Я остаюсь

Лампабикт — Крылья

      — Как вы? Становится лучше? — я заматывала марлю в моток бинта. Пока спрашиваю, руки свободны, можно полезное дело сделать. Ответом было бормотание. Я, удивлённая, взглянула на господина.       У него смыкались глаза. Изнеможденный, лег на подушку, смежил веки. Я переполнена нежностью — хочется приласкать, успокоить его. Но стоит держать себя в руках.       — Отвратительно, говорю… Плохо сплю из-за жжения в этой чертовой ране.       — Раньше у вас такого не было?       — Да, блять, каждый раз. Ненавижу боль.       — Ну, ее никто не любит. Но не все так много сражаются, зная последствия.       — Ты ничего не понимаешь в этом. Хватит говорить с таким умным видом, — сквозь зубы произнес он и взглянул на меня прищуренно. Я повела плечом и ответила, не скрывая обиды.       — Я понимаю.       — Не верю, блять.       — Почему вы постоянно ругаетесь при мне?!       — Потому что. Устраивает? Я сердито выдохнула и отложила моток. Возник слишком большой соблазн бросить в лицо. Раздраженные друг другом, промолчали.        Но когда господин подорвался, я преградила дорогу рукой. Чуть-чуть и коснулась бы.       — Ты смеешь…       — Именно, — процедила я.       — Если вы опять… Если опять попадет по ране…       Это правда. Вчера коса господина Нойтры прошлась как раз по только-только зажившей. Я начинаю думать, что господин Гриммджоу заинтересован в том, чтобы приходить ко мне по какому-то поводу, а не просто так. Будто я смогла бы выгнать, ну да.       — Договаривай, — процедил он и не постеснялся добавить давления.       — Я не знаю, может, ваша рана загноится?! Это что, так сложно — следовать моим рекомендациям?       Вы когда-нибудь видели человека (черт, не человек он!), создание, что вот-вот выпустит пар, как чайник? И, скорее всего, выдыхать этот пар будет вам в лицо, потому что страшно зол.       — Когда Нойтра в один из разов не ударит меня со спины, тогда, может быть, я подумаю над твоим предложением, — он схватил меня за руку, сжал, а когда я попробовала вырваться, перехватил оба запястья в одну руку.       — Вон, — едва слышно произнесла я.       — Что? Что ты сказала?!       — Не хочу… Вас видеть. Слышать. Не хочу! — я повышала голос с каждым словом.       — Убирайтесь! Господин отпустил даже как-то брезгливо. Насупился и слез с кровати.       — Я очень рад, — ядовито произнес он, отвернувшись.       — Что мы все решили.       Честно сказать, я сжала зубы, чтобы не ответить ему. Возненавидела в секунду. Но начала остывать.       Он раздражён тем, что в который раз лечится. Можно подумать, неприятности его сами находят! Но если верить ему на слово, то так и есть. Мол, в очередной раз пострадал от удара в спину.       Как бы то ни было, терпеть грубость я не намерена! Он же вернётся. Мог бы, конечно, из упрямства лечь в комнате и больше не вставать, пока не умрет, но он ведь… Не сделает так? Пока я об этом думала, господин оделся и встал на пороге.       — Черт тебя дери, — прорычал он.       — Это мне что, придется другого лекаря искать? — добавил с насмешкой.       Я, убеждаясь, что он действительно ляжет под дверями в медпункт или скорее удавится, но не вернётся, сглотнула. Но мне не за что извиняться! Моей вины в его отвратительном характере нет!       — Как хотите, — ровным голосом. Молодец. Криков на сегодня достаточно.       Он метнулся ко мне взглядом. Наверное, этот вопрос — вроде последней соломинки. Которую я не сломала, разумеется, но… Отдала ему? За ненадобностью. И господин оказался рядом. Угасла моя ненависть, а вот любовь осталась. Глупость, конечно…       — Хочешь оставить последнее слово за собой или это ответ на мой вопрос? — ах, нет, вот и ненависть: ненавижу его низкий голос, хрипотцу и рычание, несвойственно японцу. И то, как он шепчет, тоже ненавижу. Потому что колени подгибаются, а не должны — ничего приятного, а уж тем более возбуждающего в словах нет. Сдерживает ярость.       — Ответ, — наверное, это последний момент, когда мы так близко. Возможно, отлучение мне поможет. А что, если не оно? Я не ошиблась со словом — отлучают от церкви в христианстве. Я хоть и синтоист, но вижу параллель — создала себе образ и поклоняюсь ему, как те же христиане тысячу лет кряду.        Он отошёл. Вернулся к порогу.       — Только… Как бы мы не расстались с вами, пожалуйста…       — Ты стебешься, что ли? Очнулась? Новые советы придумала? — он повернув голову в мою сторону, сказал негодующе. Я втянула голову в плечи.       — Пошла нахуй, — бросил и захлопнул дверь. По косяку трещина пошла. А я, обескураженная, села на кровать. Принялась ломать руки. Что же только что случилось?        Мне бы заплакать, разрядиться. Но глаза сухие. Ни капельки. Я не сказала важное. Вернее, он заткнул меня, опередил. «Как бы мы не расстались с вами, пожалуйста, живите. Только, пожалуйста, живите!..».       Почему мы поссорились? Я зажмурилась, выстраивая воспоминания в ряд. Словно прошла по галерее-выставке художника — экспонаты выстраиваются в повествование. Помогло ли? Вообще нет. Господин, нет, лучше обойдёмся местоимением — горло першит, глаза слезятся. Хватит уже.       Он злился потому, что в очередной раз лечился. Злился потому, что я прервала лечение. Злился потому, что я отвернулась от него?        Разумеется, может быть и пятая, и шестая, и пятьдесят шестая причина, которую я просто не знаю. Иногда, помирившись, люди пересказывают, что ими управляло в пылу ссоры. Я, признаться откровенно, слабо верю в примирение…       Сны о прошлом, сны-воспоминания ненадолго оставили меня. По ним не скучаю.       По голосу, жестам и даже отдельным словам господина Гриммджоу — вот это да, места себе не нахожу. Свербит внутри, что ли. Так вот. На смену тем снам пришли другие. Ни за что не догадаетесь, кто был их главным участником. И, наверное, режиссером. Потому что так много крови нравилось лишь господину Гриммджоу.       Впрочем, здесь я голословна — о крови мы не говорили. Я не знаю, как господин к ней относится. То, что она его сопровождает, так сказать, и снаружи и внутри, ещё ни о чем не говорит. Сон? Ах да. Первый, довольно приятный, признаю к своему стыду. Господин, обнаженный, смуглый, мускулистый… И все в каких-то теплых тонах, золотистое, жёлтое. Смотрит на меня, протягивает руку. И сон обрывается кровавой баней. И что я должна думать?        Что, подсознательно, чувствую природу господина? Что за внешней восхитительной оболочкой кроется охочее до крови чудовище? Поправка. Охочее до чужой крови в сражении чудовище.        Я села, потерла виски. Что мне делать? Держаться. Приглядеться к нему, увидеть все плохие качества. Держаться. Выбраться. Забыть сладкую истому. Да. Но моя осторожность противоречила желанию узнать прошлое господина!       И мы возвращаемся к началу.       — Это чудесный подарок, Лоли! — я повертела в руках маленькое зеркальце и засмеялась. Смех чистый и так легко отразился от стен. Возможно, они впервые услышали что-то кроме стенаний раненых, или моих переругиваний с господином. Надо заметить, что последнее переругивание было неделю назад. Если пересекались, то он отворачивался.       Я боялась встретить его взгляд и при этом все равно посматривала. Может, бледноват. Но рана заживала. Это… Здорово. Правильно, хорошо. Все такой же громкий, злой и нелюдимый. Та печаль, которую я замечала в голубых глазах раньше, куда-то подевалась. Впрочем, я же в основном или на заживающую рану смотрела, или на широкую спину. Могла упустить.       Единожды мы встретились взорами. Я, как всегда, сразу выделила его из остальных, кажется, арранкаров. Не помню, зачем позвали меня. Что забыла на собрании Эспады? Кажется, принимали нового фрассиона. Его взгляд был как дождь в засуху, как свет в окне дома, куда ты возвращаешься, как найденная пропажа.       Конечно, надолго меня не хватило — вспышка, и я смотрю в сторону, не помня себя от радости. Должно быть, я надумываю, но господин Гриммджоу посмотрел с надеждой и удивлением, будто только обнаружил наблюдение. На что он надеялся? Я сморгнула. Все былое. И надуманное. Погладила себя по щеке.       