Герои и Злодеи

      Грегор поглядел на Агату:        — Я же говорил, это какой-то паразит. Волшебное растение проросло у меня в бронхах… А! Я даже знаю, где я это вдохнул!       — И… — хозяйка опешила, — заразно это?       — Не думаю. Я надышался спорами, когда провалился в яму на прошлом задании. Себастьян помнит…       — Помню, — с готовностью подтвердил Себастьян, как если бы его показания были хоть как-то полезны.       Грегор поразмыслил и заключил:       — Эти цветы не из нашей обычной реальности. Там в яме в этот момент присутствовал дух земли, он исказил пространство вокруг себя, и растения стали не только видны, но и осязаемы. Они растут в тёмной и влажной среде на корнях деревьев и питаются их энергией… Похоже, мой организм оказался средой подходящей! И, наверное, правильнее называть это грибами, хоть они и выглядят как цветки…       — Да не важно, как это называть! — воскликнул егерь. — Ты лучше скажи, как это вылечить.       — Я думаю, что никак. Сколько спор выпускают грибы? Миллионы?       Грегор умолк. Просилась мысль об умышленном коварстве, спланированном, чтобы убить его, но, скорее всего, это была просто дурацкая случайность. Если заколдованное кладбище, теоретически, и могло быть приманкой лично для него — для чародея Волховского из Гелена, то падение в яму, да ещё и прямо на эти цветы, спланировать заранее не представлялось возможным. Удача Грегора снова сыграла с ним злую шутку. Он помнил, что спор вдохнул порядочно. Тепло тела, обилие магии в его крови и влажная среда очень способствовали прорастанию. Он почти не сомневался, что эта дрянь его погубит, и очень скоро.       Снова смерть. Само по себе не страшно. Но Грегор не знал, сколько таких вот непредвиденных смертей у него ещё оставалось в запасе. Весь ужас его положения заключался в мнимом бессмертии. Каждый раз как последний. Он прощался с миром навечно всякий раз, когда, умирая, закрывал глаза. Когда открывал их думал: «Ну, не сегодня!». Но последний его день когда-нибудь должен наступить.       И, похоже, он не за горами. После очередной кончины, тело, как правило, восстанавливало критические повреждения. Споры из лёгких нужно было вытащить. Иначе он просто истратит все свои «разы», снова и снова помирая от одной и той же болезни. Его учитель наверняка мог бы вылечить эту дрянь. Но учителя рядом не было, а где он — не знал никто. У кого Грегор бы ни спрашивал.       Волшебник покосился на своих: на Себастьяна, который встревоженно хмурился, на Агату в её таком привычном утреннем платье в широкую синюю полоску, на Сашу, прижимающую худые сцепленные в замок руки к груди и глядящую своими огромными серыми глазищами, и снова удивился тому странному факту, что эти люди у него есть. И он был бы куда более небрежен к себе, если бы их у него не было. Социальные связи заставляли его беречь себя не меньше, чем естественный страх перед окончательным уходом в неизвестность загробного существования.       — Слушай, Грегор, — Саша решительно стукнула ладонью о письменный стол, — где живёт этот твой Хайденберг? Я сама пойду к нему и попрошу тебя осмотреть! Неужели он такой бессовестный человек, что откажет, когда ты умираешь?!       — С ума ты сошла, что ли! Ты к нему даже в приёмную не попадёшь, к нему за полгода записываются! А если он услышит обо мне, так вообще на порог не пустит.       — Так какие наши варианты? — спросила Агата спокойным и рассудительным тоном. — Мне кажется, что ты преувеличиваешь неприязнь городского мага из собственного упрямства и совершенно неуместного теперь кокетства.       