even though i have it all (i want you more, more)

Вчерашний день был сном. Феликс уверен в этом. Проснувшись, он проверяет свой телефон и видит банковское уведомление, к которому он привык, потому что последние три месяца каждое воскресенье получает деньги. Чан все ещё спит рядом с ним. Феликс смотрит в свой телефон, на уведомление, затем на Чана, и он просто… Ему просто больно. Боль настолько сильно пронизывает все тело, как будто его заживо режут на куски. Во всяком случае именно так он ощущает боль, потому что раньше его никогда не ранили. Может, он драматизирует. Я говорил тебе об этом, тихо говорит в голове голосок, который Феликс обычно старается не слушать. Я предупреждал тебя. Феликс встаёт с постели как можно тише, но недостаточно тихо — Чан спит чутко. Он что-то бормочет и шевелится. — Ликси? — грубым ото сна голосом спрашивает он, но Феликс делает вид, что не слышит его. Делает вид, что не видит, как Чан тянется к нему. Феликс встаёт с постели, идёт в ванную комнату, запирает дверь, садится в ванну и снова смотрит в телефон. Он открывает аккаунт, надеясь, что это… что это просто повторяющееся уведомление или что-то в этом роде. Нет. На его счету больше денег, чем было вчера. И это не автоматический перевод, так как Чан никогда не отправляет одну и ту же самую сумму дважды. Он всегда меняет ее в зависимости от своих расчетов и вычислений, о которых он никогда не говорил Феликсу, хотя и сам Феликс никогда не спрашивал, так как не хотел об этом знать. Чан отправил ему эти деньги вчера вечером. После всего, после вчерашнего дня, после… Это был сон, снова говорит голос, который звучит как версия тринадцатилетнего Феликса. Это все было выдумкой. Тринадцатилетний Феликс никогда бы не сказал подобное. Будучи тринадцатилетним, он бы просто включил на полную громкость Linkin Park, чтобы с их помощью выплеснуть все свои тревожные эмоции, ну и, конечно же, чтобы мама и сестра услышали его, хотели бы они этого или нет. Феликс роняет телефон, не обращая внимания на грохот, который раздаётся по всей ванной комнате, когда смартфон ударяется о дно ванны, и прижимается лицом к коленям. Вся его грудь болит так сильно, как в один из спаррингов по тхэквондо, когда его пнули в солнечное сплетение. Он не понимает. Вчера все было… потрясающе. Он проснулся вместе с Чаном, снова занялся с ним сексом, позавтракал с ним, целовал его. Пошёл на работу весь в засосах, ощущая приятную боль во всем теле, и улыбался так сильно, что болели щёки, а Эрик подкалывал его весь день, в то время как Сынмин просто молчал и делал вид, будто бы он не счастлив за Феликса. — Но вы, ребята, молодцы, правда? — спросил Сынмин, когда они собирались заехать за Чонином перед вечером кино у Чана. — Типа, вы, ребята, поговорили, а не… не делаете это как сахарные, да? — Мы немного обсудили это, — сказал Феликс, чувствуя себя идиотом. — Это по-настоящему. И Сынмин улыбнулся своей широкой щенячьей улыбкой, которая появлялась только в моменты искреннего счастья, и потрепал Феликса по голове, и добрались они до Чана как раз вовремя, чтобы втиснуться в лифт вместе с Чанбином и Хёнджином. Феликс нервничал из-за встречи со всеми друзьями Чана, которые, кроме Чонина, знали, кто он такой на самом деле, но все равно они относились к нему нормально. Даже лучше, чем нормально. Они относились к нему так, будто он один из них. Хёнджин похвалил его причёску и цвет волос и невинно добавил: — Знаешь, у меня есть одна юбка, я думаю, ты отлично бы в ней выглядел. И Феликс, и Чанбин немного задохнулись, в то время как Хёнджин