Лицо совсем не изменилось — и брови, глаза, нос и губы, все на месте. На секунду мне почудилось, что взглянула мать. Окружающие ни разу не говорили о нашем сходстве, а лица в деталях я не помню. Показалось.       — Да, это стоило того, чтобы услышать твой смех, — чуть улыбнулась она.       — Стоило чего?       — Ну, проникнуть в жилище человека. Не страшно, — отмахнулась она.       Из моего мира. С грунта. Я погладила зеркальце, спрятала в карман. Воровство — дело такое, наказуемое. Но почему бы и нет? Кажется, Уэко-Мундо уничтожает мои моральные принципы.       — Конечно, надо было для начала взять с тебя обещание не связываться с Гриммджоу, а потом дарить.       — Лоли, — мне не нужно зеркало, чтобы понять, как я покраснела.       — Ничего не было и не будет. Естественно, что я не спрашивала ее, как там господин Гриммджоу. Ну уж нет. И тут что-то вспыхнуло в голове, на долю секунды, не больше.        — Ты как-то говорила о фрассионе госпожи Тии. Кто это?       — Краснеет, отнекивается, но спрашивает… Ну, дык эта, Роза. Подружка Гриммджоу. Бывшая. Ты ее видела, — Лоли обрисовала у своей груди, вернее, у двух холмиков, что-то покрупнее. Гораздо крупнее.        — Темная кожа и волосы тоже, ну и кудрявая. Я коснулась рукой стены. Поплохело.        — Давно они… Расстались?       — Как только пришли. Кажется, Роза хотела, чтобы и Гриммджоу стал фрассионом, да он выше собрался. С его-то самоуверенностью немудрено.       Она столь легко произносит его имя. Мне такое не под силу. А Роза могла к нему обратиться просто, без «господин». Целовала, обнимала его. И он ее… Любил, наверное. Какой-то своей любовью. Можно и не переживать. Наши пути разошлись и непонятно, первая и последняя это развилка, или одна из.       — Лоли, каким он… Был?       — Мать моя Смерть, ты так говоришь, словно он во второй раз помер! — усмехнулась Лоли, а я вспыхнула, но на этот раз от стыда.       — Я-я и подумать не могла, что это так прозвучит!       — Ну понятно, понятно, тебе интересно, как он себя вел, когда пришел, — она беззлобно закатила глаз, улыбнулась. Мало обращаю внимания на внешность других, но до сих пор не описать внешность ставшей мне подругой Лоли — преступно. Ах да, я ведь все про господина да про господина писала!       Брюнетка, носит два высоких хвостика. Остаток маски на том месте, где должен быть левый глаз. Тот, что есть, розовый. В целом Лоли куколка, что даже согласуется с ее именем.       —… С самого начала я почувствовала в его реацу враждебность, любовь к грызне. Как ты понимаешь, не обманулась. Некоторое время он, как я думаю, присматривался, знакомился, учился приемам. Часто появлялся вместе с Розой.       Я попыталась представить их вместе, но не вышло. Вероятно, потому, что сама, совсем недавно, хотела быть на ее месте.       — Потом они начали ссориться.       — По каким-то поводам?       — Этого я не знаю. Ну, я застала один момент — Роза уговаривала его стать фрассионом. Он наотрез отказался. Сказал, что утомился быть шестеркой. Иронично даже…       Я, зная прошлую жизнь господина по его рассказу, могла его понять.       — Тут я не хвастаюсь, их крайнюю ссору слышал весь дворец. Знаешь, — Лоли опустила взгляд, крепко задумалась.       — После разрыва он охамел в край. Прежде хоть за глаза господина Айзена называл по имени, а стал в открытую. Взвинченный стал.       — Он не пытался помириться с ней?       — Не-а. Оба-два гордые, скорее в форму адьюкаса вернутся, чем помирятся. Может, сначала кто-то из них и хотел этого.       — Наверное, Роза, — красивое имя. Роза и Гриммджоу. Лучше, чем Орихиме и Гриммджоу. И Джагерджак Роза в тысячу раз лучше звучит, чем Джагерджак Орихиме…       — Хм, а вот и нет. Когда Роза пострадала от нового ухажёра, именно Гриммджоу первым об этом узнал и, ну, состыковал разные части тела ухажёра с теми частями, где они быть не должны. Хотя это был его фрассион, Ди Рой. Они, кажется, раньше в одной группе шатались.       — Лоли…       — А?       — Большое спасибо, — я поклонилась.       — Да перестань. Мне нравится, как горят твои глаза, когда я о нем говорю. Оживляешься, — криво усмехнулась она. Пустые жить не могут без иронии над жизнью. Ха-ха.       — Рано я тебя послал, — очень знакомый голос. Я, задумчивая, произнесла.        — Господин… А заметив, как не твердо стоит на ногах, как зажимает рану, проговорила одними губами.       — Гриммджоу… Пока сердце сжал ужас, мы бросились вдвоем с Лоли.       — Вы можете встать? Я надеюсь. Господи, как я надеюсь!        — Скажите что-нибудь! Оскалился. Я немного нервно улыбнулась, заметив в этом хороший знак. Но недолго теплилась надежда.       — Похуже… Бывало, — он закашлялся кровью и отключился. Опять храбрится до последнего!       Я клевала носом. Чтобы взбодриться, похлопала по щекам. Но после того, как услышала приглушённый стон, сна как ни бывало. Язык словно приклеился к небу.       Господин Гриммджоу. Лежит, перебинтованный. Я помню, как, сбиваясь, лечила то способностью, то без нее.       Забылся в тревожном сне. Ни разу не приходя в сознание. Лицо, прежде загорелое, стала пепельно-серым. Глаза чуть запали. Представляю, как будет гореть синевой радужка на фоне фиолетовых кругов! Когда очнётся. Если. Если очнётся.       Такой уязвимый. Я потянулась к его руке, но вовремя остановилась.       — Как… Больно.       Много страдания, непонимания, откуда эта боль взялась и почему не уходит. И этот прерывистый вздох… Сердце защемило. Я закрыла лицо. Слезы, непрошеные, тут как тут.        Да, я понимаю, что господин сам себя обрекает на муки и боль, но жалеть от этого не перестаю! И зря, наверное. Ему моя жалость даёт лечение задаром, а я? Что я получаю? Кроме мазохисткого удовольствия от самоистязания чувствами?        Проблема есть, а решение в голову не пришло. Если я… Когда я выберусь, что буду делать? Само улетучится, без объекта внимания-то? Что я вообще думаю? Как бы то ни было, он живой! Живой! Если взялась быть добродетельной, то делить на плохих и хороших нельзя! Нельзя ведь?       — Скоро пройдет, господин. Потерпите немножко, — я прикоснулась к его руке. Не удержавшись, провела к сгибу локтя. И была схвачена за запястье! Господин взглянул на меня, словно через немытое стекло. Что он увидел? Замер, словно побоялся сделать вдох.        Это длилось не дольше полусекунды. Не отпустив меня, господин упал на подушку, зажмурившись. Глубоко нахмурился, поджимая порозовевшие губы.       И мы, в течение часа или полутора, так и просидели. Ну, в случае господина — пролежали. Мне бы радоваться, да рука онемела. Я смешивала микстуру. Это вторая попытка. Первую местный заведующий запустил в стену.       — Может… — тихонько начала я и активно помешала.       — Может, ты перестанешь делать вид, что меня здесь нет? — договорил господин, но глаз не открыл.       — А, ой! — я даже подпрыгнула на стуле.        — Вы в сознании! Но какой у вас хриплый голос. Хотите стакан воды? — сколько во мне суетливости. Я собралась встать, но по одним сведенным в нить губам поняла: лучше посижу.       — Дай отдохну. В этом твоём сознании у меня есть ненавистные обязанности. А на границе между сном и явью — ни-че-го. Понимаешь?       Он… Прав! Пока ты в сознании, то существуешь с обязанностями. В обязанностях. В мои обязанности входит помогать Ичиго. И помогать с раной господина Гриммджоу. Какое-то противоречие получается. Помогаю врагу друга… Или уже не врагу?       Сердце сладко ноет при мыслях об этом самом враге, а услышав его имя и вовсе покрываюсь мурашками и думаю о разных… Нехороших вещах! И забываю свою обиду. Возвращаясь к мысли. Пока ты в сознании, то несёшь бремя долга.        И если вдруг вспомнить о моей любви к господину, то можно предположить, что это побег из этого состояния «в сознании». Избегание. А господин говорил, наверное, о более приземлённых вещах: патрули, сражения за господина Айзена… Все то, что ему в тягость.       Что ж, в его словах был резон. И пока я улыбалась как счастливая влюбленная дура, господин произнес.        — Как объяснить то, что я постоянно к тебе возвращаюсь?       — Н-наверное, вам нравится и мое лечение, и желание поспорить с вами… Господин хмыкнул.       — Хрен знает, может, мне нравится досаждать. Знаю, как я тебе неприятен, а вот, — он кивнул на перебинтованную руку.       — Ухаживаешь. Ночи не спишь. Микстурки мешаешь. Ты забавная, в общем.       Неприятен до дрожи в коленках, ага. Видимо, припоминает мне мои же слова недельной давности...                   Постойте.       Тепло? Тепло в его голосе? Спасибо, господин Гриммджоу, спасибо! За новую ситуацию, которую я буду обдумывать ночами! Я красная? Я красная!        — Вы тоже иногда… Приятный. Да. Заткнись, заткнись, заткнись! Забыла, что было совсем недавно? Растаяла! Гадость. Пока он хотя бы не извинится, что совсем, вообще, абсолютно, априори невозможно, никаких чрезмерно теплых реакций!       — Вроде правду говоришь, а покраснела так. Черт! Черт! Не получается без чрезмерно теплых реакций…       — Л-лучше молчите.       — С чего вдруг? — он чуть склонил голову набок. Такой милый жест! На долю секунды я перестала не то злиться, не то негодовать. На долю.       — Я обижена на вас.       Я ожидала услышать «мне плевать», но вместо этого господин очень тяжело вздохнул. Повисла тишина, если не считать плеска — это я микстуру никак смешать не могу.       — Да прекрати ты! — как гром грянул он.       — О… О чем вы? — вдруг он про мою обиду?       — Микстура, блять, твоя. Прекрати. Думать мешает, — он скрестил руки на груди и почти мгновенно, поджав губы, положил вдоль себя. Больно, наверное. Я отставила ее на столик.       — На что именно ты обижена? — кое-как выдавил он из себя. Я не могла не улыбнуться. Чуть-чуть позволительно.        — Подумайте сами.       — Видишь ли, — язвительно проговорил господин и повторил «попробовать скрестить руки и спустя долю секунды положить вдоль тела».       — Думать — весьма кропотливое занятие и меня это порядком утомило. Поэтому спрашиваю напрямик.       — Понимаю, — спокойно, как море в штиль, ответила я.       — Это твое «понимаю» привело нас к ссоре в прошлый раз! — взвился он.       — Вы перекладываете, — собравшись с силами, добавила.        — Я скажу, на что обижена. Я знаю, что вы достаточно грубый, и я терпела это. Лечила и терпела. Несмотря на то, что я занята не только вами: я делаю повязки и бинты, готовлю мази, лечу своими способностями. Терпела, хотя и просила в начале быть ко мне дружелюбнее. Я могу представить, что и ваша (так это, кажется, здесь называется) вторая жизнь совсем не простая, но зачем нужно ссориться со мной? Меня удивило, что господин ответил почти в ту же секунду, как я закончила.       — Ты живая и поэтому в этом не понимаешь меня.       — Простите?       — Я слышал, что Тесла, фрассион Нойтры, собирает вещи с грунта. А Лоли хвасталась, что напугала ребенка оттуда же. Мой погибший фрассион до одурения пил чай, думал, что так ощутит себя человеком, — он смотрел вперёд, серьезный и отдаленный.       — Так вы… Вы все пытаетесь прочувствовать жизнь?       — Вроде того.       — Сражения, перепалки… Ради этого ощущения? — изумлению не было предела — прежде я не смотрела с этого ракурса.       — Смотри, как просто, — проворчал он и посмотрел на одеяло.       — Ты сама играешь в это. Я вижу.       Я? Каким образом? Влюбившись в него? Чтобы ощутить себя живой в мертвом мире? Много вопросов. И к себе в том числе. Лучше сменить тему.       — Вам не нравится спокойно со мной разговаривать, получается? — беспомощно спросила я.       — Ты отличаешься. Это раздражает, — уклонился он.        — Но иногда мне нужно твое спокойствие, — и посмотрел на меня впервые за весь разговор.       — Пожалуй, — я сглотнула и выпрямилась, слегка улыбнулась.        — Сочту за комплимент.       — Все ещё обижаешься?       — Вы хотели спросить, не буду ли я подсыпать яд в вашу микстуру? — я приподняла брови и, да, будем честны — насладилась его голубыми глазами. Опять.       —… Я подумаю.       Он издал смешок и приподнял брови. А после прищурился, словно что-то интересное было в моем лице, то, чего он не замечал раньше. Ухмыльнулся, будто найдя, что искал и удовлетворенный, произнес.       — Ладно, — откинувшись на подушку, смежил веки.       — Ладно. Веди и дальше, девочка.