невидимая нить

Чун Юню нравится, когда Син Цю случайно (или скорее намеренно) берет его за руку, осторожно неосознанно переплетает их пальцы и делится своим нежным теплом, которое не обжигает, не сжигает, а лишь таится в душе вечными искрами бесконечно долгих закатов в Ли Юэ, прохладой морской воды на кончиках пальцев и сладковатым привкусом мороженого на губах. И в эти самые моменты ему становится так хорошо, что аж страшно, потому что он знает, что чувствовать что-то подобное, наверное, не совсем правильно. Потому что Син Цю – самый близкий и единственный друг, верно ведь? Не больше и не меньше. Но отчего-то в Чун Юня вселяется какое-то глупое сомнение. Он привык говорить налево и направо о том, что ему никто не нужен, что весь род людской ему чуть ли не ненавистен, но так ли это на самом деле? Чун Юню и самому бы хотелось это выяснить, ведь из-за Син Цю весь привычный ход целого мира меняет полюса, направление движения, да и вообще все кругом становится не таким, каким могло бы показаться, когда его нет рядом. Шуршание страниц книг, похожее на замысловатую мелодию, к которой если прислушаться, то точно можно услышать, о чем ведется рассказ. Стук капель дождя, разбивающихся о раскаленные за долгий жаркий день камни, и еле слышимое шипение, когда те тот же час испаряются, касаясь горячей серости. Звон лучей закатного солнца, похожий на почти беззвучные натянутые струны, колышущиеся на ветру. Чун Юнь теряется в этом крохотном мире эйфории. И это все так глупо, потому что он чувствует, как постепенно влюбляется. На самом-то деле он никогда не влюблялся прежде и даже точно не знает, каково это, но рядом с Син Цю понимает, что – да, это то самое чувство. Тепло, наполняющее грудь. Трепет, от которого тебе хочется то ли плакать, то ли танцевать, то ли петь, то ли бесконечно долго смеяться. Спокойствие, потому что знаешь, что именно ему – одному-единственному на целом свете человеку – сможешь доверить свое сердце. Вот так просто: безо всяких сомнений и колебаний, безропотно, спонтанно, теплым летним вечером, когда воздух почти осязаем, а песни лета – стрекот кузнечиков, ветерок, гуляющий вдоль бескрайних просторов Ли Юэ, звук зажигающихся первых звезд в небесах – становятся твоей неотъемлемой частью. Прямо как Син Цю – для Чун Юня он центр целой Вселенной. И это вовсе не так уж и глупо или странно думать про свою первую любовь вот так возвышенно, скорее наоборот. Но Чун Юнь отнюдь не знает что ему делать с этими переполняющими его чувствами. Они стоят в горле комом, от которого все слова становятся уж слишком обычными, быстрыми, безвольными, а потому рассказать о них почти что невозможно. Они идут вдоль побережья океана. Ноги проваливаются во влажный песок, прохладная морская вода приятно щекочет щиколотки, а вечерний воздух все еще обжигает. Чун Юнь медленно шагает следом за Син Цю, слушает его вдохновленные разговоры и знает, что сейчас мог бы написать целый сборник стихов о любви и посвятить его Син Цю, но зачем, если всю эту свою любовь он может выразить лишь одним своим присутствием, осторожными, порой неловкими прикосновениями, каждым действием, а потому смиренно молчит, принимая свою судьбу, каким бы ни был ее конечный исход – лишь бы Син Цю был рядом. – Как ты думаешь, бывают ли в жизни такие же счастливые концовки, как в книгах? – вдруг спрашивает Син Цю, и этот его вопрос повисает в воздухе сладким запахом персиков. – Знаешь, со всеми этими героями, спасением целого мира, обещаниями жить долго и счастливо. Отчего-то Чун Юнь думает о том, что верит в счастливые концовки, если в них будет только один-единственный человек, и ничего другого ему в жизни не нужно: ни целый мир, ни герои, ни обещания, ни дары, ни слава, потому что все это меркнет по сравнению с тем теплым чувством, которое у него нежится в груди светлячками, шелестом весенней свежей травы, шумом спокойного моря. Его Чун Юнь возводит в абсолют, несмотря на все возможные варианты развязок – печальных, счастливых и не очень. Но это не мешает ему жить в своей маленькой мечте и довольствоваться ей, пока его