Истинное утешение — в вине. Какого рода? Решайте сами.
ОН приснился мне впервые полгода назад. Сначала был просто шёпот. Вкрадчивый, спокойный, немного бархатный на выдохе лирический баритон, заставляющий слушать. Запоминать. Подчиняться. Услышала протяжное «Кристель», а на затылке волосы встают дыбом. Тело вздрагивает, внезапно возбуждается и покрывается мурашками. И только я настроюсь на звук, навострю уши, пытаясь разобрать, кому он принадлежит, меня откликают: — Побегать по центрам разработки, проверить работу, плюс по аутсортингу пару заданий, — мужчина запнулся, разглядывая меня. — Крис? — М-м-м? — встрепенулась, вырваясь из мыслеформ. — Что ты там говорил? Вспомнила! Рик уезжал в свой тур по странам, пообещав вернуться как можно раньше с подарками и новыми впечатлениями. У него был контракт с новомодной японской компанией. Они занимались технологиями, предоставляя на всемирный рынок компьютеры, системы хранения данных, мейнфреймы и другую айтишно-техническую хрень, в которой я разбиралась только наполовину. Возможно и стоило разобраться в этом всём ДО, но тогда был один из пиков моей "депрессивной фазы", потому всё, о чём я думала пока Рик нахваливал компанию и собирал вещи в путь, — это то, что мне будет очень холодно без него оставшиеся дни весны и лета. Помню, как я пялилась на него во все глаза, пристально, запоминая каждую деталь. У меня тогда уже обнаружились проблемы с памятью, потому в голове крутилось множество мыслей, тревожных и не очень. Одна страшнее другой вторили страху забытья. Они путали меня, заставляли выпадать из реальности на какое-то время. Рик болтал без умолку, перебирал зимние вещи, прятал некоторые из них подальше в шкаф. — На Юге они не понадобятся, — констатировал друг, бубня себе под нос. В Канаде температура воздуха поднималась стремительно, но всё ещё было достаточно прохладно. Потому я не брезговала носиться в зимней куртке по городу, прокручивая пальцем у виска на тех, кто умудрялся при температуре 55 градусов Фаренгейта ходить в шортах и футболке. Я вздрогнула от сквозняка, гуляющего по комнате. Мы были одеты совершенно не по погоде: он — чересчур тепло, в одной лишь рубашке и джинсах, я — в старой меховой парке цвета хаки, накинутой поверх свитера, и такого же цвета джинсах. На ногах красовались два разных вязанных носка: жёлтый и красный. Меня посадили на подоконник, спиной к окну, солнышко светило ярко, приятно согревая кожу. Хотелось раскинуть руки в стороны, распластаться всем телом, растаять сливочным маслом по поверхности. И лежать, лежать, лениво перебирая лапками, как рыжий кот. При моём росте только и оставалось, что дёргать ножками. — Брр-р-р, — заёрзала, дёрнулась всем телом, потёрла ладони, согревая пальцы. Меня морозило в последнее время. Рик глянул с усмешкой, издевательски оттягивая ворот рубашки, закатил рукава: мол, смотри какая жара на улице, а ты тут в помещении в долбанной парке сидишь. — Не вспотей, Ромео. Рик закатил глаза и фыркнул. Мы залились смехом. Я — вымученно и сонно, он — бодро и звонко, что хоть на диктофон записывай и в старые сериалы вставляй, как фон. В мыслях промелькнуло: «Иронично, что в старых ситкомах закадровый смех принадлежит мертвецам». Было хорошо. Душа согревалась спокойствием. — Так ты говоришь, у тебя психотерапевт в субботу? — парень глядит на меня украдкой, в руках вертит тот самый шарф. — Психиатр, — я зеваю, щурясь от солнечных лучей. Запрокидываю голову назад, подставляя лицо, чувствуя кожей их ласку. Выдыхаю расслабленно. Краем глаза замечаю как переливаются на солнце мои рыжие волосы. Обычно тусклые локоны, не особо приметные при офисном освещении, горели костром. Дотронься рукой — прожжёт до кости. — Знаешь ли, разные понятия. Врач меня таблетками будет