только мило и порочно улыбнулся. Чонин заворчал, что его везде все время окружают пары, а Сынмин, хихикая, сообщил, что бедная юбка может вызвать у Чана сердечный приступ. Идею с юбкой Феликс отложил для будущего сюрприза. Входную дверь дома Чана открыл Джисон. Как оказалось, они с Минхо приехали раньше остальных, и Чан поцеловал Феликса в щеку прямо на глазах у всех. Перед фильмом они ели пиццу, и Джисон громко и с энтузиазмом рассказывал все неловкие истории, которые он мог вспомнить о Чане в университете, и Чан в ответ на это указал на то, что все такие ситуации произошли в первую очередь по вине Джисона. Смеясь от души, Феликс старался не подавиться пиццей. Было так весело, просто и легко. Все общались, шумели, голоса хаотично накладывались друг на друга. Одна история начиналась, но никогда не заканчивалась, так как тут же вспоминалась другая. Добродушные споры о том, кто что сделал и когда сделал, по чьей вине все произошло, не утихали, но Феликсу всегда все объясняли, чтобы он не почувствовал себя обделённым. Все радовались, что Феликс принимал участие в разговоре, узнавал о них больше, вмешивался то тут, то там, хотя в основном просто наблюдал, как они все общаются. Вместе с друзьями Чан был смесью заботливого старшего брата и отца. Он спрашивал их, как дела на работе или в университете, продолжал приносить воду или напитки и в целом, кажется, тратил больше половины времени, наблюдая за ними всеми или отчаивался из-за хаотичного выбора. Он слегка отругал Минхо, когда тот попытался сесть на Сынмина, который, в свою очередь, отказался уступать место на диване. Затем отругал Сынмина за грубость, когда тот агрессивно и открыто жестикулировал в сторону Минхо. Хёнджину Чан предложил обнять подушку, что имело смысл, ведь когда начался фильм, Хван не переставал вскрикивать при виде страшных сцен. Мимо Феликса Чан протянул руку и сжал руку явно испуганного Джисона, хотя тот настаивал, что все с ним в порядке, что он совсем не напуган, в то время как Минхо смеялся как сумасшедший клоун, хотя его рука никуда не двигалась с парня. Вместо того, чтобы разбудить Чонина, Чан буквально притащил его спящего к машине Сынмина. Он сиял, словно гордый отец, когда услышал, как Чанбин пригласил Феликса и его встретиться, когда они в следующий раз будут свободны. — Это двойное свидание, — сказал Хёнджин, обнимая Феликса за плечи и крепко прижимая к себе. Феликс был почти ошеломлён всей этой любезностью и пробормотал что-то вроде «я бы с удовольствием», что заставило Чанбина улыбнуться ему ещё одной тёплой и нежной улыбкой. А после фильма, когда все ушли, Феликс остался, чтобы помочь прибраться, но на самом деле хотел спросить, можно ли ему снова переночевать. И Чан спросил его, весело ли он провёл время. — Было приятно видеть тебя с детьми, — сказал Феликс, и Чан покраснел, разволновался, но усмехнулся. И той ночью Феликс, положив голову на грудь Чана и обняв его, засыпал с мыслями о том, когда в последний раз он был так счастлив. Это было так похоже на сон, но Феликс надеялся, что никогда не проснётся. Но вот он проснулся с деньгами на счету, а Чан стучится в дверь ванной, потому что Феликс какое-то время находится внутри комнаты в тишине. — Феликс? Все в порядке? Феликсу очень хочется сказать, чтобы Чан отвалил от него. Он хочет закричать и устроить истерику или просто схватить свои вещи, уйти домой, свернуться калачиком в постели и прорыдать шесть часов подряд. Но как бы Феликс себя ни чувствовал, ему двадцать четыре года, а не тринадцать лет. Поэтому он берёт телефон, выходит