11 июня; 2:48
Одна из двух тяжёлых входных дверей с неприятным звуком поддалась, пропуская парня внутрь. Знакомые угрюмые стены, окутанные полумраком, знакомые потасканные фикусы в огромных горшках, стоящих на полу, знакомые окна, навсегда испачканные белой краской с рам. Однако каким бы всё не было знакомым, для каждого, выросшего здесь, оно навсегда останется чужим. — Явление Христа народу, — колко полусонная бросила вахтёрша, едва завидев вошедшего, — Ну и где тебя носило почти две недели, а? Эти слова долго шли до него, будто пространство вмиг превратилось в молоко, через которое звук еле-еле пробивался. В голове была какая-то каша, но он точно знал, что даже в этом хаосе нет места для сварливых работниц приюта и их вплоне обоснованных претензий. Руслан посмотрел на женщину без каких-либо эмоций. Он мог начать кричать, нагрубить в ответ, сделать хоть что-то. Но у него на уме были сейчас лишь слова Ильдара и вызванная ими смутная надежда, толкающая его на странные, совершенно непривычные для себя поступки. Например, только что она толкнула его вернуться в приют, чтобы забрать некоторые вещи и отправиться на одно маленькое, но безумно важное для него «задание». Оно сформировалось в голове парня ещё в тот момент, когда он уходил от друга поздним вечером, и последние два часа всё приобретало новые и новые детали, добавляя сознанию той потухшей решимости, которой ему так не хватало всё это время. И вот он уже стоит посреди небольшого неуютного холла, пропахшего отвратительной едой из столовки неподалёку, и слушает замечания какой-то великовозрастной женщины. За окном впервые за неделю не идёт дождь. Однако и солнце не светит, но уже немного по другой причине. Он снова припёрся в детдом посреди ночи. — Не волнуйтесь, я ненадолго. Сейчас только гитару возьму и снова уйду, — парень косо улыбнулся, смерив вахтёршу безучастным взглядом. — Ну уж нет! — женщина, находящаяся явно не в лучшей физической форме, поднялась с шаткого стульчика и быстрым шагом направилась к нему, — Сначала ты будешь разговаривать с попечителями, а потом тебе назначат наказание. Тушенцов закатил глаза и наигранно скривился, будто почувствовал неприятный запах: — Ой, блять, простите, что не спросил вашего мнения. Но мне как-то этот сценарий не очень по душе. После этих слов парень, не оглядываясь, рванул к лестницам, точно зная, что вахтёрша его не догонит, а в такой поздний час поднимать кого-то на уши ради него одного — кощунство и идиотизм. Несколько пролётов закончились незаметно, и вот он уже идёт по ненавистному, но такому въевшемуся в память коридору. Тут стены мерзкого бежевого цвета и обшарпанный полуразбитый линолеум. На редких подоконниках стоят уже давно погибшие в душе фикусы, от которых за несколько метров тащит отчаянием, коим здесь уже пропиталось, наверное, абсолютно всё. На одной из стен висит люминесцентный план экстренной эвакуации. На его пошарпанной поверхности какой-то малолетний недоразвитый выродок перманентным маркером нарисовал огромный неказистый хер. Похоже этот «шедевр» подростковой мысли нашёл свой выход буквально на днях, так как раньше Тушенцов не замечал его, хоть и ходил здесь постоянно. Безусловно в этом была какая-то своя атмосфера, но Руслана от подобной «романтики» тянуло разве что блевать. В следующую минуту он уже распахнул дверь в свою комнату, чем мгновенно разбудил незадачливого нового соседа, имя которого, спустя целый месяц, так и не узнал. — Тушенцов? — сонно выдохнул он, щурясь, как крот, и приподнимаясь на непрочных локтях, — Давно тебя не видел. — И не увидишь, — отрезал парень, быстро направляясь к своему углу, — Надеюсь. На пару минут в комнате повисло молчание. Руслан принялся рыться в своих вещах, бросая на заправленную кровать то, что намеревался взять с собой, а пацан совершенно бесцеремонно смотрел на всё это, внимательно изучая, как, что и зачем