***
— Эй, ребята! Смотрите, с кем вернулся Резня! — крикнул один из клонов, свесившись с борта гидро-танка. Ликующие возгласы окружили Энакина. Клоны в покореженной броне, вооруженные чем попало, радостно приветствовали возвращение командира. Было видно, что им здорово досталось за то время, что Скайуокер провел в темных лабиринтах. Это заставляло Избранного почувствовать стыд. Его люди. Он оставил их… Даже если в этом нет его вины, нельзя отрицать очевидное. Его не было рядом с ними в трудный момент. Командир должен быть со своим людьми, чтобы не произошло. Идти в атаку первым, отступать последним — таким было кредо генерала Скайуокера. На Грайе он впервые нарушил его. Но, что еще хуже, он оставил Асоку… Энакин положил руку на плечо Резне, давая знак, что готов идти дальше. Он поздоровался со своими подопечными, друзьями, товарищами. Посмотрел в их изможденные, усталые лица, заглянул в глаза каждому, кто стоял рядом. Сказал слова ободрения, в которых солдаты нуждались. Пожал руки офицерам, похлопал по плечам рядовых. Все-таки они были больше, чем просто легионом. Они были настоящей семьей. 501-й живет, сражается и умирает вместе. Преданность клонов ощущалась почти физически, каждый из них был готов умереть за своего генерала, потому что знал, что их генерал готов умереть за каждого из них по отдельности.***
Асока узнала, что Он приближается, раньше, чем открылась стальная дверь ее каюты. Их единство в Силе было слишком тесным и сильным, чтобы она не сумела понять, что он вернулся к ней. Это чувство было сродни тому, что испытывает тонущий человек, когда ему все-таки удается всплыть на поверхность. Невероятный поток чистой энергии самой Жизни заструился по жилам тогруты. Тано почти подскочила на кушетке, зрачки ее глаз расширились в напряжении, а сердце стало биться вдвое сильнее обычного. Все остальное отступило на второй план, ведь Энакин возвращался к ней. Скайуокер медленно открыл тяжелую дверь и шагнул в каюту. В эти секунды тоска по Асоке сдавила его грудь железными тисками — будто и он не пробежал все эти месяцы за какие-то часы. Казалось, что ускользнувшее время вернулось обратно, опорожнив, как из ведра, на Избранного все те долгие недели страданий, отчаяния и щемящей тоски по любимому человеку, которые пришлось пережить Асоке. Вслед за этим Энакин ощутил боль, опустошение, горе и главного ядовитого червя — чувства вины. И только вдалеке, за горизонтом бушующих волн самых темных эмоций, сияло пламя надежды. Надежды снова увидеть возлюбленного, которую питало, как топливом, силой любви. К этому огню Энакин и устремился всем существом. Их взгляды пересеклись. Она одновременно была удивлена и очень рада видеть Энакина таким, как и запомнила — не изменившимся, целым и невредимым. Он же как будто обжегся от одного взгляда. Увидев ее немного осунувшееся, с залегшими под глазами тенями, но такое же прекрасное лицо, Энакин ощутил ослепительное, ошеломляющее и яростное чувство восхищения, какое в мужчинах способна вызвать лишь одна-единственная в мире женщина. Их руки нашли друга, и оба почуствовали это. Словно электрический разряд прошел через все тело, как если бы они впервые коснулись друг друга. Асока вымученно, но совершенно искренне улыбнулась, ее рука коснулась щеки Энакина. Но затаенная боль исказила лицо тогруты, она всхлипнула против воли и больше уже не смогла сдерживаться, упав Скайуокеру на грудь. Он обнимал рыдающую девушку, и в этот раз это были не слезы радости или облегчения. Энакин все понял. Он узнал все, что случилось без единого слова, читая разум и мысли Асоки, как открытую книгу. У них мог бы быть… Ребенок. Энакину казалось, что он чувствует вкус пепла во рту. Горе, как ядовитый кинжал, пронзило сердце Избранного. Это словно клинок, который оттачивали годами и теперь медленно вонзили между ребер. Такие раны причиняют самую глубокую боль. Неистовые волны горечи, утраты и запредельной ярости бились о гранитную скалу душевного спокойствия Скайуокера. И вновь в его разуме зазвучал собственный искаженный тьмой голос: «Видишь, ты никого не в силах защитить… Все, чего ты касаешься, в конечном итоге страдает и гибнет. Ты не смог уберечь даже своего неродившегося ребенка. Галактику надо спасать не от Дуку, а от тебя. Только я способен защитить ее! Только у меня достанет воли и решимости довести все до конца!» Слова двойника из темных подземелий эхом звучали в голове у Энакина, который держался лишь благодаря мысли об Асоке. Сейчас он нужен ей, как никогда. Какие бы шторма не захватывали бы душу Избранного, сейчас он не имел права даже на чувство вины — это было бы эгоистично. Потому что в этот момент он должен был быть островком спокойствия и надежды на лучшее будущее для одного-единственного существа в Галактике. Он не имел права думать о себе, своих чувствах или своей роли в этой истории. Энакин не отказывался от ответственности за все, что произошло. Даже не смотря на то, что во многом это можно было списать на влияние Темной Стороны. Собрав всю свою волю в кулак, Скайуокер сделал то, что ему удавалось нечасто — взял под контроль обуревающий его вихрь эмоций. Он обнял Асоку, обдав ее потоком Силы из самой глубины своего сердца, где прятались забота, обожание и верность. Асока еще сильнее прижалась к Энакину. Она чувствовала, что он рядом и разделяет ее боль, а большего ей сейчас и не нужно. Тано не переставала удивляться ментальной силе своего возлюбленного, ощущая, как ее разум словно бы купался в бесконечных потоках Силы, и самые мрачные мысли в этот момент уносились прочь, оставляя только чувства теплоты и уюта.***
