***
Робот у стола обиженно жужжал, всеми своими металлическими конечностями выражая оскорбленное недоумение. Он очень хотел сам вымыть посуду. Он точно знал, что делает это лучше всех в обозримой Вселенной. Его для этого создали, в конце концов! Но вместо того, чтобы дать ему выполнять его прямые обязанности, Создатель возился с тарелками сам, брызгался водой по сторонам, чертыхался и наконец так резко поставил тарелку на столешницу, что та неприятно звякнула. Робот в сотый раз подумал, что этих несовершенных людей невозможно понять, откатился в сторону, пискнул раздосадованно напоследок и затих в углу. Да, Тони терпеть не мог мыть посуду, но сейчас он был готов заняться хоть вышиванием древних занавесок на иллюминаторы, лишь бы не бездействовать. Конечно, столь банальное занятие как мытье посуды не особо помогало загрузить мозг. Но думать о том, как оттереть пятнышко соуса с тарелки, все же было проще, чем представлять мир, в котором рядом с ним не будет Питера Паркера. Всего три месяца назад он действительно хотел отослать Питера от себя, но не зря говорили древние мудрецы: «Бойтесь своих желаний, ибо они исполнятся». Вот и настал этот момент, и что теперь делать? Головой побиться об стол? О, Тони бы с радостью, если была бы хоть сотая доля вероятности, что это поможет. После того проклятого озарения они так нормально и не поговорили, хотя прошло уже два дня. Питер, выслушав его сбивчивую речь про струны, побледнел как мел, пробормотал, что ему срочно надо отойти, потому что у него, оказывается, срочные дела, и скрылся быстрее, чем Тони успел его хотя бы окликнуть. Впрочем он особо и не пытался. Он давно заметил, что мальчишка предпочитает переживать сложные моменты в одиночестве. Наверняка такой отпечаток наложило на него приютское прошлое. Вряд ли в этом учреждении кто-то всерьез рвался вытирать детские слезы и препарировать их психологическое состояние. Самому Тони это стремление к одиночеству, в общем, тоже было понятно и близко, даже при том, что его детство от детства Питера отличалось кардинально. Как же часто в шикарном особняке Старков посреди богатства, роскоши и на все готовых слуг, маленький наследник всего этого великолепия тоже хотел забиться в уголок, чувствуя себя по-настоящему никому не нужным. Давно повзрослевшему Тони казалось, что это ощущение осталось в далеком прошлом, но вот сейчас оно вновь вылезло, злобно щерясь клыкастой пастью. Может быть, потому что за эти несколько месяцев он впервые почувствовал себя нужным кому-то конкретному. Не толпе, обожающей блестящего героя, не фанаткам, мечтающим родить ему ребенка, не поклонникам, жадно ловящим каждое слово, а конкретному Питеру, который теперь знал его со всеми недостатками, слабостями и косяками. И который все равно продолжал смотреть на него как на центр мироздания. И вот от этого отказаться?! Самому?! Лично заставить себя забыть лучшее, что с ним случалось?! Жить так, словно трех невозможных, сказочных, невероятных месяцев вовсе и не было? Словно самое приятное, что может быть в этой жизни, — это посидеть с Роуди вечерком с бутылочкой хорошего пива с Трензалора, может быть, вызвать парочку знакомых девиц из заведения мадам Фулер, а потом выпроводив всех, недовольно завалиться в мастерскую, не понимая, почему все это давно не приносит никакого удовольствия. Проще и честнее было бы сразу пустить себе пулю в лоб. Вот только пятьсот человек на борту «Альтрона» все так же невыразительно смотрели на него своими застывшими глазами…***
Тони вошел в темную мастерскую, аккуратно прикрыв за собой дверь. Свет включать не хотелось. Во-первых, освещения от катастрофы за окном вполне хватало для того, чтобы рассмотреть предметы перед собой, а во-вторых, в полумраке было намного уютнее. Не было ощущения, что тебя вытащили на судилище, поставили в центр круга и злобно требуют ответа. Которого у тебя нет и быть не может. Он неторопливо подошел к пульту управления, машинально проскользил пальцами по мерно моргающим панелям. Работать не было никакого желания, но от безделья на душе было еще тоскливее. — Что с трансгрессией? Внезапно раздавшийся голос за спиной едва не заставил Тони позорно дернуться. С трудом сдержав инстинктивный порыв, он смог выждать пару секунд, прежде