делает этот странный сожитель, которого он за всё время проведённое им здесь увидел дай бог раз десять. — Ты ночуешь у того чувака, который жил с тобой до меня? Ильдар его зовут вроде, — вдруг продолжил разговор паренёк, судя по всему совсем не замечая, что уже сильно раздражает пришедшего. Особенно тем, как внимательно разглядывает его нагую спину, пока тот переодевает грязную чёрную худи на другую, более чистую и более светлого оттенка. Чёрт его дери, почему нельзя просто лечь спать дальше, как это всегда делал Хабибуллин, когда Тушенцов регулярно заваливался посреди ночи? — Это не твоё дело. И хорош меня разглядывать, блять, я тебе не экспонат. — Прости, — бросил тот, очевидно ни капли не раскаиваясь. Руслана это уже конкретно начинало подбешивать, — А тогда зачем пришёл? — Возьму некоторые вещи и съебу снова, — уверенно заявил Тушенцов, хотя на самом деле внутри него в этот момент уверенности было не больше, чем начинки в пирожке из школьного буфета, — Надеюсь тебе тут в кайф в одиночестве сидеть. — Хер знает, на самом деле, — парень задумчиво почесал подбородок, — Я не могу знать, было ли бы с тобой лучше. Так что, наверное, да, в кайф. — Ну вот и славно. А теперь оставь меня в покое и спи дальше. Новый сосед показал пальцами «Ок» и послушно лёг обратно на подушку, однако пристального изучающего взгляда с Руслана так и не свёл. Впрочем, тот уже походу смирился. Сейчас других проблем навалом. Пусть смотрит. Что ему сделается, если этот пацан увидит, как он трепетно достаёт гитару в пыльном чехле, пролежавшую всё это время под кроватью? Да даже если он вернётся, (а вернуться всё равно придется, Тушенцов это прекрасно понимал) и этот парень решит хоть пальцем тронуть его дражайший инструмент, Руслан ему просто-напросто сломает обе руки и даже не раскается. Наконец футболка и толстовка были переодеты, почти что пустой потёртый рюкзак свисал с плеча и упирался в спину, а гитара в специальной чёрной ткани заброшена на плечо, накрывая собой другую сумку. В целом-то личных вещей у Тушенцова больше и не было. Поэтому, даже не удосужившись попрощаться со своим сожителем, он шумно пнул дверь и покинул комнату. Вновь выйдя в «блевотно-бежевый коридор отчаяния и тоски», парень вдруг подумал, что идти обратно через главный вход может оказаться не самым лучшим решением. Мало ли что могло там измениться или произойти, пока он тут копался. Делать ноги от какого-нибудь охранника, таща на себе огромный инструмент в его изначальные планы явно не входило. Промедлив так ещё несколько секунд, Тушенцов развернулся на пятках и побежал к пожарному выходу, находящемуся между двух служебных помещений. В голове было почти пусто, лишь раз за разом прокручивались слова Ильдара, сказанные им несколько часов назад. В тот момент они буквально заставили Руслана посмотреть на всё с другой стороны. На себя, на Юлика, на своё поведение, на всю эту ситуацию, в которую он их загнал. Ему вмиг стало безумно стыдно за то, как трусливо он убежал в то утро и как трусливо продолжал убегать от разговоров всю эту неделю. А ведь всё могло быть настолько проще. А сейчас… Сейчас он уже не особо уверен, что вообще сможет что-то изменить. — Я же не слепой, Руслан. Не нужно было быть гением, чтобы увидеть между вами нечто куда более близкое и интимное, чем просто дружба, — Хабибуллин потянулся к его руке, лежащей на столе, — Может, я и не прав, но если это и правда так… Я думаю, тебе стоит хотя бы извиниться перед ним. Конечно Ильдар был прав. Как и всегда чертовски прав. Порой Тушенцову даже казалось, что друг уже пожил эту жизнь и знает все её аспекты от начала до конца. Трудно понимать, что этот человек старше тебя менее чем на год, особенно когда ты — импульсивный неуравновешенный раздолбай, которого жизнь совершенно ничему не учит. У которого единственный талант и умение — это красиво нагрубить в ответ. А, ну и ещё