спаивать. Приедешь домой, а я уже пропитая наркоманка. Рик смешно хмурит бровями, делает вид, что ему не нравится моя врождённая самоирония. Да как бы не так! Медленно поднимается с дивана, подходит ближе и обматывает вокруг моей шеи шарф. Привычный, терпкий парфюм обволакивает с ног до головы. Становится ещё теплее. — И что это? — бубню поверх шарфа, шерсть щекочет нос, мило чихаю. Чтобы вы имели хоть малейшее понятие о моём долбанном чихе, просто поищите в интернете японские порно-мультики, в которых девчонки стонут в унисон. Примерно также отрывисто, слащаво, чихала я (и жутко это ненавидела). — Будь здорова, — друг усмехнулся. — Отдаю. Как вернусь — заберу. Ледышка. — Я не ледышка, — недовольно вскидываю бровь. — Это а-не-ми-я! Рик невзначай касается моей руки своими горячими пальцами, сжимает их на секунду-две и корчит глупую рожицу. Переигрывает. Театр одного актёра: он дрожит всем телом, стучит зубами, наигранно охает. В общем, всем своим существом показывает, как ему холодно. — Придурок, — вырываю руку, прижимаю к губам. Вдох-выдох. Греюсь. Меня снова мурашит. — Ещё и с чёрствым сердцем! Снежная Королева! — Не ту сказку ты выбрал для сравнений, дорогой. — Учитывая, как ты замёрзла, я не думаю, что ошибся, — он хмурится ещё больше. Нет, ну вы посмотрите! Отправьте Рика на телевидение, ведь он слишком хорош для этого маленького города. Я сравниваю себя со сказкой, которую моя мама читала мне перед сном в лет пять. Печальная сказка про бедную девочку, у которой не было ни дома, ни одежды. А были лишь спички, которые она сжигала одну за одной, чтобы согреться в Рождественскую ночь. Пока горело пламя, девочка переносилась в разные места в своём воображении и встречалась с призраками прошлого. Представляла себя счастливой в своём собственном мире без холода. Когда спички закончились, девочка замёрзла и умерла. Замёрзну ли я без тебя, Рик? — Спасибо за шарф, — я обнимаю Рика, неловко прижимаясь к его торсу щекой. Под рубашкой чувствуется мягкий живот, но вот парень напрягается, обнимая меня в ответ, и я ощущаю, как линия мышц пресса становится чётче, твёрже. Задерживаю дыхание. Мне очень жарко, но разомкнуть объятья и лишиться тепла сродни приговору — словно лишить себя последней спички. Болезненно и отчаянно неизбежно. В голове снова пронёсся скребущийся грубый голос, уставший, будто человек обладавший им был лишён способности проявлять любовь ещё в детстве, видимо при рождении. «У тебя нет выбора. Придётся привыкать к одиночеству. Иначе останешься слабым дерьмом до конца жизни, Кристель» От интонации, с которой Он произнёс моё имя, меня ударило током. От копчика и по позвонкам вверх — прямо в голову. Огнестрелом. Уверенный, ровный и до жути безразличный мужской тембр пробил в моём виске огромную дыру. И я поняла, что на смену зависимости от людей, мне пришла зависимость от собственных иллюзий. Когда мы обнимались с другом на прощание, мимолётно целуя друг друга в щёки, мне на миг показалось, что я прощаюсь с детством. Желудок предательски скрутила тревога. Неожиданная. Совсем неосознанная. В тот день я видела Рика в последний раз. По крайней мере, живого. А после меня стал преследовать голос. Сначала во снах, по ночам, когда моя постель пустовала, а Билл чаще оставался ночевать вне дома. Кутаясь в огромные одеяла, пряча тело, стараясь согреть его всеми возможными способами, я чувствовала затылком чужой взгляд. Резкий поворот головы — накрывает волной одиночества, в горле застревает ком. Наполняет его по самые гланды, течёт через нос, слёзные протоки, словно я захлебнулась ледяной водой, утопая в морях Арктики. Дрожу. Меня обдаёт сквозняком. За окном снова льёт дождь. В моей комнате никого нет и никогда не было. А когда я пытаюсь согреться и встаю с