Thank the Lord

Интерлюдия Поговаривали, что для того, что бы стать анимагом достаточно было получить должность в отделе магического правопорядка – три формы за один день были гарантированы. Тут ты и белка – а иначе как крутиться в таком колесе? – и козёл отпущения, и подколодная змея… а если обвиняемые были с фантазией, то можно было обнаружить в себе ещё с десяток скрытых и не самых достойных обликов. Но гончий пёс в отделе был всё же один. И не ясно кому на зло: себе или бывшему начальству – аврорату. История с переводом была неприятная и громкая, да и после неё война не утихла, переросла в обоюдные диверсии и саботаж. В дверь кабинета Цербера Лангарма звучно и спешно постучались – авроры, вестимо. Офицер убрал со стола лишние бумаги и приготовился рвать и метать. Уж больно яростный вышел стук у визитеров – без арестанта за дверью тут дело не обошлось. — Войдите. — Офицер снял очки, чтоб придать себе чуть более грозный вид и воззрился на вошедших. Арестант – мужчина в летах – в странноватой чёрной мантии прошёл уверенно и спокойно, сам опустился на стул напротив секретаря, а новички-авроры только растерянно переглянулись. Лангарм уже как лет пять сменил опасную службу в аврорате на более спокойную – кабинетную, но глядя на таких юнцов, ощущал себя так, будто со времён службы не прошло ни дня. — Позвольте представиться. Цербер Лангарм. — Служащий министерства сделал паузу, которая была обычно необходима некоторым субъектам для того, чтобы отсмеяться. И сделал напрасно – осунувшееся лицо правонарушителя напротив было стоически спокойно, словно имя мифической гончей его не смутило. Папки с протоколами закончили свою само-сортировку, и одна из их отлеветировалась на стол офицера. Тот поначалу оглядел её вскользь, но затем нахмурился и надолго погрузился в чтение дела. Случай был странный. — Незаконный мигрант. Интересно. Почему не передали в Отдел магического транспорта? — Прибыл маггловским способом, живёт среди магглов. — Нехотя отрапортовал один из авроров. — И у нас вы, мистер… Мюллер не зарегистрировались. И теперь мне ясно почему. Что заставило вас покинуть Германскую Империю? — Я здесь по личным делам. — Наконец подал голос арестант, подняв гордый и упрямый взгляд на служителя бюрократической системы. — Личным? Какие личные дела могут заставить на пороге войны прибыть инкогнито?! Уж не такие ли «дельцы» наушничают на Гри… — Мгновенно Лангарм пришёл в бешенство, приобретя роковое сходство со своим мифическим тёзкой. Он распалялся и выплёвывал обвинения до тех пор, пока его взгляд непроизвольно ни упал на дело этого Оскара Мюллера. Чёрным по белому значился статус – маглорождённый, резко сделавший все вылетевшие обвинения нелепыми. Такие, как минимум, Гриндевальду не служили. И, как максимум, скрывались от него в Новом свете и здесь – обособленной от всей Европы Англии. Бывший аврор это понимал, как и глядящий во все глаза секретарь, который уже успел ознакомиться с делом, как и сам Мюллер, прекрасно осведомлённый о своей чистоте крови. В холодно-вежливом взгляде арестанта насмешки было больше, чем в любых комментариях. Лангарм проглотил слова извинения, как и все прочие слова: — Кхм. Тем не менее… — С маггловскими властями вопрос урегулирован. — Перебил до сего момента вежливый и спокойный мужчина. — Я соблюдаю статут и законы, не представляю угрозы ни для одного из Британских обществ. Так в чём дело, мистер Лангарм? Цербер недовольно покосился на авроров, которые привели ему это недоразумение. Те развели руками. Ещё раз вцепился взглядом в личное дело, выискивая обоснование для ареста. Для кого-то такая затея бы показалась напрасной, но бывалому аврору было впору цитировать Ришелье: "Дайте мне шесть строчек, написанных рукой самого честного человека, и я найду в них то, за что его можно повесить." — Действительно, на первый взгляд всё чисто. Вот только своей незарегистрированной палочкой вы пользовались. Конфундус, если не ошибаюсь. Быть может, если проверим её, и Империусы найдём? Ведь так сейчас маглорождённые устраиваются