он может наделать поспешных выводов, из-за которых потом ворох проблем. Но при этом парень совершенно не представляет, как выстраивать нормальные, здоровые отношения с другими людьми. Да даже что такое любить… Что вообще такое любить? Желание постоянно быть рядом, дарить заботу, оказывать внимание? Непреодолимая тяга к случайным прикосновениям, от каждого из которых голова идёт кругом, а живот начинает приятно крутить? Любить — это нуждаться в человеке больше, чем в еде и воде? Больше чем в воздухе, больше чем в чём-либо в этом бренном мире? Это постоянное желание защищать своего человека от серой действительности, от пусть даже самых маленьких проблем, от других людей, покушающихся на его счастье? Если да, то наверное Руслан и правда влюбился. Влюбился в его прекрасные глаза, шикарные мягкие волосы, карамельные губы, сумасшедшие длинные ресницы. В его очаровательную улыбку. В его любовь к уюту и эстетике. В его плавные движения и заигрывающий взгляд. В его порой пугающую готовность ввязаться в любую интересную замуту. Нормально ли чувствовать это к парню? Он не знал. В его жизни не было ни гомофобов, которые могли бы сдвинуть его мнение к отрицательной отметке, ни людей, открыто поддерживающих девиантные отклонения, которые бы объяснили, что в этом нет ничего предосудительного. Оставалось лишь плыть по течению и делать свои выводы, за правильность которых он ручаться бы, естественно, не стал. Ну, а какие выводы он, собственно говоря, мог сделать? Даже если это и ненормально, он уже втянул себя во всё это по самые уши. А сейчас отчаянно бежит по лужам сквозь ночной город, лишь для того, чтобы доказать, что он абсолютно не против утонуть в своей ошибке до конца, растворившись в ней без остатка, словно сахар, стремительно таящий в горячем чае. За раскидистыми могучими деревьями, растущими во дворе, показался до боли знакомый дом, из которого он с таким позором бежал неделей ранее. Сердце облилось кровью, будто горячим кипятком, заставляя по венам вновь разливаться жгучему стыду, но Руслан отогнал от себя эти мысли. Он сейчас здесь, чтобы всё исправить, а не чтобы бестолково страдать о содеянном, словно маленькая глупая девочка. Нужно взять себя наконец в руки. Он же мужик, в конце концов. По крайней мере физиологически. Хотя очень бы хотелось верить, что и внутренне тоже. Перед окнами Юлика был чистый зелёненький газон, всё ещё покрытый обильным слоем влаги от дождя, лившего чуть ли не постоянно последнее время. Погода вообще будто бы решила подыграть их эмоциям, заставляя небеса изо дня в день рыдать вместе с ними. Конечно, это полный бред, но зато как поэтично звучит. Уверенно игнорируя мокрую траву и убеждая себя, что это сейчас далеко не главное, Тушенцов сел прямо на землю перед заветным окном и начал снимать чехол с гитары. Инструмент загадочно поблёскивал в приглушённом облаками лунном свете, заставляя своего владельца вновь и вновь любоваться своим величием. Руслан аккуратно провёл пальцем по струнам, с удивлением отмечая что те почти не расстроены. Парень немного повертел колки и вновь произвёл негромкий, но чувственный перебор на любимом аккорде. Теперь уже звук был идеально чистым. — Фух. Первый удар пришёлся по струнам вниз, а за ним полетел и второй. Постепенно полилась мирная мелодия, Тушенцов принялся тихо петь, чуть-чуть не попадая в ноты. Он даже не знал, что это за песня, просто решил открыть свой маленький концерт распевкой на первом, что придёт в голову. А в голове весь день вертелась какая-то сопливая фигня, которую парень случайно услышал по радио, когда зашёл в продуктовый. Ему не страшно было разбудить кого-то ещё. В этот миг, такой эфемерный и словно сотканный из мириадов созвездий, всё его естество, все мысли и желания, всё было направлено на одного человека, мирно спящего за окном, с которого он не сводил обеспокоенного внимательного взгляда. Когда