чем обернуться. Питер сидел прямо за ним в кресле и смотрел так пристально, что Тони даже среди здешней жары на миг стало холодно. Он попытался поймать его взгляд, но тень, падающая на лицо, не давала этого сделать. — Какой трансгрессией? — собственный голос вдруг показался хриплым и чужим. — Да перестаньте. Только не врите, что не обдумали уже свою великолепную идею во всех деталях. Тони молча хмыкнул: пацан читал его как раскрытую книгу, и он не видел никакого смысла с этим спорить. Больше всего на свете он не хотел обдумывать свою идею. Не хотел даже примерно представлять, как ее реализовать. Но проклятый дар впервые в жизни обернулся против него. Мысли, идеи, чертежи крутились в мозгу помимо его воли, вспыхивая перед глазами вспышками холодного синего цвета. И почти ненавидя себя за это, он уже точно знал, как за считанные мгновения после выхода из Падения найти ближайшую к «Альтрону» космическую струну. — А раз думали, то неизбежно уперлись в проблему трансгрессии. И мне крайне интересно, как вы ее решили. Это было совершенно не ко времени, но Тони не мог не восхититься умом Питера, который самостоятельно, без каких-либо подсказок пришел к точно тем же выводам, что и он сам. Питер был идеальным напарником для его работы. А Тони даже не узнает, чего он лишился… — Вывел парадоксальный вектор на минимум, — нехотя буркнул он. — Это снимет излишнее напряжение трансгрессии, а остатки можно будет нейтрализовать простым столкновением двух полей. — Прикольно, — хмыкнул Питер почти весело, почти как раньше. — Я вот не додумался. Всё бился над тем, чтобы перевести трансгрессию в обратное положение, идиот… Что ж, всё как всегда… Вы — гений. Тони вдруг почти физически замутило от этого невыносимого разговора. Он отвернулся и уставился на датчики перед собой, машинально считывая информацию. Температура выше нормы… Уровень кислорода в норме… Давление в норме… А он сам? Он, Энтони Старк, в норме? И будет ли теперь хоть когда-то?! — Как бы я хотел забыть про эти проклятые струны… Это признание сорвалось с губ так легко, словно не он произнёс его. Даже не глядя на Питера, краем глаза Тони не мог не видеть, как тот вздрогнул и стиснул подлокотники. — Так хочется засунуть все это в сейф, выкинуть за борт и пойти спать. — А вы сможете спокойно спать? Тихий, отчаянный вопрос был настолько риторическим, насколько это вообще возможно. Как будто хоть кто-то в этой проклятой всеми богами каюте не знал ответа. Он заставил себя взглянуть на Питера. От видимого спокойствия того не осталось и следа. Он всем телом подался вперед, попав в полосу света. И от того, что Тони увидел на искаженном лице, он тут же стиснул зубы. Стиснул так сильно, что челюсти заныли. — А ты сможешь? Питер вдруг улыбнулся, и более жуткой улыбки Тони не видел никогда в своей жизни, и был уверен, что и не увидит. — Недолгой вышла наша вечность, правда, господин адмирал? — Всё зависит только от нас. Если бы Тони хотя бы сам верил в это… — Нет. Ничего уже не зависит. И не зависело никогда. Сами знаете. Так что… Давайте сюда ваш парадоксальный минимум. Он резко тряхнул головой, подкатился на кресле к экрану и принялся ожесточенно вбивать данные. Крупно дрожащими пальцами. — Питер… — Парадоксальный минимум, сэр, я жду, — жестко бросил он, не оборачиваясь. — Питер, послушай! — Нет! — Он предупредительно вскинул руку, и в его голосе совершенно явно вызревали злые слезы. — Только не говорите ничего, ладно? Я совершенно точно знаю, что мы с вами это сделаем. И точно также знаю, что постараюсь не сдохнуть за эти дни. Но не уверен, что получится. Так что пожалуйста, сэр, пожалуйста… Мне и так… Этого Тони уже вынести никак не мог. Питер может сколько угодно отстраняться от него, но Тони этого больше не позволит. Пока он еще это может. За два шага преодолев расстояние между ними, он схватил его за руку и резко, даже немного грубо, выдернул из кресла. — Эй, — обиженно вскрикнул Питер, машинально уперевшись в грудь Тони ладонями. — С ума сошли? Больно вообще-то. «Мне тоже. Мне охренеть как больно, Паркер», — что-то проскулило в голове Тони, но он не позволил себе это произнести. Не сейчас. Он должен быть сильным. Не ради себя, ради Питера. — Ты прав, мы уже не сможем жить в нашей вечности спокойно, зная, что выход есть. И когда мы выйдем, я не знаю, что нас ждет. Будем мы помнить про нас или всё забудем. Но я знаю одно: эти три месяца были лучшими в моей жизни. И Питер сдался. Неловко ткнувшись Тони в грудь, вцепившись дрожащими пальцами в плечи, он, наконец, зарыдал. Стыдясь этого, не издавая ни единого звука. И всё, что оставалось Тони, это гладить его по подрагивающим лопаткам, шептать на ухо что-то совершенно бессвязное и опустошенно думать, что не может позволить себе даже эти целительные слезы.***
