Light or Dark? /// Свет или Тьма

Если долго всматриваться в бездну, бездна начнет всматриваться в тебя. © Фридрих Ницше

      Проснувшись, я сразу поняла, что чувствую слабость из-за нескольких дней плохого пропитания. Открыв глаза, я смотрю в сторону бледно голубой стены, на которой висели часы. Ровно десять часов. Мысль о том, что я опоздала в школу не успела подкрасться, так как я прекрасно помнила, что сегодня выходной. С облегчением вздохнув, я снова рухнула на постель. Пойти ли мне домой, чтобы взять одежду и свои карманные деньги? Конечно да, ведь я не могу умереть с голоду, дожидаясь пока мой отчим не уедет и мать не пустит меня на порог.       Я больно сглатываю, как воспоминания о вчерашнем дне врезаются в мою память. Черт.       Я прикусываю губы, причиняя себе боль, сев на кровати. Тонкие солнечные лучи прорезаются сквозь деревянные жалюзи, падая на белые накрахмаленные простыни.       Голова жутко болит, скорее всего, из-за голода. Я встаю с кровати, осознавая, что чем больше я тяну со временем, тем больше я обрастаю сомнениями.       Закрыв дверь, я покидаю территорию мотеля, направляясь домой.       Не думаю, что мать будет рада меня видеть, да и не надеюсь на это. Единственное, чего мне хочется это — быстрее дойти до дома, схватить свои вещи и выбежать оттуда, пока кто-то из них меня не увидел.       Сжав кулаки, я останавливаюсь у своего дома, не зная, постучать ли или дёрнуть за ручку двери; ключа та у меня все равно нет. Дёрнув за ручку двери, я с облегчительно замечаю, что дверь открыта и мой план, вероятно, сработает. Я сглатываю, быстро заходя в дом, пытаясь не шуметь школьными ботинками с этой ужасной подошвой. Дома тихо, но, черт побери, почему что-то подсказывает мне, что за этой тишиной последует оглушительный выстрел в мою спину? Пытаясь не думать о плохом, я просто пользуюсь случаем и захожу в свою комнату. Как и ожидалось, вещи в моей комнате разбросаны на полу, наверное, мать искала деньги на алкоголь. Я грустно усмехаюсь, понимая, что мое существование для них не имеет значения, лишь какие-то деньги, которых я, возможно, умудрилась спрятать. От этого я сглатываю. Никому не желаю таких родителей, как у меня; отец, которому глубоко плевать жива я или нет, мать, который важен лишь алкоголь и ее муж, и отчим, который так и жаждет, чтобы распустить руки и применить ко мне силу.       Включив свет, я подхожу к комоду и открыв первую дверцу, я подмечаю, что деньги, которые я подклеяла под верх тумбочки все ещё на месте. Я облегчённо вздыхаю, понимая, что деньги на еду у меня все же есть, из-за чего быстро сую их в карман. Взяв свой портфель, я тут же кладу туда нижнее белье, сменную одежду, затем мыло и зубную щетку.       Закрыв дверцу, я поворачиваюсь к двери, затем останавливаюсь, застыв на месте. На пороге стоит мать, которая буравит меня самым ненавистным взглядом на свете, из-за чего я думаю, что провалиться под землю не такой уж и плохой вариант. — Он ушел, — произносит женщина, смотря куда-то на пол, в одну точку застывшим взглядом, из-за чего я больно сглатываю, понимая, что это не к добру. — Он ушел из-за тебя, — произносит она, как ее лицо в миг становиться свирепым и она делает шаг по направлению ко мне. — Что? — спрашиваю я, заикаясь и тут же шагнув назад. Что? Что я опять сделала? — Где деньги? — спрашивает женщина, сделав несколько резких шагов в мою сторону и толкнув меня спиной к стене. Я не успеваю ничего сказать, как она снова толкает меня к стене, из-за чего я ударяюсь головой. Сердце болезненно сжимается в ожидании удара. — Где чёртовы деньги? — спрашивает она, больно держа меня руками за плечи. Я прикусываю губы, чувствую, что вот вот заплачу. — Я не знаю, — отвечаю я тихо, решив соврать, и тут же получаю звонкую пощечину, из-за чего вздрагиваю, ощущая, как щека внезапно становится горячей от удара. — Лучше бы я сделала аборт, чем получила такую неблагодарную дочь, — говорит женщина в ненавистью в голосе. Я медленно поднимаю на нее взгляд глаз, полных слез, осознавая, что ее слова ранили меня куда больше, чем пощёчина. — Мама? — произношу я, не в силах принять эту действительность, где моя родная мать жалеет о том, что я родилась. Конечно, я знаю, что я для нее абуза, пусть она меня била и унижала, но до сих пор никогда не говорила о том, что жалеет о моем рождении. — Проваливай отсюда, — сквозь зубы произносит женщина, резко схватив меня за волосы, из-за чего я болезненно вскрикиваю, схватившись за ее руку. — Неблагодарная тварь, — слышу я, когда мы пересекаем порог, я пытаюсь сопротивляться, но она крепко держит меня за волосы, из-за чего я спотыкаюсь и падаю, больно ударившись коленями об старый паркет. Я вижу, как колени краснеют, из-за чего поднимаю взгляд на мать, ожидая увидеть жалость в ее глазах и надеясь, что она позволит мне остаться, но женщина лишь снова жёстко хватает меня за волосы, заставляя подняться с колен. Я реву от бессилия, а ноги подкашиваются из-за слабости, ведь я не ела несколько дней. — Мама, пожалуйста, позволь мне остаться, — молю я, когда мы останавливаемся на пороге и она одной рукой открывает дверь, второй продолжая держать меня за волосы, а ее ногти больно впиваются в кожу головы. — Можешь хоть на улице подохнуть, — говорит она с жестокой гримасой, которая искажает ее лицо. Я несколько секунд смотрю на нее в бессилии, уже не надеясь, что она сжалится. Женщина лишь толкает меня рукой к выходу, а я спотыкаюсь ногой об порог двери и падают на твердый асфальт.       