Зов музыкальной шкатулки

По их общему пространству в круговерти энтеогенов лавирует Терпсихора. Скрываясь за бренчащим смехом как за флером искажений опостылевшей реальности, она двигается плавно и воздушно, небрежной податью собирая в своих жестах и мановениях его восхищение. Распростертые крыльями морфо руки медленно смыкаются и тянутся к нему доверчиво и открыто, вырезая в воздухе абстрактные фигуры. Изящные бледные ноги, лишь наполовину закрытые тканью длинного полуночного кимоно с глубоким вырезом на бедре, делают несколько аккуратных шажков навстречу. Он, точно послушный слуга, подается вперед, к ней, но она проворно, дразняще отбегает, сопровождая себя очередной порцией звонкого, выворачивающего его разум, смеха. И, не обращая никакого внимания на его алчущие желания, она продолжает свой пленительный, сшитый из различных элементов вершин хореографии, танец. Так танцуют разве что ракассы в султанских сералях или гейши в лучших заведениях Японии. Он знает — она была бы одарена обожанием своих поклонников как повседневной рутиной, их бесчисленными комплиментами и подарками, ее бы осыпали золотом и бриллиантами, одевали бы в шелка и кашемир, только чтобы она сияла ярче, продолжала ослеплять своей сошедшей с Олимпа красотой. И он бы самолично заработал или же украл все деньги мира, чтобы украсить это неземное тело самыми дорогими драгоценностями и тканями, пусть даже ее естественное совершенство в этом не нуждается. Она, наконец, без обманчивого жеманства подплывает и наклоняется к нему, очерчивая указательным пальцем контур губ. Он окунается в нее с головой: в ее отчего-то посветлевшие, ставшие ядовито-абсентовыми, глаза, в которых извивается задорная металлическая искра. В ее черты, резкие, но утонченные, с которых еще не сошла ребяческая спесь — и только сейчас он замечает и налет чего-то необъяснимого, порочного, к чему он тяготеет как к своей самой роковой и сладкой ошибке. Он вплетает свои пальцы в ее короткие, обласканные лунными потоками, розовые волосы и застывает перед ней, не в состоянии налюбоваться. Он пьет фиал блаженств лишь от одного ее присутствия рядом, не в силах насытиться тем, что может зваться «счастьем». Его личным, принадлежащим лишь ему, счастьем. Ключ в замке лязгает, поворачиваясь из стороны в сторону, нарочито долго, со скользким предупреждением. Каждый неловкий поворот отражается на ней: ее силуэт идет мелкой рябью, точно некачественное изображение на мониторе или же сбоящая голограмма. Когда дверь отворяется и она испаряется окончательно, Коори прикрывает глаза, погружаясь в собственный убаюкивающий экран смерти. В его уже столько времени бьющимся бешеной эпилепсией сознании взбалтываются, как в блендере, образы и мысли: несуразные, наркотически пестрые, краниопагические, сменяющие друг друга калейдоскопом с огромной скоростью. Формулировать мысли становится все сложнее. Говорить он уже едва ли в состоянии. Его мозг варится сам в себе. И демоны повышают температуру каждую секунду, чтобы затем поужинать приготовленным. Мы пожираем твое сердце и крушим твою защиту. Твоя стекающая кровь сухая. Мы так голодны, нужно больше! — Вечера, Коори-сан! Как поживаете? Должно быть, не очень-то хорошо, но не волнуйтесь: по моим расчетам, вас должны выписать очень скоро. А пока будьте послушным мальчиком, договорились? — Коори помнит голос и шаги отдаленно, сквозь текстурные слои: кажется, этот человек медработник, ассистирующий его психиатра и занимающийся им лично. Во всяком случае, он не желает открывать глаза до тех пор, пока не вернется Хаиру. С предмета в его руках, не имеющего веса, что-то медленно капает на пол, разбиваясь о помехи в ушах. В пазухи забивается запах чего-то неуловимо пряного, почти что прелого, гнилостного. И теперь ИХ тела начинают гнить, а ВАШИ разумы колеблются... ты потерял веру в свет? Когда-то давно им было прочитано несколько статей о том, какое на вкус человеческое мясо и как его воспринимают гульи рецепторы — тест по теории для повышения квалификации следователя. Оно специфичное, сладковато-горькое, без осведомления можно спутать со свининой или телятиной. Коори думает о том, что без этических вериг люди бы питались человечиной, и она бы прекрасно вписалась в рацион животного