Руслан сидел на земле, тонкое стекло относительно него оказывалось под таким углом, что единственное, что парень мог видеть — это отражение затянутого дымкой, чуть светлеющего неба. На нём не было видно ни единой звёздочки, ни намёка на луну. Лишь сероватая переливчатая вата, которую словно вытянули из его заблудшей души. Первая песня закончилась мягко и он сразу начал наигрывать вступительные аккорды для следующей. Теперь это уже было нечто его собственного сочинения. И без того сильное волнение накрыло ещё более мощной волной, и вдруг… Окно медленно подалось внутрь, а из-за него показалось милое сонное личико. Оно было измученным, бледным, даже немного осунувшимся, но всё равно казалось Руслану самым прекрасным на земле. Юлик что-то тихо сказал, наверное даже выругался, судя по его очаровательным бровкам, в удивлении взметнувшимся вверх, но Тушенцов этого уже не слышал. Он просто продолжал петь, не имея больше никаких сил отвести свой взгляд от этих бесконечно прекрасных черт. На глазах Онешко проступили две блестящие слезинки, а уголки губ немного поползли вверх. Это выглядело вымученно и, откровенно говоря, довольно печально, но одновременно с тем очень трогательно и безумно нежно. Руслан сам не заметил, как уже его собственные глаза оказались на мокром месте. Всё это так глупо, так по-детски, но так нужно им обоим в этот ломкий момент. Тушенцов закончил вторую песню и перешёл к третьей. Юлик простоял у окна почти до самого её конца, с грустью разглядывая парня, сидящего в мокрой траве, заставляя того буквально плавиться под прицелом этих потерянных карих глаз. А потом вдруг скрылся в темноте квартиры. Руслан неуверенно закончил петь и взволнованно посмотрел на окно. Куда он ушёл? — Юлик?.. Через несколько секунд тишину летней вдруг ночи разрушила неимоверно громкая трель, оповещающая о том, что кто-то вошёл или вышел из подъезда. Тушенцов чуть дёрнулся, испугавшись, и сразу оглянулся туда. Почему-то первой мыслью стало то, что он всё-таки кого-то разбудил и сейчас ему придут прочищать мозги. Однако едва он понял и убедился в том, кто там, его губы тронула лёгкая неуверенная улыбка. Из темноты к нему шёл Онешко. Он не улыбался, а его взгляд был настолько глубоким и несчастным, что парень, сидящий на траве, вмиг прочувствовал всю ту боль, что причинил любимому человеку. Ему стало не по себе. Захотелось снова куда-нибудь сбежать, однако здравый смысл подсказывал, что бежать уже некуда. — Какой же ты дурачок, господи, — грустно усмехнулся Юлик, разряжая атмосферу, — Иди ко мне. Друг раскинул руки в стороны, приглашая в свои объятия, и Руслан, мгновенно откладывая гитару на чёрную сумку, поднялся на ноги и вступил в них. Тушенцов ласково стиснул спину любимого мальчика, нежно начал перебирать пальцами по позвонкам, легко нащупываемым сквозь тонкую футболку, с наслаждением вдыхал такой родной и горячо обожаемый им запах, поселившийся в шелковистых волосах. Он так соскучился. Все высокие чувства, что он топил в себе эту неделю вновь всплывали наружу, заставляя прижимать к себе парня ещё сильнее. Ему так не хватало этого тепла. — Ты меня задушишь, — прошипел Юлик, уткнувшийся носом в его воротник. — Ой, прости пожалуйста! — сразу поспешил отстраниться Руслан, встревоженно глядя на друга. И в этот момент он вдруг увидел то, от чего голова начала идти кругом, и захотелось немедленно что-то сделать, лишь бы никогда не видеть этого. По лицу парня текли слёзы. И это были далеко не слёзы счастья. Это были слёзы, пропитанные болью, непониманием и обидой. Обидой на него. Хватаясь за непрочную призрачную ниточку того, что он ещё не успел разрушить своей глупостью, Тушенцов мягко взял парня за плечи и посмотрел прямо в красные опухшие глаза: — Юлик, солнце, всё хорошо?.. Онешко немного поджал губы. — Ну… Это довольно сложный вопрос. Если я скажу «да», то очевидно совру, — парень снова