Боль пронзает мои колени, из-за чего я больно вскрикиваю, ощущая, как камни рассекли кожу коленей. Я в последний раз поднимаю взгляд на женщину, которая меня родила, и которую я называю матерью лишь для того, чтобы увидеть, как она с силой захлопывает дверь.       Мне больно. Мне больно не физически, а душевно, я даже почти не ощущаю эту боль от разодранных коленей, но чувствую опустошающее чувство ненужности и беспомощности. Душевная боль в разы хуже физической, ведь от физической есть лекарство, облегчающее ее, а от душевной не помогает ничего.       Я реву, не в силах остановится, а мои дрожащие руки и колени заставляют меня в страхе ожидать панической атаки, которая бывает у меня не так уж и редко в последнее время. Почему моя жизнь такая тяжёлая? Почему все, что я делаю и то, как сильно я страдаю в конечном итоге не приводит ни к чему, а лишь к продолжению моих страданий. Я только лишь страдаю всю свою жизнь, ищу непонятно что в попытках облегчить эту боль, пытаюсь заглушить ее тем, что ищу спасение в других людях, но у меня ничего не получается. Все плохое словно не окружает меня, а является частью меня. Ведь я не могу представить свою жизнь без какого-то дерьма, что происходит со мной каждый день. Почему что-то обязательно должно делать мою, и без того тяжёлую жизнь, ещё тяжелее? Почему на свете нет ничего, что отняло бы у меня хоть частичку этой боли, которая разрывает мне грудную клетку? Я ведь так стараюсь, чтобы меня полюбили люди вокруг, даже ещё не потеряв надежду, я стараюсь, чтобы меня полюбила мама, хоть этого никогда и не произойдет. Пожалуйста, пусть меня кто-то полюбит, хоть один человек, который посмотрит на меня с заботой и любовью, заставляя меня думать о том, что моя жизнь имеет хоть какой нибудь смысл.       Я покидаю территорию нашего дома, где мне никогда не рады, идя вперёд, даже сама не понимаю, зачем и куда я уйду. Я просто иду, плача, утирая рукавом школьной формы кровь и терпя боль в разодранных коленях.       Самоё ужасное в эти моменты чувство — это чувство одиночества, когда ты идёшь совершенно один, смотря на бескрайний и ночной Токио, что никогда не засыпает, а единственная мысль у тебя в голове это «зачем я продолжаю идти, зачем продолжаю бороться? Почему бы просто не упасть?»       Я сглатываю, понимая, что мои мысли вновь возвращаются в суицидальное направление, а я медленно поворачиваю голову к дороге, смотря на бесконечный поток машин. Может, мне снова попытаться покончить с собой? Черт возьми, почему у меня нет сил даже на это? Почему несмотря на все, что случилось в моей жизни и на людей, что сломали меня, я все ещё боюсь смерти, ведь моя жизнь куда страшнее того, что может произойти после ее конца. Почему мне так трудно покончить с собой?       Я больно сжимаю руки, ногтями впиваясь в кожу.      Лайт. Это имя возникает у меня в мыслях. Я обречённо вздыхаю, смотря на тысячи огней машинных фар, которые сменяют друг друга. Дело в Лайте, а точнее в том, что я все ещё люблю его, все ещё нахожу в нем свое спасение, даже после того, как он отказался от меня. Звучит странно, ведь как можно продолжать любить того, кто так жестоко бросил тебя? Но все же, после того, как он меня спас, в такие моменты, когда я думаю о плохом, снова и снова мои мысли возвращаются только к нему. Я ещё бо́льшая мазохистка, раз уж позволяю себе это чувствовать.       Единственное, что мне оставалось — это пойти обратно в отель.       Слабым движением руки, я дёргаю за дверь, затем понимаю, что я ее запирала, но дверь почему-то открыта… Я почему-то не думаю о том, что тут могут быть воры и наркоманы, которые каким-то образом стащили у меня ключи и лучше вообще не заходить внутрь, но все же, я толкаю дверь и захожу в свой номер. Безразличным взглядом оглядев комнату, я потираю рукавом глаза, которые уже, наверное, опухли от слез. Неожиданно, я замечаю сидящего на кровати Лайта. Что он тут забыл? Я удивлённо округляю глаза, не зная, что и сказать. — Что ты тут делаешь? — спрашиваю я, остановившись на пороге, и смотря на шатена с непониманием. Что он тут делает? Парень озадаченно смотрит на меня несколько секунд, затем поднимается с кровати, идя в мою сторону. — Что с тобой случилось? — спрашивает удивлённо он, подходя ко