сердце замирает каждый раз, когда Син Цю смотрит на него, как сейчас: ласково и нежно, словно бы Чунь Юнь в этот миг – весь его мир. Даже если на самом деле это вовсе не так. – Наверное, да, – ответ Чун Юня будоражит Син Цю, стоящего поодаль по щиколотки в воде, и заставляет ожидать дальнейшего ответа, потому что ответы Чун Юня пускай и очень редки, но до невозможного проницательны. Наверное, именно это и нравится больше всего Син Цю в Чун Юне. – Просто для каждого счастливая концовка своя. Кому-то необходимо совершить невероятный подвиг, кому-то – открыть новую звезду или целое созвездие, может быть, даже галактику или другое измерение. Иные же будут довольны спокойно прожитой жизнью, счастливой семьей, детьми. Каждый решает сам, какой исход ему нравится больше всего, и он меняется с возрастом, – Чун Юнь на секунду запинается, глядя на изумленного Син Цю, горящего в лучах алого солнца, пылающего в бесконечно огромном море. – меняется с каждым новым встреченным человеком, новым событием, новой потерей. Чун Юню хочется сказать что-то еще, но у него словно бы отбирают весь возможный кислород, и он задыхается, говорить дальше становится почти невозможно, потому что горло немилосердно сжимают тисками. И Чун Юнь даже не может понять, что именно его душит – рассудок или эти чувства, поэтому он хватается за грудь, чтобы усмирить свое глупое сердце и смотрит себе под ноги – лишь бы не на Син Цю, потому что тогда вся его невероятная сказочная картинка рухнет в одно мгновение. Он слишком красивый, слишком реальный, слишком нужный. – Какой же счастливый конец у тебя, Чун? – негромко произносит Син Цю и тем заставляет Чун Юня поднять на него взгляд, и от этого вида ему хочется плакать слезами счастья: лазурные пряди волос осторожно перебирает ветер, в глазах, словно в глубинах озер, отражаются лучи янтарного солнца, а на губах застыло что-то нечитаемое, отчего весь он для Чун Юня – мечта. Ему тяжело сказать это вслух, несмотря на то, что он репетировал это сотни тысяч раз вслух наедине с собой и бесконечные миллионы раз у себя в мыслях рядом с Син Цю. Внутри все сжимается, почти что ломая хрупкие ребра, сжимая и без того неуемное сердце, готовое взорваться радужными вспышками фейерверков. Но тиски постепенно его отпускают, и Чун Юню становится чуть легче дышать. – Я об этом думал не раз, – выходит произнести легко, пока Чун Юнь не смотрит Син Цю в глаза, – и в конечном итоге всегда прихожу к одному возможному варианту. Шум морского прибоя и звук солнца, тонущего за горизонтом похож на целый небесный хор, а сердце в груди отбивает ритмичные удары в висках, заставляя мысли в голове путаться, метаться, рваться на полуслове, поэтому Чун Юню не остается ничего, кроме как довериться себе, голосу, который говорит за него откуда-то из глубины. – Каким бы ни был мой конец, счастливым он будет лишь в том случае, если в нем будешь ты. Оглушительно громко. Так чисто и искренне. Осторожно и правдиво. Весь мир тормозит, время останавливает свой ход, и в застывшей пустоте тихим эхом резонируют эти слова, постепенно превращаясь в затихающий хор эмоций. Чун Юнь пытается вдохнуть воздух, но он весь куда-то будто улетучивается, пропадает, ускользает от него, и он лишь безвольно глядит на Син Цю, который вершит его судьбу. – Кажется, у меня так же, – негромко отвечает тот, и время вновь постепенно ускоряется, – только в моем счастливом конце мне нужен только ты, Чун Юнь. Теплая смущенная улыбка Син Цю греет душу. Чун Юнь делает несмелый шаг вперед, а потом еще один, а затем другой, пока не оказывается прямо перед Син Цю. Их взгляды пересекаются, и в этом мгновении они вдвоем теряются: находят лишь ладони друг друга и крепко-крепко друг за друга держатся. Чун Юнь смотрит только на Син Цю, потому что ничего больше в мире ему сейчас не нужно, ведь оно не имеет никакого смысла если Син Цю не рядом. А в его взгляде он способен найти ответ на любой вопрос, и кажется, прямо сейчас там так четко и совсем неподдельно читается – Чун Юнь. И после этого ему наконец-то дышится так легко и свободно, как никогда прежде.