кровати, чтобы закрыть балкон, Он провожает меня взглядом. Иду по коридору — он за мной. Бегу от себя — тень бежит следом. И никуда мне от этого не деться, как нельзя избавиться от сонных параличей по средам или моих глубоких шрамов на запястьях. Сколько не глотай таблетки, сколько не замазывай мазью для заживления ран, след всё равно остаётся. Включаю везде свет, чтобы разогнать страх. Мой преследователь остаётся в тени, но молчать не хочет. Закрываю уши в попытке избавиться от звуков. Побыть в тишине. Немного. Совсем чуть-чуть. Осознаю, что никаких преследователей нет. И чудовищ нет — это всё пресловутые детские сказки. Есть только моё воспалённое воображение, уставшая голова, в которой крутят днями напролёт дешёвый мюзикл. Постановка режиссёра-алкоголика, который не может спустить своё напряжение в руку, а вместо этого пишет дешёвую драму о девушке, у которой развивается мания преследования и Стокгольмский синдром. Акт второй. Ванная комната. Чёрный человек смотрит на меня в Зазеркалье. Становиться смешно, ведь это моё собственное отражение. Глаза бегают, улыбка не сходит с моего лица. Мне жутко. Дрожь пробирает вновь, и пальцы крепче сжимают коробок с чёртовыми "спичками". Зажги. Зажги. Зажгись! Он презренно бормочет: «Слабая...» — Правда, — отвечаю смиренно, как-то совсем безразлично. Понимаю, что рука не поднимается достать лезвия. Акт третий. Голос болтает со мной без особого рвения. Три часа ночи. Я пью чай на собственной кухне, в собственном доме, который когда-то старательно украшала собственноручно. Стерильно отдраенный. Вылизанный до блеска, выбеленный, как мои шрамы. Холодильник, забитый бессмысленной едой. От него на лево — полки, на второй стоят идеально расфасованные банки с чаем: зелёный, чёрный, травяной "Альпийский" с мятой и лимонной травой, успокоительный, Эрл Грей, обычный Байховый, Цейлон, Улун, и где-то в конце — кофе. Всё было моим. Голубые полотенца, выбранные в хозяйственном магазине. Фарфоровые тарелки, хрустальные вазы, стаканы, бирюзовые чашки. Осмысленно. Всё когда-то имело значение. А теперь я здесь была «чужая». И я была чужой. Чертовски не подходящей. Лишней во всей этой бытовой картине. Одинокой. И я искала Его на задымленных улицах города: в шуме проезжавших мимо машин, в толпе горожан и в гуле сирен скорой помощи. Когда за окном шёл ливень и гром отбивал чёткий ритм на пару с моим тоскующем сердцем, мне удавалось уловить краем уха чужое ворчание. По поводу залитого подоконника, вечной грязи на балконе и моей никчёмной жизни. По ночам он мучил меня сладким, едва уловимым шёпотом. По утрам в груди появлялись новые кровоточины. Их нельзя было закупорить пробкой, как бутылку вина, но залить сверху алкоголем вполне удавалось. С этим справлялся вермут, покорно стоявший на страже моего специфического подхода в терапии. Им я и заливалась каждый вечер, без особого энтузиазма, потому что на самом деле сладкие напитки не любила. Как-то раз, я спиной ощутила касание чужих рук и резко подумала, что схожу с ума. Испугалась так сильно, что на следующий день уже сидела в кресле у врача и впитывала информацию про повышение дозировки. Диалог шёл туго: — Говорите, что кошмары не прекращаются? А что по поводу голоса, вы распознали его? — доктор смотрит на меня в упор, сверкая карими глазами из-под очков-полумесяцев. В который раз подмечаю, что он больше похож на персонажа из любимой книги про магию, чем на психиатра. — Да, нет. Я просто не знаю, — мне становится неспокойно, заламываю пальцы, хрустят суставы, кусаю губу, а после обнимаю себя руками. Сколько себя помню — всегда делаю так, когда злюсь или нервничаю. — Чтобы Вас перестали преследовать эти образы, придётся продолжить лечение и добавить ещё один препарат, — мужчина устало вздыхает, записывает