***
— Отбой, Пит, — Тони устало отряхнул руки от металлической стружки и вытер их промасленной тряпкой. — Может, закончим сначала эту пайку? — нерешительно возразил Питер. — Немного ведь осталось. А если сейчас бросить, то все инерционные панели застынут же, потом снова разъемы плавить придется. Ему действительно хотелось побыстрее закончить хотя бы с реверсом нового двигателя. Это было ещё даже не полдела, но хотя бы какую-то часть работы можно было бы считать завершенной. Слишком уж медленно шёл процесс, и это неслабо раскачивало его и так хиленькую лодку уверенности в себе. Но у Тони на этот счет было свое мнение. — Тебе никто не говорил, что такое «эмоциональное выгорание от работы»? Опаснейшая дрянь, чтобы ты знал. Куда как хуже, чем те паразиты на Ариане. — И даже хуже, чем нехватка монофиксаторов? — позволил себе улыбнуться Питер, уже понимая, что того не переспорить, и послушно убирая инструменты. — Поверь мне, твои монофиксаторы по сравнению с этой гадостью даже не детский сад. Они вообще не родились! Скинув грязную куртку, Тони натянул удобный свитер, которым давно заменил свою неподходящую для повседневной работы щегольскую форму. Повелительно кивнув Питеру, он размашистым шагом направился к выходу из их импровизированной мастерской. Тому не оставалось ничего иного, кроме как последовать за командиром прямиком в столовую, куда он направился. По большому счету Питер, в общем, не имел ничего против. На обед они сегодня, не сговариваясь, забили, и сейчас, после почти шести часов непрерывной работы, желудок практически орал, как он возмущен этим беззаконием. Шагая по уже привычному за пару недель маршруту «мастерская — кухня» они лавировали среди неподвижных людей в коридоре, мастерски отводя взгляд. Мало-помалу они привыкли не обращать внимание на застывшие повсюду фигуры, застигнутые Падением. Поначалу, конечно, это зрелище навевало едва ли не ужас, но не зря говорят, что человек ко всему привыкает. Они даже однажды задумались, не стоит ли всех аккуратно разнести по их каютам, но, поразмыслив, отказались от этой идеи. Ведь если они вынырнут из своего вневременья, значит, на корабле на самом деле не пройдет ни мгновения. Но за это мгновение люди окажутся в совершенно иной точке пространства. Чем это отразится, предугадать не брался ни один из них. Питер неуверенно высказал мнение, что перемещение любого объекта в их ситуации будет при выныривании равнозначно тому, что тот передвинулся со скоростью света. Додумывать дальше он не решился, и так было ясно, что ничего хорошего это не сулит. Более того, эти теоретические выкладки вели к тому, что по-хорошему вообще все объекты на корабле на момент выныривания должны быть в том же самом положении, что и до Падения. Обеспечить это было чертовски трудно, но в крайнем случае — как было дружно решено — если десяток-другой тарелок полыхнет и рассыплется пеплом, они уж как-нибудь это переживут, а людей трогать не будут. Да, Брюсу Беннеру, как едко высказался Тони, понадобится еще много времени, чтобы привести свое изобретение в более или менее удобоваримый вид. Так что в следующий раз пусть ныряет сам, тут ему времени на всё хватит. На эту шпильку Питер лишь неодобрительно покачал головой — Беннер всегда был для него одним из самых больших авторитетов, — но ничего говорить не стал. Все-таки авторитет Тони был не в пример больше. В первый же день они дружно решили никогда больше не ходить в главный обеденный зал. Помещение, которое раньше всегда полнилось народом, шумом и божественными запахами, сейчас было пустынным и молчаливым. Почему-то именно оно навевало самые тягостные и унылые мысли, отчего аппетит пропадал полностью. Так что они облюбовали себе небольшую комнатушку позади кухни, где раньше обедали сами повара, и именно там и питались тогда, когда вспоминали об этой потребности человеческого организма. Разумеется, тратить время на кулинарные изыски никто из них не собирался, да и, положа руку на сердце, не имел к этому ни малейшей склонности. Они просто решили, что готовить будут по очереди. В итоге по четным дням они ели яичницу, кашу или бутерброды, а по нечетным — суп из сухого порошка, бутерброды или заварную лапшу из пакетика. Сегодня был день дежурства Тони, а значит, их ждал суп, который Питеру порядком осточертел. Тем более готовил Тони его из рук вон плохо, что не слабо смазало Питеру картину мира. До сих пор он в принципе отказывался верить, что Тони способен что-то делать плохо. Но вот пожалуйста — мутная жижа с большими, криво покромсанными ломтями картофеля стояла перед ним и одним своим существованием заставляла верить в невозможное. Но конечно, Питер никогда, даже под угрозой всю свою жизнь питаться одним этим супом, не признался бы в этом ни единой живой душе. Надо отдать Тони должное, он и сам никогда не претендовал на лавры лучшего повара. Вот и сейчас, едва попробовав пару ложек, он скривился и оттолкнул тарелку, состроив такую возмущенную гримасу, что Питеру немедленно захотелось вскочить и начать оправдываться. Неважно в чём, хоть в том, что это он лично сварил этот суп и тайком налил в кастрюлю, пока Тони отвернулся. — Как ты это ешь, пацан? — недовольно проворчал горе-повар, все же пересиливая себя и вновь берясь за ложку. — Сразу видно, что вы в детстве хорошо питались, — хмыкнул Питер, храбро глотая очередную порцию супа. — Если бы вас кормили, как в нашем приюте, овсяной кашей три раза в неделю, вы бы ко всему проще относились. Зато нас там и готовить научили, — добавил он торопливо, словно