Как сильмариллы все изменили

У эльфов, говорят, врожденная потребность к порядку, тяга к красоте, к гармонии. Соловей не может петь в неволе, перестает быть собой, лишаясь воздуха и прохлады леса и голосов сородичей. Перестает ли быть собой эльф, забывая культуру, не стремясь что-то реализовать или сохранить, ведя дикую и бесцельную жизнь? Риторические вопросы долгое время были частью моей уединенной жизни. Не то чтобы однажды я смогла на них ответить — я просто перестала их задавать. Поездка в город, несчастный визит в Дом этого Асара, разодетого в бирюзовый шелк, все его певцы, кузнецы, рисовальщики — все это выбило меня из колеи и восемь месяцев спустя я все еще не могла в нее вернуться. И только я решила вновь уйти от людей (возня с ними отдаляла меня от становления духом), так свалились на мою голову эти старцы. Поскольку у меня впечатление от Дома Асара осталось ярким надолго, я наивно понадеялась, что и майар найдут там достаточно интересных вещей, чтобы не приезжать ко мне. Но они приезжали, и были хитрее деревенских жителей: не настаивали прямо, но исподтишка пытались вложить мне в голову мысли покинуть пустыню. Сначала ко мне приехал только Ятульмаль, видимо, как более способный к дипломатии. Жители деревни, радушно его встретив, указали, где моя пещера. Когда майа подъехал к моему «дому», на лице его все еще читалось неверие. Расщелина уходила вглубь скалы достаточно, чтобы в ней мог помещаться мой матрас — сухие ветки в чехле из ткани — и немногочисленный скарб: верблюжья шкура, каменная миска с пестиком, два глиняных кувшина, чайник — кипятить и очищать воду, глиняная чашка, ковшик, бурдюки, два меча, два ножа, скребок для шкур, моток ниток из овечьей шерсти, взятый мной еще у Ангура, кремний, расчерченная доска для игры и кожаный мешочек с печатью Наина. Портрет Килиана лежал здесь же, придавленный камнем и мечом. Кольцо я давно носила на цепочке на шее, и его никто не видел. Еще у меня сушились несколько пучков лекарственных растений, чтобы окончательно долечить Инан и распрощаться. Ятульмаль заговорил со мной на синдарине. — Милая Ургель-Залу, и здесь… так ты живешь двадцать лет? — Двадцать два. Раз уж они начали тебе про меня рассказывать, пускай будут точны. Ятульмаль выглядел потерянным, как будто действительно не знал, что сказать. Я раздражилась: — Неужели ты не встречал людей, которые живут гораздо хуже меня? В пустыне не принято копить барахло. — Встречал, — майа кивнул, в его голосе слышалась грусть, — но никогда не думал встретить в таких условиях… эльфийскую деву, позволь мне быть откровенным и скажи, как тебя называть? Вечно молодая — та, над кем время не имеет власти, не совсем подходящее имя, но все же. Но имеют же над тобой и надо мной власть другие силы этого мира? Я не говорю о комфорте, но аскетичность и некоторая оторванность от мира не всегда идут на пользу. Он сказал это деликатно и мягко, но я чувствовала, что он все еще не доверяет мне. Что ж, раз на это ему хватает ума, может, он и не так подозрителен сам. Подозрителен тот, кто как Асар — лезет из кожи вон, чтобы показать, как он открыт, как верит. Полной открытости должна сопутствовать полная простота, как у детей, иначе это все фарс. — Ты ведь пришел не удивляться моему жилищу, господин, что ты хочешь? — Я удивляюсь вовсе не потому, что хочу отвлечь тебя от причины моего посещения, — Ятульмаль поспешил меня разуверить. — Видишь ли, дорогая Ургель-залу — ну пусть, зову тебя так, как хочешь, — я приехал поближе познакомиться с тобой. Не из одного праздного интереса, конечно, но и не из каких-то нехороших целей, как ты могла подумать… Ятульмаль говорил со мной как с ребенком. Это было вдвойне