И вечность встанет с нами рядом...

Если бы Питера однажды спросили, мечтал ли он когда-то о поцелуях с Тони Старком, он бы жарко покраснел, принялся неловко отнекиваться, а потом промаялся всю бессонную ночь от своей неприкаянности и ненужности. Но вот сейчас он прижимался спиной к горячей стене отсека и жадно целовал Тони Старка собственной персоной. Еще недавно он сказал бы, что такого быть не может, потому что не может быть никогда. Потому что Солнце не может сойти с орбиты, а планеты — начать вращаться в обратную сторону. Поцелуи с Тони по личной шкале невероятности Питера были как раз где-то посередине между двумя этими фактами. Но после того, как он едва ли не нырнул в невообразимое пекло звезды и сам чуть не превратился в распыленные частицы материи, эта шкала претерпела сильные изменения. Было бы странно, если бы этого не случилось. Можно долго мечтать о чем-то, верить, что когда-то однажды мечты сбудутся, или страдать, что не сбудутся. Вот только стоит ступить одной ногой за грань, из-за которой не возвращаются, и человек понимает, что жизнь — это лишь миг. Миг, который может оборваться тогда, когда совсем этого не ждешь. Умный всегда сделает из этого выводы. И если в результате человек начнет горячо целовать того, кого слишком давно хотелось, и отвечать на не менее жадные поцелуи своего избранника… Что ж, тогда во всём этом определенно есть какой-то смысл. — Точно с ума сошёл, — горячо выдохнул Тони, немного отстранившись и пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией, который улетал не иначе как в черную дыру. В любой другой миг Питер бы запаниковал, распсиховался на себя и свою отказавшую выдержку и, скорее всего, даже удрал. Но сейчас он чувствовал себя так, словно достиг высшей награды в своей жизни, и отказаться от нее просто не имел права. — А с вами можно не сойти?! Конечно, сошел. Давно уже… — не менее лихорадочно отозвался он, беспорядочно вороша волосы Тони. Он просто дурел от того, что его самые горячие сны вот-вот готовы были воплотиться в жизнь. Но оказалось, что сны эти по сравнению с реальностью — просто дешевая подделка. Ведь ни в одном из снов, после которых хотелось нырнуть в ледяной душ, чтобы остудить разум и тело, Питер не чувствовал себя вот так. Словно он сгорает заживо и воскресает из пепла каждый миг. Даже если это случится один-единственный раз, то Питер хотел запомнить каждое мгновение этого сумасшествия. Помнить, как Тони суматошно скользил губами по его щеке, а руки, словно живущие своей жизнью, уже ощупывали его грудь и живот. Помнить, как сам Питер, изнывающий от жара — не понять, снаружи или внутри — вжимался в твердое, почти железное тело и еле удерживался, чтобы не скулить от неутолимой жажды. Помнить, как возбуждение стало таким сильным, что избавиться от него стало важнее, чем дышать. — Может, куда-то переместимся? В своем дурмане он не сразу сообразил, что спросил Тони, но когда слова всё же дошли до сознания, яростно замотал головой. — Нет! Зачем?! — Тебе не кажется, что это место вообще не подходящее? — По-моему, — почти простонал Питер, — самое подходящее. Звезда совсем рядом, за стенкой, горячо ужасно… О господи, еще! Еще раз сделайте так!!!.. Самое подходящее место, такое же чокнутое, как всё, что с нами… происходит. И больше не говоря ни единого слова, Тони мягко толкнул его на пол. Сочетание зноя вокруг и горячих жестких губ везде на своем теле сводило с ума. Возбуждение бурлило, билось, отчаянно искало выхода и не находило его. И судя по тяжелому дыханию Тони, то и дело сбивающемуся с ритма, с ним происходило то же самое. — Повернись, — наконец приказал он, но, не дожидаясь, пока Питер выполнит просьбу, сам рывком перевернул его на живот. Питер никогда и не подозревал, что у него такая чувствительная спина. От простых поцелуев ему хотелось извиваться, стонать и подставлять все новые и новые места для ласк. — Какой же ты, Питер! — обожгло