***
Кто-то в самом деле дружит в этом участке с Ёнтэком? Чжучан глядит на то, как его только что пришедшего с патруля напарника похлопывают по плечу, словно старого друга, спрашивают, каково ему ходить в портупее и не хочет ли он присоединиться к флэшмобу с ношением «чего-то ещё» — у него довольно худое и пропорционально сложенное тело, на котором якобы будут красиво смотреться любые их неадекватные аксессуары — от чокеров до полноценных бандажей. Чжучан глядит на это, скучает и, вопреки собственным ожиданиям, не завидует и не нервируется. Он представляет. Вот Ёнтэк с широкой атласной лентой, завязанной на его шее бантом, вот он в бережно обнимающих его бёдра гартерах, спускающихся своими декоративными прищепками вниз по штанине, а вот уже и в красных плотно прижимающихся к ткани униформы верёвках. Так отвратительно, что даже прекрасно. Местные друзья Ёнтэка явно шарят в таких вещах. Сразу видно — давно в отделе. — Чжучан-а, — наконец отвлекается от своих увеселительных бесед напарник. — Хватит стоять, как страшный злобный истукан, иди сюда, я тебя познакомлю со своими одногруппниками из академии. Дело наконец-таки проясняется: их с Ёнтэком, возможно, занесло в этот псевдоэлитный отдел вовсе не потому, что они самые красивые, а потому, что многие здесь — самые знакомые. Сам Чжучан вон от звонка до звонка отучился под наставничеством одного из их нынешних коллег, до сих пор поучающего жизни всех, включая командира. — Раз я такой злой и страшный, то нечего меня и знакомить… Тут-то все, очевидно, как на подбор: тот красавчик, этот красавчик. Даже ты, — тыча пальцем в совершенно рандомных сотрудников, находящихся в зоне видимости, рассуждает Чжучан. — И тот красавчик. — Спасибо, ты тоже ничего. — Будешь пялиться на других, приду в кабинет и всё расскажу… — Я не пялюсь, дорогой мой нарывающийся на дисциплинарное взыскание друг, я оцениваю. — Да хоть два, я друзей не предаю. В какой-то момент Чжучан теряет нить всего происходящего, и только аккуратные руки Ёнтэка возвращают его в бренный мир. Сам Ёнтэк улыбается, игриво стреляя глазами по Чжучану, и кивает куда-то за спину. — Этот сплетник со штрафом — Чон Уён. Мы с ним познакомились ещё на сборах в бородатые годы. А тот, что стоит и ржёт над ним прямо сейчас, — Со Чанбин, с ним мы учились. — А тот, что пытается разогнать это безобразие, — вставляет свои пять копеек случайно попавший под раздачу «красавчик», — Пак Сонхва, и он будет очень рад, если никто не послушает как минимум одного из вышеназванных придурков и не наденет чего-то ещё более вызывающего, чем эти портупеи. Особенно на Сана. Последняя реплика какая-то прямо очень личная, полная возмущения и блаженного придыхания одновременно. С Пак Сонхва, Чжучан уже уверен, стоит подружиться. У них определённо схожие взгляды на эту долбаную форму и то, как она смотрится на некоторых очень конкретных людях.***
Нихрена у них с Сонхва не совпадает — этот парень сам ещё тот фетишист и извращенец. Постоянно переписывается на тему каких-нибудь повязок и подвязок со своим Саном, рассказывает о том, что, куда и в каком порядке надевается, и очень часто оценивает коллег. Причём шкала у него тоже измеряется в «Санах», где один — это стандартный невыразительный Сан в ещё армейской форме, а десять — это Сан во всей своей домашней амуниции. Чжучану немного даже обидно, что он — всего три с половиной Сана, а Ёнтэк — полноценных четыре. Тот самый Уён тянет на целых шесть Санов, а кто-то из конвоя даже приближается к восьми. Десять Санов есть только у Сана. Да что там, даже девяти нет ни у кого из участка! Но обидно всё равно только за свои три с половиной. Однако лично Чжучан не возмущается, потому что вроде как и не за что — какая-то идиотская шкала, какие-то грёбаные портупеи, какой-то чëртов Ëнтэк, берущий пример со своих друзей. Не возмущается до тех пор, пока Ёнтэк в шутку не надевает прямо поверх их формы какую-то сетчатую, похожую не то на рыболовную сеть, не то на решётчатый забор огромную кофту, сквозь которую проступают контуры натянутой портупеями рубашки. Уён над результатом удовлетворённо ржёт, а вот Чжучан вместе со своим новым недодругом Сонхва — не очень. Теперь у Ёнтэка пять по шкале охуенности. Оценку Чжучан, скрипя зубами, оглашает лично. Что-то, видимо, всё-таки с Сонхва совпадает. Но ни портупеи, ни кофты, ни форму в целом, конечно, Чжучан любить даже не пробует. — И зря, — сокрушается, слыша его жалобы, Ёнтэк. Они сдали смену минут пятнадцать назад, но всё ещё протирают форменные штаны в дежурке, ожидая задержавшегося на оформлении Бомина. Чжучану с ним в одну сторону, а вот какого чёрта ждёт Ёнтэк — ещё та загадка. — Чего зря-то? Мне, по-твоему, что, слюнями по твоим… этим исходиться. — Мог бы и изойтись. — А больше ничего не хочешь, хён? — Очень, очень редко Чжучан вспоминает о том, что он, вообще-то, младшенький и должен быть вежливым и послушным. Ещё реже вспоминает, что Ёнтэку, вообще-то, обращение «хён» даже нравится. Но сегодня что-то прям везёт — Чжучан подозревает, что у него появилась вина. Вернее, её чувство. Чувство к