мне, смотря на меня настороженным взглядом. Я вздыхаю, понимая, что Лайт не отвяжется и мне, вероятно, придется все рассказать, хотя мне не хотелось бы этого делать; опускаться в его глазах ещё ниже… — Ты что подралась с кем то? — произносит он, смотря на меня с вопросом, затем опускает взгляд на мои окровавленные колени. Конечно, он помнит, что ещё несколько месяцев назад я дралась с каждым, кто говорил, что моя мать алкашка, отец нас бросил, а я шлюха. Конечно, все правда, кроме последнего. Но несмотря на слухи, Лайт все же начал встречаться со мной, даже когда я уходила из школы с фингалом от затеянной драки       Я на миг прикрываю глаза, вздохнув, пытаясь не показать, что мои глаза покраснели от слез, хотя при этом освящении все прекрасно видно. — Тебе не плевать? — спрашиваю я, почувствовав раздражение. Ведь, вероятно, Лайт спрашивает это просто из любопытства, а не из чувства заботы или переживания обо мне. Он несколько секунд смотрит на меня тем же взглядом, из-за чего я сдаюсь и вздыхаю. — Потасовка с родителями, так интереснее? — нервным тоном спрашиваю я, затем смотрю на него с недовольством. Парень ничего не отвечает, лишь смотрит на меня с ожиданием. От Лайта эмоций уж точно не дождешься.       Обойдя его, я направляюсь в сторону ванной комнаты, которая, хоть и старая и неудобная, но хоть какая-то. Холодной водой я смываю кровь и мелкие камешки, что попали в рану, что больно щиплет. Несколькими пластырями, что остались у меня в кармане пиджака и отклеив, я наклеиваю их на раны.       Выйдя из ванной, я замечаю, что Лайт все ещё здесь, из-за чего я с удивлением смотрю на него. Интересно, он решил устроить благотворительность, раз проводит время в обществе такого изгоя, как я? — Я принес тебе еды, если ты голодна, — произнес парень, повернувшись ко мне, затем указав на кровать, где лежали две коробки пицы и несколько штук содовой. Еда. Я нормально не ела уже несколько дней, но все ещё хожу, при этом удивляясь, как я ещё не упала в голодный обморок. — Да, я голодная, — решаю честно признаться я, подняв благодарный взгляд на Лайта, затем подойдя к кровати. — Спасибо, — искренне говорю я, улыбнувшись и раскрывая картонную коробку пиццы. Черт, я такая голодная, ведь мать нормально не давала мне есть несколько дней, только этот противный рис, да и чайная заварка, от которой меня уже тошнит. Она экономит деньги на еду, но никогда не экономит их на своего мужа и алкоголь. — Это очень вкусно, — произношу я, откусывая от второго кусочка пиццы, из-за чего Лайт слегка улыбается. Он улыбается очень редко. Черт, наверное, я выгляжу, как голодный бездомный ребенок, которого решили покормить, хотя, стоп, я и есть голодный бездомный ребенок…       Внезапно у Лайта звонит телефон, я вижу, как парень несколько секунд смотрит на экран, а затем отклоняет вызов, и начинает набирать текстовое сообщение. — Почему не взял трубку? — спрашиваю я с интересом, смотря на парня. — Это мама, — говорит он, все ещё печатая сообщение. — Волнуется, почему я все ещё не вернулся домой, — произносит он, смотря в экран. Я на секунду чувствую это ужасно ощущение ненужности и бесполезности, что накрывает меня с головой. Такая большая разница между мной и Лайтом. Он — любимый ребенок, которого обожают родители, а я…я всего лишь занимаю место и время, я как мусор, который забыли выбросить. Из-за нелепого сравнения я лишь поджимаю губы, чувствую, как глаза начинают слизиться. — Но я уже отправил ей сообщение, — произносит Лайт, отрываясь от телефона и посмотрев на меня, остановишись. — Что? — непонимающе смотрит он, отложив телефон на край кровати. Черт, а я так не хотела, чтобы он видел, как я плачу. — Ничего, я просто… — начинаю я, сглатывая слезы и тут же утерев их рукавом рубашки, хотя в душе все то ужасное ощущение пустоты и ненужности. Ведь именно в такие маленькие моменты ты осознаешь свою ненужность; когда приходишь мимо счастливой пары с детьми, ты понимаешь, что кому-то посчастливилось жить жизнью, о которой ты мечтал, или когда слышишь, как кто-то ласково зовёт своего ребенка, ты отчётливо понимаешь, что никогда в жизни не слышал и вряд ли услышишь такое от своих родителей. В такие моменты, ты понимаешь, что ты никому не нужен, ты некого рода балласт этого мира, которого должен смыть ветер, ибо твое существование не несёт смысла ни для тебя самого, ни для твоих близких. — Не важно, — говорю я, сглотнув, пытаясь сдержаться и не зарыдать, хотя, мне очень сильно хочется уткнуться ему в плечо и зарыдать, что есть силы, позволяя эмоциям, что сводят меня с ума, выплеснуться наружу. — Я очень устала, — произношу я, поднимая взгляд на Лайта, который, как показалось, через свою холодностью и безразличие к миру, смотрит на меня с каким-то сожалением, чего я раньше не видела в его взгляде. — Просто хочу спать, — произношу я, потерев глаза пальцами рук, чувствуя, как