смешно, потому что я даже не понимала, чего он от меня ждал: слезливой истории, жалоб на вынужденную жизнь в пустыне, расспросов об их с Иннарой делах или об Асаре. Я какое-то время молча слушала, речь его казалась мне мелким береговым песком, что приятно перекатывается в руках, но ничего за собой не оставляет, даже следа. И все же он был не то что обаятельным, но сам очевидно сбивался и нервничал, боясь меня спугнуть, все время поправлялся и говорил мягко, и в конце концов показался мне вполне приятным майа. К тому же он не мог быть заодно с Асаром. И я кое-что ему рассказала. Он спрашивал о том, что видел рядом со мной, например, откуда у меня такие мечи, какие лекарственные средства я использую, чтобы лечить Инан, и, наконец, спросил и про портрет Килиана. — Я вижу благородного и доброго юношу. Ты, должно быть, хорошо его знаешь, что так узнаваемо изобразила характер? — Это кое-кто из моего прошлого, действительно добрый и честный. Ты видел Асара? — вдруг спросила я. — Он взял в голову, что портрет похож на него! — Совсем не похож! — убежденно сказал Ятульмаль. — Я… говорю не только о внешнем несходстве, конечно. Хотя нашей с тобой природе свойственно приравнивать красоту и доброту, у людей дело обстоит иначе. Вернее, и у нас иначе, но у людей более очевидно. Мы взяли обличье старцев, чья красота, если когда-то и существовала, давно увяла, но обнажился ум и жизненная мудрость. Многих красота ослепляет. Люди и сами это знают, поэтому и больше веры старцам, но хотя и знают, а все-таки дают себя ослепить. Ты и сама наверняка чувствуешь фальшь тех, кто делает ставку только на красивое обличие. — Красота бывает обманчива, но и ее отсутствие не является символом каких-то ценных качеств. По мне, так делать ставку на внешний вид только чуть более простой подход, чем ставить на статус или завлекать речами. Когда все это собирается вместе, конечно, слишком бросается в глаза и выглядит нелепо. — И все же такой абсурдный набор того, что люди хотят видеть, весьма действенен. Если тебе интересно, Ургель-залу, я расскажу тебе, почему нас так заинтересовало, а по правде — насторожило внезапное появление Асара. — Я ничего не ответила, и он продолжил. — Мы с Иннарой давно бороздим земли Востока, видели, как империи набирали силу, как теряли ее и все приходило в запустение. Тебе наверняка ведомо, что бедны и малоразвиты здесь далеко не все территории. — Если люди здесь не очень образованы в силу обстоятельств и их работа не так искусна, как у лучших мастеров западного Средиземья, это не значит, что они малоразвиты! — вскинулась я, неожиданно для самой себя. — О, я с тобой согласен совершенно, более того, эту ценную мысль я хотел именно услышать от тебя. Видишь ли, нам с Иннарой трудно понять твое… нынешнее положение, согласись, такое действительно встретишь не часто, — Ятульмаль начал повторяться, — нам бы хотелось убедиться, что два таких сюрприза как ты и Асар не связаны… — Если вы видите, как я живу, и не слышали обо мне до сих пор, значит очевидно, что у нас с Асаром разные цели и средства. — Да, мне хотелось поговорить с тобой, чтобы удостовериться… Я еле не закатила глаза: мешканье майа начало уже не умилять, а раздражать. Как можно не понимать, что, если бы я любила беседы по типу переливания из пустого в порожнее, я бы тут, балрог, не жила! — Извини, теперь я могу сказать тебе прямо. Мы с Иннарой заинтересованы в том, чтобы народы Средиземья и, в частности, народы Востока жили в мире, развивались и процветали. Долгое время мы стараемся помогать людям, не стремясь к власти над ними, и следим за теми, кто власти алчет. Тебе известно, кто приходил и к эльфам, и к людям со сладкими речами и дарами, готовый