из ванны и открывает дверь с таким видом, чтобы Чан смотрел на него так, как будто Феликс готовится к драке. Как будто он знает, что сделал что-то не так, и не хочет мириться с этим, но не видит выхода. И от этого Феликсу хочется его ударить. Но он не делает этого. Вместо этого он спрашивает слишком спокойным голосом, учитывая хаос, творящийся в голове: — Разве ты не понял, когда я сказал, что мне не нужны твои гребаные деньги? Чан бледнеет, наклоняет голову и молчит достаточно долго для того, чтобы Феликс прошел мимо него в сторону столовой, где, сев за столом, ждет, когда Чан сядет напротив него. — Феликс, я… — начинает он, и Феликс ждет объяснения. Сердце бьется так сильно, что он слышит, как кровь шумит в ушах. Его руки дрожат на коленях; он сжимает их в кулаки, чтобы заставить прекратить трястись. — Что? — спрашивает он, все ещё оставаясь по-прежнему более пугающе спокойным и собранным, чем ощущает себя на самом деле. — Я что-то не понял? Или ты? Я сказал, что хочу тебя, и сказал, что не хочу заниматься с тобой сексом в рамках этого договора с сахарным деткой. Я не изменил своего мнения ни по одному из этих вопросов. Так почему, — бурчит Феликс, — черт возьми, так почему ты все ещё присылаешь мне деньги после всего, что мы сделали? Чувствуя себя чертовски виноватым, Чан крупно вздрагивает и с явной болью смотрит на него. — Я… — Я хотел встречаться с тобой, — говорит Феликс настолько дрожащим голосом, насколько сильно дрожат его руки. — Я хотел быть твоим парнем. Я думал, ты тоже этого хочешь! Я думал, что именно поэтому я встречался со всеми твоими друзьями, потому что кто, черт возьми, захочет, чтобы их сахарный детка тусовался с семьей?! — Феликс, — умоляет Чан. — Что?! — Феликс кричит, потому что ему так больно, что он не может удержаться, хотя пытался, но не смог. Он не понимает, он вообще ничего не понимает. — Зачем тебе это делать, почему ты заставляешь меня чувствовать себя тем, кто… — Ты не такой! — вскрикивает Чан, рывком подавшись вперед. Феликс подскакивает, и ножки стула противно скрипят о плитку. Чан буквально давит аурой, его взгляд становится диким. — Не говори так, не называй себя так, ты не… я не имел это в виду, черт, прости, я знаю, что сначала должен был поговорить с тобой, но я знал, что это произойдет, я знал, что ты расстроишься… — И ты все равно это сделал? Черт возьми, чем ты думал? — Я думал, что они тебе нужны! — Чан кричит, и Феликс захлопывает рот. Весь его гнев, боль, унижение и смущение превращаются в лёд. Чан неуверенно выдыхает и трёт лицо. — Тебе это нужно, — говорит он, глядя на стол. — Ты только начал брать меньше смен, и если бы я остановился, то ты бы снова нагрузил себя работой, как раньше. Тебе бы пришлось найти третью подработку, о чем ты говорил несколько месяцев назад, и это сказалось бы на твоей учёбе, а я… я не хотел бы быть причиной этого. Я подумал… подумал, почему я не могу просто поддерживать тебя? Я ведь могу себе это позволить, так почему же я не могу помогать тебе? Да, я знал, что тебе это не понравится, да, мне надо было сначала поговорить с тобой, но я просто… я просто не хотел ссориться. — Поэтому ты решил все за меня, — произносит Феликс, и Чан, подняв взгляд, впервые выглядит очень сердитым. — Слушай, я знаю, это хреново, но разве так плохо, что я хочу позаботиться о тебе? — спрашивает он. — Это и делают парни, не так ли? Кажется, вся ситуация вызывает у Феликса тошноту. — Парни общаются, — начинает он, чувствуя комок в горле, — и они уважают выбор друг друга, даже если не согласны с ним. — Феликс… — Это