сегодняшний день изрядно измотал меня. — Отдыхай, я пойду домой, — произносит он, вставая с постели, но я тут же хватаюсь за его руку, останаливая его. Это не мое действие, я не настолько смелая, чтобы вот так его останавливать, это делает мое отчаяние, мое сломленное «я», которое боится остаться наедине с самой собой. Я боюсь остаться одна, боюсь саму себя, своих же мыслей и действий, того, что я могу с собой сделать… Пожалуйста, не уходи… — Не уходи, — тихо произношу я, с опаской поднимая взгляд на Лайта, боясь увидеть на его лице презрение или усмешку, но вижу лишь слегка удивленное выражение лица, но так и не понимаю, что оно могло значить. — Просто…останься со мной, — остановившись на полуслове, сомневаясь, произносить ли дальше, все же говорю я, все ещё смотря на него глазами, залитыми слезами. Лайт ничего не говорит, только почти незаметно кивает, затем я отпускаю его руку.       Мне так страшно оставаться одной, и надеюсь, Лайт прочёл это в моих глазах, поэтому решил остаться со мной. Мне нужен кто-то рядом, кто-то, кого я люблю, даже если этому человеку на меня глубоко наплевать, мне просто нужно, чтобы он был рядом. Но, только он и рядом, даже если ему, вероятно, этого не очень и хочется.       Я просто легла на неубранную постель, ощущая под собой холодные простыни, а мои слезы успевают за несколько секунд запачкать белоснежную подушку. Я плачу беззвучно, пытаясь не выдать того факта, лишь обнимая себя руками. Мне показалось, что Лайт за эти неполные пять минут заснул, но затем слышу, как он поворачивается, и я чувствую, как он обнимает меня сзади, приложив свой лоб к моему затылку. Я замираю, не понимая, где вымысел, а где реальность и почему тот вымысел, который мне так нужен, становится реальностью? Сердце начинает быстро стучать, а теплое прикосновение ладоней к моей талии заставляет меня слегка улыбнуться, даже сквозь слезы. А может ли быть такое, что ему не плевать на меня? Если ему плевать, то зачем он таскается со мной, пытается помочь мне и даже пытаться поддержать? Слишком развитое чувство сострадания? Да нет, это же Лайт, откуда у него чувство сострадания, он по природе своей довольно хладнокровный. Как бы там ни было, он сейчас здесь со мной, когда никого другого нет, и это даёт мне какую-то надежду.       Я прикрываю глаза, думая лишь об этом моменте и том, что, возможно, завтра все снова изменится. Но какая разница, что дальше, ведь главное — этот момент, когда я чувствую себя немного лучше несмотря на то, что случилось полчаса назад.       Проснувшись из-за шума, я тут же открываю глаза, сразу не поняв, где я. Почему-то мне показалось, что я дома, пока я не заметила странные жалюзи, которых у меня в комнате нет. Точно, меня ведь выгнали и я ночую в отеле. Стоп, а где же Лайт?       Я тут же резко встаю с кровати, осматриваясь и замечаю, что он стоит у зеркала, завязывая галстук. — Ты уже проснулся? — спрашиваю я, сняв с себя одеяло, которого, как я, помню, не было на мне, когда я засыпала. — Через полчаса начнется первый урок, советую тебе поторопиться, — в своей манере произносит Лайт, завязывая красный галстук на шее. Я лишь усмехаюсь, желая закатить глаза. Он точно человек, а не робот, запрограммированный на учебу? — Ведь произойдёт что-то ужасное, если Ягами Лайт пропустит хоть один школьный день, — с сарказмом произношу я, слегка улыбнувшись парню, для которого сонливость, наверное, лишь слово из пассивного словарного запаса. — День? Я урока никогда не прогуливал, — произносит тот, как мне показалось, горделиво. Надо же, но, хотя, я не удивлена. — В отличии от некоторых, — кидает он, из-за чего я хмурюсь. — У меня обстоятельства, — говорю я, вспомнив о том, почему я часто прогуливаю. Дело в моей семье, но я не хочу, чтобы Лайт знал. — Какие же? — спрашивает он, повернувшись ко мне, из-за чего я прикусываю губу. Нет, естественно, что я не скажу ему об этом. — Не важно, — отвечаю я тихо, опустив голову вниз. — Я в школу, если не хочешь опоздать, то поторопись, — говорит он, беря портфель и направляясь в сторону двери.       Собравшись и выйдя, я замечаю, что Лайт стоит у двери, дожидаясь меня, хотя причину этого я не могла объяснить. С чего бы ему за мной присматривать?       Никто, как и ожидалось, не поспешил нарушить тишину. Лайт никогда не был разговорчивым, более того, он обычно все утаивал и невозможно было понять, о чем он мог думать в тот или иной момент в разной ситуации. Лайт никогда не был открытым человеком, хотя всегда вежлив со всеми, но все же, умудряется оставаться темной лошадкой. Я же всегда была открытым и светлым ребенком, но по мере возрастания моих проблем, я все больше и больше замыкалась в себе и никого не подпускала. Так было до Лайта, ведь он единственный, кто был мне настолько близок и дорог, мне казалось, что я могу рассказать ему обо всем, доверять ему, я ошибочно полагала, что такой, как он никогда не бросит меня. Но я ошиблась в нем, как ни странно это признавать, я ошиблась в том, кому я подарила свое сердце. Сейчас же все сложно, даже после его жёстких слов две недели назад, он зачем-то продолжает мне помогать, наверное, ему меня просто жаль. Но я не хочу тешить себя бессмысленными надеждами на то, что он, возможно, чувствует ко мне что-то. Мне не нужно, чтобы мое сердце разбивалось повторно, оно и так изранено; все в осколках и незаживающих шрамах.       