безвозмездно делиться знаниями… — Вы думаете, — я неверяще уставилась на старца, ставшего очень серьезным, — что Асар может быть очередной личиной Та… Саурона? Но послушай, это ведь… Владыкой здесь называли мага, я думала, Короля Чародея. Я знала, что мудрые на западе давно предвидели, что тьма снова обретет силу, но ведь Саурон — тень, еще более бесплотная, чем его слуги призраки! — я в волнении ходила туда-сюда на гладком выступе перед пещерой. — Неужели есть вероятность, что он вполне настоящий? — Вероятность, что силы Тьмы перехитрили нас, увы, есть всегда. — Но ведь я говорила с ним. Если бы это был прихвостень Моринготто, он бы… Он бы мог меня узнать. Конечно, в Амане мы виделись только для меня недавно, да и выглядела я в его Доме иначе, но все же. Главное, я должна была узнать его. Я бы ведь узнала Моринготто, даже если бы его никогда не видела, узнала бы просто по той боли, что он причинил, от которой он еще очень нескоро сможет отмыться. Братья мои, Майтимо, Финдарато, маленький Тельпэ… У меня закружилась голова, и я присела на матрас. В голове быстро прокрутила встречу с Асаром, постаралась вспомнить малейшие подробности. Ятульмаль сбил меня с толку, и теперь я начала додумывать то, чего не было. — Ургель-залу, успокойся, — старец быстро налил в чашку воду из кувшина и протянул мне, — нам нужно мыслить трезво и действовать с умом. Я беспомощно взглянула на майа: он ободряюще улыбался, но был серьезен, даже напряжен. Я не могла ему ничего ответить, не могла и унять дрожь в руках. Страх перед темной силой, который я помнила еще с Форменоса, и страх, что я настолько забыла себя, что даже не узнала Саурона, смешались и почти поглотили меня. Впервые за долгое время я ощутила силу кольца. Конечно, его ведь сделал Тельпэ, тот, кого Саурон разрубил на куски и надел на пику. Кольцо жгло грудь, глаза застилала пелена. Я, не соображая, что делаю, вытащила его поверх туники. Дальше — темнота. Очнулась я от брызг и похлопываний по щекам. Я вздрогнула и отпрянула от майа, вжавшись в стену. — Спокойно, — Ятульмаль осторожно поставил на пол всю ту же чашку и, держа руки на виду, отошел, насколько это позволяла ширина расщелины. — Не бойся, тебе ничего сейчас не грозит. Если хочешь, я могу на какое-то время оставить тебя одну, съезжу пока в деревню еще раз… — помолчав, добавил он. Я быстро подняла руку к груди, но кольца не нащупала. Только прожжённую в тунике дыру. Проследив за взглядом майа, я увидела, что кольцо вместе с цепочкой лежит на камне рядом с кувшинами. Я было дернулась к нему, но остановилась, боясь показать Ятульмалю, что кольцо мне так дорого. Но тут же горько усмехнулась: обычные кольца ни с того ни с сего не раскаляются. — Пожалуйста, не бойся меня, — в голосе старца я услышала искреннее сострадание, — я ничего от тебя не хочу, никому не скажу, что был здесь. — Ты или Иннара говорили с Асаром? — хрипло спросила я. — Мы его видели, но не говорили, не хотели пока себя обнаруживать. Как только мы узнаем больше, мы тебе сообщим… — Стой! Не уходи сейчас…. Расскажи мне что-нибудь хорошее, — давний страх застал меня врасплох, и я бессознательно потянулась к тому, что раньше было верным средством против него — к старшим, к свету, к Аману. — Хорошее? Я не мастер слагать истории, поэтому все, что сейчас скажу, быль без прикрас… Ятульмаль уехал, когда солнце опускалось к горизонту. Он ничего не спросил ни про кольцо, ни про то, помогу ли я им выяснить, кто же такой Асар. Должно быть, Иннару это не удовлетворило, и через четыре дня они приехали вместе. Так я и думала. Иннара миндальничать не любил и из-за своей прямоты мог быть довольно грубым. — Что ж, Ургель-залу, — имя это он