Ёнтэку. Блядское блядство, Сон Ёнтэк, прекращай быть таким… быть, в общем. — Хочу, — весьма вовремя — спасибо — возвращает Ёнтэк в реальность. — И чего? — Чжучан готовится пережить покупку мороженого, рамёна, токпокки и чего-нибудь выпить, готовится к тому, чтобы называть Ёнтэка, как положено, хёном до конца недели, и даже к какому-нибудь насмешливому бреду типа «покрась волосы в розовый», но никак не готовится к тому, что в итоге слышит: — Надень эту уёновскую кофту и портупею на голое тело. — Прям на голое? — Тупое уточнение, но по ощущениям очень важное. — Трусы-то я могу надеть? — Можешь трусы, можешь штаны, можешь без… Хочу, чтобы ты надел портупею на свою обнажённую грудь и сверху «прикрылся» этой кофтой-сеткой. Чжучан, конечно, не уверен, но ему всё-таки кажется, что Ёнтэк не шутит. А ещё ему кажется, что теперь он и сам хочет посмотреть на себя именно в таком безобразно-чувственном виде. Он не сомневается, что будет выглядеть очень безобразно и безумно чувственно. — Боюсь, это будет вид на чистую десятку. — Я заплачу. Никто не давится, нет. Это… кашель. Чжучан кашляет (и чихает) на своё чувство элементарного самосохранения, представляя, как будет стоять в трусах и кожаных ремешках перед напарником, сминая в руках десятку. Вообще плевать, что он изначально имел в виду «шкалу Сана». — Вау, а мне заплатишь? Бомин никогда так не ошибался со своим появлением. — Бомин? — Чжучан тормозит, подбирая синоним к «иди в зад», и очень злобно скрипит зубами. — Конечно, как только ты начнёшь уважать хёна и прекратишь влезать в его очень интимный разговор, хён заплатит тебе десятку на мороженое, чтобы ты и дальше не встревал. — Вау, Ёнтэк… неожиданно дерзко. Почти как Чжучан и сам хотел, только изящнее и с несколько иными приоритетами. Сам Хон вот не планировал никакого продолжения. — Если хён готов заплатить мне одиннадцать тысяч вон только за то, чтобы я помолчал, я готов быть самым немым тонсеном в его жизни. — Чжучан знает Бомина, тот не шутит. Ёнтэк, судя по тому, как он резко потянулся в телефон, тоже. После того, как Бомин со скорбным лицом продаёт друга за десятку, разговор как-то не клеится. Чжучан, конечно, никому не обещал помалкивать, но и говорить он больше не знает о чём — ходит, словно надутый индюк, на работу, изредка что-то односложно (а иногда тупо жестами) говорит Ёнтэку, но в целом молчит, как рыба. Думает. Денег, потраченных на его же, очевидно, соблазнение, не жалко, но вот времени, которое сам Чжучан нещадно просирает, избегая напарника, жалко очевидно. Но и новый «первый шаг» делать стрёмно. Взять всё в свои руки Чжучан всё же решается, пусть и через пару дней. Глубоко вздыхает, обзывая себя тупым куском очарования и мускулатуры, берёт телефон и звонит Бомину для озвучивания грандиозной в своей примитивности идеи. Уже слушая гудки, понимает, что Бомин в сговоре с Ёнтэком и для плана не подходит. Перезванивает Сонхва, но вновь, не дождавшись ещё ответа, ловит себя на мысли, что собирается просить неверного человека. Если Бомин просто хорошо покушавший говнюк, то Сонхва — один из заваривших кашу придурков. — Алло?***
В итоге всю зависящую от него работу, ехидно улыбаясь и шутя, выполняет Уён, об отсутствии номера которого у себя очень вовремя вспомнил Чжучан. Уён и продавать никого и никогда не планировал (то, что происходит в их отделе между Сонхва, Уёном и Саном — загадка вселенского или как минимум местного масштаба, но это точно не купля-продажа друзей и начальников), и в теме разбирается, и кофта его. — Боже, мне пора заделаться феей, — до сих пор сидя вместе с Чжучаном в кабинете оперативного отдела и разглядывая фотографии, сам себя хвалит Уён. — Благодаря мне и этим грёбаным портупеям уже вторая наша парочка становится на пороге в чистый и искренний мир любви и взаимности. — Допустим, но разве тогда не логичнее считать главным сводником и Сонхва? Это же он по сто раз на дню жалуется, хвастается, залипает — и ещё тысяча действий, которые можно применить к портупее… — Жаловаться и побуждать — это одно, а брать всё в свои прекрасные ручки — другое. Чжучан панически боится, что Уён ошибся, но ещё больше он боится, что тот прав — и его затея действительно во что-то да выйдет. Телефон звонит. Глядя на него, Чжучан видит всего лишь Бомина, вздыхает для верности и поднимает трубку. Он уже переоделся и не чувствует себя сколько-нибудь неловко за внешний вид, но вот за слова, которые первым делом произносит Бомин… — Я обещал помалкивать, а не снаряжаться вашей личной совой, но тем не менее я это скажу: «Я не знаю, ты это сделал или не ты, но это так горячо, что я дам тебе ещё десятку просто потому, что это случилось». — Десятку?! За это можно было получить десятку?!. Бомин отключается тут же, как заканчивает, а очень офигевающий от информации Чжучан поворачивается с ровным лицом к начавшему возмущаться Уёну: — Быть феей — призвание, а за призвание не платят. Ну, я это… пойду. Мне, похоже, тоже десятка полагается. — И Чжучан медленно, всё ещё максимально плавно и неестественно, покидает кабинет, на автомате хватая пакет с кофтой в сетку.