Она была отчасти права. Если бы Хайденберг узнал, что речь идёт о жизни и смерти, он бы помог, но Грегор даже сейчас не хотел просить у него помощи и признавать таким образом собственную слабость. Грегор был во всём сильнее городского мага — и в экстрасенсорике, и в стихийной магии, и в демонологии, и в заклинаниях, к тому же его знания, касающиеся некромантии, были не только удивительно обширными, но, благодаря длительной практике, ещё и уникальными. Однако Хайденберг превосходил его в алхимии и медицине. Ходили слухи, что он маг настолько древний, что в Базельском университете слушал курс медицины, который читал не кто-нибудь, а Парацельс. Грегор подозревал, что последнее — досужие домыслы, поскольку едва ли хоть один маг на самом деле мог прожить целых триста лет… если только он не нашёл-таки пресловутый философский камень.       Размышляя об этом, Грегор снова мучительно закашлялся, со слезами на глазах придерживая сломанное ребро. Плотный шершавый комок встал у него поперёк горла. Он с превеликим трудом выплюнул это. На подставленное вафельное полотенце упали кровавые капли, красные смятые лепестки и ком спутанных нитевидных корней, похожих на тонкие вены.       — Так, хватит! — сказала Агата. — Надо пойти в «Галерею» и позвонить оттуда Хайденбергу. В справочнике должен быть его номер.       Чародей не успел ни возмутиться, ни воспротивиться, ни даже согласиться, о чём уже всерьёз подумывал. Себастьян сказал:       — Есть ещё кое-кто, лечащий волшебников. Я слышал об этом в нашем приходе.       — Это ещё кто? — спросил Грегор недовольно. Хоть он презрительно отзывался о всякого рода собраниях и ассамблеях, но посещал те, куда приглашали. И он всегда думал, что знает всех достойных магов хотя бы в ближайших окрестностях, и неизменно удивлялся, узнав кого-то для себя нового.       — Знаешь Люцерну Наэ? — спросил Себастьян, — ну, ты её должен знать…       Грегор удивлённо изогнул бровь:       — Люцерну — ведьму? Я-то знаю, а ты её откуда знаешь?       — Это неважно! — егерь яростно махнул рукой. — Так вот, у этой Наэ был мужик, ужасно непутёвый, и… — он поглядел на Агату и прижал руку к груди, — скажем так — гулящий. Она как-то в сердцах сказанула ему: «Ах ты козлина, чтоб у тебя роги на башке выросли!».       — И? — спросила Саша, вытаращив глаза.       — Выросли, — проговорил Себастьян, обведя собрание зловещим взглядом. — Натуральные рога.       Грегор прыснул со смеху и застонал. Ему было очень больно, он не мог нормально смеяться, а только хрипел.       — Пощади… — с трудом выговорил он.       — Чего ты ржешь? Он, бедный, хотел с горя в речке утопиться. Обратно она это расколдовать не смогла, должно быть, не простила. Но ему помогла монахиня из Ротенфельса, из монастыря Пресвятой Девы Марии.       — Католическая монахиня? — чародей с сомнением покачал головой, всё ещё посмеиваясь. — Помилуй, дружище, она меня не примет, я же язычник!       — Но так ведь она мужика с рогами вылечила, же! Отпали его рога, и следа не осталось. И не только его, но и саму Люцерну тоже. У той на нервной почве случилась икота, так монахиня напоила её водой, и прошло, как рукой сняло.       — Это у вас такие байки прямо в церкви травят?       — Грегор, — серьёзно сказал Себастьян, — это не байки. Поехали в Ротенфельс, вдруг она тебе поможет.       — Ради Бога, поезжай! — взмолилась Агата, поворачиваясь к Грегору и с силой забрасывая себе на плечо полотенце, — у меня из-за тебя сердце кровью обливается!       — Делать нечего, — подумав, решил чародей, — поехали.