выговаривал не иначе как с издевкой, — в связи с тем, что наш общий враг может быть близко, нам было бы полезно стать союзниками. Но нельзя ими быть, если друг о друге совсем ничего не знать. — У меня есть игра, хорошая разминка для ума. Когда-то я играла с тем, кому не могла довериться, на вопросы и честные ответы, — я достала доску и аккуратно высыпала на матрас камешки. Иннаре, надо сказать, моя пещера тоже не понравилась, но он пока ничего не говорил. Он даже без возмущений сел прямо на пыльный каменный пол. Пока я сортировала черные и белые камешки, Ятульмаль перетирал в порошок харгаля, которые при заварке обладали укрепляющим действием. Иннара воздерживался от многих комментариев, что, как я поняла, было ему не свойственно, и я поняла, что выгляжу в их глазах бедной и, может даже, больной. Я сыграла с Иннарой три партии и узнала, что они, действительно, синие маги (хотя синих плащей я на них больше не видела); что с Льяцем и Курумо они несколько сотен лет не встречались, более того, очень удивились, что Курумо захотел посмотреть Восток, впрочем, давно потеряли с остальными связь и предоставили всем заниматься своими делами; что, наконец, с моими давнишними друзьями Соколом и Рысью они тоже не знакомы. — Где ты только столько майар находишь, — искренне удивился Иннара. — Это вы мне везде попадаетесь. Я уже сама хотела стать кем-то вроде бесплотного духа не так давно… Играешь еще, господин Иннара? Или мне следует называть тебя Алатар? — Ты уже сущность нашу знаешь, и, если знакома с Курумо, не понимаю, зачем тебе еще эти испытания. Или нашего старого имени мало, боишься, не изменили ли мы себе за эти годы? — Иннара смеялся, но я вздрогнула. Последнюю партию сыграли вничью, и я отказалась играть дальше. Наверное, я все эти годы в Эндоре жила не так... Но легко ли прыгнувшему в ледяную воду плыть? Вошедшему из света в темноту — видеть? Вся забота, которую я привыкла получать в семье, легла на Килиана нелегкой ношей, хоть он чем дальше, тем меньше ворчал и вовсе не жаловался. Оставшись враз одна, сама себе хозяйка и опека, я удалилась ото всех, не заботясь ни о ком. Людскую ласку я приняла словно дикий зверёк. Недоверчиво оставалась рядом, не даваясь в руки. И дело было не в доверии. Конечно, довериться, когда сама себя запугала, — страшно, но что, мало ли людей и эльфов перебывало в моей шкуре? Страшно, и не важно, эльфийская принцесса или человеческая девчонка. Я и сама себя забыла за эти годы, бездумно перенося драгоценности прежней жизни с собой с места на место. Стала перекати-полем, хоть вещи да воспоминания и цеплялись за колючки. Принесло меня в город, и вновь ощетинился зверёк. Это не первозданный страх, мне ли не знать, приобретённый. В изначальное время жили все звери в садах Йаваны и не боялись никого... Но от Амана и во мне теперь было едва ли больше, чем у пугливых средиземских животных, не знающий уже и звериный язык. Я не думала когда-то отогреться в лучах любви и заботы. Вернее, может, и думала, но не раньше, чем мир порушится для меня. А ещё вернее, просто перестала думать со временем. Если прошлое теряется, нарушается временной баланс, будущее тоже не видится. Но я была и рада жить так. Да и кому плохо от моего выбора? А оказалось — и в дикой пустыне на мою жизнь нашлись претенденты в хозяева. Когда ты любим, жизни своей не хозяин. А если хозяйничать хочешь самолично, рань и гони любящих и сам от них не жди, что будут слушать твои просьбы и увещевания. Я не умею гнать. Сердце все еще хочет откликнуться на живое тепло. Я ухожу сама, бегу, потом стыжусь, но сначала бегу. Иногда и тому, кто счастлив, сложно принять зависимость от любящих. Я этого никогда почти раньше не