***
— Папа… — проговорил Демьян, уткнувшийся в плечо Рэнделла, застонал, вдруг дёрнулся всем телом и открыл глаза. Рэнделл крепко схватил его за запястья, удерживая не без труда, потому что парень в первую секунду заметался, не имея ни проблеска разума во взгляде, и только потом как бы встрепенулся и тихо вскрикнул. Рэнделл выпусти его. Демьян с ужасом уставился на правую ладонь, на которой цвёл серьёзный ожог. Он с силой втянул в себя воздух сквозь стиснутые зубы. — Тихо, спокойно, — мягко проговорил Рэнделл. — Дай мне руку, малыш. Он сам взял его ладонь, развернул к себе и, глядя в глаза, прижал место ожога к губам. Демьян почувствовал сначала прохладу, потом прикосновения языка к коже. По взмокшей спине побежали мурашки. Он хотел было что-то сказать, осёкся и потупился. Когда граф выпустил его, на ладони обнаружился только свежий рубец. Демьян несколько раз сжал и разжал кисть. — Мои руки… — заговорил он, понял, что охрип и откашлялся. — Не сказал бы, что ценю какую-то из своих рук больше, чем другую. Мне они ещё нужны!.. — Он сконфуженно усмехнулся. — Мне тоже нужны твои руки, — сказал Рэнделл. — Что это было? — спросил Демьян, уставившись в узор на ковре. — Я прошёл… это испытание? Или провалился? — Это было не испытание. Я всего лишь хотел лучше тебя узнать. И я узнал о тебе, — Рэнделл улыбнулся, — кое-что интересное. Мой уголь горит только в руках, окрашенных кровью. Кого это ты успел порешать за свою недолгую жизнь? — Вы хотите это знать? — отстранённо проговорил парень. — Если я кого и угробил, то за это мне не стыдно… А если откровенно, то не стыдно мне и за всё остальное!.. Говорят, с волками жить — по волчьи выть. — Навешивание вины — это не по моей части. Я спрашиваю не для того. Моё хозяйство — моё королевство, и я забочусь о своих подопечных. В ответ я хочу получить преданность и искренность. И, конечно, я должен хорошо знать, кого собираюсь принять в семью, иначе, как я пойму, что ему нужно? Мне важно знать, что лежит за душой у каждого члена коллектива. Рэнделл плеснул из графина, что стоял на образовавшемся у камина столике, что-то янтарно-коричневое и подал невысокий коньячный бокал. — Выпей. Ты весь дрожишь. Демьян взял, осторожно понюхал содержимое, поморщился, но всё же опрокинул его в себя одним большим глотком. Граф удобнее устроился в углу софы, подпёр подбородок кулаком, и, похоже, приготовился внимательно слушать. Его посерьёзневшее лицо было не лишено сострадания, что сильно подкупало. Демьян сам этого не знал, но сердце его уже было раскрыто навстречу этому человеку. — Боюсь, если вы узнаете, насколько низко я пал, пока бродяжничал, вам будет мерзко терпеть меня в своём доме… Рэнделл тихо рассмеялся, запрокинув голову. — Позволь уж это мне решать! — воскликнул он. — О, Дьявол! Мальчик, помни, с кем ведёшь беседу! Твой друг-некромант единственно достоин титула величайшего грешника, но даже его заслуги на поприще злодейства ничтожны по сравнению с моими. Все, кого ты считаешь великими: и Грегор со своими учителями, и ваши князья-чародеи, и тем более твой глупый отец — всего лишь капризные вздорные дети. Демьян задумался и прикрыл глаза. — Вы правы, — тихо проговорил он. — Я не до конца понимаю, что вы за существо, но… — Он помолчал и подумал. — Рядом с вами я почему-то чувствую себя так хорошо, как ни с кем! Разве только Грегор был ко мне так же добр… Он вернул мне веру, что я могу обзавестись друзьями, а вы… вы заставляете меня верить, что я тоже чего-то да стою! Я не знаю, можете ли вы читать людей, как книги, но раз вы желаете, чтобы я рассказал, я расскажу. Замазаться кровью не так сложно, когда оказываешься в большом городе. — В обучение ты не поступил и жить дома не остался. И как получилось, что малыш из такой непростой семьи оказался без присмотра? Парень сцепил руки в замок, склонил голову и зло усмехнулся, снова всматриваясь в тяжёлые годы своего юношества. Он вдохнул поглубже и быстро заговорил: — Я болтался без дела ещё года три, после того, как отец потерял ко мне интерес. Меня больше никто не трогал, и это безмерно радовало, хотя совру, если скажу, что был счастлив своей свободой. Чем старше я становился, тем больнее жгла обида, тем очевиднее становилось, что в доме я лишний, и хоть меня никто не гнал, но я попал на положение бесплатного работника при чародейской усадьбе. Каким бы беспрекословным дурачком меня ни считали, смириться с таким унижением я не мог, потому всё чаще подолгу уходил из дома. Урочище Ильмы лежит на самой границе, оттого до Гелена ближе, чем до самого близкого соседского хутора. Я гулял до