ухо прерывистым шепотом. — Какой же ты… «Какой?» — отчаянно хотелось спросить, но легкий, хотя и довольно чувствительный, укус меж лопатками мигом выбил все мысли из его головы. Потом… Все вопросы потом. А пока есть только извивающийся Питер и ненасытные губы Тони на его спине… — Пылкий, чувствительный, горячее звезды, — Тони словно услышал его невысказанный вопрос. — С ума сойти можно… И уже не спрашивая разрешения, сам потянул его вверх, помогая встать на колени. Питер бы покраснел еще сильнее, но это было уже просто невозможно. Он не был девственником, конечно, но сейчас всё это происходило с ним словно впервые. Тони вмиг тут же вновь приник к его спине, уже безошибочно находя самые чувствительные места и моментально заставляя Питера забывать о таких глупых в постели вещах, как стеснение и стыд. Губы, щекочущие заднюю часть шеи, зубы, то и дело прикусывающие кожу спины, руки, лихорадочно шарящие по животу, груди и особенно часто замирающие на сосках, напряженных уже до болезненности… Всего этого в один миг стало настолько много, что Питер не выдержал, содрогнулся всем телом и громко застонал от невыносимой неудовлетворенности. Это и стало последним сигналом. Разгоряченный, дрожащий Питер вдруг ощутил, как в него нежно, но неумолимо проник палец и начал довольно настойчиво разминать и массировать упругие стенки. Он бы наверняка не сдержался и вскрикнул, но его рот тут же оказался заткнут ртом Тони, навалившегося на него всем телом и заставившего повернуть голову. А самое главное — вторая рука Тони нашла член Питера и начала довольно сильно его ласкать. От этого Питер вновь, в который уже раз, потерял дар речи, и второй и третий палец прошли если и не незамеченными, то, по крайней мере, никакой реакции на них не последовало. Когда почти превратившийся в сжатую пружину Питер ясно понял, что еще пара движений пальцами, и он кончит, Тони вытащил пальцы и, мимоходом усмехнувшись на возмущенный всхлип, наклонился к пылающему уху. — Пит, ты как? Готов? — жарко прошептал он, изо всей силы прижимаясь собственным членом к его ягодицам и скользя по ним вверх и вниз. И потерявшийся в своих ощущениях, готовый уже на все, лишь бы наконец кончить, Питер лишь сильнее прогнулся в пояснице. Тони входил медленно, но Питер все равно вздрогнул от боли и сдавленно зашипел. Поэтому, хоть он и не пытался отстраниться, Тони крепче схватил его за талию и наклонился, чтобы успокоить, приласкать спину, зацеловать уши и шею. При этом он ни на миг не останавливался и спустя совсем недолгое время не выдержал и таки вошел одним толчком до конца. Питер очень хотел сдержать позорный стон, но ощущение, что его слегка так разорвало на несколько частей, не оставило ему ни малейшего шанса. Тони наклонился к нему еще ближе, лихорадочно прошептал: «Прости… Прости, малыш. Сейчас…», снова заставил повернуть голову и впился в его губы своим ненасытным ртом. Одной рукой он при этом торопливо шарил по напрягшемуся животу Питера, а другой грубовато ласкал слегка поникший член, быстро возвращая прежнее возбуждение. Питер уже не пытался сдерживать стоны, они вырывались из его рта сами по себе. Тони, видимо, почувствовав, что боли в этих судорожных всхлипах уже намного меньше, наконец-то отпустил себя и начал вбиваться практически со всей силы. Питер понимал, что ничего более болезненного в его жизни не было. И одновременно более шикарного тоже. Боль, желание и жар сплетались в огненном смерче. Сам того не замечая, он начал подаваться навстречу, желая получить еще больше. Больше этой боли. Больше этого удовольствия. Больше этого Тони. Его несло и качало, его разрывало и тянуло в разные стороны, его возносило все выше и с криком обрушивало вниз. И в какой-то момент эти яростные толчки внутри, эти губы на спине, эта твердая рука на члене, эти волны, этот ураган, этот смерч взметнулись в последний раз и взорвали мир Питера на молекулы.