замечала, хотя иногда и мечтала об уединении и тишине вместо кольца шумных родственников вокруг. Тому же, у кого никого нет, кто только и знает радость этой свободы, самому протянуть другим руку, соединить себя с ними, особенно когда ещё мало знакомы и нет доверия, — тяжело. Что-то в старцах испугало мою свободу. После совместного визита истари я поняла, что пора снова бежать. Когда-нибудь в мире закончатся безлюдные места, что же я тогда буду делать?.. Но будущее, как я говорила, было более неясным, чем даже у недальновидных. Будущее — нескольких дней, нескольких недель, может, месяцев. Все шутки для эльфийской жизни. На следующие несколько дней я запланирую уход. Прощай, обжитая пещера, ты стала слишком обжитой. Люди больше не боятся и уже не стесняются. Появились любопытные майар. Все-то хочет снова ко мне прокопаться, заставить меня вспоминать, действовать... От сочувствия ещё можно отмахнуться, но от заботы без сочувствия, без вздохов, без нежностей, заботы с притворной сердитостью, не допускающей твоего мнения... только бежать. Вещей у меня было немного, но я не могла отделаться от чувства, что уже приросла к этому месту, привязалась вещами, я взяла только нож, чайник, бурдюк, верблюжью шкуру, печать, кольцо и портрет Килиана. Остановилась на плоской террасе перед пещерой, последний раз посмотрела на ставшие родными стены. Нечего долго стоять. Я спустилась с камней и, подумав, оставила здесь и шкуру. Мне ли было не знать, как непросто в пустыне без тёплых вещей. И все же я упрямо грезила о том, что тело забудет свои потребности, будет полностью послушно духу. Закат был пугающе красив, он словно дразнил меня, зная, что скоро я столкнусь с темнотой и холодом. Ну и пожалуйста. Я тут же рассмеялась: до чего дошла, обозлилась и на солнце! Довольно, это всегда была его территория, если теперь она и моя, не могу же я его отсюда изгнать. Я решила идти всю ночь, чтобы уйти дальше и заодно согреться. Но и днём я не смогла усидеть на месте и решила продолжать путь. Вечером, когда стало прохладнее, я несколько часов просидела, греясь спиной о тёплый камень, ночью снова пошла. Хотелось идти, куда глаза глядят, но я знала, что на юг — города, на восток — деревни и дикие племена, с запада я сама пришла не так уж давно. Идя на север, я думала о Лоссот и моей тогдашней живучести. Но и эти мысли перестали меня радовать к третьему вечеру, когда горло саднило от жажды, жгло губы, сил без еды становилось все меньше, а на обогрев они уходили очень быстро. Я живу в пустыне почти двести лет, я справлюсь, приспособлюсь. К четвёртому вечеру я отошла от пещеры довольно далеко и почувствовала, что по ночам здесь холоднее. — Глупое тело! — ругалась я шепотом, одной рукой растирая ноги, другой — держа полный бурдюк. — Изнежилось, привыкло к мягкому матрасу, тёплой шкуре, мискам, склянкам. Огню, безопасности. Вспоминай, что ты бурю прошло, что для духа создано, вспоминай! Я била себя по ляжке, мышцы от непривычно долгого хождения сводило, ноги деревенели, не болели, но и не слушались. На севере пустыни было нагорье, ровная дорога закончилась. Не время для слабости. Я все-таки пошла дальше, вода придала мне сил. Первые плоские холмы были совсем рядом, я могла бы обогнуть тот, что прямо передо мной, и провести ночь в расщелине. Но в темноте, уставшей, делать это — не лучшая идея. Я спряталась от ветра за двумя выступами в начале склона, прилегла и сразу же уснула. Проснулась я от холода, дрожь сотрясала тело, но навалившаяся усталость была не легче тех самых каменных выступов. А может, это они обрушились и, холодные, придавили меня к земле? Я свернулась калачиком, укрыв ступни полой туники. Ветер иногда долетал