происхождения. Мясо остается мясом. И даже то, которым кормили его самого, пока он был под различного рода препаратами. Эффект последнего препарата был рассеян — ему нужно еще, чтобы Она снова явилась к нему. Ради этого он готов стать каннибалом. — Ох, Коори-сан, опять? — где-то поблизости дробится смех, и в нем ни капли эмпатии, зато изобилие гадливой иронии. Лоб Коори прорезает глубокая морщина. Он вспоминает, что ассистента зовут Фурута. Он все еще не желает знать, как тот выглядит. — Ну что вы, не хмурьтесь так, вам не идет, такое красивое лицо! Что вы на этот раз написали? Слова, разрывающие напополам, —ты видишь их вырезанными на коже. Все, начиная кожей и мясом, заканчивая костями — до локтя невыносимо зудит, внутри что-то запекается, жжет и ползает. Ощущение липкой грязи слишком отвратительно — Коори чувствует, как в крови размножаются паразиты. Да, так и должно быть, идиот. Помнишь, к чему привело гребаное следование уставу? Паразиты изъедают насквозь. — «Вернись немедленно! Прочь!». Концептуальненько, но все еще недостаточно содержательно, — ухо Коори лезвием щекочет улыбка. — В следующий раз постарайтесь лучше. Знаете, канцелярский нож — такая забавная штучка: его тонкого хрупкого лезвия достаточно, чтобы навредить себе и начертить что-нибудь на коже, но недостаточно для того, чтобы, скажем, вскрыть вены или перерезать горло. Довольно тонкая грань, как и в жизни. Мы то и дело балансируем: нашей храбрости достаточно, чтобы продолжить это бессмысленное существование, но недостаточно, чтобы прервать его. При этом, конечно же, нашей тупости слишком много, чтобы бестолково прожить и не менее безмозгло умереть, ха-ха-ха. Ассистента зовут Фурута. От него исходит крепкий аромат человеческих мяса и крови. Чем ближе, тем четче, но Коори совершенно не противно, он привык. Ассистент по имени Фурута был тем, кто Коори этим мясом кормил. Он не злится. На факты не злятся, их переваривают или же выталкивают из семантической памяти наружу. Коори пытается вспомнить, почему он здесь, кто он такой и кто такой Фурута, но не получается. Он помнит только Хаиру. Важна лишь она. Но она опять исчезла. Она все время ускользает от него. Почему? Перед ним садятся — стул бросают в его сторону, он неуклюже приземляется рядом с больничной кушеткой — и берут за локоть, мягко, но требовательно. Бережно оттирают кровь с его рук, кладут повязку поверх надписи на внутренней стороне предплечья, предварительно тщательно обработав. Коори прислушивается к низким шипящим частотам в своей голове: все тише и тише, лишь едва различимый шорох, в то время как голос извне плотными волокнами заполняет слуховой канал. — Коори-сан, Коори-сан, как же так? Я же оставил вам ножичек для самообороны в случае чего, а вы снова себя поранили! На вашем теле все больше странных надписей — и как же я объясню это начальству? Сколько попыток самоубийства за вами уже числится? Подумать только, вы даже пытались разбить голову о мягкие стены палаты! И ведь в смирительную рубашку вас снова не заковывают лишь по моей милости! Ну чего же вы молчите, а? Вам не стыдно? — спандекс перчаток привычно прохладен, а пальцы проходятся от ладони до плеча змеиной тропой. Коори чуть заметно вздрагивает, когда чужая рука пробирается к шее и медленно спускается на грудь. Пляски в твоей голове. Тени заполняют это тело своими темными слезами. И, увидев, как они стекают по щекам, утоляют твои страхи. Если человек будет падать в открытом космосе со скафандром или без, то он замерзнет и задохнется быстрее, чем разобьется о поверхность какого-либо космического тела. Коори хотелось бы умереть до того, как столкнется с конечным уровнем ада. — Ну же, Коори-сан, что же это снова за страдания юного Вертера! Ваши глаза все еще так немилостиво закрыты! Откроете их для меня? Вы можете мне не отвечать, но хотя бы откройте глаза. Или же... вам больше не нужны визиты Хаиру-чан? Бездна имеет свойство быть удручающе бесконечной. Фурута дышит ему в губы коррозийным металлом, и спектакль маниакально смеющихся черных силуэтов в его глазах проводит по Коори похоронную процессию. Коори в ответ смотрит выжжено. Если бы у него вместо глаз зияли пустые провалы, ничего бы не поменялось. Полый неосмысленный взгляд и пандемониум в