невидимая нить

– Аякс, – с такой нежностью это имя прежде произносила лишь мать, давшая его своему сыну, – я буду ждать, даже если для этого потребуется целая вечность. Чжун Ли держит ладонь Тартальи в своих теплых руках, совсем не желая отпускать. Может быть, он просто боится, что если отпустит, то вновь не сможет за нее удержаться. И эти опасения вполне оправданы, ведь для Чайльда собственная жизнь ничего не стоит, а оттого Чжун Ли страшится, что однажды отпустит и потеряет навсегда, и сейчас для него это самый страшный кошмар. Тарталья в ответ кивает и улыбается, будто давая немое согласие, оставляя на прощание самую искреннюю и светлую часть себя, что осталась у него. На память. На сохранение. На случай, если в следующий раз Чжун Ли увидит тело Тартальи не пышащим жизнью, а бездыханным, холодным, смиренным. Или не увидит вообще. На самом деле Чайльд совсем не боится смерти. Он никогда не понимал, почему же все люди, никогда не знавшие смерти, так сильно пугаются при одном лишь ее упоминании. Для него она – совсем родное, что-то вроде воображаемого близкого друга, с которым он привык ходить с отрочества за костлявую руку, близко-близко. А ее морозное дыхание отнюдь не такое страшное, каким кажется – точно не страшнее всех тех ужасных вещей, которые происходят в мире по человеческой вине. Однако при этом Тарталья никогда не был готов умирать: если понадобится, он будет вгрызаться в жизнь из последних сил, но не позволит себе глупо умереть от болезни или глубоких ран, пока в этом не будет смысла. Чайльду еще нужно столько всего сделать, что просто так погибнуть он не может. Слишком многое еще держит его в этом мире: теплые родительские руки, смех и увлеченные распросы братьев и сестер, долг перед родиной, обещание, данное Чжун Ли. Да, он обязан вернуться, несмотря ни на что, даже если для этого потребуется умереть и вновь воскреснуть, ведь Чжун Ли никогда не перестанет ждать, даже по прошествии целой бесконечности. Тарталья ведь никогда не нарушает данных обещаний. Отплывая из Ли Юэ, ему так хочется вернуться обратно: в согретую утренним солнцем кровать, в крепкие объятия, в маленький спокойный мир, где только он и Чжун Ли. Чайльд почти оборачивается, чтобы вновь взглянуть на берег, на котором все еще стоит Чжун Ли, провожая корабль своим взглядом, но заставляет себя этого не делать. Знает же, что тогда не сможет уплыть, не позволит себе вновь потеряться, потеряет все оставшиеся силы и силу воли. Чжун Ли делает его таким слабым и беззащитным, что иногда Тарталье становится от этого неподдельно страшно. Но в то же время ему от этого так легко, потому что лишь рядом с ним он может почувствовать себя живым. Наедине с Чжун Ли он позволяет себе показать все свои уязвимые места, самые глубокие раны и открыть сокровенные мечты, запрятанные глубоко в груди за стальными решетками ребер. – Я обязательно вернусь, чего бы это не стоило, – произносит Тарталья так, чтобы эти слова услышали лишь море, закатное небо и соленый ветер, будто напоминая самому себе о данном обещании. Так он его отпечатывает у себя под кожей вечной клятвой. \ Кровь на коже – еще теплая и густая. Чайльд даже не знает, собственная ли она или чужая. Он вытирает ее с щеки тыльной стороной ладони, размазывая словно боевой раскрас. Сердце в груди бьется быстро, но постепенно успокаивается, вновь приходит в размеренный, спокойный ритм. В момент, когда адреналин в крови рассеивается, раны, покрывающие все тело Тартальи, начинают ныть, причиняя почти невыносимую боль. Возможно, какое-то из ранений почти что смертельное, но Чайльд совсем не обращает внимания на собственные раны, покидая помещение, укрытое приглушенным