до меня и бросал песчинки в лицо. Мне казалось, это снег. Я на заснеженной равнине, на льду, подо мной — замерзшее море. Я приложила ухо к земле и попытались расслышать глубокое движение вод. Ульмо, ты здесь? Возьми меня на ладони, покачай, как в колыбели. Я и усну, отдохну немного, а утром пойду дальше. От холода я постоянно просыпалась, мне все снилась шкура, вдруг оказавшаяся у меня за спиной, оказывается, я ее тащила, привязанную как плащ! Но шкуры, конечно, не было. Был костёр, костёр в доме собраний, в нем потолок с круглой дыркой, через неё видны звёзды. В городах Эонвэ не разгонялся так, осторожно скользил между стен... Я привыкла считать знакомых мне лично Валар и майар чем-то вроде невидимых духов, как и думали люди. Но и у таких духов были привычки. Ветер любит задувать в лицо, куда бы ты ни прятался. А вода прячется глубоко под песок, ускользает, пока с трудом копаешь. Утром я не могла встать. Как будто я была в двадцать раз тяжелее, и земля тянула меня к себе сильнее. Я уже не пыталась согреться, не почувствовала даже первых тёплых лучей. Нескоро они дошли до меня из-за выступов. Тело не болело, только если я не двигалась. Но и от долгого лежания ему было плохо. Впервые за долгое время сильно хотелось есть. Сколько же сил ушло на бесплодные попытки согреться! Силы кончились. Эльфам нужно меньше, чем людям, но все же что-то им нужно... Может… Может, в этот раз я и подохну голодным зверем в укрытии. И никто меня не найдёт. И не надо. Я почувствовала облегчение, выдохнула, улыбнулась и закрыла глаза. Теперь я стала в сто раз легче. Я снова просыпалась. Сначала от жары, потом от жажды, которую ещё могла и решила утолять, потом снова от холода. Сейчас помню, что была в забытьи, все мне казалось не то, что было вокруг, но что — не помню. Хотя мне и было плохо, этого я тоже как бы не понимала. Но мне совсем не было страшно, неприятные ощущения тела не печалили меня. Вообще легче, когда все представляется просто: я либо полежу, встану и пойду дальше, либо не встану. Сейчас от меня зависело не так уж много, я больше не торопилась, хотя стоило, и решила просто ждать. Когда я окончательно пришла в себя, тепло и легкость уже были привычны. Я не сразу заметила, что сижу, укутанная в шкуру, облокотившись на тёплый бок верблюда, а передо мной трещит костёр. От тепла и уюта я сладко потянулась и зевнула. — Палландо, смотри, мы, оказывается, кошку подобрали. Ворчун Иннара кивнул на меня Ятульмалю, который сразу подошёл ко мне, поохал и начал расспрашивать, как я себя чувствую. — Вполне хорошо, спасибо, — я повела носом: запах печёных клубней заполнил пространство, — скоро есть захочется... Я решила, что раз уж старцы пока ничего про мой побег не говорят, то и я сделаю вид, что наш внезапный пикник в пустыне был запланирован. Я бы не смогла играть в эту игру долго, но ломаться первой не хотелось. Иннара, я была уверена, тоже ждал, чтобы я начала спрашивать. Я поставила на Ятульмаля, чья заботливость требовала меня пожурить. Но в этот раз терпение кончилось у Иннары раньше. — Зачем тебе есть, ты же вроде помирать собралась, — майа раздраженно шевелил ветки, и из костра вывалился большой сук, потом его, горячий, пришлось пристраивать обратно, что еще больше разозлило мага. — Можете не делиться, мне и так нормально, — тут же ощетинилась я. — Бери, бери, — засуетился Ятульмаль. — Ты же давно не ела. Он уже протянул руку с тряпочкой к тлеющим веткам, но Иннара бросил перед ним свою палку-кочергу и вскочил. Ятульмаль охнул. Черные глаза Иннары светились недобрым блеском то ли от огня, то ли изнутри. Мне сделалось не по себе. — Послушай, давай только, пожалуйста, без ссор. Спасибо, что обогрели, но