города, смотрел, как живут другие люди… Благо в Геленбурге общество приветливое, можно встретить путешественников со всех концов земли, и даже если ты не местный — никто тебя не обругает. Может быть, я не совсем внятно изъясняюсь, но, знаете, я говорю, что чувствую… Этот город дал мне понять, что я не дурак. Я не дрянь и не бездарь. Я могу позволить себе просто жить в своё удовольствие, и никто не в праве ничего у меня требовать. Когда я наскрёб на свою первую подержанную гитару, когда тратил последние гроши на песенники с рассыпающимися страницами, вот тогда мне стало ясно, что в жизни есть нечто прекрасное, что и у меня может быть причина жить. Я… Демьян выпрямился с напряжённым и как бы просветлённым лицом, прижал руку к груди и смял в кулаке ворот рубашки. — Я открыл в себе нечто, чего нет ни у кого: ни у хвалёных сыновей других друидов, ни у этой бешеной выскочки — моей старшей сестры, ни у блаженной младшей, ни у отца!.. Талант делать что-то прекрасное! Мой голос — предмет зависти иных мастеров. Моё трудолюбие порой удивительно даже для меня самого. Мне нужно один раз… один!.. прочесть или услышать стих, чтобы запомнить его раз и навсегда. Отец может говорить что угодно, поминать великих бардов прошлого, словом творивших миры, знавших наизусть тысячи и тысячи песен, мне на них плевать! Я живу сегодня, и то, что уже умею, я делаю хорошо, провалиться мне на этом самом месте, если и в этом споре я снова не прав!.. Отец сказал, что я смешон в сравнении с настоящими бардами. Дура-София сказала, что лучше бы я прочитал хорошую книжку, вместо того, чтобы бренчать на гитаре и петь песенки тупорылым ремесленникам-горожанам. А я скажу, что мои родственнички могут на хер идти, уж простите моё просторечие! Он помолчал, переводя дух и злобно раздувая ноздри. — Ты правда можешь запомнить песню, услышав всего лишь раз? — спросил Рэнделл. — Правда, — угрюмо проговорил Демьян и потупился из ложной скромности. В его взгляде проскользнуло самодовольство. — Это моя особенность. Я ничего не забываю. Иногда мне даже не нужно искать текста… Мелодия и стихи, — он поднял руки над головой и неопределённо помахал ладонями, — словно бы опускаются на меня, как облако. Я слышу их… чужие голоса… далёкую музыку… А потом — раз! — он щёлкнул пальцами, — и я просто знаю. — Всё же ты — сын волшебника… — меланхолично резюмировал Рэнделл. — Да, — выдал Демьян всё таким же мрачным тоном. — А ещё я… тоже человек. Не такой, как он. Совсем другой. И я ещё только узнаю, каков я на самом деле… Я хочу сбросить это с себя, — проговорил он внезапно и быстро. — Эту тяжесть. Скажите, как мне это сделать?! Я пытался. Столько раз… Казалось, что всякий раз, когда выходил из-под его власти, я становился свободным, но он всегда остаётся здесь! — Демьян с силой постучал себя пальцем по виску. Глаза у него лихорадочно засверкали. — Когда-нибудь, когда жизнь наполнится смыслом, ты совсем забудешь отца и даже не заметишь этого момента, — несколько небрежно проговорил Рэнделл, хотя интонации его действительно утешали, а не создавали впечатление, будто ему плевать. — Страдания произрастают из безделья, а у тебя есть дело! Ты открыл в себе такой красивый талант — талант певца, искренне любишь музыку и ты всего лишь в начале своего пути. Ты молодой человек, довольно рано созревший, но тебе всего девятнадцать, даже голос-то до конца ещё не сформировался, и уж чего говорить о владении инструментом. Твоё счастье впереди! — Талант — это не счастье! — горько воскликнул мальчишка. — Что с него толку, когда даже не уверен, что он у тебя на самом деле есть — ведь это некому подтвердить?! Сердце разбивается, когда днём собираешь с мостовой медь и серебро и чувствуешь себя на вершине мира, а уже вечером слышишь, что развлекать чернь — ниже человеческого достоинства, а Томас-Рифмач мог песней разоружить воинство, покорить королеву фей и заставить рыдать даже самого жестокого злодея. Всё постигается в сравнении!.. Хлеб отца больше не лез мне в горло после таких поношений. Тогда-то я и ушёл из дома. — И не страшно тебе было одному в большом суровом мире? — Не страшнее, чем в лесу, однако добыть пропитание в городе оказалось в разы тяжелее. Тут все охотятся за деньгами. Деньги — вот странная штука. Почему-то я думал, что добыть большие деньги будет просто, если самому крутиться там, где они крутятся, но выяснилось, что деньги и власть — это вещи так глубоко связанные, что уже и нельзя отделить одно от другого… Моя мысль была проста: чем больше город, тем больше шансов, что меня заметят, знаете, какие-то люди, кому я мог быть