even though i have it all (i want you more, more)

Обслуживающий персонал передаёт Чану телефон Феликса и с тревогой сообщает о вмятине на гипсокартоне. Чан в оцепенении берет телефон и говорит, что обязательно заплатит за причинённый ущерб, что в этом нет ничего страшного, и закрывает дверь, пока персонал все ещё извиняюще кланяется. Защитное стекло полностью сломано. Чтобы осколки не впились в пальцы, Чан осторожно снимает его и обнаруживает, что на родном стекле телефона есть одна трещина, проходящая через край. iPhone — не самые крепкие телефоны, но все же, Феликс, должно быть, очень сильно швырнул его. Чан смотрит на смартфон, затем убирает его в карман и идет на работу. Он говорит Джэ, чтобы тот никого не пускал к нему, если только это не чрезвычайно опасная ситуация для жизни или для компании. — За исключением мистера Со и мистера Хана, — кивает Джэ. — Нет, их тоже, — говорит Чан и делает вид, что не замечает того, как на него смотрит секретарь. — Хорошо, — после долгой паузы произносит Джэ. — Конечно, сэр, — уходя, он закрывает за собой дверь, Чан надевает наушники и погружается в работу. После этого Джэ заходит ещё дважды, каждый раз объявляя, что это он и что он один, и приносит еду. Чан думает о том, чтобы отказаться от еды, потому что у него нет аппетита, но на самом деле он чувствует себя как-то плохо. Но последние несколько месяцев Чан испытывает странную гордость за то, что регулярно питается, причём, в основном, здоровой пищей, а привык он к этому благодаря… Итак, он ест, несмотря на то, что еда кажется ему невкусной и вызывает тошноту, и затем сосредотачивается только на работе. Телефон Чана жужжит один раз, второй раз, а затем беспрерывно. Он отключает звук. Когда Джэ заходит в последний раз, Чан протягивает ему телефон Феликса. — Ты сможешь отдать его в ремонт? — спрашивает Чан. — Когда у тебя будет время? Затем отправь его Сынмину, у тебя ведь ещё остался его адрес? — Да, сэр, — отвечает Джэ. — Мне передать сообщение? Чан колеблется. — Скажи ему… скажи ему, что телефон остался у меня случайно. Не говори о том, что он был поврежден. — Конечно, сэр, — говорит Джэ. Много часов спустя Джэ звонит ему, чтобы сообщить, что телефон передал Сынмину, а сам уходит домой. Он говорит это таким образом, чтобы спросить, не узнавая прямым текстом, задержится ли Чан на работе. Чан просто благодарит Джэ и желает ему спокойной ночи, что, как они оба знают, означает «да». Чан работает. Засыпает за своим столом. Через час просыпается с дикой болью в шее. Проверяет телефон. Ему написали все, кого он знает, кроме Феликса. Чан не читает ни одно сообщение. Трёт глаза, принимает таблетку от боли и возвращается к работе. Он работает. Работает. Работает. снэйл: хён, что, черт возьми, случилось снэйл: феликс похож на чертову развалину снэйл: когда мне отдать его телефон???? квокка: почему джэ нас не впустил? квокка: все ок? spearb: ты в порядке? лино: эй, все волнуются, что случилось? лино: минни сказал, что феликс выглядит так, как будто плакал, и он думает, что что-то случилось? хлебная крошечка: я никогда не видел минни-хёна таким бешеным, но он не говорит мне, что случилось у тебя, что не так? снэйл: хён, что, черт возьми, ПРОИЗОШЛО снэйл: феликс не разговаривает ОТВЕТЬ НА ЗВОНОК квокка: хён, серьезно, ты пугаешь меня квокка: пожалуйста, позвони нам или ответь, или что-то просто... квокка: ну дай нам знать, ты в порядке, джэ сказал, что не в курсе квокка: я знаю, что что-то не так spearb: даю время тебе на сегодня spearb: а потом я просто вышибу твою дверь лино: Бан Кристофер Чан, ты не понимаешь лино: что ты как чертов призрак лино: что мы, Джисон, ОТВЕТЬ НАМ хлебная крошечка: хён? принц: это, наверное, не мое дело, но... принц: но я беспокоюсь о тебе принц: Бинни очень обеспокоен принц: и у меня нет причин думать, что ты ответишь мне принц: когда ты никому не ответил принц: но я реально беспокоюсь, что произошло что-то серьезное принц: или