Обреченность — хороший стимулятор. Одному богу ведомо, чего Тони стоило принять решение, но когда оно, наконец, было принято, стало проще. Они работали молча, перекидываясь лишь самыми сухими замечаниями по делу, по молчаливому уговору ни разу не выходя за границы сугубо рабочих отношений. Работали до предела, до того момента, когда оба от усталости начинали вырубаться. Чтобы сил хватило лишь доползти до каюты, уронить голову на подушку и тут же отключиться в милостивой пустоте. Она хотя бы на мгновение позволяла забыть о том, что миг приближается. Миг, в который все закончится. Так пусть же он настанет как можно быстрее… И он настал. — Вот и всё… — тихо, намного тише, чем хотелось, произнес Тони, глядя на их нехитрый конвертор. — Всё, — послушным эхом отозвался Питер. Тони очень хотелось взглянуть на него, напиться им, насмотреться так, чтобы это изображение навеки отпечаталось на веках, врезалось в мозг, ввинтилось в сердце. Но он не мог. Иначе он не выдержит и своими руками разобьет их изобретение к чертям. Он себя, может, и простил бы за эту слабость. Питер не простит. — Пойдемте. Ничего не объясняя, Питер потянул его за собой к выходу из мастерской. Тони не стал спрашивать куда, говорить не хотелось. Вообще не хотелось ничего, только сдохнуть вот прямо сейчас, прямо тут на пороге. Как там Питер говорил? «Постараюсь не сдохнуть за эти дни»? Тони с этой задачей, кажется, не справился. А потом он осознал, куда же его ведет Питер, и понял, что не справился точно. В тот самый коридор и ту самую каюту. Где звезды, полеты и — «все твои дни рождения теперь будут такими»… Больше не будут. Ты — жалкий лжец, Тони Старк. — Подожди… — сделал он неуверенную попытку затормозить возле двери. — Помолчите, сэр, пожалуйста. Дверь услужливо распахнулась перед ними, глаза, как всегда, ослепило первозданной красотой, и от этого их защипало. Конечно, только от этого… Питеру понадобилась всего пара манипуляций, и они медленно взлетели, воспарив среди вечно бесстрастных звезд. Питер вдруг развернулся, и, кажется, впервые с того разговора Тони увидел его глаза. Увидел и перестал дышать. Разве могут человеческие глаза вмещать столько всего?! И разве могут глаза другого воспринимать все это?! А потом он начал дышать снова. Потому что медленно приблизившийся Питер вдруг его поцеловал. Медленно, нежно и мучительно. И Тони даже не было нужды думать, с каких пор Питер Паркер стал его дыханием… — Я не знаю, запомним ли мы этот момент, — тихо прошептал Питер, прислонившись своим лбом ко лбу Тони, — но те минуты, что нам остались, я хочу думать только о нас. Я же имею право на последнее желание, правда? — Мы имеем, Пит. Пока еще — «мы». Невидимая площадка вдруг сама возникла под ногами. То есть Тони разумом понимал, что совсем не сама, что это Питер мягко подтолкнул их к ней, но ему сейчас на всё было настолько наплевать, что он своё имя не смог бы назвать, если бы его спросили. Всё потеряло значение — время, пространство, сознание, разум — всё, кроме губ Питера, еле заметно скользящих по щеке Тони, и его рук, почти благоговейно расстегивающих пуговицы на рубашке. На площадку они опустились бережно, совсем не так, как раньше. Страсть никуда не делась — за столько дней одиночества вдвоем она лишь разгорелась — но посреди этих звезд и тишины она вдруг обрела иное обличие. И от этой неизбывно тоскливой нежности в груди что-то леденело. Тони сам не понял, как оказался спиной на площадке, а Питер навис над ним сверху. Раньше они редко занимались любовью в такой позе, Питер предпочитал другие варианты. Но сейчас, глядя в его глаза, которые затмили все звезды, Тони не вспоминал ни о чем. Не было прошлого, настоящего и будущего. Именно сейчас, именно в этот миг время действительно застыло. Не тогда, три месяца назад, а сейчас, когда Питер смотрел на него и молчал. Просто молчал, потому что им уже не нужно было ни о чём говорить. Тони упустил момент, когда тело продрало мучительно-сладкой судорогой. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что Питер все же опустился на него, вобрав в себя, и сделал первое осторожное движение. Руки сами привычно метнулись на бедра Питера, туда, где они и должны были быть. От ощущения бархатной кожи под пальцами привычно обдало пламенем. В глазах Питера, который, кажется, даже не моргал, Тони видел отблески этого пламени. Такого знакомого, такого нужного, такого завораживающего. У него даже почти получилось не думать, что это пламя он видит в последний раз. От движений Питера, осторожных, плавных, словно он боялся сделать Тони больно, хотелось скулить. Удовольствие казалось почти преступлением. Его хотелось запретить, хотелось заорать ему, чтобы не наступало, чтобы не смело взрывать время, застывшее между ними. Но такой знакомый, такой родной жар тела Питера, его упругость и узость, его напор и податливость не оставили никакого шанса. И жадно всматриваясь в звезды, полыхающие под плотно зажмуренными в момент оргазма веками, Тони вдруг отчетливо понял, что оно того стоило.***
Оставались последние минуты, и оба лихорадочно торопились, желая, чтобы и они, наконец, закончились. Они сделали всё, что могли, чтобы избежать непредвиденных последствий. Нужно было всё вернуть в то же положение, в котором их застигло Падение. Для этого они часами изучали записи бортового компьютера. Все предметы были возвращены на свое место, всех членов экипажа, которых они задели вольно или невольно, пришлось поставить в ту же позу. Когда все было закончено, Тони решился. — Пит… Нет никакой гарантии, что сработает, но попробовать нужно. Давай запишем сообщение для себя. Мальчишка лишь на мгновение окинул его хмурым взглядом исподлобья, видимо, хотел возразить, но в последний миг передумал. — Почти уверен, что оно не сохранится, но вы правы, давайте. Устроившись на их любимом диванчике, Тони, почему-то робея, слегка приобнял напряженного, как струна, Питера и махнул роботу, чтобы тот включил камеру. — Привет, — он откашлялся, пытаясь прочистить горло, першило в нём нещадно. — Если вы, то есть мы, это смотрите, то я чертовски рад за вас, то есть нас. Тони за свою жизнь произнес тысячу речей, но ни одна не давалась ему с таким трудом. Челюсти словно стянуло густой смолой, и они наотрез отказывались двигаться, а мысли в голове превратились в бесформенное желе. — В общем, — он вновь замешкался, подбирая слова, которые, как назло, никак не шли на ум, — мы просто хотим, чтобы вы знали. Эти три месяца мы, — он бросил короткий взгляд на Питера, — были вместе. Так близко, что ближе и не бывает. И если мы… вы всё это забудете, то пожалуйста, пожалуйста, я очень вас прошу, я умоляю — вспомните про нас. Больше нам ничего не надо.***
— Я уже и забыл, какой вы красивый в вашей форме. Вбивая последние настройки в конвертор, Тони лишь мотнул головой, не желая ни говорить, ни смотреть на Питера. Тот может сколько угодно верить, что силы Тони безграничны, но он сам-то знает, что их уже давно не осталось. — Дайте сигарету, — вдруг попросил Питер. — У вас же были еще? В ответ на это отмалчиваться уже не получалось. — Да, — нехотя отозвался он, — где-то были. Пачка обнаружилась в нижнем ящике стола. Он протянул ее Питеру, и тот, слегка помешкав, вытащил сигарету, и щелкнув зажигалкой, жадно глотнул дыма. Немного помедлив, Тони последовал его примеру. Горький дым заскользил по стенкам горла, оседая на них густым маслянистым налетом. Тони давился им, но не отводил глаз от Питера. От того, как сжимаются пальцы на сигарете, как бережно, почти нежно к ней прикасаются губы, чтобы через пару мгновений слегка разомкнуться и выпустить дым, как тонкая струйка вырывается наружу и скользит вверх. Истаивая, исчезая в жарком воздухе каюты. Исчезая бесследно и обреченно. Точно так же, как их время. Всё, он больше не мог. — Послушай, — резко шагнул он к нему. Еще более резко Питер вскинул ладонь: — Нет! Стойте! Не смейте… Просто не смейте! И давайте уже… Застывшему на месте Тони