среди своих... менее одарённых собратов. Нюх адской гончей был чуткий. Тонкая, как пергамент, кожа мужчины вмиг покрылась испариной. Хотя не ясно было до конца от чего именно: от возмутительности подозрения или его истинности, от упоминания его низкого статуса или пугающей осведомлённости Министерства? — Второе обвинение? Или – уже запамятовал – третье? Вы казались мне человеком другого склада, мистер Лангарм. Человеком на редкость порядочным «среди своих менее одарённых собратов», пускай и спешным. Офицер нахмурился, уязвлённый напоминанием о своей недавней горячности, которую он высмеивал в других: — Увы, я работаю в Министерстве. Прошу, предъявите палочку. Волшебник в летах вытащил свой билет в Азкабан, инкрустированный перламутром и наполненный шерстью вампуса, и оглядел его как в первый раз. Таких волшебных палочек в Германской Империи были сотни – универсальные инструменты магического искусства, созданные энтузиастом Йонкером* – в любых руках они с постоянным успехом разили врагов и лечили раны, лишённые всякого характера и предпочтений. И даже в самых страшных кошмарах Мюллер не предъявлял её служителям закона. Ещё мгновение и бесхарактерная палочка послушно опустится в чужие руки, тут же принимая нового владельца. Умрут секреты старика и его история. Не будет обнаружен треклятый Империус и прочие заклинания, о которых Оскар беспокоился куда больше. В этом заключалось стратегическое преимущество немецких палочек перед всеми прочими, но об этом пока британцы не знали. В окно настойчиво постучалась сова. Своевольная птица влетела в кабинет Министерства без приглашения, и под удивлёнными взглядами всех работников опустилась на стол с самой обыкновенной телеграммой. — Маггловская почта? — Офицер быстро пришёл в себя. — Должно быть что-то срочное, раз сова принесла её к вам из дома. — Возможно. У моей птицы свои понятия о срочном. — Я взгляну, если вы не возражаете, мистер Мюллер. Тот не возражал. Вопреки ожиданиям бывшего аврора, под безобидным видом телеграммы не скрывалась ни тайная переписка со сторонниками Гриндевальда, ни какие-нибудь зловредные чары. Только тревожная новость: — Сэр… ваш родственник попал в госпиталь в Вулидже. Мальчику ампутируют руку. Примите мои соболезнования. С виноватым видом служащий Министерства протянул сообщение. Пытаясь ничем не выдать удивления, Мюллер прочёл его и тут же понял в чём дело. Бездомный безумно странный мальчишка, которого он встретил неделю назад, всё же повстречался с врачами, правда, не так, как рассчитывал. Теперь ему действительно одна дорога – в богадельню. Жаль. Смышлёный ведь был парень. Как минимум, додумался назваться родственником, чтобы связаться с ним. — Это и есть ваше личное дело? — С видом гениальнейшего детектива протянул Лангарм. Оскар медленно кивнул. Главной ценностью любых преимуществ было единоличное обладание, недоступность врагу. А в случае с рациональным мышлением эта ценность возрастала стократно. Лангарм зацепился за ничего не значащее, но фонтанирующее драматизмом письмо. И в этом определённо был шанс. — Да, но, боюсь, всё это напрасно. Доктор Шор так же сообщает о травме черепа, с которой уже ничего сделать не могут. Компрессия головного мозга. Мюллеру действительно было жаль умирающего в бреду юнца. И не нужно было даже призывать несуществующий актёрский талант, чтобы тяжело и удручённо вздохнуть. — Вставайте, мистер Мюллер. — Офицер мог ещё долго трясти мигранта, чтобы закрыть шитое белыми нитками дело, положить его на стол бывшего начальства, усмехнувшись его мелочности и мелочности новичков, пришедших Церберу на смену. Но быть мелочным самолично Лангарм не хотел. Особенно, в урон – пусть и абстрактному – ребёнку! — Я сопровожу вас до Вулиджа и Мунго. Вы же не оставите родственника на растерзание магглам? — Конечно, нет. Премного благодарен, мистер Лангарм. — Пустое, я же не зверь. Но будьте добры, Оскар, зарегистрируйте палочку! Все свободны... Вопреки тому, что Лангарм зверем себя не считал, тут он вполне заслуженно мог принять форму осла.