голове. Можно сравнить лишь с безликой неподвижной куклой с динамитом меж пластиковых ребер, взрывающим ее изнутри. Коори всегда был уверен, что нет ничего бесконечного. Надо всего лишь признать смыкающиеся ржавыми прутьями грани. Мир — это фрактальная клетка. И разум тоже. Тартар его жизни должен иметь предел — это почти успокаивает. Апогей олицетворяет дальнейшую инертность — упокой души, ведь жизнь была выстрадана, и все позади. То, что за гранью, его уже не касается. Если думаешь, что это твой предел, и ты достиг конца, то не сомневайся — мы все еще в самом начале. Ты ищешь передышки? Хах. — Ох, даже не знаю, влюблен я в ваш взгляд или он меня раздражает: настолько мертвый и безразличный, словно на меня со дна ваших глаз смотрят лица с фотографий постмортем... интересно, ваш взгляд можно как-нибудь гальванизировать, или же это не моя прерогатива? — черты лица Фуруты текуче перевоплощаются в комедийную маску, и трикстер в этой мимике над Коори гогочет. — И, о, я знаю, это ваша тема! — оживляя мертвеца насильственным искусственным методом, становится ли он менее мертвым? Чем ты мертвее, тем тобой легче управлять? Учитывая то, что каждый человек так или иначе марионетка в руках жизни и других людей, можно ли сказать, что все мы живые инфицированные зомби? Если вас хорошенько перемолоть, а затем склеить то, что есть, будете ли вы безропотно послушны? Нескладные вопросы души, разума и тела! Мы знаем, что существуют тело и сознание, но не знаем, существует ли душа. Хотя еще в Древней Греции Платоном и Аристотелем было, вроде как, доказано, что она есть, но что такое «доказано»? Да и душа, какое-то относительное понятие... как по мне, интереснее всего играть с сознанием: оно порой такие реверсы выдает, просто потрясающе! Но что насчет так называемых «чувств»? Если все в вашей голове хорошенько взболтнуть, смешав черное и белое, буквально перевернув все верх дном, забудете ли вы собственное горе? У Коори в голове что-то бурлит — кажется, мозг все же достиг точки кипения. Чтобы немного снизить градус собственного безумия, он вспоминает лекции по философии в Академии CCG: внутренняя энергия, по Аристотелю, заключающая в себе цель и результат, называется энтелехией. Душа — первая энтелехия человеческого организма, и без нее человек не может существовать, как и сама душа без своего заточения в виде тела. Некоторые живые существа не способны влачить любое, жалкое и пресмыкающееся или же наполненное и разумное, существование без клетки, в которой живут. Для различных микроорганизмов другое тело является средой обитания, а для существ высшего порядка — людей — такой клеткой является сама жизнь и Земля. Свобода относительна, ее не существует. Находясь «здесь», Коори свободен сверх меры. Эта палата для душевнобольных — его временная среда обитания, а ССG — постоянная. Константа. Без нее он бы не выжил. И сейчас его пытаются «исправить», потому что он нужен. CCG — это дом, здесь он в безопасности. Он обязан быть благодарен. Он не должен пытаться покинуть это место. И свой разлагающийся разум — тоже. Если попытаешься сбежать, мы утянем тебя на дно и разорвем в своем мерзком царстве. Ты никуда не денешься. — Вы так переживаете о Хаиру-чан, Коори-сан? Поверьте мне — оно того не стоит, просто считайте, что Хаиру совершила свой оборот в Колесе Сансары и обрела просветление и освобождение. Это же звучит более позитивно, чем реальность — разлагающийся труп той, которая когда-то была движущимся и дышащим человеком, той, которую вы так любили, ха-ха-ха? — Коори аморфно наблюдает за тем, как Фурута ласково проводит ваткой, вымоченной в спирте, по внутреннему сгибу его локтя. — Мне хотелось бы научить вас собственной философии смеха, Коори-сан. В этом мире нет ни одной вещи, над которой нельзя было бы посмеяться. А смерть? Она достойна особого рода смеха, благоговейного, счастливого смеха. Почему же вы не смеетесь так, как должны? Что сейчас происходит у вас в голове? И что будет происходить, когда мой эксперимент с вами закончится? Результаты действительно могут быть крайне... непредсказуемы. Эксперимент — одна из тех процедур, у которой результат важнее процесса. При этом процесс может пресечься быстрее, чем результат будет достигнут — например, в случае