Зайдя в школу, я с удивлением останавливаюсь на пороге, оглядываясь вокруг. Почему-то все странное тихие и застывшие в ожидании чего-то, словно, что-то случилась. — Что случилось? — спрашиваю я, оглянувшись на Лайта, что шел за мной. Однако, как и ожидалось, Лайт ничего мне не ответил, а лишь посмотрел на меня. Я непонимающе смотрю на него, но тут же боковым зрением вижу, что ко мне подбегает Айка. — Слышали новости? — спрашивает Айка, быстро подбежав во мне. Наверное, ей кажется, что между нами с ней нет никаких недосказаностей, но, пусть так и будет, я не хочу ворошить прошлое. — Какие новости? — спрашиваю я без особого интереса, хотя, мне все же капельку интересно, что так шокировало Айку и всех студентов, которые сейчас стоят в коридоре и что-то обсуждают шепотом. — Директора вчера вечером нашли повешенным, — произносит Айка почти шепотом, смотря на меня, затем на Лайта. Я удивлённо поднимаю брови. — Он покончил с собой? Из-за чего? — спрашиваю я, смотря на девушку в ожидании. — Да нет же, — говорит она в торопях, перебивая меня. — Все думают, что в этом замешан Кира, — загадочно произносит подруга, из-за чего по моей спине пробегаются мурашки. Кира. Снова Кира. — Ведь по школе давно ползут слухи, что директор любит детей, — говорит она, кашлянув, смотря на меня. — В более широком смысле, — объясняет девушка, из-за чего я чуть ли не подавилась воздухом. — Я думала, что это только слухи, — говорю я, потрясенная этой новостью. Директор педофил, наверное, это единственное, чего не хватало нашей школе. — Кира лучше знает, — шепотом произносит девушка, смотря на меня, слегка сузив глаза. — Думаешь, это Кира? — я скептически смотрю на девушку, затем на Лайта, который все ещё стоит с нами, при этом не выронив и слова, или никак не отреагировав, хотя, он довольно скуп на эмоции. — Когда это случилось? — зачем-то интересуюсь я, хотя мне глубоко плевать на директора, который оказался педофилом. — Его жена вернулась с работы и нашла его повешенным в его кабинете. Говорят, что он провисел так с самого утра, у меня аж мурашки из-за этого, — торопясь, проговаривает темноволосая, смотря на нас с Лайтом большими от удивления глазами. — На одного извращенца меньше, — говорю я, фыркнув. Как бы жестоко это не звучало, но если он действительно был таким, каким все его описывают, то мне не жаль его. Таким как он — дорога прямо в преисподнию, как и моему отчиму, который только и делает, что домогается меня с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Помню, как в первое время, когда у меня появилась грудь, он начал засматриваться на меня. От воспоминаний меня пробирают мурашки, из-за чего я просто сглатываю. Смотря на Айку, я вижу, как возмущено она смотрит на меня. — О покойных лучше так не говорить, — тихо произносит девушка, из-за чего я лишь усмехаюсь. — Да ладно, вы тоже так считаете, — говорю я спокойно, посмотрев на возмущенную Айку, затем на Лайта, что стоит все с тем же бесстрастным лицом, что ему так свойственно. — Если это Кира, то думаю, что он спас несколько жизней, которых исколечил бы этот… — начинаю я, подмечая, как мой голос приобрел жестокие оттенки, из-за чего останавливаюсь, заметив странно серьезный взгляд Лайта, который смотрел на меня, и Айку, которая от удивления раскрыла рот. — Ладно, давайте пойдем на урок, — говорю я быстро, откашлившись, и затем сделав шаг в сторону кабинета математики, куда мне идти особо не хотелось.       После уроков, я усталыми и вялыми шагами направлюсь в сторону отеля. Но, тут же меня ждало разочарование; мои вещи были у лобби, а это значит, что меня выселили, ведь платить у меня нечем. Единственным выходом у меня оставалось пойти домой и надеяться, что мать сегодня более трезвая, а отчима сегодня не будет.       Сглотнув ком в горле, я тут же дёргаю за дверь, затем понимаю, что дверь открыта, а значит, что дома кто-то все же есть. Удивительно, но на кухне и в зале пусто, из-за чего я пользуюсь шансом и просто проскальзываю в свою комнату. Надеюсь, вчерашняя история не повторится и эти пару дней выходных я смогу нормально поесть и принять душ в своем доме, иначе я сойду с ума от такого положения вещей.       