оправдываясь за то, что посмел быть лучше Тони хоть в чем-то. — У них был пунктик на тему того, что мы должны быть во всем готовы к жизни в миру. И поэтому и мальчишек, и девчонок гоняли на кухне будь здоров. Тони чуть ли не с первого слова Питера посмотрел на него именно так, как Питер ненавидел: с жалостью и сочувствием. Именно то, чего Питер терпеть не мог просто до скрежета зубов. Он никогда и ни от кого не нуждался в жалости, ясно?! Понятно, что Тони был осведомлен о всех перипетиях его жизни. Когда его помощники собирали информацию про нового потенциального адъютанта, они, конечно, раскопали всю его подноготную. Но напрямую ни Тони, ни Питер никогда об этом не заговаривали, и сейчас он отчаянно жалел, что не укусил сам себя за язык, дабы тот не болтал лишнего. — Вы не думайте, — неловко и резче, чем было приемлемо, попросил он, упрямо пряча глаза, — я же не жалуюсь совсем. Это был очень хороший приют, правда. Нас там содержали почти как дома, в шикарных условиях, как я сейчас понимаю, и относились по-человечески. Учили всему, начиная с этой самой готовки и заканчивая игрой на скрипке… Ну, это такой старинный музыкальный инструмент… — Я в курсе. — Ну вот… Я даже вполне способен кое-что на скрипке изобразить, жаль, под руками нет. Тони вдруг усмехнулся так непринужденно и просто, что Питер вмиг забыл свою недавнюю вспышку раздражения. — Давай так. Выберемся из этой гребаной ловушки, вернёмся домой, и ты мне сыграешь на скрипке. Согласен? Я достану самую лучшую скрипку, которую когда-либо создавали руки древних мастеров. Мы заберемся куда-нибудь в горную долину, где солнце, цветы и чистый-чистый воздух. И там ты мне сыграешь. Будем валяться на зеленой траве, пялиться в офигенно голубое небо и чувствовать под собой нашу дурацкую, но лучшую во вселенной Землю. И слушать музыку. Идет? Питер замер от нарисовавшихся перед ним картин, почти воочию увидев безбрежное голубое небо, щедро украшенное пышными пятнами кудрявых облаков. Кажется, он только что понял, как выглядит его личный рай. — Идет, — ответил он и старательно улыбнулся в ответ. Ничего из нарисованного Тони так и не случится, Питер понимал это отчётливо, но никакая сила в мире не смогла бы сейчас скрыть от его внутреннего взора эту лужайку, это небо и эту музыку.***
Уже третий день они сосредоточенно сооружали центральную ось двигателя, для чего плотно обосновались в компрессорном цеху. Нигде кроме этого маленького и темного цеха на корабле не нашлось нужного оборудования. И это было ужасно по многим причинам. Во-первых, потому, что тут было очень тесно, и приходилось работать, согнувшись в три погибели, но всё равно то и дело натыкаясь на острые углы компрессоров. Во-вторых, потому что эти заразы время от времени завывали так громко, что Питер даже сам себя не слышал. А в-третьих, потому что жара тут стояла просто отменная, и вот это стало самым сложным испытанием. Питер всегда предполагал, что совместная работа сближает, но не думал, что настолько. По крайней мере он точно не ожидал, что однажды представится случай увидеть Тони Старка обнаженным. Ладно, кому он врет, он думал об этом сотни раз и каждый раз от своих собственных фантазий распалялся, как та самая проклятая звезда. Вот только реальность вышла несколько иной. И спроси его сейчас, что было бы более фантастичным — застрять с Тони, сбросившим рубашку от жара, где-то вне времени или оказаться с ним же в постели, — Питер бы не смог ответить. Но да, именно это Тони и сделал, когда от жары они оба были готовы лезть на стену. Вот только Питер страдал пассивно, а Тони, которому всегда было плевать на условности, просто и незатейливо, ни на секунду не смутившись, стянул с себя изрядно перепачканную за последнее время футболку. Как Питер смог промолчать при этом, не уронить челюсть и не выронить из рук рычаг, даже он сам не понял. Тони Старк, его гребаное божество, вот так просто стоял перед ним, шумно ругался на невыносимую жару и обтирал взмокшей футболкой пот со лба. Питер знал, что вот так пялиться на человека — это неправильно. И что он должен сейчас же отвести глаза, вернувшись к работе. Но он просто не мог этого сделать, да и кто бы смог?! Тони стоял перед ним так близко, что стоило лишь протянуть руку, и Питер смог бы наяву, а не во сне коснуться своей несбыточной мечты. Смог бы дрожащими пальцами провести по даже на вид железным мышцам рук. Смог бы, замирая от ужаса и восторга одновременно, наклониться и онемевшими от страха губами прильнуть к этим плечам, таким твердым и сильным. Слизнуть вот эту капельку пота, что стекла по правой половине груди вниз, проследить ее путь своим языком до самой запретной черты… Так, стоп. Надо было притормозить, пока эти постыдные, но такие манящие фантазии не привели к полному краху. Питер сам не понял, откуда у него взялась такая железная сила воли, чтобы перестать представлять себе ощущение этого крепкого, литого тела под руками. — Чего замер, пацан? — Тони выпрямился, откинув потемневшую от пота футболку, и шумно выдохнул. — Жарко? — Эээ… Да, что-то слишком уж жарко, — облегченно ухватился Питер за невольную подсказку, самому сейчас ему было ни за что не сгенерировать ни единой толковой мысли. Он торопливо наклонился над большой болванкой, которую обтачивал до этого, и тоскливо подумал, сколько он еще так выдержит, а главное, как ему потом, когда всё закончится, жить со всем этим. Именно в этот момент, посреди гомона компрессоров, духоты и жара, Питер впервые подумал, что он не хочет никуда возвращаться.