нужен. Отчего-то мне казалось, что Гелен — город купцов — слишком приземлён, а вот соседний Эвантон-Порт со всеми его культурными заведениями — это место, где хороший гитарист будет на вес золота. Я мечтал, что стану знаменитым исполнителем, настоящим профессионалом, может быть, найду товарищей по ремеслу, буду играть в коллективе… Или просто найду наставника. Или хотя бы заработаю денег на хороший инструмент. В Гелене есть лавка, где можно купить комиссионные инструменты, так вот старик-хозяин этого магазинчика научил меня азам игры на гитаре. Спасибо ему... Он был, пожалуй, первым человеком, кто искренне восхитился моими способностями. Оказалось, что у меня от природы идеальный слух, а тело просто рождено, чтобы заниматься вокалом, даже дыхание я, сам того не зная, смог себе поставить долгими пешими переходами. К сожалению, благодаря природному слуху, я не мог не замечать, что в музыке мой первый учитель просто дилетант… О, Боги мои, теперь, вспоминая, я думаю: да лучше бы я поселился в Геленбурге на веки вечные! — Демьян подпёр щёку ладонью и доверчиво поглядел собеседнику в глаза. — Как я оказался в том гадюшнике? Полиция постоянно грабила меня, стоило только показаться на бульваре с гитарой, и напрасно я в первый раз обрадовался, что удалось подкупить коррумпированные власти и они будут теперь защищать меня от организованной преступности. Ничего подобного — уличная братия грабила точно так же по-чёрному. Оказалось, что нельзя просто так зарабатывать на улице, если не встроен в их иерархию, а я встраиваться не хотел, потому что в ней — уличный музыкант стоит не выше обычного попрошайки. «Нормальной» работы я не мог найти по целым неделям, да и там за тяжёлый труд платили какие-то копейки… Негде было спать, потому что приближалась зима, и уже нельзя было приныкаться в парке под кустом, прикинувшись кучкой листьев, чтобы городовой не отоварил тебя дубинкой. Я впервые в жизни узнал, что такое голод. На рынках я воровал всё, что плохо лежало, ел всякое дерьмо, стал грозой помоек и ужасом бездомных. Спасибо папашиной крови, я вырос таким здоровенным, что в любой драке хоть с бездомным бродягой, хоть с какой-нибудь помойной шавкой я всегда выходил победителем, но меня и вправду напугало по первой поре, что я так быстро и безболезненно смог буквально дойти до ручки. Демьян перевёл дух, нахмурился и добавил: — Я совсем ничего о себе не знал… Наверное, о себе вообще ничего не знаешь, не знаешь, на что способен, пока что-то не случится, и не попробуешь или не будешь вынужден… Работал я как-то у одного жаднючего мужика-судовладельца. Его баржи возили кроме прочего уголь, уголь надо разгружать, а он, блин, такой тяжёлый, и так сложно после смены отмыться от этой жирной стрёмной пыли!.. Грузчиками нанимали таких случайных бедолаг вроде меня, само-собой из соображений экономии, потому что батрак с улицы согласится на любую плату, только заплатите… А ещё бессловесному бродяге без документов, роду и племени можно не платить вовсе, как это провернули со мной. А что я сделаю? Нажалуюсь в полицию? Я даже опешил, когда после семи адских смен в этом вонючем порту мне дали отворот-поворот вместо жалования. Со скандалом я прорвался к самому хозяину, который, из жадности же, чтоб не тратиться на лишнего человека, сам руководил разгрузками, орал на всех и зловеще нависал поблизости, и он милостиво объяснил мне, как нужно жить в этом суровом мире, если не хочешь прозябать в нищете. Похлопал по плечу, жирный, блин, ублюдок, и дал понять, что мне надо топать отсюда, если я не хочу внезапно и трагично свалиться с пирса. Я сделал вид, что смотрю на него со страхом и уважением, а сам затаил на этого мелочного торгаша такую злобу, что даже сам удивился той ясности, с какой каждый шаг плана мести проявился у меня в голове. Я отступил. Не отданная плата была ничтожной для судовладельца и значительной для меня только потому, что я был нищим бродягой. И именно это обстоятельство успокаивало его, именно поэтому он ради крохоборской экономии кидал своих беззащитных батраков. Никому из них бы не пришло в голову мстить за настолько мелочный обман и затаивать зло из-за жалких нескольких десятков медных монет, но не таков Демьян из Ильмов. К тому времени всё настолько допекло меня: и этот сраный порт, и каторжный труд, и эти наглые рожи торгашей, возомнивших, что им всё позволено, что я утвердился в мести ради принципа. Тот мужик, вопреки бережливости, был игроком. Я это выяснил, потому что следовал за ним, как тень, намного больше дней, чем проработал задарма. Каждый понедельник, вторник и четверг он