Рухнув на кровать, я тут же ищу телефон под подушкой. Айка не звонила, что странно, ведь она почти всегда звонит мне, чтобы просто рассказать о том, как прошел ее день. Но, что ещё странее это то, что после того случая с Керо, Айка вовсе ведёт себя очень подозрительно, из-за чего я неосознанно строю вокруг себя стену от нее. Причину ее странных взглядов и попыток утаить чего-то мне не нравится, ведь даже на перемене она очень сдержанная, что ей не свойственно.       Открыв галерею на старом телефоне раскладушке, я тут же начинаю листать фотографии, хотя я обещала себе больше не делать этого, но я начинаю просматривать наши фотографии с Лайтом, которые были сделаны в солнечные дни августа и сентября, когда мы гуляли вместе, побывав везде в Токио. Грустная улыбка проползает по моему лицу при воспоминаниях об этих летних месяцах, ведь тогда мне казалось, что то, что у нас начиналось с Лайтом — было чем-то вроде нового начала в моей отбитой жизни, где нет ничего, за что стоило бы держаться.       Я сглатываю от обиды, что встало комом у моего горла, не дающим мне дышать, а на уголках глаз неожиданно появляются слезы. Нет, сейчас не время возвращаться в воспоминания о тех временах, что без сомнения были лучшими днями. Нажав на кнопку удаления, я несколько раз моргаю, думая, правильно ли я поступаю, но, черт возьми, Лайта в моей жизни не будет в том смысле, в котором он был раньше; больше не будет милых улыбок, объятий, прогулок за руку. Он, вероятно, просто пытается мне помочь, видя, какая у него была суицидальная подружка. Но все же, я не могу. Нажав кнопку «отменить удаление» я закрываю телефон. Все же, я не готова к новой главе жизни без Лайта, пока все не наладится и он перестанет быть единственным человеком, который, по моему мнению, может мне помочь.       Смотря на солнечные лучи уходящего солнца, я медленно закрываю глаза, погружаясь в сон.       Но, кто же мог знать, что я проснусь от пинков ботинками где-то за полночь? Боль сильно отдает в зоне спины, из-за чего я поворачиваюсь в бок, ещё не понимая, что надо мной стоит пьяный отчим, бьющийся меня в спину. — Вставай! — кричит тот, из-за чего я больно хватаюсь за живот, когда он начинает бить меня по нему. Я открываю глаза, пытаясь отползти в сторону стены, но он тут же наступает подошвой ботинков мне на руку, из-за чего я болезненно скулю. Черт, он снова напился и теперь ему нужно выплеснуть свой гнев на меня. — Вставай, мразь! — кричит пьяный отчим, смотря на меня с ненавистью в залитых алкоголем глазах. Страх заставляет меня сжаться в позе эмбриона, но это меня не спасает. Отчим грубым движением берет меня за волосы, заставляя встать с пола, я же царапаю его руку, сопротивляясь, крича, и ощущая себя зверьком, загнанным в ловушку. — Тварь, — кричит тот, одной рукой держа меня за волосы, а другой наотмашь ударяя меня по лицу, из-за чего я падаю на твердый паркет. Боль ощущается в затылке от удара об пол и в зоне скулы, куда попал его удар. Сердце начинает болезненно колотиться, а в голове только один вопрос «за что?»       Я встаю на локти, ощущая зудящую боль в затылке. Я не в силах даже плакать; страх сковал мое тело и разум, который все ещё не понимает, что происходит и что мне делать, чтобы он меня не покалечил? Я сглатываю, когда он снова подходит ко мне, и на этот раз берет за горло, не давая мне вставать. Я хватаюсь за его руку, что начала несщадно сжимать мое хрупкое горло, пытаюсь царапать его руку, начиная хватать ртом воздух. В голове исчезают все мысли, а глаза наполняются слезами, и я вдруг понимаю, что он замыслил меня убить. — Сегодня ты станешь моей, — шипит он, одной рукой держа мое горло, сжимая его с большей силой, что я не могу даже хрипеть, пытаясь дышать, но воздуха в лёгких не остаётся. В голове эхом проносятся его слова, будто приговор, словно мне только что сказали, что меня ждёт казнь через повешение, но и то, это было бы даже лучше, чем то, что ждёт меня. Нет, этого не может быть, я не могу позволить этому со мной случится. Лучше он убьет меня сразу, чем это.       Я царапаю его руки, из-за чего он больно шипит, затем свободной рукой бьёт меня по лицу, из-за чего я снова ударяюсь затылком об пол. Боль заставляет тошноту подступить к горлу, из-за чего я задыхаюсь ещё больше. Паника накрывает меня, из-за чего мои глаза наполняются слезами. — Я так давно этого ждал, — говорит тот, начиная обшаривать мою кофту в поисках пуговиц. Я обречённо хватаюсь рукой за его руки, пытаясь дотянутся до его лица, ощущая, как паническая дрожь овладела моим телом, из-за чего я начинаю дергаться. — Не дергайся, сука, — шипит он мне прямо в лицо, пытаясь поцеловать меня в губы, но я лишь отворачиваюсь, давая паркету царапать половину моего лица, избегая его поцелуя. Это конец. Это самое последнее плохое, что может со мной случится. Я уже не верю ни во что, ни в бога, ни в спасение. Я уже готова сдаться, позволить ему сделать то, что ему нужно, этому грязному животному, ведь это Конец. После этого, я убью себя, и это будет самым худшим и самым последним, что меня заставят пережить. Сделай это, убей во мне самое чистое, чтобы я могла без зазрения совести покончить с собой.       