***

      В Ильмах тихий не предвещающий беды вечер перетёк в тёплые шумные апрельские сумерки.       На тёмно-сапфировом небе замерцали первые звёзды; многоголосый хор лягушек и неумолкающие соловьи в прибрежных зарослях наполняли ночь невидимой глазу таинственной жизнью. Казалось, что там, за окном и за воротами происходит что-то интересное, кто-то гуляет под звёздами, взявшись за руки, нюхает черёмуху и сирень; может быть, где-то даже грабят кого-то, но такой славной ночью уж точно никто не спит.       Лето не могла сосредоточиться на чтении, то и дело заглядываясь на небо. Ей ужасно хотелось вырваться из дома хоть в огород. В их широком застеклённом окне с решёткой ромбами виднелись очертания круглых ветл у ручья, а над ними радужно помаргивающая Капелла — альфа Возничего. Из открытой форточки долетал запах свежей сырости, марля колыхалась и надувалась, как парус. Время от времени в стекло бились ночные мотыльки; по синеве проносились тени летучих мышек, и слышался их тоненький деловитый писк. Лето чувствовала, что засыпает, но, всякий раз вспоминала о своей тревоге, и сердце у неё вдруг так и заходилось в груди.       — Не пялься в окно! — сказала София, поднимая голову от своего чтения. В отличие от младшей сестры, она читала если не с увлечением, то точно продуктивно, то и дело перелистывая страницы. В отличие от Лето, София всегда знала, чего хочет.       — Скоро Белтейн, — медленно заговорила Лето не без мечтательности, — ночи такие беспокойные… — Тут же она вспомнила, что канун первого мая не только праздник, но и печальная для них дата. Это напомнило ей и о задуманном деле. Нужно было уже как-то сказать Софие, что она решила встретиться с чернокнижником Волховским, потому что без объяснений Лето просто не могла куда-либо уйти из усадьбы.       Она очень хотела узнать у Волховского о судьбе своего брата, про которого и София, и все родственники отказывались заговаривать. А Лето отказывалась верить слухам, которые о нём ходят. Она мало что в этих слухах понимала, но то, что она могла уразуметь, звучало так гадко и несправедливо, что Лето затыкала уши руками, мотала головой и начинала рыдать от обиды. Ни одному слову, что злые языки говорили о Демьяне, она не верила. Своего брата, который был всего на год младше неё, она обожала, и спустя два года, после того, как он куда-то окончательно пропал, её тоска становилась только горше.       — Софа, — сказала Лето, услышав свой голос как бы со стороны, и заранее испугавшись, — как ты думаешь, где сейчас брат?       София снова посмотрела на неё долгим пустым и пристальным взглядом и проговорила:       — Пожалуйста, не говори о таких вещах по ночам.       — Скоро годовщина, как он пропал, — упрямо продолжила Лето. Накопившееся уже не давало ей замолчать. — А ты не думала, что в этот день, он может вернуться? Я слышала, что люди оттуда возвращаются, если кто-то из родственников…       — Откуда — оттуда? — перебила её София. — Ты в своём уме?       — Из-под холма… — сказала Лето и почувствовала, что в носу защипало и сейчас накатят слёзы. — Почему ты запрещаешь мне говорить о нём?! А помнишь… помнишь, как здорово было, когда Демьян был дома!       — Тише! — София нахмурила брови и бросила взгляд за окно. — Лето, солнце, ты сдурела поминать его ночью? — Взгляд у неё забегал, что свидетельствовало не только о растерянности, но и о работе мысли. София в чём-то сомневалась — Лето хорошо знала этот блуждающий взгляд и поняла, что надо бить её сейчас.       — Я написала Волховскому в Гелен! — сказала она. — Если ты не хочешь мне ничего говорить, так я спрошу у него!       София раздражённо закатила глаза.       — Ох, ну кому же ещё… — сказала она. — По-хорошему, ни тебе, ни Волховскому не надо упоминать его. Он не вернётся из-под холма, потому что нет его там… Оттуда, где он сейчас, людям возвращаться не следует.       — Да почему ты не скажешь это! — воскликнула Лето вскакивая. — Почему ты даже имени его не называешь?! Что такого он сделал?!       — Замолчи! — София с силой захлопнула книгу. — Не истери, дура! Ещё чего не хватало — тебе, вороне, говорить ночью о покойниках! Хочешь, чтобы Демьян к тебе в гости приволокся?!       