Мнения

Он помнил нежные руки своей мамы, которая обнимала его и сжимала в крепких объятьях, буквально вдыхая в него свои порядки и правила; внушая, как он должен вести себя, когда вырастет. И ему казалось, что его мама права при любых обстоятельствах, законах и людях; что любимая мамочка не посоветует ему плохого; что одноклассница, увлекающаяся дизайном аксессуаров, не сможет стать хорошей женой. Думая о прошедших зазря жалких деньках своей молодости, Нара не мог не курить противные сигареты пачками. Окурки летели прямиком в банку из-под дешёвого растворимого кофе, рассыпая пепел по подоконнику и ковру, подаренного на его день рождение для стены, а не для пола. А воспоминания, крутившиеся в голове, рассыпались словно тот же пепел по комнате — на столе была ваза, вручённая ему мамой к шестнадцатилетию вместо игровой приставки; над дверью висела фотография в бархатистой рамке, подаренной на Новый год… А ещё Нара терпеть не мог сборищ, которые устраивали его коллеги; собирались вместе и рассаживались во время обеденного перерыва в холле, близ которого располагался его кабинет. А потом шумели — смеялись над плоскими шутками начальства, пили чай и поглощали печенье с конфетами, принесёнными не по-рабочему уютной Такахаши. Если говорить всё напрямую, то работать в полицейском участке никогда не было мечтой Шикамару. О, нет, так ему посоветовала мама, после чего отправила в университет за высшим образованием, пока его ровесники напивались в клубах до поросячьего визга ровно каждый день и поглощали один за одним полуфабрикаты, в то время как он зубрил материалы и ел жалкие, как и его жизнь в целом, каши. И когда его повышали Нара тоже не любил; не мог терпеть, когда на него с поддельным восхищением смотрели коллеги и будто радостно хлопали в ладоши. Ему категорически не нравилось подниматься по карьерной лестнице — Шикамару гораздо бы легче служил на одной из низших ступеней в участке, а на уикенд ездил бы за город на несуществующую дачу — готовить шашлыки и валяться на траве, раскидав руки в стороны. Однако жестокая сверх меры реальность давала о себе знать всегда, сколько Нара себя помнил всегда был в сопровождении мертвецов разной степени расчленённости; с ножами в груди, с дырами от пуль в голове и валяющихся в луже собственной крови, источая ужасающий «аромат». И сколько не пытался он бросит свою работу — столь неблизкую ему и сильно нелюбимую — но всегда находилось что-то, что могло его переубедить. А потом появилась она, словно гроза посреди февраля. Её дело было «особенным», как передали ему коллеги вместе с папкой и прилагающейся к ней привлекательной блондинкой, связанной по рукам. Она ожесточённо-отверженным взором проводила его напарников и, хмыкнув, села на край стула. Шикамару торопливо подошёл к ней и снял с её запястий наручники — знал, как больно они пережимают запястья. А она говорила. Не останавливаясь ни на минуту, методично раскуривала столь же противную, как и у него, сигарету, и повествовала о том, как наслаждалась мучениями этого похотливого бугая. «Он задыхался от боли, готов был свернуться калачиком и заплакать… — выдыхая дым прямо в лицо Нара, шептала блондинка. — А я не мучила его — в три минуты отрубила ему этот ёбанный палец». И тогда Шимкамару было наплевать на снующих за дверью туда-сюда коллег и недавно прогнанную им восвояси Харуно; на то, что в любой момент их могли застукать. Они смотрели друг другу в глаза, различая в их глубине своё собственное отражение; душу. Она смотрела на него по-истеричному взвинчено и плотоядно насмехалась. Он же всматривался в неё, постепенно разглядывал её сердце и осколки, которые звались воспоминаниями. Но взглядами не обошлось. Он резко встал со стула, автоматически отодвинув предмет меблировки в сторону, а она вскочила на ноги и запрыгнула на край его стола, вертя в руках галстук Шикамару. Он будто спокойно рассматривал её не по-убийственному элегантно-аристократические черты лица и диву давался — могла ли она вообще кого-нибудь убить. А ещё они целовались. Яростно и жёстко, оттягивая друг друга за волосы и вдыхая противный горький сигаретный дым; затмивая всевозможные блаженства султанов одними своими только шепотками. Нара мысленно усмехался сам себе — первый и, безусловно, неминуемо последний раз он подобным образом общался с подозреваемым. А его роковая блондинка не забывала шептать ему остальную часть истории в небольших передышках между соприкосновениями их губ. И в подобные моменты он понимал, что значило вылетевшее из уст Такахаши «Любовь — это когда ты хочешь убить человека, но вместо этого целуешь». Он насмехался над этими её психологически неверными заморочками; над самой Тен-Тен как таковой; над дурацкой «любовью». Но сейчас он прижимал к груди сидящую у него на коленях блондинку, вдыхая аромат её волос, и они, впиваясь друг другу в губы, понимали значение слова из шести букв. Им казалось, что быть слаще момента не могло; что сейчас они в самом настоящем грешном раю; что их сейчас «спалит» кто-нибудь, зайдя проверить отчётность… Но они, сметая всё на пути, двигались к по-деловому черному дивану, обитому искусственной кожей; не их сердца, а их желания и мысли двигались в одном направлении. На секунду им обоим могло показаться, что они, сливаясь в этом жёстком, немелодрамно-пошлом поцелуе, становятся одним целым, читают мысли друг друга и соглашаются. А на диване она ни секунды не сомневаясь спросила: «Ты не женат?», на что он ответил простое, но твёрдое «Да». А потом они начали сходить с ума. Его руки блуждали по её телу, заставляя хрупкую блондинку подрагивать от накрывающего с головой наслаждения. Она в ответ расстёгивала одну за другой пуговицы на его рубашке, скользя губами от шеи до грудной клетки; не забывая оставлять «поцелуи на память». А ещё Шикамару не нравилось то, что они не называли друг друга по именам; употребляли одно «ты» да «ты». Зато ему нравилось её имя — лёгкое, по-летнему свежее, наверное, самое короткое, которое он когда-либо вообще знал; и её нечеловеческая тяга к лимонам. Она шептала, когда Нара покрывал поцелуями её шею что он такой же, как лимон. «Ты под толстой кожурой, которую я смогла снять; ты ужасно кислый, что смогла вынесли одна я; ты мой, потому что я это заслужила…» И ему до безумия хотелось, чтобы она была такой всегда — говорящей всякие глупости и прижимающей его к себе; и её слова ему казались гораздо резоннее едких замечаний старшего Хьюго. «А ты как киви, — шептал Шикамару в ответ ей. — У тебя лёгкая кожура, но до тебя нужно докопаться. Ты можешь быть сначала кисла и выжидательна, но твоя прелесть в самом ядре — твоей душе, которую ты открываешь немногим счастливцам вроде меня». И он резко начинал молчать, жадно впиваясь в её губы; не желая отпускать свою заключённую. * * * — Я не люблю доносы, — фыркнув и закинув ногу на ногу, прокомментировала Яманако. — Ну, вот видишь, — усмехнулся Нара, перебирая в памяти осколки их страсти. — Прекрасный киви… — Льстец, — надменно фыркнула она, сдерживая победоносную ухмылку. — Но такой кислый лимон заслужил такой сладкой награды…