пил в одном маленьком пабе дешёвое пиво и резался в карты со своими друганами-дельцами, а потом, чаще всего затемно, один шёл домой. Это мне было так сильно на руку, что я несколько раз не решался воплотить план в действие. Знаете, казалось, что неспроста всё так гладко, и, если сильно везёт в одном, обязательно здорово не подфартит в другом, но в одну ночку мой бывший хозяин вывалился из паба такой довольный и весёлый, что ненависть моя возгорелась с новой силой. Уже не раздумывая я последовал за ним, сначала на расстоянии, пока мы шли извилистыми улочками, потом подошёл ближе. Дорога, прежде чем вырулить к каналу, вдоль которого располагались аккуратные коттеджи, бежала через небольшой не то парк, не то просто рощицу, и в этой рощице вечером было темно хоть глаз коли, и там я припрятал тяжёлую такую дубовую доску. Он насвистывал, а это был явный признак, что сегодня он остался в выигрыше. Играли они по-крупному. Я знал это наверняка — как-то рискнул зайти в тот паб и собственными глазами видел, как о столешницу стучали тяжёлые золотые монеты… Это воспоминание, вид этих блестящих штуковин, совсем недавно мне безразличных, как палые листочки, и то, как судовладелец, наглая рожа, даже и не думал посматривать по сторонам, и, скорее всего, даже не узнал бы меня, всё это сделало мой ум холодным. Я умею ходить бесшумно как кошка, а доска прекрасно легла в руки. Я огрел его по затылку, да так удачно, что он не вскрикнул даже, а просто молча свалился в кусты, как мешок с говном. Так у меня в кармане оказалось пятьдесят три золотых геленских марки, не считая медной мелочи. Тогда для меня это была сумма почти нереальная, я не совсем понимал, сколько это… Оказалось, что в действительности — это гроши. Большая часть ушла на мою мечту, на нынешнюю гитару… Прежняя моя малышка сразу показалась такой невзрачной! Звучание у неё было мягкое и глуховатое. Новую гитару я выбрал себе под стать: крупный корпус, выполненный из ели, мощный яркий звук. Характер у неё дерзкий!.. Когда я первый раз ударил по новеньким струнам, и её прекрасный голос попал мне прямо в сердце, будто солнечный луч, я понял, что оно того стоило. Первое моё расчётливое убийство. — Тот человек не умер, — проговорил Рэнделл, сидя с полуприкрытыми глазами и положив подбородок на сцепленные руки. — О! Вот как?.. — Как открытые книги души я не читаю, но кое-какие детали чувствовать могу. Был кто-то ещё. — Да, — сказал Демьян, странно усмехнувшись. — Был. Он помолчал недолго и снова заговорил. Воодушевление пропало из голоса, и на лице появилось холодное дерзкое выражение, за которым молодые люди часто прячут смущение и растерянность. — Это случилось после того, как из порта я перебрался на другой конец города, тоже в самые трущобы… Знаете, что странно: казалось, что сначала у меня получалось использовать всякие штуки, типа отвести глаза, стать незаметным или напустить страх, но чем больше времени проходило, тем слабее это удавалось, будто в этом проклятом городе сами улицы высасывали последние силы. Скоро я с ужасом осознал, что даже если бы захотел, я уже не мог выбраться из этого ужасного бесконечного лабиринта. Да, денег на дорогу больше не было, но я бы мог идти пешком… И едва я задумывался о побеге, откуда-то сразу всплывали тихие такие мыслишки: а разве это не малодушие? Выходит, ты и правда слабак, раз не смог вырвать у большого города своё счастье? И куда ты пойдёшь? Словно побитая собачонка вернёшься в дом, где тебя шпыняют? Нет уж! Лучше уж жрать помои здесь и жить в ночлежках, чем в доме, где попрекают куском хлеба! Где-то оно есть — твоё место, где-то ты пригодишься. Это как трясина, понимаете? Я осознал, что жизнь удавалась только у тех, кто родился уже внутри своей ниши, а пришельцу из вне не будет другого пути, кроме как начинать с самых отвратительных низов. Нужно было встраиваться. Договариваться с теми, кто правит бал на улицах, становиться частью этого мира, тем более, что я на низость оказался вполне способен. Пока я думал, как бы ловчее просочиться в криминальную среду, последние гроши у меня внезапно закончились. Я отыграл вечер в каком-то блатном кабаке, где мои песни не очень-то нравились публике, а мне не очень нравились романсы, которые меня заставляли петь, не дождался чаевых, получил скудное жалование от хозяина и почти всё сразу и истратил на ужин. У меня оставалось ещё несколько монет, и я отдал их за стакан самой дешёвой крепкой выпивки, какая только была в самой дешёвой рюмочной, какая только встретилась мне на пути. Впечатление от такого пойла оставалось, примерно, как от питья