Я плачу, все ещё пытаясь высвободиться, когда он разрывает мою рубашку, не справившись с пуговицами.       Я не могу просто сдаться, не могу позволить ему убить единственное хорошее, что во мне осталось, не могу позволить этому грязному животному просто загубить мою чистоту, мою невинность и мою душу. Он наотмашь бьёт меня по лицу, затем несколько раз бьёт головой по полу, из-за чего я на миг перестаю дёргаться, а он снимает с меня кофту. Тошнота от удара подступает к моему горлу, из-за чего меня вырывает, пачкая мою одежду и одежду отчима, и его руки. Он сердито смотрит на меня насколько секунд, затем с ненавидящим выражением лица встаёт с меня, смотря на блевотину на рукавах своего единственного костюма. — Грязное животное, — кричит он, когда я встаю на локти, а тошнота все больше подступает к моему горлу и меня снова вырывает. — Смотри, что ты сделала, — вопит он, а меня все ещё продолжает вырывать, боль в голове становится все сильнее. Наверное, у меня сотрясение мозга, ведь он многократно бил мою голову об пол, но я счастлива, несмотря на это, счастлива, что после этого противного зрелища он меня не тронет. По крайней мере сегодня.       Я встаю на ноги, держась за живот, когда отчим идёт вслед за мной. Боже. Голова жутко раскалывается, меня все ещё тошнит из-за боли и рыданий, что вырываются из моего горла, которое все ещё болит. У меня нет сил идти дальше, я просто хочу упасть на землю, но единственное, чего я не хочу, так это позволить ему сделать этого со мной. Это последнее, что со мной будет, я уже давно решила, если он меня тронет, это будет последней каплей. Я убью себя без раздумий. Я рыдаю, идя по направлению к двери, а ноги ели держат меня, в глазах двоиться, из-за чего я иду, держась об стену. — Куда ты пошла? — кричит отчим, идя за мной пьяной походкой, что ведёт мне преимущество, ведь он идёт медленнее меня. — Мы ещё не закончили, — говорит он, из-за чего тошнота снова подступает к горлу. Я больше не вынесу этого кошмара длиною в жизнь. Я устала физически и морально. Это ад, самый настоящий ад с пытками, ад, выдержать который не в силах каждый. Но я не могу просто сдаться, я все ещё хочу увидеть свет. Я все ещё надеюсь, что все это закончится, что бог, если он есть, услышит мои тихие молитвы, увидит то, что со мной творят и смилуется, пошлет мне избавление.       Пожалуйста, Боже, прекрати это, пожалуйста, останови этот кошмар, ведь я больше не выдержу. Я больше не могу, я давно мертва внутри, хоть во мне ещё теплится частичка живой души, которая так жаждет спасение.       Трясущимися руками я тянусь в сторону двери, но она вдруг открывается, и я вижу маму. — Мама, — вырывается у меня из уст, как у ребенка, который видит единственного человека, которому доверяет на всей земле, который точно никогда не причинит ему боли и зла. — Мама, помоги, пожалуйста, — рыдаю я, не в силах контролировать свой голос, который ломается, смешиваясь с рыданиями. Горло адски болит, как и голова, я еле стою на ногах, имея высокую вероятность просто потерять сознание. — Что тут происходит? — гневно спрашивает она, смотря на меня с недовольством. Я тут же понимаю, что все мои надежды на спасение обречены, ведь она не мое спасение, она — мой следующий палач. — Он пытался… — начинаю я, чувствую, как голос вновь срываеться, а слова смешиваются с рыданиями. — Он пытался меня изнасиловать, — почти кричу я, затем снова подрываюсь на рыдания, которые хрипло вырываются у меня из груди. Я с надеждой смотрю на маму, моля своим взглядом, чтобы она что-то сделала, чтобы она спасла меня. Пожалуйста, мама, спаси меня. — Она врёт, — кричит отчим, пьяной походкой направляясь ко мне, из-за чего я вздрагиваю. — Эта ненормальная набросилась на меня, испачкала мне костюм, расцарапала мне руки, — говорит быстро отчим, смотря на мать самым искренним взглядом, словно говоря чистую правду, делая из меня безумную. — Это неправда, — кричу я, смотря на мать в недоумении. — Неужели ты ему веришь? — спрашиваю я, видя, как ее взгляд мрачнеет. — Любимая, я никогда тебе не врал, — произносит он, из-за чего тошнота снова подступает к горлу. Неужели она ему поверит? — Дорогой, тебе завтра на работу, — говорит она поистине мягким голосом, из-за чего я дёргаюсь, меня тут же пробивает дрожь. — Иди спать, я постираю твой костюм, — произносит она тем же голосом, смотря на отчима. Нет, нет, нет. Все не может быть так, не может быть настолько плохо, все не может быть против меня! — Мама… — тихо произношу я, чувствую, что вот вот зарыдаю от бессилия. — Неужели ты веришь ему, а не своей дочери? — уже кричу в истерике я, смотря на нее полными от слез глазами, из-за чего пелена слез покрывает их и я вижу все в мутном свете. Но я тут же получаю звонкую пощечину по лицу, из-за чего чуть ли