неправильное, пожалуйста, просто дай нам знать, ок? принц: хорошо, тебе не нужно говорить, если ты не хочешь [3 пропущенных входящих вызова] [10 пропущенных входящих вызовов] [24 пропущенных входящих вызова] [8 непрослушанных голосовых сообщений] Около восьми часов утра во вторник Чан идет домой, когда его глаза перестают фокусироваться на чем-либо. Он проскальзывает через один из черных входов, пока Джэ находится подальше от своего рабочего места. Краем уха Чан слышит голос Джисона или думает, что слышит. В любом случае, ему никого не хочется видеть и не хочется ни с кем разговаривать. Чан берет такси, так как боится садиться за руль. Он немного беспокоится, что кто-либо будет ожидать его у входной двери дома, но никого нет. Чан принимает душ, хотя это означает, что он на самом деле просто стоит какое-то время под водой, прежде чем решить, что ему, возможно, следует выйти, и идет в свою комнату только для того, чтобы посмотреть на свою кровать, так как не может заставить себя по-настоящему прикоснуться к ней. Чан выходит из своей комнаты. Думает о том, что можно поспать на диване, но он и этого не может сделать. Гостевая спальня — старая комната Бинни, — тоже не подходит. Феликс был последним, кто находился в ней, а Чан не менял простыни, хотя с тех пор прошли недели. В конце концов, Чан пакует сумку, бронирует номер в отеле рядом с офисом и просит персонал солгать, если кто-нибудь будет его искать. Он бросает свои вещи в кресло, залезает в кровать и старается заснуть. Чан пытается поспать около четырех часов, но все, что получается, — это слова Феликса, эхом отражающиеся в голове, и то, как он смотрел на Чана, как будто тот предал его. Он облажался. Чан знает, что облажался. Он в ярости на себя, но, что еще хуже, часть его злится и на Феликса. Это очень маленькая его часть — кусочек, который колеблется между мучительным чувством вины и болью, а не настоящим гневом. Он знает, что перешагнул черту. Знает, что плохо поступил. Знает, что решать за других людей — даже если эти решения предназначены исключительно для помощи — почти никогда не бывает хорошей или разумной идеей. Он знает, что Феликс гордый, и может понять, почему он такой. Чан знает, что своим поступком сильно задел гордость Феликса. Он не знает, почему Феликс отказывается видеть свою неразумность. Почему он ведет себя так, будто Чан — чертов монстр всего лишь из-за желания уберечь от завала в учебе и работы до смерти. Черт возьми, почему Феликс обращается с Чаном так, будто Чан хочет купить его? Неужели он действительно считает Чана таковым? Это просто деньги, думает Чан и тут же чувствует себя еще хуже, чем минутой раньше, потому что для Феликса это не «просто деньги». У них был целый разговор об этом, Феликс объяснил, что для него это не «просто деньги», заставил его осознать, какая это привилегия — иметь возможность относиться к ним так, как Чан. Прошло всего несколько лет с тех пор, как деньги стали для Чана «просто деньгами». Он вспоминает, каково было продираться по жизни практически без ничего, как это было напряженно; как безумна была для него его первая по-настоящему крупная зарплата; как он себя чувствовал, когда мог купить все, что хотел, и не волноваться, не делать какие-либо расчеты и не проверять ценники. Но если бы его друзья были богаты и предложили бы ему помощь без всяких условий, когда он буквально выживал, Чан принял бы её. …Разве нет? …Нет. Нет, не принял бы. Это было бы похоже на благотворительность, как будто он для них обуза, пиявка. Его друзья настаивали бы и настаивали, а Чан все равно принимал бы ровно столько, сколько он мог позволить себе выплатить, вел бы учет каждой воны, был бы одновременно благодарен за помощь и подчеркнул бы, как скоро он сможет вернуть деньги, он был бы слишком осведомлен о суммах, позволил бы напряжению закрасться в его дружеские отношения, пока они не были бы безвозвратно утомлены. А если бы они ушли за его спину после