моя жизнь, — отрезает Феликс. Почему Чан не понимает, ну почему не понимает? — Ты принял решение относительно моей жизни. И ты меня даже не спросил. Теперь ты хочешь, чтобы я просто принял это? Просто позволил тебе сделать это? — Почему ты не можешь? — спрашивает Чан, выглядя искренне сбитым с толку и обиженным, как будто у него есть на это право. — Почему ты не видишь, что я просто… что ты мне так нравишься, Феликс, и я не хочу тебя терять, и я не хочу упускать тебя, я хочу быть с тобой! Это не так, это несправедливо. Я не стою этого, а ты заслуживаешь всего, так почему я не могу просто дать тебе все? Мы можем расторгнуть договор прямо сейчас, насколько я понимаю, он уже недействителен, и я его сожгу прямо сейчас, если ты этого хочешь. Это… мы… это не имеет к нам никакого отношения! Я просто, я просто хочу помочь тебе жить хорошо, чтобы ты не убивал себя. Я могу облегчить твою жизнь, если ты позволишь мне это сделать. — Итак, что по итогу я слышу, — издалека оцепенело начинает Феликс. Его голос будто не исходит из тела, которое болит, болит, болит, — значит, ты не видишь ничего плохого в том, чтобы платить мне за то, чтобы я был твоим парнем. Брови Чана хмурятся. Челюсти сжимаются. — Это не так. Ты знаешь, что это не так. — Но вот на что это похоже, — отвечает Феликс. На мгновение между ними становится тихо. А потому Чан вздыхает: — Это просто… это просто чертовски глупая ситуация, Феликс, ты ведь понимаешь? И Феликс понимает, что если останется здесь хотя бы на одну минуту, то ударит Чана. Поэтому он встает, хватает свой бумажник, забытый на кухонном столе, и идет к двери. — Феликс… что… куда ты идешь? — внезапно голос Чана звучит очень отчаянно и неистово, и часть разума Феликса получает от этого мстительное удовольствие, хотя в основном он чувствует себя злым и мёртвым внутри. — Домой, — обуваясь, отрывисто бросает он. Ему плевать на куртку, потому что если он ее возьмёт, то ему придется вытащить ее из шкафа, а для этого ему придется пройти мимо Чана. — Я… позволь мне отвезти тебя домой. — Нет. — Феликс, ну давай, ты не можешь… — Не надо! — разворачиваясь, рычит Феликс, и ему приятно видеть, как Чан делает шаг назад. — Не говори мне, что я могу и чего не могу. Я не твоя собственность. Я ухожу домой. Он уходит от Чана, который остается на месте и смотрит так, словно Феликс действительно ударил его. Феликс не хлопает дверью, потому что ему уже давно не тринадцать лет, даже если эмоции зашкаливают, и он чувствует себя так же плохо, как и тогда. В кармане звонит телефон. Феликс отвечает, не глядя. — Ох, — произносит голос, который он не слышал полтора года. — Я не думал, что ты ответишь. Феликс убирает телефон от уха, смотрит на идентификатор вызывающего абонента — отец — и дико смеется, потому что, черт возьми, тот позвонил именно в момент, когда Феликс близок к тому, чтобы впасть в истерику посреди этого чертового коридора во время ожидания гребаного лифта. — Феликс? — спрашивает отец, и Феликс делает один напряженный вдох, затем второй, а потом со всей силы швыряет телефон в сторону. Телефон врезается в стену, оставляет вмятину на покрытии, и падает на пол экраном вверх. Экран или защитное стекло — Феликс не может точно сказать с такого расстояния — разбивается, но все еще светится при вызове. Лифт звякает. Феликс опускается на первый этаж, находит такси и уезжает домой. Когда он переступает порог, Марк, по обыкновению, играет в «Call of Duty». Феликс рад. Громкий крик Марка заглушает плач Феликса, когда тот заходит в свою комнату и закрывает дверь.