светом. Очередное задание выполнено. Тарталья плетется вдоль темных улиц города, ощущая, как постепенно силы покидают его, а собственные ноги подводят, подкашиваясь с каждым шагом все сильнее. Когда силы окончательно его покидают, он сползает спиной по стене на землю в одном из безлюдных переулков. На улице очень холодно, от чего Чайльда бросает в дрожь. Или это просто он потерял уже слишком много крови. В это же время начинается ледяной дождь, обжигающий кожу, словно искрами, отскакивающими от полыхающего костра. Чайльд взглядывает вверх, и дождь его умывает, смывая кровь с тела и окрашивая лужи вокруг в темный алый. Небо в этом переулке виднеется лишь темной узкой полоской, Чайльду хочется к ней потянуться, будто так он сможет ухватиться за невидимые потоки воздуха и унестись на ветру куда-то вдаль. Не получается – рука немеет, и становится невыносимо холодно. Чайльд прикрывает веки и думает о том, как же иронично будет умереть здесь: посреди темного бесшумного переулка, где его никто не найдет и через неделю, а если и найдет – будет слишком поздно. Под прикрытыми веками вдруг возникают яркие картинки родной Снежной, слепящей своей зимней белизной. После вдруг картинки сменяются на летние залитые солнцем улочки Ли Юэ. Постоялый двор, в котором Тарталья провел далеко не один день и не одну ночь. Может, за все проведенное там время он даже стал ему вторыми домом. Ему вспоминаются те моменты, когда его окутывали родные объятия, от которых на душе спокойно-спокойно даже в самую страшную грозу. Ему вновь видится Чжун Ли, и все внутри вздрагивает. Он не может позволить себе сейчас так просто отсиживаться, медленно но верно подыхая где-то так далеко от того маленького рая, который он все еще не готов покинуть, чтобы пасть в самый настоящий ад. Еще хотя бы раз. Хотя бы день. Один час. Одну секунду. Лишь бы вновь встретиться взглядом с янтарным, вселяющим трепет и тепло взглядом Чжун Ли. Прикоснуться к его ладоням, не говоря ни слова, а после льнуть к нему в объятия, опоясав ладонями вокруг талии, уткнувшись лицом в шею, вдыхая выученный наизусть слегка терпкий, кисловатый аромат парфюма Чжун Ли. Все лишь затем, чтобы услышать его «Аякс, все будет хорошо». От этих слов Тарталье и правда всегда начинает казаться, что все проблемы и трудности в жизни незначительны. Единственное, что значимо – их крохотный мир, в котором можно разговаривать и без слов, а прикасаться – искренними чувствами. Чайльд никогда не ощущал такого щемящего чувства, которое одолевает его рядом с Чжун Ли. Потому он заставляет себя подняться с земли на шатающихся ногах. Падает раз, пытаясь опереться рукой о кирпичную стену и обдирает кончики пальцев в кровь, пытаясь удержать равновесие. Падает во второй раз лицом в собственную кровавую лужу и ощущает, как, ярко контрастируя с ледяным дождем, по его щекам бегут слезы. И они вовсе не от физической боли – к ней Тарталья привык. Его пугает совсем другое, что заставляет его вновь подняться, тратя на это все свои оставшиеся силы, впиваясь в твердый камень ногтями, почти срывая их. На этот раз получается удержаться на ногах, получается сделать несколько шагов вперед – навстречу улице, освещенной фонарями. После, отдышавшись, выплюнув кровь, скрипя зубами, он делает шаг за шагом, плечом волочась о кирпич стены, сдирая кожу. Следующий момент, который остается в памяти Тартальи – как он заходит в ближайшее открытое помещение, видит яркий, почти ослепляющий свет, и теряет сознание, напоследок слыша то самое: – Все будет хорошо. И все в один миг действительно становится хорошо, мирно и спокойно. И ничего больше в мире не беспокоит израненную не по годам душу Аякса.