керосина, но в тот мерзкий промозглый вечер мне хотелось хоть чем-то даже не залить отчаяние, а наоборот — взбодриться. Я конкретно отупел от необходимости выживать, от постоянной нужды и всей этой застойной атмосферы, привычной обитателям самого дна, и уже начинал сливаться с ними в одну жидкую массу, будто растворяясь. Мои мысли, спокойные и вялые, текли и снова облепляли идею торгануть телом и по крайней мере следующие несколько дней не питаться на мусорных кучах. Я осмотрел публику, что жалась по едва освещённым углам того кабака: среди них было немало шлюх самого низкого пошиба, но даже дешёвые проститутки зарабатывали больше, чем доставалось попрошайкам после того, как смотрящие отнимали у них всю дневную выручку. До сих пор только страх перед позорными болезнями останавливал меня от желания если и не податься в проститутки, то хотя бы разово урвать несколько серебряных марок за несколько минут позора. Эта работа действительно казалась способом получить деньги на халяву. В отличие от замученных чахоточных баб и тщедушных мальчишек, каких мне доводилось видеть в этой профессии, я сильный и выносливый, (опять же спасибо родословной), да ещё и на рожу, прямо скажем, не урод. Не попытаться продать всё это было бы глупо… За этими мыслями я допил креплёную бормотуху, которую проходимец кабачник называл «хересным бренди», и заметил, что с улицы в наш уютный полуподвал спускается какой-то хлыщ. Хлыщ был одет хорошо, не по статусу этой паскудной рюмочной, сразу видать — что-то искал. Сквозь полосы табачного тумана я смотрел на него, он, окинув зал взглядом, заметил меня, подошёл и сел на барный стул рядом. «Работы ищешь?» — спросил он. Я сказал, что ищу, а сам даже взволновался как-то. Во-первых, вон как совпало — на ловца и зверь бежит, а во-вторых, всё-таки дело серьёзное. «Артист? — говорит. — Это хорошо. Я как раз ищу артистичных. Другого рода работой тоже ведь не брезгуешь? На сколько монет я обеднею, если ты, красавец, возьмёшь у меня за щеку?» Я, скорее всего, покраснел как гимназистка, растерялся и задумался. Больше всего я боялся продешевить, но если заломить цену, то он ещё убежит, пожалуй. Взгляд у него, однако, был оценивающий, но не похотливый. Я сразу смекнул, что дело пахнет чем-то покрупнее, чем разовый трах за еду. Так оно и оказалось: он искал молодых шлюх не для себя. «Этот красивый рот, что собирается сказать мне неправду, ещё не приютил ни одного члена, — заявил тот тип, смерив меня очередным проницательным взглядом. — Можешь не юлить, я на раз выкупаю целок — служба у меня такая. Это, дорогой мой, очень даже хорошо, а для тебя особенно». И он рассказал мне, в чём суть дела. Оказалось, что он работает на одну богатую тётку, которой нравится смотреть, как парни делают всякое… Мне пообещали жильё и такую плату, что в голове у меня помутилось. Тот мужик наличности мне не дал, зато отвёл в какой-то дом в не самом дешёвом районе, где мне предоставили обед, возможность помыться и выдали приличную одежду. Потом меня довольно круто взяли в оборот. Возможности слиться уже не было, как и не было времени размышлять особо, я делал, что было велено, и в первый вечер даже обошёлся… как сказать? — Демьян пожал плечами, — малой кровью. Думаю, могу считать, что моя мужская честь осталась при мне, а во рту у меня бывали вещи и более мерзкие. Что в рот полезло — то полезно, так ведь? — Он иронично рассмеялся. — Кто я? — произнёс он, помолчав и печально поглядев куда-то в пустоту, в сторону отведя свои большие безразличные тёмно-васильковые глаза. — Что другим людям до того, кем я себя чувствую, до мыслей, что варятся у меня в голове, до переживаний, что всходят и тонут у меня в сердце? Я — не больше чем восемьдесят килограммов мяса, крови и костей. Для всех вокруг я просто туша. И в какие-то моменты полезно вспомнить, что ты –туша. Ты просто лежишь поперёк лавки, замерев, когда тебя порют; вжимаешься в землю, прикрываешь голову руками, когда тебя пинают в подворотне впятером; просто закрываешь глаза, механически делаешь, что нужно и ждёшь, когда всё закончится. И выходишь сухим из воды… Ведь… тебя не могут использовать, если ты бесполезный… Демьян вдруг прыснул со смеху и отвернулся. Плечи у него вздрагивали. Рэнделл, взгляд которого потяжелел и странно потемнел, задумчиво прикусил губу и, глядя как мальчишка истерично смеётся, пытаясь стереть слёзы, тоже улыбнулся его горькой шутке. — От таких разговоров, — еле слышно проговорил Рэнделл, — во мне пробуждается голод… Демьян посмотрел на столик, где кроме графина с коньяком стоял поднос с грушами из хозяйского