что-то в тетрадь и наклоняется ко мне ближе, пытаясь словить мой взгляд. Смотрит уже в упор. Говорит медленно, чётко, чтобы привлечь всё моё внимание. — Мисс Фейт, Вы понимаете, что без Вашего желания и сотрудничества, без сеансов психотерапии я не смогу помочь. — Да. Понимаю. — Будете принимать таблетки? — Да, — "нет". — Обещаете? — Обещаю, — наглая ложь. Тогда голос в голове всё также безразлично подмечал: «Ты слабая. Глотаешь эту дрянь, подсаживаешься на иглу лишь бы не видеть своей собственной тени. Какая жалость, Кристель». И был полностью прав. Дозировку мне не хватило духу превысить. Вместо этого, я просто покинула здание больницы, сжимая в кулаке рецепт от врача. Переходя дорогу на перекрёстке, нервно оглядываясь, рыская глазами по лицам горожан, я безумно радовалась, что теперь не одна. Взгляд ловил Его в каждом прохожем, даже не зная внешнего, первостепенного облика. Просто тело чувствовало ток. Разряд. Молнию, проносящуюся по венам, которой было достаточно, чтобы забыться. Пробежала на красный свет. «Дура!». Свернула к дому. «Опять бежишь?». Закрылась в квартире и медленно сползла вниз, упёршись лопатками о входную дверь. Осознавая, что больше не двинусь с места. Одинокая в огромном мире, полном своих людей: любовников, родителей, родственников и близких друзей. Одиночество. Незамысловатое слово, а как хорошо описывает моё состояние в те моменты, когда я осознавала, что теряюсь в потоке уходящего времени. И падаю, падаю, падаю в объятья чужой реальности. Это ненужность и потерянность. Когда я — маленький ребёнок, забитый в кокон из одеял и простыней, а за коконом — тьма тьмущая. Не вглядеться. Не двинуться от страха. Даже не позвать на помощь маму. Моё одиночество — это всегда про отторжение плода. Это больно, неприятно и очень тяжело. Меня накрывала эйфория и адреналин от понимания, что теперь одиночество — лишь вопрос пары таблеток сертралина, закинутых сверх основной дозы дрожащими руками. Что я могу управлять им, создавая для себя все комфортные условия. Мечтая. Представляя то, что хочется. Страх отошёл на задний план, но полностью не исчез. Мозг всё ещё был способен отличать сны от реальности, собственно выстроенные иллюзии от мира, в котором мне приходилось жить. Мне было неспокойно, я боялась заиграться и пересечь черту, но к страху прибавился азарт, банальный интерес. Он зажигал внутри меня что-то сладкое, будоражащее и желанное. Меня не покидала навязчивая мысль, что голос принадлежит мужчине. Я стала представлять его глаза, руки, походку. Воображала, жила, пыталась ответить на вопрос: что если? И от этих "если" голова шла кругом: Если он существует? Если он чувствует то же, что и я? Если бы мы встретились, что бы он подумал обо мне? Я начала вести дневник внезапно. В начале маленькими очерками. Просто фразы, которые он мне говорил, а потом — всё больше о его возможной жизни, о мыслях, которые проносятся в моей голове, о своих ощущениях и что я никогда не чувствовала себя так "должно". На своём месте. Играла с судьбой и собственной психикой, стараясь не утопать в роли безумца. Твердила себе, что всё хорошо. Совершенно нормально. Просто разыгралось воображение. Да, реальность меня не устраивает. Да, строю волшебные замки и слишком воображаю, но разве это не часть моей профессии? Журналистам и писателям только дай, что представлять, жить своими персонажами. Это совсем не значит, что от этого можно сойти с ума. Но я сходила. Сны становились ярче, образы чётче. Меня пробивал озноб с ног до головы при мимолётном ощущении касания. Кожа к коже. Мне казалось, что человек, приходящий ко мне время от времени, был также безумно одинок. Не знаю почему, но моя эмпатия вышла на новый уровень. Мне было больно. Постоянно. Но эта боль была не