Следуя за прохожими по центральным улицам Ада, можно было с легкостью сбиться с курса и до ночи блуждать по чрезвычайно запутанным кварталам. Все дело было в незамысловатой инфраструктуре района: всюду находились типовые сблокированные домики-клетки, чьи двери выходили на сторону внутреннего двора, и петляющие пешеходные улочки. Различать места можно было разве что только по разным формам выбоин, находившихся на дороге. В воздухе здесь летало нечто враждебное. Казалось, словно улицы — это одно большое дикое животное, раздирающее все человечное в клочья. Добропорядочным заблудшим городским жителям редко удавалось пережить здесь даже одну ночь.
Для района были характерны воры, мошенники, бесправные женщины и прочие преступные элементы, не дающие покоя городскому населению. Будто Ад сам отбирал только помеченных язвами души прокаженных, словно это место принимало только их. Дети здесь появлялись с врожденными пороками, воздух кишел самыми ужасными болезнями, приводившими не раз к вспышкам страшных массовых эпидемий. Бичом населения стали рахит и чахотка. Но чего можно ожидать от населения, в чьих домах почивает грязь и гниль, стены крошатся, а двери вываливаются на улицу? В квартирах без вентиляции, света и условиях полной антисанитарии было действительно сложно сохранить здоровье. Что хуже — и медицина находилась здесь в плачевном состоянии, доктора без образования работали нелегально, брав за свои услуги несоизмеримую плату, ситуация не оставляла выбора беднякам. Представителям несостоятельного общества приходилось заниматься самолечением, нередко приводившим к кончине.
Петляя по центральной улице и заглянув в один из сблокированных домов, мы оказываемся в маленькой, мрачной квартирке со скудным количеством мебели, состоящей из маленького столика, дубового шкафа и низкой панцирной кровати без перины, с одной лишь протертой подстилкой. Потолок в комнате был обшит старыми деревянными досками, которые отслужили уже не первое и не второе десятилетие, давно прогнившими и покрывшимися серо-зеленой плесенью, придававшей им какой-то незамысловатый узор. Смотреть на причудливые заросли грибов было весьма любопытно, каждый раз на потолке вырисовывалась новая, доныне невообразимая картина со своим сюжетом и смыслом. Пол в помещении состоял из криво залитой бетонной плиты с вкраплениями отшлифованных булыжников, пытающихся, видимо, своей гладкостью выровнять большие уровневые перепады на поверхности пола. Он жил будто бы своей собственной жизнью и находился в вечном танце. Также над кроватью находилось небольшое окошко, через которое едва ли просачивался солнечный свет. Комната больше походила на камеру. При всем при том в ней стояла омерзительная композиция из запахов сырости, гнилья, протухшего мяса и крови. Но вот одно лишь не вписывалось в эту по-своему чудесно-отвратительную картину, а именно — ребяческое изможденное тело. Живое или мертвое — на первый взгляд сказать было трудно. Оно с невообразимой грацией лежало на старой кровати, простыня которой у изголовья была запачкана пятнами темно-алой крови. На вид это был мальчишка четырнадцати-пятнадцати лет. Голова его была окровавлена и спущена вниз, угольные волосы трепетали от легкого дыхания ветра, заносимого в квартиру из разных щелей. Не подающее признаков жизни тело вдруг шевельнулось. Ранее сомкнутые веки дрогнули, разомкнулись, и за длинными смоляными ресницами парня стали видны вытянутые глаза, напоминающие кошачьи. Цвет их был необыкновенного оливкового оттенка. Точеные, правильные, благородные черты лица и ярко выраженные скулы придавали ему какое-то особое изящество — такое, что проступающая худоба и бледность становились менее заметными. Все омрачалось его тяжелым дыханием и пустым, направленным в пол, полным не то страдания, не то грусти взглядом. Красота парня оттенялась уродством того помещения, в котором он находился. Падший ангел, низвергнутый с небес и погребенный в могилу из грехов — именно такой представлялась картина, вырисовывающаяся из данного зрелища.
Гробовую тишину прервал стук в хлипкую дверь.
— Симон, ты там? Когда ты уже вернешь мне мои три золотые?! Вторую неделю как не отдаешь! Черт бы тебя побрал! Мне на пиво не хватает, а ведь я последний раз два дня назад выпивала! Так и помереть недолго! Если сейчас же не откроешь, выбью дверь собачью и из тебя дурь заодно, не зря с собой скалку тащила! — кричал осипший женский голос.