сада, крупными маслинами и белым отварным мясом. Почему-то именно сейчас ему пришло в голову, что он, несмотря на всю страсть, с какой Рэнделл пытается накормить гостей, никогда не видел, чтобы Рэнделл ел сам. — Но ведь ты ненадолго задержался в этом «театре»? — Не, — сказал Демьян, вздыхая, и рассеяно зачесал назад упавшие на лицо волосы. Щёки у него горели, как от прогулки по июльской жаре. — Я понял, что оттуда нужно свинтить поскорее, пока ещё есть возможность. И я грохнул того мужика. Видите ли, — пояснил он, — я хорошо умею прикидываться дурачком. Даже этот ушлый тип, набирающий отчаявшиеся души, не смог понять, что я хоть и был рад-радёхонек работе, в тоже время смотрел в оба и всё замечал. Я поглядел на парней, которые пробыли там уже какое-то время, и по их глазам было видно, что они не могут оттуда запросто уйти. Как я и говорил, аванса мне не выдали, не заплатили и сразу после первой «работы», жильё походило скорее на закрытый пансионат, чем на общежитие… Короче говоря, я, может быть, и готов был продать свою жопу за звонкие монетки, но моей свободы не видать никому. Я вознамерился уйти по-тихому, сказал, что мне якобы нужно забрать кое-что из старой квартиры, но, само собой, гитара выдала меня. Вербовщик, который меня так и курировал с тех пор, как подобрал, и не спускал с меня глаз, всё понял. Он сказал, что у его хозяйки столько денег и такие связи по всему городу, что мне уже не выйти из дела, и чтобы я перестал дурить. Я сказал, куда он может пойти со своими предложениями. Если бы дела сложились иначе, то я бы не пошёл на крайние меры, но на свою беду он подловил меня на тесной чёрной лестнице в шаге от выхода, а я точно знал, что охрана, даже крикни он на помощь, здесь его не услышит. При себе у меня были только две личные вещи: гитара в чехле за спиной и нож, который у меня конфисковали, но я-таки просто звериным чутьём нашёл его в каком-то ящике. Бедный мужик, не ожидал он от меня такой подлости! Да, благодаря ему я за бесплатно напоролся ртом на чей-то член, зато умник этот напоролся на кусок заточенной стали. Я пырнул его в бок для верности два раза, и он сразу сполз по стенке. Руки мои будто работали отдельно от тела, хотя не скажу, что голова не варила в те минуты. Я вытер лезвие о его же пиджак, вынул из внутреннего кармана бумажник и часы и был таков. — Демьян задумчиво почесал щёку и добавил. — Денег в бумажнике кот наплакал, зато я продал часы и свалил из города. А то мало ли чего… Он вдруг как бы очнулся и почти испуганно посмотрел на Рэнделла, так, будто сказал нелепость или осознал, что сболтнул лишнего. Он смотрел секунды две, ожидая, что насмешливый Рэнделл усмехнётся, но тот оставался внимательно-сосредоточен, даже холоден. — Вы не считаете, что я достоин порицания? — тихо проговорил Демьян. — Может, я и правда жалкий дурак, раз так безобразно себя веду, но… — Не стоит отовсюду ждать жестокости и насмешек, — вдруг сказал Рэнделл с той странной силой, что иногда начинала сталью звенеть в его голосе. — Расслабься. Я ведь желаю тебе только добра, и я буду на твоей стороне, до тех самых пор, пока ты не предашь меня. Ты не виноват. Ты просто брошенный ребёнок. Как можно осудить тебя, и как можно не проникнуться состраданием? На сострадание способен даже демон… Демьян бледно улыбнулся. — Другой бы сказал, что сострадания достоин убитый… — проговорил он. Рэнделл рассмеялся: — А тебе жаль его? — Жаль? Вот уж нет. Но я ему благодарен. Тот случай показал мне, кто я таков и на что способен! Отец хотел, чтобы я стал сильным, чтобы я убивал жертвенных животных, легко охотился и всё такое, и вот я стал сильным. Теперь я любому, кто встанет у меня на пути, глотку перережу и не поморщусь. Особенно, если это принесёт выгоду мне. — Вот и славно! — воодушевлённо проговорил Рэнделл, не сводя с парня своего странного тяжёлого взгляда. — Такого-то человека я и искал. Ха, в хозяйстве всегда нужен кто-то, кто будет резать глотки! Он вдруг мягко подался вперёд, сжал ладонь Демьяна в обеих своих горячих руках и добавил, как заклинание: — Ты мне очень нужен.Глава 10 Горящие угли Часть 5
24 марта 2022 г. в 16:48
Каждый, кто живёт под открытым небом, знает, что ночами лес вовсе не погружён в мирный сон. Ночь в лесах — это время жизни. Шорохи в подстилке, голоса птиц и лягушек, шелест крыл — вот, чем полнился воздух, не считая шума ленивого ветра высоко в кронах. А майская ночь беспокойна особенно, и не только из-за брачных песен; сама земля пробуждается, открываются воды, духи выходят на поверхность. Наступает переходная пора, в такую пору никто не спит.