грустно усмехнулся, смахивая слёзы с щёк, — Может пойдём ко мне и наконец разложим всё по полочкам? А то ты мне сначала лещей отвешиваешь и избегаешь, а через несколько дней приходишь и серенады под окном поёшь. Мне кажется, я вообще уже ничего не понимаю. — Прости меня, Господи, я еблан тупой… — Да подожди ты. Давай хотя бы в дом зайдём, мне не в кайф в одной футболке на улице торчать, — мотнул головой Юлик, указывая на свою одежду, которая действительно состояла только из старой серой домашней футболки и помятых шорт. — Конечно, пошли, — сразу закивал Руслан, который, кажется, сейчас согласился бы на всё, лишь бы Онешко его не прогнал. Парень подхватил гитару, одним отточенным движением убирая её в чехол и припустил за другом, который уже успел за это время дойти до двери в подъезд и открыть её. Квартира Юлика ничуть не изменилась. Всё те же стены, тот же белый потолок, та же уютная чистота, разбавленная лёгкой неприбранностью в виде лежащих не на своём месте предметов одежды или многочисленных кружек. Казалось он и не уходил никуда, и не было всех этих семи дней разлуки, пропитанных жгучим одиночеством. — Бля, ты испачкался, пока на траве сидел, — заметил Онешко, мгновенно загоняя Тушенцова в краску, — Давай я штаны в стиралку закину, а тебе переодёвку найду. — А, эм… — Руслан замялся. Он совершенно не хотел заставлять парня бегать и ухаживать за ним, но об этом и правда не подумал, — Я могу… постоять…? — Ну уж нет, ты хоть и жопа с ручкой, но я-то от этого не должен становиться плохим человеком, — Юлик криво улыбнулся, — Так что иди в гостиную и жди, я сейчас найду для тебя что-нибудь. Тушенцов уже который раз устыдился самого себя, но смиренно кивнул и пошёл в комнату, на которую указал друг. Друг… Имеет ли он право называть его так после всего случившегося? О, Господи, эта гостинная. Сразу в голову начали лезть воспоминания, как они сидели играли здесь на плойке, как он спал на этом самом диване, как в последнюю ночь они на нём были абсолютно счастливы, а уже на утро Руслан последний раз вернулся сюда, чтобы забрать свои вещи. Всё это вдруг начало казаться таким хрупким и нереальным, словно оно ему просто когда-то приснилось, а он хорошо запомнил. Ужасное ощущение, особенно учитывая, что ни одно из этих воспоминаний он не хотел бы потерять или оставить в прошлом. Не поздновато ли для таких желаний? Онешко вернулся довольно быстро. В руках у него были чёрные спортивные штаны, которые он сам носил довольно часто, говоря что они безумно удобные. Парень протянул одежду Тушенцову. Однако когда тот начал переодеваться, взгляда не отвёл. Руслана вновь накрыла волна эмоций, в которой, на этот раз, похоже, преобладало смущение, так как, хоть в полумраке комнаты этого видно и не было, но он снова залился краской. Признаться честно, этот бездумный взгляд Юлика, прикованный к его ногам дарил немного странные ощущения. Совсем не такие, как когда за ним наблюдал почти незнакомый пацан в детдоме. Взгляд Онешко словно щекотал, обволакивал разум чем-то пушистым, мягким и пахнущим ванилью. Чувствовать его на себе было безумно приятно. Тушенцов робко протянул свои испачканные вещи Юлику, и тот всё так же молча снова покинул комнату. Руслан отчётливо слышал, как открылась дверца стиральной машины, как с негромким перезвоном переключались режимы. Парень поймал себя на мысли, что понятия не имеет, как работает стиралка. Кучу раз краем глаза видел, как с ней возится друг, но поставь его перед ней и прикажи привести в действие, он скорее всего просто бы тупо сидел на полу, сверля взглядом белое эмальное покрытие и понятия не имея, куда и на что там нажимать. Через пару минут они уже оба сидели на диване и молчали, смотря в разные стороны. Неловко. Первым тишину, преодолевая все свои внутренние страхи, всё-таки нарушил именно Тушенцов. Он аккуратно подсел поближе к Онешко, неуверенно, не