***

«… Вот примерно так всё и было. Черт, я пишу всё это, и мне стыдно. Хотя с чего бы? Всё равно этого никто и никогда не прочтет, а я, по-моему, реально пишу и краснею. Словно школьница, которая впервые порнушку читает. Но не писать не могу. Знаете почему? Потому что если по возвращении на Землю всё это закончится, я даже в глубокой старости хочу знать, что это действительно было. Что я не выдумал себе эту ночь в приступе старческого маразма. И мне сейчас пипец как грустно от того, что ничего лучше в моей жизни уже не случится. Я потом словно вырубился и даже не помню, как мы оказались в душе. Более или менее пришел в себя, только когда понял, что по мне стекает теплая вода, а мистер Старк стоит сзади и водит мочалкой по моей спине. Господи, в каюте мистера Старка самый обычный душ, такой же, как в моей, но, но при этом он самый офигенный во всем мире. Адмирал, по-моему, чувствовал себя немного виноватым за… ну вы поняли… что он типа того… перестарался, что ли. Блин, вот же глупость! Он, что, реально, не понимает, насколько для меня это приятно?! Что я (блин, реально я!!!) смог вот так его завести. Пишу и сам себе не верю до сих пор… Он меня так бережно гладил по спине, по плечам, словно я вот-вот сломаюсь. А я и правда еле на ногах стоял. Я после того самого, на полу, ещё не отошёл, а от теплой воды и его рук (он, правда, вот этими божественно нежными руками творит все эти техночудеса с металлом?!) вообще превратился в кисель. А потом он подхватил меня на руки, представляете?! Меня! Как девчонку! И я, может, и хотел бы сопротивляться, но тело меня окончательно предало, и я решил: «А, к черту все! Гулять так гулять!». Он меня внес в свою спальню, на постель уложил, что-то недовольно хмыкнул, а потом и говорит: «На что похожи твои колени, карапуз? Черт, извини… В следующий раз мы точно воспользуемся моей кроватью, понятно?». И вот тут я еще раз немного умер от счастья…»

***

Такой редкий момент отдыха приносил почти физическое наслаждение. Они с первых дней облюбовали диванчик в северном зале для чтения. Он был расположен не с той стороны, где полыхала звезда, и поэтому из окна тут виднелась не картина звездного апокалипсиса, а привычный до боли умиротворяющий вид черного неба, расцвеченного тихим мерцанием таких далеких звезд. Вымотавшись за день, они позволили себе закончить работу сегодня на час пораньше и устало растянулись на любимом диванчике. Откинув голову на мягкую спинку, Тони практически чувствовал и слышал, как оскорбленно гудят натруженные мышцы. Но рядом, уже непринужденно улегшись головой на его колени, находился Питер. И это всё меняло. — Вот запустим новый двигатель, — мечтал вслух мальчишка, забавно жмурясь, — потом выйдем из Падения, за секунд пятнадцать двигатель активируется, и мы каааак умчимся отсюда! Раз — и «Альтрон» в полной безопасности! А все очнутся и будут в полном шоке — что вообще такое происходит? И вот тут мы им выложим нашу эпопею. Думаете, они сильно офигеют? Мне кажется, просто челюсти уронят. От пришедшей ему мысли он даже закопошился и повернулся так, чтобы смотреть Тони в лицо. — А прикиньте, как доктору Беннеру обидно будет! Он же всё это придумал, осуществил и сделал невозможное возможным, а в первых реальных испытаниях мы с вами его опередили. Последние мгновения Тони слушал его вполуха, хотя до сих пор, пусть и лениво, но вполне участвовал в разговоре. Что-то неосязаемое, но колючее в последних словах Питера неприятно коснулось сознания. Он мысленно пробежался по его последним репликам. «Двигатель», «выйдем из Падения», «умчимся», «все офигеют»… Ничего такого, что могло бы напрячь сверх обычного волнения за исход этого рискованного мероприятия. «Совсем нервы расшатались, — решил он, — вот выберемся отсюда нахрен и точно пора лечить. Кстати, насчет этого…» — Ничего не забыл? — совсем неделикатно остановил он бодрую трескотню пацана, который как раз расписывал, как долго будет тискать свою лохматую Карен. — А? — непонятливо сощурился Питер, грубо