моя. Либидо упало к чертям, и Билл перестал меня привлекать. Секс был насильственным, нежеланным и до жути притворным. Я не хотела совместных прогулок, уворачивалась от его объятий и поцелуев. Он стал подозревать меня в изменах и жутко ревновал. Я постоянно плакала, закрываясь в гостевой комнате, пила алкоголь и курила. Меня больше не обнимали по ночам, не прижимали к себе, не целовали в макушку перед тем, как уснуть. Нам было очень пусто друг с другом. Ссора за ссорой, истерика за истерикой. Мы разрушались. Вина хлестала по щекам, отрезвляя время от времени, но я понимала — всё это неважно. Всё есть пропасть. Чёрная дыра. И наши отношения давно в неё засосало. Было важно лишь мимолётное ощущение покоя в реальности, которая приходила ко мне по ночам. Оно будто породнилось со мной, залезло глубоко под кожу, в самую суть. Я засыпала с Ним, видела сны о Нём, просыпалась в холодном поту и желала поскорее заснуть вновь. Он был мне отрадой и мышьяком. Спасением и посмертным приговором. Когда меня охватывало чувство жуткого отчаяния, тело оставалось спокойно, ощущая полную защиту только при одной мысли о мужчине, приходящем ко мне во снах. Лишь едва уловимом образе, который я признала своей теневой стороной спустя долгие месяцы. «Ты зависимая, Кристель. А ещё, ты до жути меня боишься». — И без тебя знаю, прекрати уже унижать меня, — звучало дерзко в голове, а на деле вышел жалкий шёпот. Когда я наконец осмелилась ответить своему палачу, Билл стоял рядом и испуганно смотрел на меня. Точнее на то, что от меня осталось: худая, костлявая девочка держала в руках последнюю спичку. Подожги, закури и умри от обморожения. Не знаю даже, что Билл увидел в моих глазах в тот день, но после этого он уехал к друзьям, оставив меня один на один со своими демонами. На целую неделю. Моя тень продолжила ходить на работу, писать статьи, пить джин с вермутом по вечерам и разговаривать с отражением. Помню, что тогда телефон разрывался от звонков матери, но мне было так плевать на всё, что сил не было поднять трубку и поговорить. Однажды позвонил Рик. В тот день мы говорили в последний раз. Через пару дней после его смерти мне стало так тяжело, что Билл заставил меня пойти к врачу. Он поволок меня за шкирку, как маленького котёнка. Мне пришлось повысить дозировку таблеток, чтобы забыться, чтобы перестать думать о смерти близкого человека. Но потеряв одного, мне пришлось пережить потерю другого. Всё как-то оборвалось. Совершенно внезапно потерялось, затихло, остановилось на неопределённый срок. Подвисло. То, что стало частью меня за последние месяцы, голос, без которого жить было дальше невообразимо, пропал. Исчез. Его будто и не было вовсе. Я придумала. Нагадала. Глупая, маленькая девочка, создавшая себе воображаемого друга. Меня отключило на пару месяцев. Я ушла с головой в работу, писала в дневнике всё реже, а после и вовсе перестала мучить перо, закинув тетрадь в старый рюкзак. Билл был счастлив, мы даже пытались сблизиться, снова стали ходить на свидания, в рестораны. Мне не становилось легче. Лишь хотелось продолжать играть роль, жертвенно отдавать себя на алтарь погасшей любви, надеясь на то, что во мне окликнеться хоть малейшее чувство. Но во мне не было даже пульса. Помню, как мы завалились домой после празднования годовщины наших отношений. Это был сентябрь и мы были до жути пьяны. Давеча я вливала в себя вино, как иссохший до костей странник, умирающий в пустыне от жажды. Мы целовались лениво, как-то вымученно, будто пытались выжечь из пустой зажигалки последние искры. Почувствовать хоть что-то. Он раздевал меня быстро и отчаянно, не церемонясь особо с одеждой или тем, что голова моя идёт кругом. Меня тошнило от смеси алкоголя, сигарет, куриного салата и психотропных. Но я с