***

Сквозь сны, полные криков, я слышал странную в своём спокойствии светскую беседу. И, продираясь сквозь терни кошмаров, прислушивался к ней с силой, сравнимой с хваткой приложившегося к долгожданной бутылке пьяницы: — Кажется, вы говорили, что мальчик сквиб, мистер Мюллер? — У меня есть вполне достоверные сведения о его происхождении – он, считайте, родился с лотерейным билетом в руке. Вот только... — Билет оказался без выигрыша?.. Как сам мальчик – без магии. — Верно. Удивлён, что вы посвящены в маггловские идиомы, Цербер... Впрочем, вы правы. Ох, как правы. От сквиба избавились. Эти гнали под хвост и за меньшие преступления. — Почему вы не забрали его? — Я и сам живу на милость католической церкви. Не скальтесь. Теологическое образование мне в жизни помогло куда больше, чем Дурмстранговское. — Дурмстранг, значит? Уверен, в Министерстве бы нашлась должность соразмерная вашим талантам. — Очень в этом сомневаюсь, Лангарм, очень сомневаюсь... — И что вы намерены делать? — Сделать я могу только одно – забрать его под опеку церкви. А что будет дальше... на всё воля Божья. — Вы очень странный волшебник, мистер Мюллер... но вам наверняка это ни раз говорили. — Так и есть. Я проснулся, но никого не было рядом. Только белая ширма и странный парфюмерный флакон, источающий отнюдь не цветочный, мерзостный аромат. Как выяснилось гораздо позже, сомнительная парфюмерия называется зельем. Забавное наблюдение: пока я бродил по улицам Лондона со сломанной рукой, меня не единожды не вполне заслуженно называли калекой. Теперь – после того, как деятельный практикант удалил распространяющуюся гангрену, а вместе с ней и ту самую руку – называть так меня перестали. По крайней мере, в глаза. В глаза мне вообще не смотрели. Один мой вид вызывал у любого порядочного гражданина смятение. Вместе с тем, прочие дела пошли в гору. (Действительно забавно – век бы смеялся). Обнаружились «мои» документы. Поддельные, безусловно, причём подделанные настолько спешно, что обязательные графы о месте и дате рождения пустовали, а фамилия благодаря досадной опечатке превратилась в «Блэк». Фотография была мутной и с масштабным засветом, делающим снимок практически полностью бесполезным – видно, что у гражданина Кристиана есть нос и пара больших жалостливых глаз, будто упрашивающих работника паспортного контроля не придираться к бумаге. В компании белоснежной ширмы и вонючего флакона делать было нечего, а потому я мог часами разглядывать этот портрет, гадая действительно ли на нём я. Да и кто теперь «я»?.. Кристиан Блэйк – разрушитель семейного кофейного бизнеса и гик в первом поколении? Или безликий калека Блэк с оленьими глазами, культяпкой и абсолютно нулевыми перспективами в этой жизни? Строго говоря, я и не должен был жить. С проломанным черепом и гангреной я неделю побирался на улицах Лондона, а затем оказался... где? В военной академии, где каким-то чудом вылечили все травмы? Общая палата, переполненная криками и стонами сменилась подозрительно узким и тихим пространством за ширмой. Приходили и уходили врачи в жёлтой форме и с деревянными указками, которыми водили надо мной, вместо того, чтобы обследовать более стандартно и тактильно. Очевидно, я был ещё и заразен. И это обстоятельство вызывало наболевший вопрос: «Почему со мной до сих пор возятся»? На любые расспросы врачи отвечали дежурными фразочками, суть которых сводилось к тому, что мне не следует с ними говорить. Угасшие когнитивные функции приходили в норму, и я, вопреки запретам «лимонов» (полноватые врачи в жёлтом действительно были похожи на этот