зная имеет ли всё ещё на это право, положил свою руку ему на ногу и нерешительным, тихим голосом начал: — Прости меня, пожалуйста. Я знаю, что я конченое трусливое мудло и вообще жизни не достоин, но… Я не должен был так поступать. Я… Ужасный человек, чёрт возьми, прости меня пожалуйста, я правда не хотел… Тьфу ты, всё это звучит так скомкано и криво, будто он маленькая девочка, ничего не понимающая во взрослой жизни, в которую по глупости ввязалась. Хотя, по правде говоря, именно так он себя и ощущал, стоя сейчас перед Юликом чуть ли не на коленях и вымаливая прощение, которого был абсолютно точно не достоин. — Юль… Мне ужасно стыдно, честное слово. Я… — У меня есть пару вопросов. Думаю, когда ты на них ответишь, я пойму хотя бы за что страдал всё это время, — наконец подал голос Онешко. Довольно спокойно, нужно заметить, несмотря на то, что его руки заметно подрагивали. Он уже не плакал, но дорожки от слез всё ещё чуть блестели на гладких скулах, — Во-первых, почему ты убежал тогда? Почему не остался, чтобы хотя бы просто поговорить? — Блять, я… — Руслану вдруг вспомнились моменты, когда он точно также начинал фразу, отвечая на замечания Юлика, когда их отношения были ещё на уровне «староста — раздолбай». Но сейчас всё совсем по-другому. Сейчас он смущается и дрожит, а ноги становятся ватными от одной лишь мысли. Он боится обидеть Онешко и боится ему соврать, боится снова сделать больно. Боится сделать всё ещё хуже, чем уже есть, — Я испугался. — Чего ты испугался? — нахмурился друг, — Того что теперь наши отношения обязаны будут перейти на новый уровень? Испугался своей ориентации? Я бы не стал тебя ни к чему принуждать, боже, будто ты меня не знаешь… — Нет, Юлик, — наконец попытался взять себя в руки Тушенцов, — Я… Да ебаный в рот, хватит сопли разводить, че я как девчонка. В общем, — парень шумно выдохнул, собираясь с мыслями, — я испугался, что ты просто был пьян, или хотел таким образом отвлечься от ситуации с мамой, — Руслан закусил губу, — Я просто до ужаса боялся услышать, что всё это было случайностью или ошибкой, потому что… Потому что я… Блять. Дальше он не смог ничего сказать. Будто ком застрял в горле. Парень провёл ладонями по лицу, надеясь, что от этого жеста ему станет хоть немного легче. Легче не стало. Онешко тоже молчал. Это продолжалось наверное целую минуту. Целую минуту, которую Тушенцов еле сдерживался от того, чтобы не разрыдаться осознавая то, насколько же он, блять, туп и жалок. Вечно пытался строить из себя крутого и недоступного. А на деле-то что? Кусок комплексов, импульсивности и непонимания, как вообще жить эту сраную жизнь. — Руслан, — негромко позвал его Юлик. Парень и не подозревает, что Онешко в этот момент тоже разрывают на маленькие кусочки множество противоречий и недосказанности. Он тоже боится полностью открыться, тоже не знает, имеет ли право на свои желания, даже несмотря на то, что все карты уже давно лежат на столе и подкинуть больше ничего нельзя, — Это не так. Вообще ни разу не так. Да, не отрицаю, я был под градусом и возможно даже в состоянии аффекта, но Рус… Всё, что в тот вечер происходило… Я хотел этого и сам и прекрасно осознавал, что делаю. Тушенцов внимательно посмотрел ему в глаза, плохо веря в то, что услышал. — То есть… — Да. — И тебе… — Мне понравилось. Даже, на самом деле, больше, чем просто понравилось. — Господи, какой же я дурак, — взвыл Руслан, закрывая лицо руками, — Я просто ебаный мудак, блять, как же всё было просто, а я… Прости меня, пожалуйста… — Да прекрати ты извиняться, — Юлик по-доброму улыбнулся краешками губ и потянулся обеими руками, чтобы обнять его, — Тебе тоже трудно было. Я не должен был пьяным к тебе лезть и вообще… — Всё равно прости меня, — повторил Тушенцов, утыкаясь носом в родное плечо и обвивая парня руками, — Я конченый дебил. — Да ладно-ладно, прощаю, — Онешко едва заметно засмеялся