В этот момент со двора раздался грохот в ворота.       София вздрогнула и медленно повернулась к сестре.       — Докаркалась?! — злобным шёпотом прошипела она. — Встречай гостей, идиотка.       Лето, вся дрожа, схватила её за руку. Они обе, замерев, напряжённо прислушивались. Собака вдруг всполошилась и залилась истеричным лаем, а потом, судя по звукам, забилась в конуру. Стук в ворота не повторился, но скоро послышались негромкие шаги на тропинке. В одном из нижних ромбов появилась рука и осторожно постучала в стекло.       — Лето!.. — тихо позвали под окном. Лето умирающе ахнула.       — Не отзывайся, — сквозь зубы проговорила София.       — Лето, — позвали снова, — Софа дома?..       — Это же брат! — воскликнула Лето, сжимая руку старшей сестры, — он живой! — она, проверяя, повела в воздухе ладонью, — это не призрак, Софа! Он вернулся!       — Не пори чушь! — одёрнула её София.       Лето посмотрела на неё нехорошим взглядом, выпустила её и отошла на полшага. Когда шуршание послышалось на крыльце, она незаметно повела рукой, запертая входная дверь распахнулась настежь, и они обе увидели своего умершего брата. Лето обрадованно ахнула, но София, бледная и хмурая, снова прикрикнула на неё:       — Разуй глаза, слепошарая! Это не призрак, это умертвие!       Но Лето уже сама поняла свою оплошность. Демьян выглядел живым, но теперь она видела и чувствовала, что он — самая настоящая воскрешённая нежить.       — Пустите переночевать, — попросил Демьян. — Я останусь до утра и уйду до петухов, никто и не узнает, что я тут был.       — Убирайся, — сказала София очень напряжённым тоном.       — Слушай, Соф, ну куда я пойду на ночь глядя! До города три часа ходу! — Демьян махнул в темноту позади себя, — будь человеком, пусти! Это вообще-то и мой дом тоже!       Он сделал шаг, чтобы пройти в дверной проём, но ударился о невидимую преграду.       — Ай! — сказал Демьян и схватился за лоб, — ах ты дрянь! Неужели настолько не хочешь пускать меня на порог, что заколдовала его?! Поверить не могу!.. Я, конечно, знал, что ты злобная сучка, но не настолько же.       — Совсем страх потерял? — холодно прошипела София, — откуда ты вообще вылез? И если уж вылез, так катись-ка лучше к своей эльфийской госпоже и к своему ё*арю-графу, или кто он там тебе? Или что, прошла твоя неземная любовь?       Лето ахнула, закрыла рот ладонями и в ужасе уставилась на сестру. Она никогда раньше не слышала от строгой Софии таких грязных слов. У Лето ослабли ноги и похолодели руки. Всё походило на какой-то абсурдный страшный сон.       — Ты что несёшь, шибанутая? — проговорил Демьян, начиная злиться. Тут его взгляд пал за спину Софии. Там над большим сундуком на крючке висела в чехле его гитара. Что-то шевельнулось у него в памяти, при виде этого потёртого чехла из горчично-жёлтой парусины.       — Моя гитара… как она оказалась дома? — сказал он, — ладно, чёрт с вами! Отдайте гитару, и я уйду.       София склонила голову, мучительно закусила губу и сжала руку в кулак. Тут из-под стола выкатился чёрный ком неясных очертаний, в два скачка пересёк комнату, прыгнул и вцепился Демьяну в лицо. Тот отпрянул, ударился о перила крыльца и чуть через них не перевалился, с руганью пытаясь отодрать от себя это мохнатое существо. Наконец, ему это удалось. Он удачно схватил его и швырнул в темноту двора.       — Ах так! — взревел парень, поворачивая к сёстрам исцарапанное лицо, — натравливать на меня духов в моём же доме! — Он с силой ударил кулаком в дверной косяк, так, что с притолоки посыпался сор, — ты, Софа, тощая вобла, всегда была эгоистичной чопорной дурой, но такого я даже от тебя не ожидал!       — Я?! — взвизгнула София, вскинув глаза, и Лето с удивлением увидела на них слёзы, — Я, я — эгоистичная?! Да как ты смеешь такое говорить! Ты, Демьян — бездарная бестолочь, об этом всем известно и все с этим смирились, но только до тех пор, пока ты был безобидной бестолочью. Нет пользы, но нет же и вреда! Но ты умудрился так опозориться, что это бросило тень на всю семью! Ты плевал на всех, всегда жил так, как тебе заблагорассудится! Традиции, приличия — всё к чёрту! Есть только ты и твои желания! Так?!       — Да что я такого сделал, чтобы тебя опозорить?! — заорал Демьян в ответ. — Я виноват, что ли, что родился не таким как вы — две чёртовых ведьмы?! Да, у меня нет способностей! Да, я пришёлся в семье не ко двору! Но так я и не отсвечивал, и не мозолил никому глаза! Жил, как хотел! Или что, мне, бездарю в семье чародеев, нужно было неотрывно сидеть с вами дома, чтобы все видели, какой я бесталанный и бесполезный?! Оставь меня, пожалуйста, в покое! Если тебе стыдно за меня, просто забудь, что я есть!       — Если бы я могла просто выкинуть тебя из памяти!.. — прошептала София.       — Сделай милость, — ответил Демьян. — Но, не думал я, Софа, до последнего не думал, что твоя гордость заставит тебя отречься от родного брата… Боги, как же тебе не всё равно, что о тебе скажут люди! А кто они тебе? Никто!       — Хватит! Убирайся вон!       — И уйду… Отдай мою гитару!       — Отдай, — махнула рукой София, — отдай ему его проклятую гитару!..       Лето, тихо подвывая, сняла инструмент с крючка и протянула Демьяну, не переступая через порог. Он хмуро, не глядя в глаза, взял протянутое. Случайно Лето коснулась его руки и вся похолодела — она была как лёд. Он закинул обе лямки чехла на плечо, молча спустился с крыльца и ушёл во мрак.       Испуганная Лето заливалась слезами. София трясущимися руками стиснула виски.       — Перестань выть! — сказала она, отчего Лето залилась пуще прежнего.       — Я сказала, перестань голосить, Лето! — отчеканила София с таким чувством, что стеклянный графин с водой на тумбе вдруг треснул и разлетелся на осколки.       София села на стул. Ноги её не держали. Она не рыдала, как младшая сестра, но горькие слёзы текли по её напряжённому лицу. Слёзы, которые она привыкла прятать или сдерживала в себе, чтобы никто не заподозрил её в слабости, и чтобы, боже упаси, не пошатнулся её годами выстроенный авторитет.       Этот внезапный и жуткий визит напугал Софию. Как бы она ни старалась забыть своего непутёвого младшего брата, он был как неочищенная рана на душе, которая только гниёт, а не заживает. Особенно больно было от того, что София любила его, очень сильно любила. Даже гитара эта несчастная висела в комнате из-за её глупого сентиментального нежелания избавляться от дорогой брату вещи. И она знала, что нельзя просто сделать вид, будто ничего не было… Он, как утопленник, ещё непременно всплывёт. Она нервно покусала ноготь. Что же вызвало Демьяна с того света, да ещё в таком плотном оформленном виде? Не Лето же! У этой вороны дури на такое, пожалуй, хватит, но знаний явно недостаточно. Чтобы вызвать умертвие, нужно иметь запретные ключи. Что если это Волховский? Но, с другой стороны, какой ему в этом резон?       — Хоть раз ты сделала что-то полезное, — сказала София, — пусть и сама того не подозревая. Ты пойдёшь на встречу с чародеем Волховским и расскажешь о случившемся. Тебе самой едва ли будет под силу загнать покойника обратно на тот свет… Пока что, он единственный некромант в округе, что может решить эту проблему.

***

      Демьян переночевал в чьём-то пустующем сарае и поплёлся в Гелен. У Агаты, сердобольной квартирной хозяйки Грегора, всегда можно было перекантоваться и поживиться чем-нибудь съестным. И Демьян шёл, куда вели ноги и смутные воспоминания. Ему было очень жарко под палящим солнцем, он часто останавливался, утыкаясь лбом в дерево, и переводил дух. В Новый Город он приплёлся часам к трём пополудни. Голова жутко болела, отчего Демьян то и дело трогал её, будто сомневаясь, что она вообще есть у него на плечах. Всё было как-то размыто: прошлое виделось как через неровное мутное стекло, а настоящее заливал слепящий свет.       Он пытался вспомнить хоть что-нибудь из того, что делал вчера. Всё в тумане. Один только образ рисовался более-менее чётко — Грегор, который почему-то орал, как оглашённый и, кажется, руки у него горели. В последнем Демьян сомневался, уж слишком это походило на кусок сна. Чего чародей хотел? Мысли о Грегоре вызывали странное чувство. Это вроде были и приятные воспоминания — с Грегором они в своё время столько приключений пережили, но в то же время какие-то тревожные. Кажется, он на него очень сердился.       