Вся эта деловитая жизнедеятельность не мешала Демьяну вычленять в её хоре те звуки, которые не были вполне обычными. Он слышал, что кто-то словно бы ломает сухие ветки — время от времени впереди вдоль дна оврага раздавались громкие щелчки. Странно, но чем ниже он спускался, тем теплее, а не прохладнее становился воздух, ветер стих совсем, частые перламутровые заплатки неба едва виднелись сквозь неплотные кроны буков. Мягкая земля была черна, как уголь, и по черноте скоро пошли грибы, такие белые, что почти светились своей чистой белизной. Демьян приостановился и осмотрел один особенно крупный. Это были вне всякого сомнения смертельно ядовитые весенние поганки, но очень уж они поражали размерами. Рядом встречались другие грибы: знакомые и приятные глазу зонтики пёстрые, только очень высокие — почти по пояс, — да и рановато для них было, пожалуй… Демьян с удивлением заметил неподалёку здоровенные красные мухоморы, для которых сейчас был категорически не сезон. Мухоморы были рослые, все как на подбор. Во влажном воздухе, в ароматах тумана и прелых листьев витало волшебство, как рассыпанная тончайшая пыль. Быть может, отец здесь с помощью магии выращивает мухоморы? Он не только заваривал их сушёными в чай, Демьян видел, как он ел их сырыми, и хоть бы что. Иного человека после такого прополоскало бы… Весенние поганки титаническим мухоморам ростом ничуть не уступали. Они сидели и по одной, и группами, и целыми рядами. В центре небольшой поляны они образовывали широкий круг.
Мальчишка сделал два шага назад и затаил дыхание. В центре круга что-то белело на тёмной земле. Оно шевелилось. Вдруг снова прозвучал звонкий щелчок, и теперь стало понятно, откуда идёт этот звук.
Это был заваленный валежником скелет крупного животного. Скелет двигался, как бы пытаясь выпутаться из мешанины ветвей и плетистых растений, трещали, однако, не ветки, а кости этого скелета, они ломались распираемые изнутри какой-то силой. Демьян медленно подошёл ближе, движимый нездоровым любопытством. Очень хотелось понять, что же заставляет эти старые кости дёргаться таким противоестественным образом… Внутри рёберной клетки росло словно новое тело, облачённое в остов, как в доспехи; между костей виднелась шерсть, заметно было даже дыхание этого существа; оно напрягало мышцы, и рёбра ломались и отделялись от грудины одно за одним. Груда веток поднялась, из неё показался череп характерной формы, и теперь мальчишка понял, что это существо — олень. Ветки над его головой переплетались с рогами. Внезапно череп оленя мелко задрожал, треснул по швам и отвалился несколькими большими кусками, обнажив новую голову. Лица или морды в темноте было не разобрать; на фоне более светлого подлеска вверх потянулись новые же рога, ветка за веткой, с каждой стороны образуя корону из семи отростков. Всё это происходило в тишине, если не считать непрекращающегося треска и щёлканья. С рогов начали сползать кровавые лоскуты и ленты. Существо стряхнуло с себя остатки костей, приподнялось, оперевшись о землю руками, принюхалось и перевело взгляд на мальчишку.
«Чего ты дожидаешься?!»
Демьян едва не вскрикнул и сел. Оглушительный голос отца звучал прямо в голове.
«Он тебя почуял. Скорее, убей его, пока его тело окончательно не восстановилось!»
— Что? — прошептал мальчишка. — Я должен… Разве это не должна была быть охота?.. Я пришёл слишком рано?
«Ты пришёл слишком поздно! Послушай… — Голос был бесплотным, но Демьян улавливал в тоне отца раздражение, что уверенности не прибавляло. — Поединок – это условность. Духи животных не слишком разумны, для них важна только сила. Если ты сможешь подчинить духа-хранителя, он признает твоё главенство. Я призвал его издалека, он ещё не окреп и не освоился в этой реальности, но скоро станет опасен. Скорее! Пока он не обрёл форму, просто перережь ему горло зачарованным ножом».
