь на столе лежат две красноватые купюры, номиналом в пятьдесят тысяч вон каждая. Девушка чувствует что всё это не к добру и вряд ли мужчина не расслышал сумму своего заказа, но никакого вида не подает, захватывая холодными пальчиками только одну.
— Вы наверное не расслышали и дали слишком много, — снова дежурно улыбается, стараясь как можно быстрее собрать положенную разницу и вернуть ее на стол.
— Пожалуйста, ваша сдача, — Сииль кладет купюры на стол, обнаруживая что та вторая пятидесятитысячная все также лежит на месте.
— Это тебе, — мужчина значительно смягчает тон голоса, но от этого становится только неприятней, потому что теперь в нем слышится подтекст, который Сииль хотела бы никогда в жизни не слышать.
— Что заставляет тебя стоять на этом месте? — Мужчина продолжает говорить, а не просто стоять и смотреть, как прежде. И то ли из-за позднего времени суток, то ли из-за нестабильного эмоционального состояния вообще, эта фраза только усугубляет в голове девушки предыдущую. Этот вопрос личный, он в какой-то степени интимный, закрытый, невозможный для ответа чужому человеку — и от всего этого хочется спрятаться, но Сииль просто стоит, старательно натягивая дежурную улыбку.
— Милая, — мужчина внезапно кладёт свою руку поверх холодной девичьей, — я сказал, что это тебе, — и вот уже его большой палец поглаживает розоватую кожу в районе её запястья.
Сииль презрительно морщится и эту реакцию невозможно проконтролировать — едва ощутимый невесомый жест подаренный чужим человеком — и организм реагирует рвотным позывом, стремительно поднимающимся вверх. Чужое прикосновение — мгновенная тошнота как следствие.
Ощущение незащищенности подкашивает ноги и вынуждает кости трястись с неимоверной силой. Кому отдать всё, чтобы её защитили? Кого позвать, чтобы почувствовать себя за крепкой непробиваемой стеной? Как громко кричать, чтобы ее, наконец, услышали?
И все, что хочется в этот момент — это чтобы появился Он. Также внезапно, как всегда, но только не нападая, а защищая, с особым трепетом, подаренным только ей одной. Почему, когда Сииль наедине сама с собой, он существует с ней тайно, нагло и подло, без спроса. А сейчас, когда опасность и чувство незащищенности пронизывает солнечное сплетение, его нет. Эти мысли слишком тяжёлые для ослабленного девичьего организма, а теперь ещё касания чужой мерзкой руки только усиливают эффект. И никому, кроме самой Сииль, до творящейся гадости нет дела.
Никто не защитит, никто не закроет собой, никто не схватит за руку и не заберёт прочь, никто не увезёт, никто не сохранит, никто не спасёт. Никто.
Неконтролируемый рвотный позыв слишком резко подступает к горлу — и девушка знает, что виной всему чужое мерзкое касание. Сииль незамедлительно выдёргивает руку с вопящей нескрываемой неприязнью, что у неё только есть и со всех ног бросается в подсобное помещение, прямо уборную для персонала.
Ещё каких-то пара секунду и содержимое ее сегодняшнего завтрака в виде апельсинового сока и пирожка от Чхве Сын И красовалось бы прямо на белом плиточном полу кухни, но девушка все же успевает добежать до туалета чуть раньше, пока рвотная масса наконец-то не брызгает изо рта.
Сначала из Сииль действительно выходят какие-то остатки еды, позже рвота становится совершенно прозрачной, а ещё через некоторое время и вовсе заканчивается, в отличие от спазмов, всё ещё заставляющих организм девушки выворачиваться наружу. Ее все ещё тошнит — но рвать абсолютно нечем. Не в силах остановить тряску собственного тела, Сииль осядает прямо на ледяной пол уборной, в надежде, что процесс рано или поздно закончится. Сердце стучит и грудная клетка ходит ходуном. И так мерзко, мерзко, мерзко от всего этого, что хочется буквально завыть. Но больше всего хочется, чтобы пришёл
Он… И это всё, на чём концентрируются больные мысли — чтобы пришёл Тэхен. Чтобы увидел, как кто-то ещё посмел смотреть на неё похожим взглядом — таким, каким мужчина смотрит на молодую девушку. Пусть увидит, что кто-то ещё посмел касаться её без всякого на то разрешения, тем самым пачкая ее своими толстыми сальными пальцами… Почему допускает это всё? Слёзы сами наворачиваются на глазах. Почему не появляется тогда, когда ей нужна защита от чужого? Но всё отчаяние Сииль разбивается об один простой и очевидный факт — они с Тэхеном друг другу никто.
«Я не знаю, что ты напридумывала в своей глупенькой голове.»
И этого более чем достаточно, чтобы наконец-то поверить — никто действительно не придёт.
Спустя какое-то время девушка отпирает кабинку туалета и осторожными едва слышными шажками проходит в основной зал, с облегчением понимая, что постоянный покупатель ушёл. Ушёл, но не забрал ни единую купюру, лежащую на прилавке.
Сииль внимательно осматривается по сторонам, убеждаясь, что она в помещении действительно одна и тут же запирает входную дверь на все замки. Девушка не думает долго, просто действует — собирает все купюры, лежащие на столе и незамедлительно разрывает каждую на маленькие неаккуратные ошмётки, которые сразу же выбрасывает в мусорное ведро. Туда же отправляется и купленный торт, который мерзкий покупатель не удосужился забрать с собой.
Сииль открывает приложение для вызова «Такси» — и пусть она никак не потянет оплату до необходимого ей адреса, стоимость до ближайшей автобусной остановки выглядит менее болезненно. Нажав кнопку «заказать», девушка сворачивает приложение, теперь уже открывая список контактов. Одно касание большим пальцем по чужому имени и ещё одно для вызова. Несколько гудков и слишком звонкий и традиционно резковатый голос с другой стороны трубки:
— Это что ж такое получается — всё человечество вымерло и ты на грани отчаяния звонишь мне? — И с губ Сииль срывается что-то, отдаленно напоминающее улыбку, будто того, что происходило несколькими минутами ранее и вовсе не было:
— Это покажется тебе странным, Сын И, но я хотела бы пригласить тебя в гости, с ночевкой. Сегодня. Сейчас. Адрес вышлю в сообщении. И неплохо бы тебе уже выезжать.
Время возвращаться в свою квартиру — пусть даже если страшно. Время принять ту самую истину, что болезненно открылась Сииль минутами ранее. Никто за ней не придёт. Никогда.