Демьян досадливо плюнул на мостовую, вспоминая очередной скандал с Софией. И когда только она от него отвяжется! И, вот вопрос: что он такого натворил, за что все считают долгом его поносить последними словами? И что он вчера такое пил, что теперь вообще ничего не помнит?       Он поднял голову и остановился, уставившись на до боли знакомую вывеску. Здесь могла крыться отгадка всех загадок. Это был трактир.       Демьян ступил под райски-прохладные своды «Кобыльей головы». По раннему часу трактир пустовал, в нём было темно, только у бара горели светильники. Хозяин заведения Шон Бреннан — выходец с Эрина, не удивился, увидев раннего гостя, хотя его тёмные глаза так и засверкали. Он как раз закончил перетаскивать из погреба пивные кеги, вытер полотенцем пот со лба, и, облокотившись о бар, внимательно и серьёзно поглядел на Демьяна.       — Здорово, парень, — сказал Бреннан. — Ну, как оно?       — Херово, — честно ответил Демьян, прислонил гитару к стойке, сел и положил голову на столешницу. — Бреннан, скажи пожалуйста, я вчера у тебя квасил? У меня башка просто раскалывается. Я нихрена не помню…       — Очень смешно, — не смеясь проговорил хозяин. — Я не видел тебя ровно два года, с той самой среды, когда заплатил тебе за неделю вперёд, а ты отыграл только три вечера, а потом как сквозь землю провалился.       — Очень смешно! — издевательски повторил Демьян. — Налей пива, я щас сдохну.       — Это типичные признаки похищенного, — проговорил Бреннан значительно и таинственно, с видом знатока, снимая с полки стеклянную кружку, — у нас на родине есть такая примета — хорошего музыканта в канун большого праздника, рано или поздно, доаин сид обязательно украдут.       — У вас, ирландцев, одни только разговоры, что про фей, — угрюмо пробормотал Демьян. Он не видел, как бармен удивлённо поднял брови, потому что начал сосредоточено шарить в кармане. — Интересно, у меня деньги-то хоть есть?       Он нащупал небольшую тяжёлую монету, извлёк её на свет, и она — яркая и жёлтая — заблестела, будто осенний берёзовый листок. На аверсе в профиль изображался мужчина в лавровом венке, на реверсе — во весь рост какая-то женщина. Бреннан взял монету и пригляделся к надписям.       — Император Август… — прочитал он. — Это ауреус Римской империи, очень старый, времён, может быть, Господа нашего Иисуса Христа… Ишь, ты, а блестит, как новенький! — он серьёзно посмотрел на Демьяна, — я не смогу сдать тебе сдачу с этой монеты, у меня в кассе нет столько выручки.       Демьян махнул рукой:       — А у меня нет других денег. Да, ладно, Бреннан, всё равно всё пропью.       — На эту монету во времена Рима ты смог бы купить бутылок тридцать самого хорошего вина. А у меня… — он задумался. — Пожалуй, сможешь пить целый месяц. Ты уверен, что хочешь отдать её?       — Забирай, — сказал парень, не заметив, что бармен всё же умалил стоимость золотой монеты в кружках пива. — Интересно только, откуда у меня в кармане взялся римский ауреус?       — Для сидов две тысячи лет пролетают, как два десятилетия, — меланхолично проговорил Бреннан. — Расскажи, как оно там, в Стране Вечного Лета?       — Ты что, перестроил сцену? — спросил Демьян вдруг. Его глаза привыкли к полумраку обеденной залы, и он рассмотрел разные новшества, — когда успел, было же по-другому?       Бреннан терпеливо вздохнул.       — Говорю же, парень, тебя не было в «Кобыльей голове» два года. Два года! Чего ты там делал, под холмом, герой-любовник? Женщины сидов правда такие чувственные и страстные, как про них говорят? А я так и думал. Что уволочёт тебя твоя сида под холм, сколько раз такое бывало.       Он вытер пену и поставил перед Демьяном кружку пива. Тот невидящим взглядом смотрел, как по стеклу стекают капли. Он, похоже, погрузился в воспоминания, внезапно залился румянцем, потом так же резко побледнел и поднёс кружку к губам.       — Нет, — сказал Демьян, — ничего не помню…       Он отпил пива, поставил кружку на столешницу и рассыпался, будто кто перевернул мешок с крупой. Только со стула на пол посыпалась не крупа, а прах и кости, которые в свою очередь распались на жуков, пауков, червей и на бурые палые листья.       Бреннан вытаращил глаза, но так и остался стоять за баром, машинально протирая очередной стакан.