Оставив Асоку восстанавливать силы посредством целебного сна, Энакин навестил Рекса. Капитан был привязан к кушетке ремнями, чтобы во время очередного припадка он не навредил себе или кому-то. Сейчас клон спал, находясь под действием успокоительного. Энакин смотрел в измученное лицо друга и понимал, что с этой планеты прежними они уже не вернутся. После всего, что было, нет дороги назад. Избранный он или нет, но Скайуокер должен вытащить всех с Грайи. Сила побери, сейчас он не хотел ничего, сейчас в нем не осталось ни идеалов, ни жажды славы. Хотелось добрести куда-нибудь, лечь и позабыть о войне. Но война не забывала о нем. Оставив Рекса на попечении медика Костоправа, Энакин застал в трюме Резню. Клон усердно и сосредоточенно точил свой нож. Генерал мог что-то сказать почти о каждом солдате в своем легионе, но Резня выделялся тем, что про него ничего конкретного не скажешь. Ему было совершенно все равно, любят его или ненавидят, где он был или куда направляется. Энакин гадал, заботит ли этого клона, жив он еще или мертв… Всем хочется, чтобы их любили. Не важно кто: друзья, родители, дети… Даже клоны, каждый из них хоть иногда, но задумывался о подобном. Резня об этом не думал, порой казалось, что ему вообще все равно, с кем воевать, лишь бы была цель в прицеле винтовки. Но было в нем кое-что, нечто такое, что роднило их с генералом — темное прошлое. Они оба старались поступить так, как считали правильным, оба решили взять на себя ответственность и донести правосудие до тех, кого оно обычно минует. Каждый заплатил свою цену и продолжает платить. Энакин во многом именно поэтому взял клона к себе, а Резня отвечал единственно известной ему благодарностью — преданностью. Тяжело вздохнув, Энакин присел рядом с солдатом: — Спасибо… Что приглядел за ними. Я этого не забуду. — Не стоит, сэр, — пожал плечами Резня. Как всегда, этот клон был не разговорчив. Но Энакин был рад, что хотя бы что-то оставалось неизменным. — Надеюсь, у Вас есть план, сэр, — неожиданно сказал Резня. — Как раз думал над ним… — протянул Скайуокер, хитро прищурившись, — ты что же это, не доверяешь мне? — Неписаное правило армии, генерал, — усмехнулся клон. — Солдатам предоставляется право подвергать сомнению ясность рассудка и компетентность своих командиров. — И как же ты оцениваешь мои способности? — Энакин, похоже, впервые заинтересовался тем, что же солдаты на самом деле думают о его полководческих талантах. — Как по мне, Вы идеально балансируете между полным провалом и ошеломительным успехом, и мне это нравится, — без обиняков ответил Резня. — Ты говоришь почти так же, как и мой бывший наставник, — сказал Скайуокер, и невольно вспомнил про Оби-Вана, по которому успел соскучиться. По его докучливым и всегда правильным советам, по этому вечно деловому тону наставника. — На самом деле все мои планы летят к ситхам уже в первые секунды боя, и мне приходится импровизировать. — Никогда не строил планов, действую по обстановке, — признался клон. — Кто-то бы сказал обо мне тоже самое, — выдохнул Энакин. — Вам бы поспать, сэр… — А, видимо, я тебе уже надоел тут со своей болтовней, — по правде говоря, Избранный буквально валился с ног от усталости. — Просто пекусь о том, чтобы у Вас были силы махать Вашим мечом, когда мы вляпаемся в некоторое дерьмо. Лучше иметь под боком джедая, который не свалится во время боя от недосыпа, — кажется, Резня говорил без тени иронии, но поди пойми его. — Я не джедай, больше нет, — мягко напомнил Скайуокер. — Знаете, сэр… Мы все можем строить иллюзии относительно нас самих, но то, кем мы являемся, не определяется нашим отношением к этому. — Ого… — удивленно поднял бровь Энакин, — Да ты, я погляжу, в философы подался. — Чем же еще мне тут заниматься? Не воевать же, в конце концов, — ухмыльнулся клон. — Знаешь… — генерал поднялся. — Когда ты хоть раз закончишь разговор без сарказма, я просто упаду и тут же помру. — Сарказм не дает мне свихнуться окончаельно, сэр. Скайуокер кивнул на прощание солдату и направился обратно к каюте, где он оставил Асоку. Он двигался в каком-то забытье, как если бы его тело было бездушным автоматом. Усталость — физическая и ментальная — брала свое. В каюте он застал Асоку мирно спящей, и эта картина напомнила Избранному, что у него все еще есть то, за что стоит сражаться. Скайуокер пристроился рядом с тогрутой на узкой кушетке, и она тут же проснулась: — Эни… Я… — Потом, Сока, — сказал Энакин, нежно погладив девушку по монтралам. — Все потом, спи. Так они и заснули в объятиях друг друга, и Энакин вскоре услышал размеренное дыхание Асоки у себя на груди. Тано впервые за долгое время позволила себе расслабиться, вновь почувствовав рядом с собой того, кто был готов защитить ее от всех ужасов Галактики. В объятиях Энакина она ощущала себя в большей безопасности, чем за самым мощным силовым барьером. Она была уверена, что бы не случилось дальше — вместе они преодолеют все.