того, как он объявил им свои пределы, и все равно отдал бы им деньги? Он был бы… ему было бы так больно. Обидно, что его не послушали. Обидно, что они превратили его из человека, чей выбор они должны уважать, в человека, которому вечно чего-либо не хватает, которому нужна помощь, хочет он этого или нет. Чан зарывается лицом в подушку и буквально душит себя ею. Горячие слезы текут по его щекам и впитываются в ткань. Он это понимает. Он понимает это, и ему очень жаль, но уже слишком поздно. Настолько поздно, что, кажется, невозможно что-либо исправить. Такое чувство, что он навсегда испортил отношения с Феликсом. Кажется, что никакие извинения не компенсируют то, что он сделал. Потому что он не заслуживает прощения Феликса, не знает, как даже начать просить об этом, не знает, как он мог бы это заслужить. А если бы каким-то чудом Феликс его простил? Он бы попросил Чана никогда больше не давать ему денег, если только сам не попросит. Но Чан знает, что Феликс никогда так не сделает. Он не может. Чан не хочет быть причиной борьбы Феликса. Чана невозможно заставить сидеть сложа руки и смотреть, как Феликс бьется и выживает. Чан не может ничего не делать. Он не может, не может, не может. Чан предпочел бы посылать Феликсу деньги каждую неделю до конца своей жизни, пусть Феликс и ненавидел бы его за это. Прошло всего три месяца или два дня, в зависимости от того, как на это смотреть. Феликс переживет и забудет Чана, если он еще этого не сделал. Найдёт себе кого-то другого, кого-то, кто будет относиться к нему лучше; того, кому с ним будет хорошо, и с ним все будет в порядке. Найдёт себе кого-то, кто будет поддерживать его, и из-за этого кого-то Феликс не бросит университет и не будет работать на трёх работах, пытаясь обеспечить себя, сестру и племянницу. Чан никогда не должен был позволять Феликсу поцелуй. Он никогда не должен был целовать его в ответ. Даже если бы Чан поговорил с Феликсом в воскресенье и сказал бы, что хотел бы его обеспечивать, даже если бы они встречались, между ними все равно бы произошла ссора. Поскольку Феликс бы не принял желание Чана, а Чан не смог бы смириться с этим. Они были обречены с самого начала. Подавляя уродливые рыдания, Чан задыхается, пытается успокоиться, но не может остановиться. Ему больно, очень больно. Ему жаль, очень жаль. Он облажался, так сильно облажался и вряд ли теперь сможет все исправить. Чан плачет, плачет и плачет, и в какой-то момент засыпает со слезами на глазах. Просыпается он с такой сильной головной болью, что невозможно открыть глаза. Поэтому Чан просто лежит под одеялом, свернувшись в клубок, и пытается дышать, руками вцепившись в волосы, как будто так получится удержать свой череп от раскола, и ему больно. Проходят часы. Он то впадает в бессознательное состояние, то выходит из него, пока мигрень, наконец, не переходит в противную пульсацию, и тащит себя к мини-холодильнику, чтобы взять воды, и наконец смотрит на свой телефон. Огромное количество текстовых сообщений, звонков и голосовых сообщений высвечивается на экране смартфона. Тем не менее, нет ни одного от Феликса. Чану не хочется никому писать или звонить, ведь тогда ему придётся объясняться. Он чувствует стыд, измотанность и ненавидит себя. Друзья не смогут это исправить, а Чан не хочет, чтобы они точно знали, насколько он облажался, каким эгоистичным он был. Чану не нужно их сочувствие или утешение, потому что он этого не заслуживает. Чан не хочет слышать упрёки друзей, потому что он уже отчитывает себя хуже, чем они его когда-либо. В любом случае Чан ничего не хочет знать и поэтому отключает свой телефон. Ему не следовало знакомить Феликса со своими друзьями. И в этом случае он поступил как эгоист. Чан не думал о неловком положении, в которое мог поставить Феликса своими поступками. Он просто проигнорировал это, как самый настоящий идиот. Чан надеялся, что дальше все будет хорошо. Он знает, что ни с кем не разговаривать — ошибка. Чан