невидимая нить

Темная густая ночь, накрывающая бескрайние просторы Мондштадта, похожа на одеяло – мягкое и теплое. В этой ночи у самого Вольфендома только двое до сих пор бодрствуют, наблюдая за проплывающими над их глазами звездами – следами от иглы, сшивавшей это бесконечно огромное и до невозможного прекрасное одеяло, которое сейчас скрывает их от чужих любопытных глаз. Не то чтобы они их смущали, но так как-то ближе, словно между ними нет ни миллиметра лишнего пространства, ни недосказанности, ни какого-либо недопонимания. Беннет глядит на свои ладони, укрытые старыми шрамами и совсем новыми все еще кровоточащими ранками – они совсем неглубокие, но все равно неприятно саднят. Рэйзор, сидящий почти вплотную к Беннету, тоже разглядывает эти самые изодранные ладони, и ему отчего-то внутри становится как-то немного неприятно и самую маленькую долю больно, будто это на его собственном теле остались все эти царапины, порезы и синяки, хотя на деле – ничего. Рэйзору это кажется странным, потому что до этого момента он никогда не ощущал ничего подобного и потому ему хочется коснуться ладоней Беннета и сжать их в своих, будто бы это резко избавит того от боли. Так он и делает, от чего Беннет слегка вздрагивает от неожиданности и смотрит на Рэйзора. – Сильно болит? – произносит тот негромко, глядя на ладони Беннета меж его собственных – более грубых и мозолистых. – Нет, почти неощутимо, – Беннет легко улыбается, будто этой самой улыбкой он пытается подтвердить собственные слова. – Скоро все заживет, уже утром буду как новенький. Рэйзор привык видеть Беннета израненным, покрытым синяками и ссадинами, глубокими порезами и давними шрамами, но каждый раз ему так непреодолимо хочется в будущем уберечь Беннета от любого ранения, даже если оно будет незаметно на коже. Такие раны он ощущает порой и сам: они где-то глубоко под кожей, в груди, они ноют, болят, рвут внутренности, и Рэйзор абсолютно не понимает, что с ними делать, потому что ни одна найденная лечебная трава в лесу не помогает их исцелить. Иногда даже становится страшно, что такие раны, затаившиеся у него под кожей останутся навсегда. – Обманываешь? – серьезно спрашивает Рэйзор, хмурясь. – Нет, все правда нормально, не переживай, – Беннет снова улыбается, и Рэйзор в очередной раз не верит, сомневается, но не переспрашивает, только молча теперь глядит на звездное небо, не отпуская рук Беннета. Это то самое небо, под которым он привык спать каждую свою ночь, но почему-то именно сегодня оно кажется Рэйзору абсолютно незнакомым и оттого еще более волшебным. – Тебя поцеловать? – вдруг выпаливает Рэйзор, заставляя Беннета в тот же миг опешить и покраснеть. – Чего еще? – тараторит тот, смущенно отводя взгляд в сторону. – Ты хоть знаешь, что это такое? – Рэйзор слышал, что будет очень хорошо и тепло, – отвечает он и глядит Беннету прямо в глаза, – хочу, чтобы тебе всегда было хорошо и тепло. Тот не осмеливается взглянуть в ответ. Беннет смотрит на их переплетенные ладони, и что-то внутри, так давно и глубоко спрятанное, вновь екает и раздается теплым, но болезненным эфемерным чувством в груди. – Люди целуются, когда они нравятся друг другу, – произносит приглушенно Беннет, ощущая, как ладони Рэйзора чуть крепче, но все так же осторожно, сжимают его собственные – от них исходит ласковый жар. – Бенни нравится Рэйзору, – не унимается тот, и Беннет поджимает губы. – Я имел в виду другое «нравится». Беннет прекрасно понимает, что Рэйзор совсем не смыслит в тех чувствах, о которых сейчас думает он сам. Все путает, подменяет смыслы и имеет в виду совсем другое. Беннету не хочется, чтобы в конце концов все это обернулось для них двоих глупой шуткой, воспоминание о которой будет болеть даже спустя долгие годы. – Но, – Рэйзор запинается, будто