маниакальным рвением играла в роль девушки, которую хотят поиметь на кровати после особенного праздника. Грёбанной годовщины. Я старалась заткнуть в своей голове мысли, расслабиться хоть на секунду. Не думать о том, что сейчас произойдёт, что я вновь продам свою оболочку человеку, который хотел ею обладать больше всего на свете. Ведь он любил? Билл облизывал мои ключицы, спускаясь к груди, прижимался пахом к бёдрам, лез руками под юбку. В душе стонала тоска и желание отключиться как можно быстрее. — Ах, — меня прижали к кровати, поджали под себя. Дух выбило из лёгких, пришлось глотнуть побольше воздуха. — Билл, я задыхаюсь. — Я тоже, — но он задыхался от страсти, не замечая, что во мне нет ничего, что он бы мог назвать желанием. Парень спустил моё бельё вниз, накрыл рукой промежность, нежно погладил меня, будто пытался приручить. Как кошку. Я вздрогнула, непроизвольно сжимая бёдра. — Ты сухая. — Неважно, — отвела взгляд в сторону, постаралась сделать возбуждённое лицо, расслабиться. Я правда пыталась расслабиться. Захотеть. Вычистить весь бардак из своей головы, не вспоминать, что являюсь сломанной, дурацкой куклой. Ради Билла мне хотелось представить, поверить, что я — всё ещё девушка. Из плоти и крови, здоровая, с высоким либидо. Но внутри было тихо. — Правда, это ничего не значит. — Что такое? — он наклонился ко мне, нежно поцеловал меня в шею, едва уловимыми касаниями губ провёл вниз, к груди. Сердце сжалось от боли. — Ты не хочешь? — Хочу, — верить в то, что всё ещё люблю тебя. Потянулась к нему ближе, подставляя бёдра, прижимаясь к телу. В тот вечер я целовала его в губы чересчур резко, наигранно страстно, чтобы Билл выкинул из головы все мои сомнения. Чтобы он не понял, как мне грязно от самой себя. — Возьми здесь, сейчас. Он не успел возразить. Я почувствовала, как напрягаются его мышцы, видела, как бегают глаза, пытаются прочесть что-то на моём лице. Снова целую, прижимаясь языком, напористо врываюсь, беру всё в свои руки. Закрываю глаза, представляя, что передо мной не Билл. Что я целую не его, а кого-то другого, давно забытого, закинутого в дальний ящик. Расписанного вдоль и поперёк на страницах моего дневника. Меня трясёт от осознания своего предательства. Я предаю себя, своё тело, свою душу и даже своего парня. Тело начинает возбуждаться от подобных мыслей. Гореть. Плавиться от этой пошлости, от осознания, что я хочу не своего любимого мужчину. Что он давно перестал быть таким. И только собственные иллюзии заставляют меня стонать, выгибаться всем телом, тлеть потухшими углями. — Крис, — Билл смотрит на меня своими зелёными глазами, обеспокоенно, возбуждённо, с отчаянной любовью. А я думаю, какие глаза у моего "шёпота"? Он достаёт презерватив, надевает его нарочито медленно, неспеша. Даёт мне время подумать. — Ты уверена? — Просто бери! — я не выдерживаю, вскрикиваю от неожиданности и чувствую, как мою грудь сжимают мужские пальцы. Мне больно. Неприятно. Но вполне терпимо, поэтому я сглатываю отвращение, томно вздыхаю, представляя руки другого человека. Тёмные волосы, холодный взгляд. Режущая сталь. Меня обдаёт кипятком с ног до головы, даже тело внезапно вздрагивает, жмётся, ластиться к чужим рукам. Мужчина хватает меня под бёдра, опирается всем весом и резко входит. Больно. — Ах! Продолжаю представлять. Чувствовать. Осознавать эти дикие толчки, трение горячей плоти, дрожание тел и сладкий шёпот. Я слышу своих внутренних демонов, воющих в дальних уголках подсознания, я играю с огнём и возбуждаюсь. От каждого всхлипа-стона-вздоха. Отвратительная, животная страсть обладать и быть в подчинении охватывает меня. Его холодные пальцы сжимаются на шее — задыхаюсь от нехватки воздуха. Дрожь удовольствия побежала по моим венам, заставила трепетать всё