прерванный на полуслове. — Ну сам говоришь, — нетерпеливо пояснил Тони, — по возвращении тебя ждет Карен, работа, цветочки полить, отчет для штаба… А как же наше рандеву посреди альпийских лугов под звуки скрипки? Что-то я не наблюдаю его в твоих радужных планах? Питер так жарко залился краской и так явно напрягся, что Тони запоздало понял: он только что случайно зашел за запретную линию. Не надо было иметь его интеллект, чтобы наконец понять, что так смутило Паркера. Тони еле удержался от того, чтобы смачно шлепнуть себя по лбу. Ну конечно же! С момента того выхода Питера за борт, приведшего к столь неожиданным последствиям, прошло уже больше недели. И всю эту неделю они не отлипали друг от друга во всех смыслах. Тони начал всерьез подозревать, что на него так действует их сюрреалистичное окружение. Не могло же ему настолько снести крышу от одного человека. Настолько, чтобы каждую секунду хотелось его трогать, гладить, чувствовать, и да, трахать! Но при всем этом он ведь ни словом не обмолвился о том, что будет с ним потом, на Земле. Не то чтобы у него вообще было на это время, конечно. Они так рьяно трудились над доводкой двигателя, что на нежные беседы не было ни сил, ни времени. Но это Тони привык все держать в себе и выражать чувства действиями. Интересно, Питер вообще понимал, что он единственный, кому Тони открыл столько секретов своего мастерства? Если бы об этом доверии к юнцу адъютанту узнали давние коллеги адмирала, то решили бы, будто у них проблемы со слухом. И дело было вовсе не в том, что Питер являлся единственным собеседником Тони, и тому волей-неволей приходилось посвящать его в свои тайны. Вовсе нет: будь на месте Питера кто-то иной, Тони бы нашел массу способов и включить его в производственный процесс, и при этом не раскрывать практически ничего. С Питером вести себя так не хотелось совершенно, да и это было совершенно ненужным. Наоборот, Тони впервые ощутил, какое несказанное удовольствие доставляет тот факт, что тебя слышат и понимают! Это чувство было таким непривычным, что повергало поначалу в растерянность, а затем стало вызывать какую-то детскую радость от внезапного ощущения родства. И именно поэтому Тони не скрывал ничего: разъяснял все свои уловки, технологические приемы, даже поделился несколькими заветными идеями, которые все еще лелеял в душе. Кто-то другой, более давно знакомый с Тони, та же Пеппер или Роуди, узнав про это, сразу бы сделали много далеко идущих выводов про его отношение к парню. Но это они, которые знают его как облупленного, а это Питер, который все еще смотрит снизу вверх и по-прежнему полагает, что Тони и его разделяют невыразимые дали. При всем своём уме и сообразительности Питер все равно наверняка считает, что для Тони их отношения не более чем интрижка от скуки. И что когда всё это небывалое приключение закончится, то и они закончатся тоже. Что ж, Тони, возможно, и допустил ошибку, не сказав это словами через рот, но он никогда не стыдился признать своих ошибок. Главное, что он точно знает: ошибки — лучший учитель. — Ты чего так хлопаешь своими чудными ресницами? — деланно спокойно спросил он, не позволяя ни капле серьезности проникнуть в голос. — Струсил? О, всё ясно: наш маленький скрипач-виртуоз ни разу не скрипач, а всего лишь самозванец? — Ничего подобного! — ожидаемо повёлся на подначку Питер и обиженно уселся рядом, старательно не смотря на Тони. — Я просто… ну… не был уверен, что вы реально этого захотите. Ну вот, кто бы сомневался. Здравствуйте, тараканы Питера. Приятно познакомиться. — С чего бы? — деланно спокойно протянул Тони и бросил в рот виноградинку из вазы, примостившейся на широком подлокотнике. — Думаешь, я такой тонкий ценитель, и мои уши не вынесут твоего музицирования? Не надейся. Обещание придется сдерживать. Я же от тебя теперь не отстану, во всех смыслах. От улыбки, которая расцвела на лице Питера, вокруг словно стало светлее. Прощайте, тараканы Питера, нам и без вас очень неплохо жилось. А будет еще лучше.