кончины подопытного. Если материал — живой или синтетический — испортится, то его заменят новым. Сколько людей, столько и подопытных — любого, даже самого талантливого и способного, можно заменить. В конце концов, жизнь и есть эксперимент, и Коори думает, что его собственный балансирует на грани провала. Если подвергнуться чужому опыту, то можно хоть немного оправдать собственный. Рот Фуруты рубится наискось под тесаком оскала — он потряхивает ампулой с чуть мутной жидкостью перед лицом Коори. Уи сглатывает полынную горечь вместе с сыпучими, не желающими складываться словами, кивая и склоняя голову. Фурута медленно, с нагим наслаждением, гладит его по волосам в извращенной форме поощрения, и приподнимает за подбородок, выдыхая жар насмешки куда-то в скулу: — Ну вот, хороший мальчик. Не понимаю, Коори-сан, почему вы все время от меня бежите, бросаете меня? Нам было бы очень весело вместе, нам будет весело вместе, мы с вами отлично сработаемся! И сейчас, и когда вас выпишут, и когда, свершив одно немаленькое дельце, нас, вполне возможно, казнят соратники. Но ничего... ничего. Помните, что я вам говорил про смех? Бояться нечего, потому что нет ничего смешнее этого мира и людей, которые в нем живут. Вам бы стоило побеспокоиться о себе, обо мне, о моих словах — столько предпосылок для чего-то чудовищного! Но я не вижу никакой реакции, как жаль... дохлых рыб часто выбрасывает на берег... смотря как повезет, — меж пальцев Фуруты алмазом в дегте блестит игла, и Коори едва в состоянии оторвать завороженный взгляд от того, как шприц игриво тонет в чужой ладони и перекатывается от одной перепонки к другой. — А теперь я, пожалуй, даже дам вам то, что вы хотите. Да и разговаривать со стеной в вашем лице мне, если честно, надоело, поэтому перейдем к главной части. Устроим вам праздник с иллюминациями. Игла вгрызается в кожу садистически тяжело и медленно, и — Коори не знает — это его, ее или упоение Фуруты сейчас вливает в него желанный эликсир, магмой вихрящийся по венам. Фурута прикрывает ему веки рукой как покойнику и что-то неразборчиво шепчет, надавливая на плечи и заставляя полностью опуститься на больничную кушетку. У Коори за занавесом бессознательного тьму высекают неоны, кислотными фейерверками разлетаясь по его звездопадному небу. Их сопровождает музыка — кристальный смех колокольчиков, надрывная пульсация скрипки и невинные слезы ксилофона — почти что сказочная гармония. Но он знает, что это все — лишь увертюра к его счастью, потому что оно там, извне: в войлоке белых мягких стен, среди будничного мерцания потрескивающих люминициловых ламп и тишины, пришедшей к нему прямиком из склепов и мавзолеев. Коори открывает глаза мучительно медленно, ощущая, как глазные яблоки опаляет боль — и окунается в океан безбрежной и необозримой нежности, тихими волнами уносящей его от людского мира. Погружаясь в него все глубже, Коори находит личное прибежище в виде кораллового рифа — настолько яркого и прекрасного, что не хочется возвращаться на поверхность. Потому что здесь живут самые красивые и интересные морские обитатели, кружащиеся и путающиеся в коралловых филигранях — исчезающие, а после и умирающие в них же. Коори всегда думал, что в этих глазах слишком много утаенного, почти гнилостного ила или разлагающихся ундарий. Во многом эти глаза для Коори были неким воплощением парадокса безобразного — и в них совершенно всегда было сверх меры латентно вероломного, жестокого. В конце концов, Хаиру всегда желала линчевать как гулей, так и людей, просто за их существование. Возможно, он тоже состоял в ее регистре смерти. — Не думайте, — она встает коленями на кушетку, склоняется к нему и льнет телом, припадая губами к шее, — Коори-семпай. Коори рвано дышит, забываясь в ее ласках: в том, как она оцеловывает его шею и ключицы, медленно расстегивая и снимая больничную рубашку, в том, как она гладит его грудь, спину и торс, спускаясь ниже, в том, как она дразняще скользит языком по его губам, а он в ответ завлекает ее в жадный, почти животный поцелуй. Перед глазами все плывет от ее прикосновений и препарата, который ему вколол уже скрывшийся за дверью Фурута — настолько быстро и бесшумно, что Коори его ухода даже не заметил, ну и пусть. Пока они с Хаиру могут