С трудом приподнявшись с кровати, Симон нащупал на подстолье потайной ящик, вытащил оттуда монеты, встал и поплелся к двери. Открыв ее, он швырнул золотые на пол и хотел было закрыть дверь, но молниеносно подставленная нога женщины не позволила этого сделать.
— Ублюдок ты дикий! Стерва! Я смотрю, давно не заходил к нам в паб, да и в городе не появляешься. Думала: «Подох, что ли?» Решила проверить. И не зря, как вижу. Голова в крови, худой, как глист, и стоишь шатаешься. Кто же тебя так? Эх, бедолаги, жалко их. Ну, помяли знатно, да...
— К делу, — негромким и безжизненным голосом произнес Симон.
— Я же говорю, думала, подох ты или нет, решила снежка и сигарет принести. — Вынув откуда-то из-за груди небольшой сверток, она передала его в руки парня. — А вчера, представляешь, зашел ко мне лично мужичок какой-то, а пьяный-то у-у-у, месяца два в попойке. Я его и обнесла, а на утро сказала, что спали мы, и денег потребовала. А еще...
Симон захлопнул дверь, не желая больше слушать подробностей жизни женщины. Изнывающая от боли голова не давала покоя. Присев на кровать, открыв таинственный сверток и занюхав «исцеляющий порошок», парень попытался прокрутить в голове события прошедшей недели, из происшествий которых он так самозабвенно выпал.
— Что-то припоминаю, — погружаясь в воспоминания шептал Оникс. (Его часто называли так незнакомые люди из-за аспидно-черных густых волос и темных черт лица.)
***
Я вышел в город смахнуть чей-нибудь кошель. Нашел тупого идиота у паба и, как всегда, с ювелирной точностью и без каких-либо накладок вытащил у него деньги, но, собираясь было уходить, ощутил на себе взгляд неизвестно откуда взявшихся двух амбалов. Я всегда проверял местность и следил за каждым появившимся прохожим, но их здесь просто не было. Тихое, безлюдное место, находившееся приблизительно в трех-четырех сотнях метров от Ада...
— Попался, дрянь! Ты у нас целый год деньги таскал, все поймать тебя не могли.
Один из громил сдернул с Симона черный капюшон, полностью закрывавший его столь приметное лицо, и заулыбался с возрастающим желанием наказать вора каким-нибудь изощренным способом.
— Ты погляди, Филин, какое личико, — зажав парня в угол и пытаясь схватить его за подбородок, говорил первый. – А волосы! Смоль! Брови очерченные, прямые. А глаза-то!.. Глаза — глянь какие! Что за цвет такой странный? Продать бы его.
Не успев осознать происходящее, оба мужчины были исполосованы кинжалом.
— Ах ты дрянь! Он из Ада! Держи зверя!
Со стороны Симон и правда был похож на дикого зверя: глаза его горели, зрачки расширились. Словно загнанный в угол хищник, он был опасен и мог бы свободно разобраться с мародерами, используя один лишь небольшой нож. Но расправа не удалась — Филин достал пистолет, перед которым, как мы знаем, любое колюще-режущее оружие было бессильно. Парень сумел увернуться от пуль и быстро исчезнуть в ближайшем переулке.
Проскальзывая в первый же поворот улицы, Симон, к своему несчастью, наткнулся прямо на толпище преследователей. Теперь их стало вдвое больше. Парень попытался было атаковать, за что был вознагражден свинцовой пулей. Она прошла по касательной и лишь слегка задела ногу, но затруднила его движения. Самостоятельно уйти он бы уже не смог, поэтому оставалось лишь принять наглую выходку судьбы.
Присоединившиеся к двум амбалам собратья ликовали от выпавшей возможности развлечься с таким интересным экземпляром.
— Он опасен. Позабавитесь потом. Стебани красотку о стенку пару раз, чтобы знал, у кого таскать.
— А это не тот бешеный щенок из Ада? Нам потом проблем не огрести.
— Черт с ним! Бей, я сказал!
После нескольких сильных ударов о кирпичную стену, Симон начал терять сознание.
Неизвестно через сколько времени очнувшись, бессознательно и практически ничего не видя, по памяти, он смог найти дорогу домой.
***
— Отсчитывайте секунды, — спокойным голосом произнес он.
Вынув из кармана пачку принесенных говорливой женщиной сигарет, он достал одну, покрутил на кончиках пальцев, прикурил у зажженной лампадки и отклонился на кровать, закинув одну ногу на другую, смотря в потолок. Рана от пули уже зарослась, а чудодейственный порошок унял головную боль. Теперь оставалось лишь задумчиво наблюдать за комфортно расположившейся на потолке прогрессирующей язвой-плесенью, бесчинно пожирающей ряд деревянных досок.
