Вектор движения

— Принимай по одной после еды. Алкоголь, наркотики нельзя. От табака тоже воздержись, — Доктор Вектор скачивал в клиента заключение и документацию на новую лодыжку взамен оторванной полгода назад. — Круто! Слышь, а можно туда ствол вкрутить, ну, типа руки связаны, а я с ноги дробиной в морду, а? — Можно. Только не сегодня. Адаптируйся к корпусу, а через месяц приходи — установим что-нибудь от РИЛАПа. — Базара нет. Передам Реджине, что всё ок, — парень слез с кресла и, прихрамывая, исчез в подворотне Уотсона. Вектор закинул все переходники в стерилизатор, а расходники в мусорку и запустил очистку системы. Проверил входящие суммы за день и одной транзакцией перевёл их Реджине Джонс. Проценты он погасил сразу, осталось добить двести тысяч, и Виктор снова финансово свободен. Ну почти. Одного клиента в неделю он подписался собирать бесплатно. И так до конца квартала. Бывшая журналистка, а ныне фиксер тоже не стала надевать на него удавку. Возможно, в людях Виктор и вправду разбирался. — Уже закончил? Ну да. Это должно было когда-то произойти. Он был у неё последний раз неделю назад: проверял систему, смотрел, как срослись ткани, скорректировал терапию, и почти сбежал, когда Ви между делом предложила остаться на ужин. Для Валери просто благодарность, а для него — почти пытка. И вот она пришла. Валери привычно облокотилась на решётку двери. С новой и модной причёской, более чем вынужденной после операции. И с белым пакетом в руках. — Ви! Тебе не стоит гулять по городу. Мы не знаем, как будет реагировать смартлинк или кибердека, когда ты ввяжешься в драку, — он бы хотел рассердиться. Правда. На непослушного клиента, что нарушает рекомендации и режим. Но даже этого не получается, когда она вот так смотрит и так улыбается. — А я и не гуляла. Меня Деламейн довёз, — Валери достаёт две коробки с гречневой лапшой и свининой, одноразовые палочки и стаканчики с кофе. Привычным движением убирает со стола отвёртки, в точности развешивая их по местам, и Виктор не может сдержать так тщательно запираемую нежность и немного горечь. Валери всё ещё там — около его стола, а он тут — на крутящемся кресле около рабочего монитора. И это безопасное расстояние в несколько метров дарит хотя бы намёк на иллюзию, что у него всё под контролем. Но Ви любит ломать чужой контроль и чужие иллюзии. Она сломала его мир и пересобрала заново, вшив в него себя, как троянского демона. И почти неудивительно, что она в несколько спокойных и плавных шагов оказывается совсем рядом. — Ты не должна была, — в горле першит, как от пачки сигарет, которые он уже лет двадцать не курил. Не иначе как мышечная память. — Я наконец могу самостоятельно решать, что должна, — Валери больше не улыбается, и это как с ноги по печени. Ви рвёт его личное пространство в клочья. То, чего он так боялся. Сейчас она начнет задавать вопросы, или хуже того благодарить. Взвалит на себя чувство долга, а потом возненавидит старого риппердока, потому что невозможно жить с ощущением неоплачиваемости. Но она молчит. Смотрит сверху, почти с поднебесной, и мягко ведёт ладонью по небритой щеке. Виктору кажется, что он поймал затылком пулю или обыкновенную биту, а возможно, это микроинсульт — вполне вероятно в его возрасте. Но, к счастью, внутри ещё свой собственный хребет, а не синтетическая подделка из Уэстбрука, и Виктору хватает воли, чтобы остановить её ладонь. Ви болезненно жмурится и прижимается сухими горячими губами к его виску. — Это психологический перенос Ви, — хрипит он. В висках уже не стучит — колотит. Колотит молотком по рёбрам, по хребту, который надо собрать снова и отъехать, отодвинуться. Дать ей и себе вновь вернуть контроль. — После операции такое может быть… Валери оседает на его колени, сворачивается, скукоживается, словно пытается забиться в тёмный угол. Закрывает ладонями лицо и упирается лбом в его плечо. Казалось, хуже быть не может, и он не оправится от её мягких губ и рваного дыхания у виска, но, глянь-ка, оказалось, ещё как может! — Не после. До. До нападения на Арасаку, — глухо, еле слышно, в мятую ткань, сквозь — в чёрные узоры прошлой жизни, и дальше — между рёбрами. А потом сжимает пульсирующий кусок мышцы, так, что не вдохнуть, — хотела рассказать после. На матче Джейсона против Потрошителя. Билеты забронировала на последнюю субботу мая. Не случилось. «Нахрен! Нахрен всё!» — бьёт набатом, оглушает. Поднимает с самого нутра и гонит по венам. Выворачивает наизнанку маленький мирок с бетонными колоннами принципов. Вскрывает двери его душевного радиоактивного хранилища, высыпая в бездну всё, что нельзя доставать, а то рванёт. Потому что уже рвануло. Он запускает ладонь в её волосы. Чуть тянет, призывая поднять голову и посмотреть на него. И срывается в её губы, как с обрыва в океан. Как на полной скорости в кювет. Кажется, у неё подгибаются колени. Кажется, у него дрожат руки. Кажется, она тянет его за ворот рубашки, а потом царапает шею, пытаясь ещё ближе, ещё глубже в него. А он уже смял и швырнул её майку под кресло, а топ на потемневший экран монитора. И снова горячей дорожкой по шее, к ключицам ниже, ниже, ниже. Поднимает, и одним движением на потёртую кожу кресла, под яркий синтетический луч. Валери — пьяная, дикая, невероятная — подтягивается выше и закидывает одну ногу на подлокотник, а вторую ему на плечо. А потом морок. И лишь сжигающий туман из дыханий, касаний и зияющей бездны её зрачков. Оплавляющей пустоты. Разрушающей, освобождающей пустоты. Собирающей его из пепла и обращающей в прах. Ведь она хриплым голосом тянет его имя, его руки и, кажется, душу. Даже не представляя, что это всё уже давно безраздельно её.