знает, что и тут облажался. Ему все равно. Чан так устал. Он не может заснуть, поэтому заказывает суп и ест его чисто машинально, чтобы притупилась мигрень, затем открывает ноутбук и перестает думать о чем-либо, кроме работы. Когда в дверь стучат, Чан думает, что это всего лишь басовая партия песни, которую он слушает. Но затем звук сбивается с темпа. Чан опускает наушники и понимает, что это не просто бас, это стук. Дверь буквально ходит ходуном от стука того, кто находится по другую сторону. Чан отстраненно задается вопросом, почему охрана не остановила человека. Стук продолжается, не смолкает. Чан сомневается, что это прекратится. Он поднимается, суставы в коленях щёлкают, спина раскалывается. Оставив ноутбук, Чан смотрит в глазок двери и замечает одинокого Чанбина, смотрящего прямо на него. Чан не удивлен. Он знает Чанбина. Он знает, что Чанбин, вероятно, либо сломает дверь, либо сломает руку, пытаясь добраться до него. Именно поэтому Чан отпирает дверь и отходит в сторону, тем самым впуская друга внутрь номера. Чанбин знает. Он ничего не говорит, когда Чан закрывает за ним дверь, просто смотрит на него, скрестив руки, мышцы на его желваках двигаются. — Как ты меня нашел? — спрашивает Чан. Его голос срывается на половине фразы. Чертовски сильно болит горло. Чан задается смутным вопросом, почему оно болит. — После того, как сасэн ворвался в студию, я поставил трекер на твой ноутбук, — говорит Чанбин. — На случай, если он или ты пропадут без вести. А затем я пригрозил персоналу, что буду ломиться в каждый номер, если они мне не скажут, где остановился ты. А также добавил, что им придётся арестовать меня, но я откуплюсь от ареста деньгами. Пойдём, возвращайся. — Это перебор, — категорично заявляет Чан. — Нет, — холодно отвечает Чанбин, — на самом деле это не так. Ты знаешь, как я волновался? Как мы все волновались? Ты читал хотя бы какое-нибудь сообщение из всего вороха? Чан качает головой. — Что же, — говорит Чанбин, — тебе чертовски повезло, что тебя нашёл я, а не Минхо. Единственная причина, по которой его сейчас нет здесь, состоит в том, что он должен был дать Джисону лекарства. И ты знаешь, что Минхо не может оставить Джисона одного, когда тот их принимает. Чан сворачивается калачиком, обхватив живот руками. В глазах горит, сердце замирает. — Чонин беспокоится, что кто-то умер, потому что ему никто ничего не сказал, — безжалостно продолжает Чанбин. — Вчера и сегодня Сынмин прогулял университет, хотя профессора точно будут отчитывать его из-за прогулов, а все потому, что Сынмин боится оставить Феликса в одиночестве. После паузы голос Чанбина становится громче с каждым словом. — Ну? Ты ничего не скажешь? Может, хоть как-нибудь объяснишься? Или нам спокойно относиться ко всему этому дерьму, которое происходит спустя десятилетие нашей дружбы? Молчание? Исчезновение? Блять, да в чем дело? Чан открывает рот, закрывает его и просто… падает. Мир смазывается, и затем, прежде чем Чан осознаёт, уже оказывается на полу и не может дышать. Чанбин хватает его, зовет по имени, просит дышать, просит сесть, но Чан не может. Не может. Просто не может. — Хён! Хён! Несмотря на протестующие лёгкие, Чан делает вдох и запинается на выдохе. Он продолжает крупно трястись и буквально ломаться в руках Чанбина, который чувствует себя абсолютно беспомощным и не может ничего сделать, кроме как стиснуть зубы. Чан сдерживается от вопля, потому что ему жаль, очень жаль. — Черт возьми, Чан, Чанни, извини, мне не следовало кричать, я просто испугался, хён, извини, — дрожащим голосом хрипит Чанбин, сгребая Чана в объятия и качая, как маленького ребенка, и поглаживая по спине и голове. — Тише-тише, ш-ш-ш, все в порядке, прости, я люблю тебя, все будет хорошо, все будет хорошо, пожалуйста, не плачь. Чан? Чанни? Прости, прости, прости, думает Чан или, может быть, всхлипывает, хватаясь за Чанбина, как будто тонет, как будто умирает. Мне очень жаль, мне очень жаль.