тело. «Грязная... Такая развратная, Кристель», — шепчет неистово Он. Я издаю стон, похожий на стон голодающего. Как давно я не слышала этого в своей голове. Истосковалась, изголодалась, выстрадала. Билл провёл линию поцелуев по моему подбородку. Чмокнул в висок, учащённо дыша. Он умолял меня открыть глаза, посмотреть на него, дать ему немного внимания, показать, что мне хорошо с ним. Но я отворачивалась. Гнала прочь от себя мысли, виновато прижимаясь ближе к его теплу, изменяя ему с другим, используя его тело и душу, отдавая взамен лишь побитую плоть. «Хочешь только мой член?», — Его губы находились в опасной близости от моих губ. Его напор пробивал меня, словно солевая дробь. Насквозь. Его тело, руки, его кожа, его душа. Всё было во мне, в моей голове. Извращённая фантазия сумасшедшей. — «Соскучилась по мне?» — Да, — выдыхаю в губы, жмурясь что есть силы, стараясь представить запах и вкус несуществующего человека. Притянуть его к себе, поцеловать нежно, осторожно, а после, сжав его рубашку в кулаках, сильнее потянуть на себя. Он тихо стонет, низким гортанным звуком, от чего я просто задыхаюсь. Перестаю дышать. Он затем обхватывает меня руками, загребает в свои клешни, прижимая к себе и ускоряется. И мы поедаем друг друга, сжираем, обгладываем все косточки, запивая пьянящим вином. Утопаем вместе в объятьях того, что нас пьянит. Билл — в иллюзии Любви, я — в другой реальности. — Я люблю тебя! — Билл кончает быстро, навалившись на меня всем телом, прижавшись к моим губам своими, зажав меня между своих бёдер, как тряпичную куклу. И я впервые открываю глаза, отрезвлённая происходящим. Смотрю на него, будто видя впервые, останавливаюсь на деталях, которых раньше будто не замечала. И всё в этом человеке внезапно кажется мне чужим, неправильным, ненужным. Веснушки, светлые каштановые волосы, пухлые губы. Он уже не мой. В груди заболело, я почувствовала себя проституткой. Грязной, развратной, продажной потаскухой, которая готова стать на колени перед каждым, кто потрясёт кошельком перед её носом. Мне сразу захотелось прикрыться, исчезнуть, стереть себя с лица земли. Билл перекатился на спину, лёг рядом. Поцеловал меня во влажный висок, тяжело дыша, переводил дух. Он казался мне таким счастливым, что меня передёрнуло от сожаления. Хотелось плакать, упасть к нему в ноги и просить прощения, покаяния. Но я не сделала ничего. Просто встала с кровати, накинула плед, обнимая себя руками, и подошла к балкону. Открыла окно. Закурила, всматриваясь в ночь. На улицах города было непривычно темно и тихо. Внутри меня образовывалась пустота, которую я ничем не могла заполнить. Мозг устало вспоминал детали. Тело трясло от напряжения и осознания, что я не получила разрядку. В промежности саднило. — О чём думаешь? — мужчина подходит ко мне, становится рядом, берёт мою сигарету. В мыслях был только голос. В какой-то момент я поняла, что если его обладатель существует, мне жутко хочется его увидеть. Хотя бы издалека. — О том, что у него серые глаза, — шепчу едва слышно. — Что? — Билл недоумевает, стоя в одних трусах напротив открытой двери. Он стряхивает пепел и смешно щуриться. Мне становится невыносимо грустно, хочется отдать ему все свои вещи, всю себя, чтобы хоть немного искупить вину. Вместо этого я лишь стягиваю с плеч плед и укрываю его, очень нежно завязывая два уголка ткани на груди. Я чувствую его недоуменный взгляд, краем уха слышу неровное, сбитое сердцебиение. В моей голове проносится тысячу мыслей. Я думаю, что Билл давно не чувствовал на себе мою заботу. Такую простую, несложную в проявлении любовь. Перевожу взгляд на него, смотрю в глаза и вижу, что в их отражении, за стеклом чёрных, печальных зрачков, стоит обнажённое тело. Моё тело. Пустое внутри, побитое снаружи. — О