Демьян стиснул рукоять ножа, которая впервые показалась очень неудобной и, настороженно крадясь, рискнул подойти почти вплотную. Странное создание сочетало в себе животные и человеческие части, и особенно пугающими выглядели его до локтей покрытые коричневой шерстью, а ниже — совершенно чёрные, но человеческие руки, которые то и дело беспокойно вонзались пальцами в грязь. Вместо лица мельтешило непроглядное пятно темноты, только глаза светились двумя тусклыми огнями, мощная звериная шея покрывалась потёками крови, что во мраке казались чёрными, и со свежих влажных рогов, слишком тяжёлых, свисали лоскуты кожи. Существо глухо застонало, сильно и тревожно втянуло ноздрями воздух и замерло.
В такой позе оно очень удобно подставляло незащищённую шею, но идея вот так запросто воткнуть в неё клинок показалась мальчишке омерзительной. К обвинениям в бестолковости и бесполезности он привык, но по-настоящему оскорбиться раньше не умел. До этой самой минуты. Так вот? Отец решил дать ему фору? Дать ему в оппоненты нечто настолько немощное?
— Он не может сопротивляться, — проговорил Демьян. — Разве честно будет убить его вот так?..
Отец ничего не ответил, но его гнев распространился кругом ледяной волной. У Демьяна упало сердце. Дух оленя вскинулся, воспрянул и вдруг бросился на него с неожиданной скоростью и силой. Только когда существо вскочило на ноги, ежесекундно меняя форму, стало ясно насколько оно огромно. От первого выпада мальчишка увернулся, перекатившись через плечо, но едва успел встать, как олень развернулся, нагнул голову и поднял его на рога. В спину врезался древесный ствол, а в грудь и плечи вонзились закостеневшие отростки, острые, как шипы. У мальчишки крик застыл в горле, дыхания не осталось. Его швыряло, как тряпку. Он оказался на земле, зверь навалился сверху неподъёмной тяжестью, горло сдавило так, что померкло зрение. Мелькали только глаза, похожие на два дрожащих пятнышка света, и откуда-то сверху на лицо всё падали и падали тяжёлые горячие капли с багрово-красных рогов.
Демьян не успел потерять сознание. В спину ударило несколько тяжёлых толчков, будто кто-то молотом постучал из-под самой земли, а потом невероятной силы удар смахнул прочь тушу призрачного оленя.
Некоторое время раздавался только треск валежника. Потом мальчишка увидел большую тёмную тень, которая медленно приблизилась к нему, распростёртому на земле. Сложно было поверить, что это живое существо, а не часть леса — это был лось, огромное чудовище трёхметровой высоты. Его рога казались частью крон, а ноги — тонкими стволами. Силуэт лося растворился, будто его и правда не было на самом деле; отец принял человеческий облик, склонился над мальчишкой и начал быстро и осторожно ощупывать его: рёбра, руки, ноги… Он усадил его под деревом, разорвал на нём рубашку и осмотрел раны. Потом взял в ладони лицо и заглянул в глаза, сохраняя при этом отстранённость, будто он заглядывал в зубы лошади на базаре. Демьян в какой-то момент нечаянно привалился к отцовскому плечу. Он почувствовал кожей чужое тепло, как было когда-то давно, в детстве, и сердце почему-то ужасно заболело, и невыносимо защипало в носу.
— Папа… — проговорил мальчишка, протянул руки, обнял отца и уткнулся лицом ему в грудь.
Кир встал так внезапно, что Демьян снова рухнул в грязь у его ног. Он со слезами на глазах посмотрел вверх, встретился с отцом взглядом и как бы впервые увидел этого чародея. Кир всегда, даже в самом обыденном виде, неделями небритый, одетый в поношенную куртку, с листьями и мусором, запутавшимися в его длинных волосах, был преисполнен достоинства. Он выглядел хорошо, как эльфийский князь, и сколько же высокомерия было в его глазах! Демьян в детстве любил этого человека ровно так же, как уважал и боялся, но Демьян сегодняшний, валяющийся на земле, помятый, получивший несколько дыр в груди и ран на сердце, вдруг понял, что совсем не знает этого чародея. Это был чужой, незнакомый человек, преисполненный презрения и злобы. Высокопоставленный, успешный человек, который по какой-то неясной причине что-то у него требовал. Демьян очень хотел стать однажды таким же, как он. А ещё в его душе зародилась ответная ненависть.
Кир отвернулся и ушёл.
Демьян лежал на спине. Его колотило от пережитого, от холода и от гнева. Тяжело дыша, он перевернулся на живот и ударил кулаком в землю. Ещё раз и ещё раз. Он ударял изо всех сил, обдирал костяшки о мелкие камни, так, что комья грязи летели в глаза, и не мог остановиться. Боль распространялась от кулака по всей правой руке, но он всё бил и бил, до вспышек света перед глазами. Боль пульсировала, как удары сердца.