фрукт), размышлял. Неясные мысли доводили до такого безумия, что временами мне казалось будто засвет исчезал и умильный мальчик на снимке удивлённо вскидывал брови. Этот жест тут же зеркалил я, промаргивался и понимал – показалось. За этими гляделками с воображаемым другом на фото меня однажды и застал небезызвестный благодетельный пастор. Я почти позабыл о нём, и появление суховатого старика в чёрной сутане было подобно грому среди ясного неба. Он как ни в чём не бывало взял мой единственный документ и с хитрым прищуром его осмотрел. — В твоём возрасте я часами мог рассматривать узоры на ковре. Сплетение геометрических фигур для любого взрослого, и невероятно интересный сюжет для ребёнка с живым воображением. Жаль, с возрастом наши умы становятся всё более требовательны и невосприимчивы к простым чудесам... Я поймал себя на том, что неприлично пялюсь на своего единственного и неожиданно многословного посетителя. — Почему вас сюда впустили? Это ведь... инфекционное отделение? Старик несколько растерянно оглядел моё невеликое личное пространство. Вопреки правилам инфекционной санитарии, присел на край кровати, будто бы отвечая на мой вопрос, и сосредоточенно продолжил свой монолог: — Хм, можно предположить, что акцент шотландский. Манеры, к слову, тоже. Глазго как место рождения подойдёт. — Только сейчас я заметил многочисленные стопки документов и полупустых форм в руках священника. — Детское общество англиканской церкви весьма разборчиво. И критично по отношениям к небылицам. Не мог же ты один приплыть из своей... Калифорнии. — А можно всё-таки вставить слово? — Я начинал злиться от надменного тона собеседника. — Тебе даже думать запрещено. Я отвернулся от пастора, чтобы скрыть непроизвольно возникшую на лице презрительную гримасу. От того как перекосилось лицо сводило челюсть, и я ничего не мог с этим поделать. Если бы я, как этот Мюррей, верил в Бога или хотя бы в богов, я бы сказал, что значит для меня думать, мыслить – после недельных скитаний, голода и деградации это был «дар небес», глоток кислорода после длительного удушья. Я мог вспомнить и попытаться осознать, что я такое. Действовать, минуя элементарные инстинкты примата и всепоглощающий зуд в черепе. Я пытался не сойти с ума. — Продолжим. Дата рождения... сколько тебе лет, Кристиан? — Сожалею, пастор, но мне запрещено думать. Даже об этом. — Примерно десять. Так и запишем: 31.10.1927. – в честь даты нашего знакомства, что скажешь? Он мог записать, что угодно. Блэк, шотландец, так почему и не родившийся в Хэллоуин? Хуже уже не будет. Я не был десятилетним ребёнком, составляющим интересненький рассказ с дедушкой Мюрреем. Во всех его колючих взглядах, действиях и словах, брошенных небрежным тоном, была куда более важная и понятная лишь ему одному история. Детское общество хочет получить мои бумаги? Резонно. Но отчего делаются они не в кабинетах и не с чиновниками? Почему этим занимается самый обыкновенный пастор? Я был почти уверен, что и некое подобие паспорта – дело его рук. Засветлённый Блэйк-Блэк на снимке в очередной раз вскинул брови, и я последовал его примеру. Но не от вида приевшейся оптической иллюзии, а от вполне реально впечатывающихся цифр и букв на пустых полях. Невидимая печатная машинка завершила свою работу, поставив жирную точку после "1927" года. Будто так было всегда. — Канун всех Святых. Подойдёт. Я угрюмо молчал, будто действительно стал куклой, которой было запрещено думать. Но в голове стремительно складывался пазл. Выздоровление. Странные врачи. Их длинная жёлтая форма – не халаты – мантии, и