владеть друг другом, никто и ничто не имеют значения. Время растворяется в ночи, и свет его палаты, пару раз моргнув, выключается. Перед Коори все еще плещется каскад галогенно-ярких красок, а в ушах — дисгармоничных, галопирующих звуков, в то время как тело слишком бурно реагирует на каждое прикосновение, которые словно выжигают на нем орнаменты упоительного наслаждения под умелыми пальцами виртуозного пирографиста. И Коори, понимая, что ему недостаточно, переворачивает Хаиру под себя, ненасытно вбирая губами вкус и запах ее кожи, ладонями — слишком осязаемую для наваждения чудесную телесность упругого молодого тела и всем существом — ее саму, с помешанностью одержимого своей жертвой маньяка, без остатка, здесь и сейчас. Коори забывается под высекающий искры, сервизно-звонкий смех Хаиру и почти не удивляется тому, сколь едка, подобно кислотному дождю, ее насмешка над ним. Сливаясь с Хаиру, Коори сталкивается с конечным уровнем ада. Почувствуй волшебство, заполнившее твои вены, пока пьешь из дьявольской чаши. Пожертвуй свои гребаные тело и душу. — Уже проснулись? Тогда я хочу поговорить, Коори-сан. Если вы, конечно, можете соображать, проспав так долго после психотропов, то ответьте мне на один вопрос: как вы думаете, отличимы ли чувства, категории и состояния друг от друга? Коори со стоном боли, агонизирующей пульсацией по всему его телу, раскрывает словно сшитые на изнанке веки. Голос извне сжевывает демпфирующей звуковой дорожкой, и в его турбулентном, искаженном за гранью сознании он звучит как из преисподней. Однако это все еще Хаиру: сидит напротив сгорбившись, свесив руки с колен, положив ноги одна на другую и удерживая на весу два бокала с рубиново-матовым вином, густым, как кровь, в которых бликует сусальное золото свечей. На втором изгибе локтя Коори видит след от нового укола. В хрустальных сосудах дионисовым нектаром плещется вязкая человеческая кровь. Судя по состоянию анемии, возможно, его собственная. Они высасывают твою кровь. Ты падаешь на землю с таким хилым глухим стуком... — Ах, антураж вашей палаты... так скучно, Коори-семпай, та-а-а-ак скучно, я решила добавить немного романтики, сакральность никогда не бывает лишней, — она непринужденно, со снисходительной улыбкой, протягивает ему один бокал, но Коори не в состоянии даже шевельнуть пальцем. В ее лице оскорбляется Дьявол. — Очень, очень жаль. В конце концов, это не впервые, когда вы отказываетесь выпить со мной. В прошлом однажды я преодолела такое расстояние, чтобы встретиться с вами (пусть вы и были лишь приложением к этому), но вы отказали мне даже в этом — хотя сами вы никогда и пальцем не пошевелили бы, чтобы пойти мне навстречу хоть в чем-то. И я запомнила это на всю оставшуюся жизнь — и смерть. Но этой ночью вы выпьете со мной — даже если ненавидите это. Я напою вас нашей с вами кровью. И, прежде чем Коори успевает что-то возразить, Хаиру прикипает губами к блестящему хрустальному боку и отпивает, запрокидываясь. Коори зачарованно прослеживает помутненным взглядом то, как багровая капля пересекает подбородок и пестрой целозией распускается на груди. Хаиру притягивает его к себе за затылок и вливает кровь в рот. Жидкий металл рассекает горло, но Коори испивает кровь с искусанных, чуть пухлых губ до тех пор, пока не иссушается весь бокал. — Что ж, вернемся к вопросу, который я задавала, — словно ничего не произошло, отпивая уже от собственного бокала, шепчет Хаиру, рассматривая свое отражение в разливах кровавой реки. Коори обращает внимание, что в нем слишком много черного. — Разве не одно и то же есть счастье и страдание, наслаждение и боль? Как мы их разграничиваем? Способны ли мы на самом деле на глубокие чувства и эмоции? Коори-сан, я думаю, вы знакомы с эффектом зловещей долины: робот, выглядящий как человек, вызывает инстинктивное отвращение у реальных людей. Вот только... что если наоборот? Люди, действующие как роботы... мы ведь все поголовно запрограммированы. Возможно, мы и сами роботы — просто биологические, мы ведь во многом похожи: выполняем определенные функции, действуем шаблонно, живем по одному и тому же сценарию, похожему на встроенный код... марионеточные роботы, забавно... и вы ведь тоже марионетка-робот — CCG, мертвецов и мой