оставалось лишь безжизненно смотреть, как Питер торопливо подходит, берет со стола прибор Беннера, а потом вдруг вскидывает на него глаза… Точно такие же бездонные, как тогда, среди бесстрастных и равнодушных звезд. — Только знайте, что я люблю вас. Любил, люблю и всегда буду любить. И нет никакого значения, что сейчас произойдет. Может ли этот момент быть еще хуже? Может ли быть что-то, от чего Тони стало бы больнее?! И выплеском этой боли рванулось к Питеру отчаянное: — Я тоже… — Нет! — вновь прервала его ладонь Питера, на сей раз прижавшаяся к губам Тони в отчаянном жесте. — Нет, молчите. Скажете мне это потом. На Земле. Если это правда, то обязательно скажете, что бы ни случилось. А сейчас… Он нашел руку Тони, крепко сжал пальцы и, не отводя глаз, впервые за этот день светло и ясно улыбнулся. На кнопку они нажали вместе.***
…. Питер окончательно перестал соображать, что происходит. Им осталось жить всего несколько минут, а адмирал Старк вдруг вздумал препираться чёрт знает о чём с доктором Беннером, словно какой-то неведомый план последнего хуже того апокалипсиса за стеклом. Да что вообще может быть хуже?! — Не смей, Брюс! Голос Тони стал таким угрожающим, что Питер ошарашенно на него покосился, даже не поверив в первый миг, что он принадлежит его командиру. — Прости, Тони, я должен попробовать, — почему-то печально ответил доктор Беннер и протянул руку к прибору. В следующий миг случилось сразу несколько событий одновременно. Тони бросился к Брюсу, намереваясь выхватить прибор у него из рук. Встрепенувшийся Питер, не особо понимая зачем, действуя на голых рефлексах, но точно зная, что мистер Старк подвергает себя опасности хлеще той, что грозила им всем, метнулся вслед за ним и, ухватив за рукав кителя, потянул назад. Брюс выпрямился и все-таки резко ударил по экрану, отчего Питер похолодел от ужаса. Корабль в очередной раз резко тряхнуло, и прибор вылетел из рук доктора в тот самый момент, когда посреди багрового зарева, бушующего вокруг, вдруг полыхнуло синим светом прямо Питеру в глаза. А потом резануло тоской. Дикой, невыносимой тоской в груди. Его скрутило так мучительно, что на миг он ослеп и оглох от этой неведомой боли. Боли от чего?! Лишь через пару мгновений тьма перед глазами слегка рассеялась, и он осознал, что вокруг творилось нечто невообразимое. Их крутило и вертело так, что Питер еле успел ухватиться под удачно подвернувшийся поручень, иначе бы его точно куда-то унесло. Перед глазами все мелькало и прыгало, уши закладывало от непонятного грохота, так что он всерьез собрался попрощаться с жизнью. Но вдруг все прекратилось. Питер осторожно приподнял голову и оглянулся. Все вокруг были заняты примерно тем же. Капитан потирал лоб, отчаянно матерясь. Офицер Роджерс оглядывался по сторонам с таким видом, словно только что родился на свет. Наташа морщилась и ощупывала локоть, видимо, расшибла в этой суматохе. Адмирал Старк обнаружился рядом, отряхивал китель и что-то ворчал сквозь зубы. — Что случилось? — как ни странно, первым этот вопрос задал профессор Беннер. — Мы спаслись от взрыва звезды?! — Кажется, да, — настороженно отозвался капитан Фьюри. — Еще бы понять как? — Брюс, а ты не помнишь? — наконец подал голос адмирал. — Что вообще произошло?! Ты все-таки удрал вне времени и что-то придумал? — Не помню. Вообще ничего, — удрученно вздохнул тот, — видимо, я был прав насчет подкорки. — Ладно, потом разберемся, — гаркнул Фьюри, явно приходя в себя. — Сейчас надо понять, где мы находимся. — Он уставился на панель датчиков. — О, тут какое-то новое видео! Его точно не было, когда вся эта хрень началась. Профессор Беннер, вы нам оставили рассказ? Очень умно!.. Проклятье, ничего не сохранилось. Ладно, черт с ним, профессор, мы все ваши должники! И поверьте, это самая горячая благодарность, какую я когда-либо кому-то выражал. — Брюс, ты гений! — адмирал был немногословен, но то, как крепко он стиснул в объятиях друга, говорило лучше любых слов. Вот и всё. Это небольшое происшествие закончилось. Питер перевел дух и обессиленно опустился в кресло. Теперь домой. К Карен, книгам, Нэду с Мишель. Теперь всё хорошо. Только почему-то так пусто внутри. И от невесть откуда взявшегося сигаретного вкуса во рту хочется стиснуть зубы…