палочки. Живое изображение. Вонючая склянка с настоем, вернувшим мыслям ясность. Я был слепым, раз не видел, что этот мир отличался от моего не только хронологическим и географическим положением. Это была некая альтернативная реальность со своими законами. С магией. Из всех возможных вопросов неволей я спросил о самом глупом и очевидном: — Скажите, сэр-кто-бы-вы-ни-были, вам ведь абсолютно плевать на меня? — Прошу прощения? — Мюррей словно не поверил старческому слуху. — Вы вываливаете на меня это... все свои фокусы в такой обстановке, будто хотите, чтобы я решил, что схожу с ума – сейчас и в тот раз с фото! Хоть и потратились на моё лечение до этого. Я вижу, что это были именно вы – с таким сожалением оглядывать тот настой, «палату», но не меня. Не подумайте, что я хочу вашей жалости – она действительно больше нужна вашим деньгам, уверен, их было немного. Только не думайте, что купили право пудрить мне мозги. Детское общество англиканской церкви, волшебные документы... что дальше? Может быть, ещё и школа для волшебников? Вы можете говорить, что угодно, но я знаю законы. Юридические, физические. Всё что вы делаете – это мошенничество, попытка поиграть в обожаемого вами Бога. Только вот досада – десятилетний оборванный несмышлёныш не должен этого понимать. И говорить такого! Ведь он ещё и без руки. Наверняка он должен быть по гроб жизни благодарен за чудесное исцеление и подыскиваемую богадельню... Но если бы вы действительно хотели помочь – сделали бы это сразу – в «дату нашего знакомства». А теперь мне всё равно где умереть: на улице, в больнице или в церкви. Я тараторил, рвано глотал воздух, кричал, тайно довольствуясь мрачнеющим лицом напротив. Это было справедливо – он равнодушно вознамерился сделать из меня параноика, я – равнодушно указал мошеннику его место. Пусть речь и вышла сумбурной и эмоциональной, прибегнул к экспрессии я лишь для того, чтобы задеть Мюррея. Было ли это недальновидно? Возможно, но лучше я выведу его из себя и лишусь сомнительной помощи, чем буду до конца жизни расплачиваться «за доброту». — Потрясающе. — Одними губами прошептал пастор, от чего я пришёл в ошеломление, если не в ужас. Это всё что он может сказать... чёртов старый мазохист?! Быть может, он что-то принял и неспроста весь вечер меня не слышит? Чужие пальцы коснулись лба, отодвигая наложенную «лимонами» повязку, и только сейчас я уловил исходящее от меня неровное красноватое свечение. Будто все скрытые раны, ссадины и царапины принялись люминесцировать. Я, конечно, не Шерлок Холмс, но тут либо задействован здешний феномен магии, либо я стал бактерией или моллюском с люциферином* в организме. — Этого не может быть. Эти символы были... Какие символы Мюррей увидел и где они были, я так и не услышал. С хлопком старик растворился в воздухе, оставив за собой ворох незаполненных бумаг, досаду и кучу вопросов. *Немецкий изготовитель палочек Йоханнес Йонкер каждое своё изделие инкрустирует перламутром, а в качестве основы использует шерсть кошки вампус. (Остальные особенности палочки придуманы автором на основе этой официальной инфы.) **Люциферины – класс светоизлучающих веществ, обнаруженных в организмах, способных к биолюминесценции. (И, конечно же, эти люциферины были не при чём, а первое «или» оказалось верным. Из чего можно сделать, что предположение о том, что Крис сквиб – ошибочно.) ***Мюллер-Мюррей, Блэйк-Блэк. Приобретение британского псевдонима и для немца и для американца логично. Возможно, существуют и другие причины. (Никаких Реддлов-Мраксов-Слизеринов, Поттеров-Блэков и пр. это не предвещает).