и погладил его по макушке, — Только не убегай от меня больше, пожалуйста. — Не буду. Они просидели так в обнимку несколько минут и Руслану казалось, что прекраснее этих объятий быть вообще ничего не может. Эти тонкие пальцы, зарывающиеся в его короткие волосы, чужое дыхание, которое он чувствует всем телом, мягкий нос, упирающийся в висок. Юлик пах уютом, теплом и имбирными печеньками, этот запах хотелось вдыхать вечно. — Пошли спать? — наконец предложил Онешко, немного отстраняясь. На его глазах вновь застыли две маленькие слезинки, но теперь они не заставляли страдать морально и физически. Две маленькие блестящие капельки словно улыбались, сияя в темноте и даря надежду на то, что всё можно исправить. Ещё не слишком поздно. — Вместе? — неуверенно уточнил Тушенцов. — Нет, ну ты, конечно, можешь и на диване… — Нет-нет-нет, — сразу же запричитал Руслан, осознав, что парень подразумевал именно то, о чём он подумал с самого начала. От понимания вдруг стало так тепло на душе, словно кто-то растопил в сердце небольшую дровяную печь, — Теперь только с тобой. За ту счастливую улыбку, в которой расплылся Юлик после этих слов, Руслан готов был отдать всё, что у него было, лишь бы видеть её на этом идеальном лице всегда. Именно такую, предназначенную только ему, не вымученную и без каких-либо вторичных подтекстов. Такую, от которой всё внутри сжималось, а голова начинала немного кружиться. Парни переместились в спальню, на кровать. У Онешко она была довольно большая, наверное даже двуспальная, на что друг, в общем-то никогда не обращал особого внимания. Однако сейчас искренне обрадовался этому, ведь так спать вместе будет куда удобнее. Тушенцов сел где-то посередине и принялся заправлять второе одеяло, которое ему кинул Онешко. Юлик опустился с краю и сонно листал ленту. Экран мобильного неярко поблёскивал в полутьме. Парня вновь понемногу начало клонить в сон. — Юль. Онешко отвлёкся от телефона и посмотрел на Тушенцова. Тот как-то взволнованно приподнялся, опираясь на присогнутые руки, и очень внимательно смотрел ему прямо в глаза. На его лице застыло такое выражение, словно он очень хотел что-то сказать, но никак не решался. — Что такое? Руслан пододвинулся и сел уже рядом с парнем. Тот отключил мобильный, положил его на небольшой комодик и продолжил заинтересованно смотреть на то, как друг мнётся. И вдруг Тушенцов неуверенно потянулся рукой к его губам, мысленно уже миллион раз проклянув себя за наглость. Эти губы такие близкие в этот миг, но такие недосягаемые для него. А оттого лишь больше хочется владеть ими безраздельно. В забытьи он провёл пальцем по нижней, ладонью очерчивая острый подбородок. Руслану казалось, что он сходит с ума. К его огромному счастью Юлик не отпрянул, не показал, что ему неприятны такие действия, не попросил прекратить. Парень осторожно убрал руку, не в силах оторвать зачарованного взгляда от плавных скульптурных изгибов. Может всё-таки… — Можно мне…? Онешко закусил губу. Вряд ли он желал этого или подразумевал, но получилось до одури сексуально. Однако Тушенцову хотелось сейчас совсем не этого. Хотелось дарить тепло и ласку. Хотелось взаимности. Хотелось чувствовать себя любимым. Хотелось любить. Неожиданно Юлик сам потянулся к нему, утягивая в нежный, робкий поцелуй. Руслан чуть замер не веря своему счастью, но уже в следующую секунду начал осторожно отвечать, впутывая свои пальцы в мягкие, такие родные волосы, пахнущие мятой и сливочной карамелью. В тот момент он понял, что пропал. Окончательно и бесповоротно потерялся в омуте этого человека, чьи сумасшедшие глаза, цвета горячего шоколада, любил, кажется, больше всего на свете.Допустим, это всё Настольная игра, Где люди на Земле Все сами по себе, Где я есть у тебя И ты есть у меня. И вместе нам везёт, И если уж судьба Все наши карты заберёт, То потеряет ход, А мы играем в «Дурака», Парного «Дурака».