пытается подобрать самые правильные слова, даже если никогда не получалось правильно, – правда нравится. Легкий мондштадтский ветерок перебирает кроны деревьев, заполняя секундную тишину своей убаюкивающей мелодией. – Рэйзор хочет греть Бенни, если ему холодно. Хочет зализывать раны, как в детстве зализывали Рэйзору. Хочет защищать от всего страшного, – Рэйзор, сам того не замечая, краснеет, абсолютно не понимая, почему сердце в его груди бьется так быстро, словно он только что гнался через весь лес за добычей. – Рэйзор хочет нравиться Бенни. Беннет искренне не знает, как ответить, что сказать, потому что внутри у него все натягивается одной тугой струной, готовой в любой момент надорваться от напряжения. Отчего-то у него в уголках глаз неожиданно появляются слезы, которые он так усердно сдерживал ото всех очень долгое время. И теперь они предательски бегут по щекам, обжигая кожу. – Ты мне нравишься, – отвечает Беннет, явно чувствуя, как задыхается от слез, застрявших комом в горле. Следующие слова он произносит на выдохе, полушепотом: – Очень сильно нравишься. Рэйзор его в этот же миг обнимает, потому что сам ощущает, что может в любой момент расплакаться от необъяснимых чувств, которые раньше сжимали ему все внутри тисками и теперь резко освободили жесткую хватку, и от резко появившейся свободы даже дышать становится невыносимо сложно. Ему слишком тяжело описать эти чувства какими-либо известными ему словами, потому что они слишком непривычные и такие… искренние. Они похожи на первый вдох после долгого погружения под воду, глоток прохладной воды после затяжного знойного дня, первый гром во время освежающего дождя после долгого засушливого сезона. Маленькая эйфория, длящаяся лишь мгновение. Рэйзор ощущает на собственных обнаженных участках кожи теплые слезы Беннета, тихие, незаметные, скрытые – немая клятва, отныне связывающая их незримой, крепкой нитью. Хотя, наверное, она существовала и прежде, но именно в этот самый миг обрела свою форму, завязалась в крепкие узелки и сплела их двоих в одно полотно – видимо оно лишь им двоим во снах. На нем и звезды, и мондштадтские луга, и глубокие шрамы, и легкие, незаметные царапины, и боль, и радость, а вместе с ними нерушимая привязанность, прошитая красной нитью вдоль и поперек, напоминая то капли крови, то лучи солнца, то лепестки тюльпанов. – Можно? – шепотом произносит Рэйзор: ему даже не приходится озвучивать, что именно «можно». Бэннет вместо приглушенного всхлипа, означающего «да», лишь кивает, отрываясь от груди Рэйзора. Его щеки покрылись румянцем, а в уголках глаз все еще сияют перламутровыми отблесками слезы, на губах – совсем незаметная улыбка, хранящая в себе весь спектр эмоций. Рэйзор неумело, неловко тыкается собственными губами в губы Бэннета – так делали другие люди, которых он замечал в Мондштадте. Выходит смазано, тепло и совсем невинно, словно это прикосновение атласной ленты или дуновение ветерка, даруемое Барбатосом. Дышать, на удивление, становится как-то легче, когда их губы размыкаются, и они вновь смотрят друг на друга, не зная, что делать дальше. – Спасибо, – бормочет Беннет, вытирая влажные от слез щеки. – За что? – Не знаю, – улыбается в ответ он и замечает, как в глазах Рэйзора отражается целая Вселенная, все скопления, галактики и звезды, в которых заключены даже их собственные судьбы. Беннет уверен, что отныне их судьбы абсолютно точно связаны навечно, и даже если они попадут в разные миры, то они непременно друг друга найдут, несмотря на все преграды и невзгоды. Красная нить обязательно сведет их вместе – почему-то в этом Беннет уверен больше всего в жизни. Рэйзор думает о том же, разглядывая латки на собственной одежде, которые Беннет бережно пришил одним из долгих вечеров такой же красной нитью.