не падаю, но стена успевает остановить меня. За что? Сил плакать больше нет. С каждым разом всё больнее, все хуже. Я уже не так сильно различаю физическую и душевную боль, кажется, что они слились воедино и я просто чувствую боль. Боль становится частью меня, я пропитана болью, я дышу ею в своих лёгких. Я уже не чувствую ничего, кроме раздирающей, словно дикое животное грудную клетку боли, которая проникла в каждую клетку моего тела и мозга. — Шлюха, — кричит она, из-за чего я дёргаюсь, сжимая плечи, чувствуя, как ее слова эхом отдаются у меня в мозгу. Шлюха? Я сглатываю, съежившись, желая спрятаться, лишь бы не слышать ее слова, из-за чего мне больнее. — Пытаешься отнять у меня моего мужа? — скрепя зубами, кричит она, как ее голос становится громче в несколько раз. Не в силах поверить в ее слова, я ошарашенно поднимаю на женщину взгляд, чувствую, как болезнено быстро заколотилось мое сердце. Пусть это сердце станет каменным хоть на секунду, чтобы вынести эту боль, иначе оно имеет шанс остановиться. — Ты грязная шлюха! — кричит она, с этими слова ударяя меня по лицу тяжёлой сумкой. Я падаю, ударяясь руками и подбородком об старый пол. Я плачу, снова пытаясь встать, пытаясь объясниться перед ней, но из моих уст вырываются лишь рыдания. — Лучше бы ты не рождалась, — произносит она, снова ударив меня по лицу, как только я успеваю встать. Щека больно зудит, а из моих уст вырываются рыдания, которые превращаются в крики. — Лучше бы ты умерла, — говорит она, когда я получаю следующий удар, теперь уж ее кулаком, из-за чего ударяюсь лбом об дверной косяк, чуть ли не падая, но успеваю удержаться рукой об дверную раму. — Жаль, что я не сделала аборт, — с какой-то злой усмешкой произносит она, из-за чего я смотрю на нее, уже без сил, без чувств, без эмоций. Затем удар, следущий и ещё один, пока я не ударяюсь лицом об дверь, отпуская раму, за которую держалась, позволяя себе упасть, позволяя себе сдаться. Я сдаюсь. Я сдаюсь потому, что боролась слишком долго.       Она бьёт меня сапогом в живот, из-за чего я издаю болезненый крик, затем она уходит в комнату, уходит к своему мужу, который пытался меня изнасиловать, которого она предпочла своей родной дочери.       Это конец, я больше не могу бороться. Я не в силах. Я слишком устала, даже чтобы подняться, но я делаю это, я поднимаюсь на ноги, до крови прокусив от боли губу, чтобы положить конце своим страданиями.       Это конец. На этот раз я найду смелости положить конец своим страданиями. Я была слаба в тот раз, когда решила шагнуть под машину, но на этот раз я смогу. В тот раз меня спас Лайт, но сейчас его рядом нет. Иронично, но даже сейчас — он последний, кто у меня остался, последний, кого я все ещё люблю, даже если он сделал мне больно, но, хотя бы, он причинил мне меньшую боль.       Трясущимися руками я закрываю дверь в свою комнату, с ходу снимая запачканную одежду, уже успокоившись. Это конец, и я это знаю. Все скоро закончится.       Мои руки трясутся, когда я дотягивааюсь до тумбочки, беря от туда все, что мне нужно для этого. Таблетки. Мой яд, или же, мое спасение.       Я сглатываю, смотря на снотворное, что поможет мне заснуть навсегда, уже не просыпаясь. Я смотрю в окно, наверное, в последний раз; на свет мерцающих фонарей, на людей тихо проходящих мимо, на ветки деревьев, что так красиво цветут весной, но сейчас их тихо качает из стороны в сторону ветер. Я сглатываю, понимая, как же красив этот мир, и как же сильно я гнию и погибаю в этом персональном аду моей жизни, и я не хочу испортиться окончательно, чтобы не различать красоту этого мира, лучше я уйду сейчас, чистой и не испорченой, пока я могу понимать красоту окружающего меня мира. Но жаль, что я больше не увижу рассвета, сакуру в своем цветении, и ярко оранжевый закат, который я так любила.       Я снова плачу, но я прогоняю эти мысли из головы, ведь имею шанс передумать, а мне не нужно. Если я передумаю, я снова буду цепляться за надежду, а после будет только разочарование. Нет, я не буду давать себе ещё один шанс. Я дам людям вокруг меня то, чего они хотят. Мама хочет этого больше всего, я даже не уверена в том, что кто-то будет плакать, да и плевать мне уже, ведь я никогда не узнаю об этом.       Сглатывая ком в горле, я перевожу взгляд с осеннего городского пейзажа за окном, на таблетки в моей ладони. Снотворное, штук пятнадцать или больше, я не считала, но надеюсь, что этого хватит. — Это последний день, когда мне было так плохо, — говорю я, закрыв глаза и слабо улыбнувшись, давая холодным слезам стекать по моим щекам. Взяв бутылку воды, я борюсь с тошнотой, что подступает к горлу, а голова кружится от бессилия, сознание будто бы уходит от меня. Быстро запихнув в рот таблетки, я запиваю их водой, затем чувствую, как образы медленно рассворяются и я понимаю, что теряю сознание. Это был последний раз, когда я так страдала.