собственный... вам уже никогда, никогда не обрести пресловутой свободы. Коори мало что понимает: в затылочной и височных торпедирует что-то немыслимое, абсурдное, похожее на горячечный бред больного на эшафоте или абстиненцию конченого наркомана (кем он, в общем-то, и является — как два в одном алкогольном коктейле под сотню крепости). У Хаиру другая манера речи, но это все еще она, и Коори искренне пытается ее слушать, но едва ли может осмыслить — он просто будет делать все, о чем она попросит. Отныне, лишенный речи, нормального мышления, не в состоянии совершать произвольные действия, он способен лишь на это. Хаиру изучает его задумчиво, и в этом ее сканировании скука и интерес в пропорции два к трем. Коори хотел бы ей ответить и поразмышлять, но он не может. Ему снова вкололи препарат, хотя последнее, что он помнит — ночь, проведенную с Хаиру. Прошлый день же выкинул его за ненадобностью. Он все еще ждет, когда же его, наконец, переработают как искореженный, ненужный даже на свалке металлолом. — Знаете, после стольких ваших попыток суицида я начала задумываться, как действуют и думают самоубийцы, — остатки крови Хаиру выливает на пол: войлок мгновенно впитывает жидкость, и белое мимикрирует в красное, запечатлевая в себе грех. — Они познали величайшую мудрость или отчаянную глупость? Они смельчаки или трусы, слишком сильные или слишком слабые? Заслуживают презрения или благоговения? Они стали свободны или неудачно перешли на следующий уровень своего заточения? Очень уж хочется это проверить на практике. А вы отличный подопытный, Коори-сан-семпай. Поможете мне? Хаиру поднимается — и Коори, точно намагниченный, преодолевая расплескивающуюся внутри слабость, встает за ней. Она берет его за руку, предварительно интригующе позвенев ключами, и выводит из палаты, словно они совершают еженощные, подобные этой, прогулки. Преодоление длинных коридоров в потемках вплоть до лестницы черного входа кажется каким-то апокалипсическим лабиринтом, когда солнце сожгло все существующее и окунуло мир в вечную мрачную мерзлоту. Они поднимаются, в склепном безмолвии преодолевая несколько пролетов, и Хаиру толкает люк на крышу, пропуская его вперед. Коори отчего-то почти не удивляется. — Вы умирали и возрождались, раз за разом вам не давали закончить начатое, не давали свободы уйти даже самым тривиальным способом, снова и снова, хотя то и дело вы были на грани... — с милостивой иронией напевает Хаиру, подводя его к краю крыши. — Возможно, это ваш единственный шанс, Коори-сан. Умереть свободным в полете, наконец сделав осознанный и, что главное, собственный, принадлежащий только вам, выбор — разве это не прекрасно? Доказать, что вашей жизнью можете распоряжаться вы один, что вами никто не управляет — сможете сделать это? В конце концов, ваша реальность уже давно танцует на цирковой арене, находящейся на кладбище... так почему бы не прервать это дурацкое цирковое представление мертвецов прямо сейчас? Прыгнете ради меня? Почувствуй, как испаряется твоя сущность, пока не сломается также, как треснувшее яйцо. Твоя жизнь теперь игра. Все верно. Он вспоминает — Хаиру мертва. Эта Хаиру — лишь очередной демон в его голове, питающий его пропущенный через ментальную мясорубку мозг тлетворными, деструктивными и сумасшедшими мыслями. И, чтобы победить внутренних демонов, нужно убить их внутри себя. Утянуть их вместе с собой. Коори целует Хаиру в губы, разворачиваясь спиной к сверкающему и переливающимся светодиодами городу, над которым они возвышаются на высоте в пятьдесят с лишним этажей — и откидывается назад, срываясь. Уже в полете он слышит приближающийся психопатический смех Хаиру — она бросается за ним. И Коори протягивает к ней руки как к своему единственному спасению, словно не она только что склонила его к смерти. Фурута ловит кагуне потерявшего сознание в полете от действия бесконечных психотропов Коори и влетает с ним на руках в окно на тринадцатом этаже. Эксперимент действительно превзошел все его ожидания — Уи Коори самый ценный, самый лучший его подопытный. В будущем они прекрасно сработаются, но для этого его нужно обработать до конца, чтобы не осталось ничего лишнего, никаких препон в его разуме, лишних болтов и шурупов. Завтра прибудут чистильщики CCG.