***

Скрипя зубами, Тони не мог решить: он больше устал или просто злится. Калибровку панелей двигателя они настраивали вот уже третий день, но все почему-то шло через пень-колоду. То терялись самые нужные инструменты, то компьютер вдруг начинал жить своей жизнью и вместо настроек реверса выдавал загадочные синусоиды, то обычный винт вдруг ломался в таком месте, в каком сломаться не мог по определению. — Так, — вдруг раздался решительный, почти начальственный голос. — Я понял: нам нужен отдых, продолжим потом. — Зачем? — сухо отозвался Тони. — Я отказываюсь откладывать эту агонию на более позднее время. — Эй! — возмутился Питер. — А кто вещал мне про эмоциональное выгорание?! Неужели ваши слова настолько расходятся с делом, адмирал Старк?.. Всё, больше возражения не принимаются. Я перехожу к решительным мерам. Он резко оттолкнул свое кресло и куда-то деловито пошагал. У Тони даже не было сил проводить его взглядом. Но на то, чтобы ухмыльнуться при мысли, как осмелел мальчик, сил всё же хватило. Подумать только, совсем недавно взирал с почтением и ходил по струнке, но стоило оказаться в постели, как сразу стал хозяином положения. А вот вернутся они домой, предложит ему Тони официально встречаться, и кажется, ходить по струнке и носить тапочки в зубах станет уже сам Тони. И будет чертовски при этом счастлив, да. Очень быстро шаги послышались вновь, Тони довольно хмыкнул: ненадолго же его хватило. Он думал так целых три секунды, когда вдруг что-то хлопнуло, и на его голову ощутимо шлепнулось нечто мокрое и слизкое. Ему потребовалось недюжинное усилие, чтобы от неожиданности и брезгливости не заорать, словно маниорта с Арианы. Это удалось, но скинул мерзкое нечто с себя он с завидной скоростью. И только под заливистый хохот засранца опознал в непонятной субстанции, сейчас печально валявшейся на приборной панели, безобидный асциллийский кактус. Любимый цветок Наташи, который она вывезла с Асциллии еще в прошлом году и с тех пор так и таскала с собой на манер домашнего животного. Тони даже не мог понять, на кого он злится сильнее: то ли на внезапно расшалившегося Паркера, то ли на себя — чего было дергаться? Впрочем, обе злости, словно мороженое, таяли и превращались в розовую лужицу под лучами совершенно непривычных веселости и азарта, которые с каждой секундой разгорались всё ярче. Питер решил поиграть? Ладно. Теперь ход Тони. Укоризненно глядя на все еще хихикающего Паркера, он незаметно нащупал под столом грязную тряпку, которую кинул туда утром впопыхах и был сейчас очень рад этому. — Эх, Питер, — придав голосу поистине вселенскую скорбь, он медленно поднялся, старательно пряча тряпку за спиной, — серьезно? Не ожидал от тебя. Я вообще-то разочарован. Глядя на то, как молниеносно лицо Питера теряет всякую веселость и искривляется от мысли, что он всё же перегнул палку, Тони не мог себе не аплодировать. Ну пацан же совсем! Тони вот никогда бы на такое не повелся. Память насмешливо подкинула ему кактус на голове. Ладно, возможно, не повелся бы. — Очень разочарован, Паркер, — он сделал еще один шаг навстречу и буквально ощутил, что Питер прилагает титанические усилия, чтобы не отшатнуться. — Сэр… — наконец осмелился он, но Тони не стал даже слушать. — Очень разочарован, лейтенант, — с нажимом повторил он и вдруг резко дернул его на себя и мазнул грязной тряпкой прямо по носу: — Ведь попасться на такую банальную уловку мог лишь младенец! Питер, в отличие от Тони, все-таки взвизгнул от неожиданности и принялся вырываться. Тони не особенно упирался, и когда тот, тяжело дыша, отстранился, Тони не смог удержаться от хохота. Милая мордашка Паркера, вымазанная черным маслом, выглядела в высшей степени уморительно. Тому хватило одного взгляда на зеркальный экран, чтобы понять, что происходит. — Ах, вот так, да?! Ну держитесь, сэр! Схватив несчастный кактус, он бросился к Тони, крича, что сейчас засунет его своему обожаемому командиру прямо за шиворот. Угроза была настолько жуткой, что Тони охватило дикое желание схватить кресло и выставить его перед собой на манер щита. Впрочем он мужественно победил себя и ограничился тем, что увернулся от несущегося на него Питера и изловчился еще разок шлепнуть того тряпкой по щеке. После этого любому бы стало ясно, что из каюты пора удирать, Питер такого вероломства не простит. Перепрыгивая через груду сваленных деталей и выбегая в услужливо отъехавшую в сторону дверь под возмущенные вопли и топот ног Питера, Тони азартно думал, кто же сошел с ума: весь мир или он. Хотя какая разница? Ведь это сумасшествие ему определенно нравилось.