том, что я тебя не люблю, — шепчу едва слышно, разрушая его надежды. Тишина нарушилась звоном разбитых сердец. В одном из них было пусто. В ту ночь я спала одна. Расположилась на диване в гостиной, держа под подушкой лезвия, не решаясь к ним прикоснуться из-за обещания, данного Рику. Мне вновь приснился кошмар. Голос прекратил быть безразличным. Он стал для меня пыткой. Был безжалостным, опасным. Теперь, вместо холода и отчуждения, я утопала в неприязни, презрении. Теперь мне снилось, как он убивает меня, ломает мне кости, терзает до потери сознания. Пытает. Пытает. Пытает. Вот-вот убьёт. Но мне было радостно, ведь я думала, что заслуживаю умереть от его руки. Мои поступки по отношению к себе и Биллу, когда-то горячо любимому человеку, были просто отвратительными. И свою вину я старалась искупить, страдая во снах, которые когда-то были для меня спасительным кругом. Там я дрожала, кричала, боролась за жизнь, не имея ни малейшего понятия, зачем мне за неё бороться. После снов мне приходилось долго приходить в себя. Поэтому, во время очередного пробуждения, хватая ртом воздух, дрожа всем телом, я подумала, что мне приснился очередной кошмар.***
Темнота заполонила всё вокруг. Пару секунд я думала, что ещё сплю, утопая в кровати в зашторенной спальне. На дворе ночь и ты в полудрёме бормочешь себе под нос предсказания, шаришь руками по мягким одеялам, прячешься глубже в сон. Так мне казалось, пока рука не наткнулась на камни. Прощупав поверхность, я смогла различить прохладную траву, холодную сухую землю. Слух уловил какое-то мельтешение неподалёку: кто-то тихо болтал в стороне, неразборчиво, непонятно, вдалеке ржали кони, а справа слышался лязг металла. Меня охватил страх, озноб, импульсом отдало в макушку и височные доли. Весь организм стонал от боли. Тело реагировало на стресс инстинктивно: бежать, бежать, бежать. Мне жутко захотелось открыть глаза, но при первой же попытке мне стало не по себе. Глаза не видели, веки не двигались. Я вскрикнула, но звука не последовало. Горло саднило. Рот скрипел, сухой язык буквально прилип к нёбу. Дышать было трудно. Я подумала, что ослепла окончательно и бесповоротно, потому что разлепить веки мне не давалось даже с трудом. Кожу неприятно стягивало. Я попробовала коснуться глаз, пальцы задрожали, подступили непроизвольные слёзы. Приближалась паническая атака, которая не раз заканчивалась для меня плохо. — М-м-м! — я чувствовала липкие комки какой-то слизи на моих веках и спутанные, грязные ресницы. Пахло кровью. В какой-то момент я подумала, что мне прожгло глаза и я касаюсь собственных глазниц. Страшно. Затылок саднит, голова шумит. И везде сплошная, непроглядная темнота. Меня накрыла паника. Резко дыхание участилось. Я стала ощупывать себя на предмет повреждений, шуршать одеждой, дёргаться всё громче, всё ещё находясь в полной темноте. — Кх-ха! Кто-то резко схватил меня за руку. Я вскрикнула, в этот раз громче и по-настоящему, но глотка издала лишь грохочущий хрип. Желудок скрутило в тугой узел. Ноги задрожали ещё сильнее. Тело скомандовало бежать, и я дёрнулась назад, пятясь, отчаянно, рвано махая руками, чтобы только вырваться, защититься. Подальше. Бежать! — Тихо, не дёргайся, — сердце пропустило пару ударов, ускоряясь. Я послушно замерла, повернула голову в сторону мужчины. Лёгкие прекратили сокращаться, словно по команде. В ту секунду даже дышать было верхом неприличия. — Будет хуже, если двинешься с места. Опознала мгновенно, даже не нужно было хвататься за воспоминания. Тело будто парализовало на время. Это был Он. Грубый. Холодный. Тихий голос. Он снова касался меня, только в этот раз всё было по-настоящему. Девочка доигралась со спичками. И от этого осознания внутри меня что-то с глухим звуком рухнуло вниз.