не… — Какого балрога ты не просишь есть? Не просишь воды! — Иннара взвился, я напряглась, по спине пробежали мурашки. — Если пустилась в дорогу, какого балрога бросила шкуру? не взяла меч? Благодарна ты нам, надо же, какое счастье, повезло как на старости лет! — Иннара, не кричи, ты ее пуга… Резкая боль в животе заставила меня скрючится, я еле успела отвернуться. Меня вырвало, на песке в свете костра желтым отблескивала желчь. Вот пока не думала о еде, не чувствовала запаха, все же хорошо было… Ну а теперь давайте, вспомним, что я всего лишь эльф. Я не стала отказываться от быстро поднесенной Ятульмалем воды, чтобы хоть как-то смыть отвратительный привкус. Иннара замолчал, но молчал почти торжествующе. Я разозлилась. Ятульмаль начал доставать из мешков знакомые травки, но я остановила его. — Мне лучше сейчас попить просто воду, — и в ответ на его недоверие, добавила, — я себя знаю. — Да не слушай ее, делай, что надо! — опять не утерпел Иннара. Ему бы тоже не помешало как-нибудь избавиться от излишней желчи. — Я не буду ничего, кроме воды, я, кажется, лучше знаю, что мне надо и не надо, — позабывшееся желание раззадорить раздраженного. — О-о, мы видели. Лежала, как дохлая, белая, тощая, с закатанными глазами, красота! — Вы сделали доброе дело, я сказала вам спасибо, но ужасное, по твоему описанию, состояние, закончилось бы рано или поздно. Вы сделали так, что оно закончилось чуть раньше, — я пожала плечами и снова облокотилась на верблюда. От неспокойной силы майа и эльфа бедняги нервничали, не решаясь громко мычать. Я дружески похлопала верблюда по шее — не боись. — Ну ладно, хочешь воду, держи воду, — Ятульмаль выглядел очень расстроенным, но держался, стараясь сгладить конфликт. — Мне твое вымученное спасибо даром не нужно! — Иннара зло сощурил глаза, не ценя старания Ятульмаля. — Дуре плевать на себя… Я засмеялась, Иннара замолк оскорбленно. — Ты совсем не понимаешь. Нет смысла объяснять. Я сосредоточилась на ощущении теплого бока и заснула. Мне снился темный лес, по которому я легко пробиралась, обходя все топи, норы, не наступая на трескучие ветки. Может, за нагорьем есть лес, можно будет проверить. Опасность я почувствовала затылком, хотя она и была сбоку. Никакая стрела не натягивается бесшумно. — Алатар, не смей! Знакомый голос разнесся по лесу, вспугнул птиц. Я проснулась, силясь понять, сжалось сердце или опять желудок. Чувствовала я себя если не полной сил, то вполне путиспособной, но взгляд упал на дремлющих старцев, и в этот момент точно сжалось сердце. Я действительно зверь, пойманный охотниками. Ощущение плена, любезно подаренное Кохирой, поднялись из глубин памяти. Мы были в пути еще два дня. Я не спрашивала, куда мы идем, знала только, что в южном направлении, пила воду и ехала на верблюде Ятульмаля. На рассвете второго дня майа опять делали вид, что они обычные старцы. — Чего вы хотите? — тихо спросила я, зная, что сон майа не нужен, что они не умеют нормально спать. — А тебе чего хочется, — встрепенулся Ятульмаль, по утрам он бывал особенно жизнерадостен. — Созрела для еды? — Отпустите, — я не ожидала, что в голосе будет такая мука. Я же пока держусь хорошо! — Не понимаю, — Ятульмаль растерялся. — Хочешь прогуляться, иди, пожалуйста, конечно. Я подтянула ноги к груди, спину защищал верблюд, и, смотря в землю еще раз попросила. — Я хочу уйти. — Нет, — Иннара не повернулся ко мне, даже не открыл глаза. — Зачем я тебе?.. Тебе нужно кольцо? — я вытащила его из-под туники. — Хорошо. Я отдам. Иннара разлепил веки и посмотрел недоуменно. — На кой мне твои побрякушки? Я сняла кольцо с шеи, рука дрожала, мне казалось, кольцо слабо пульсировало. Оно знало, что я его отдаю, и не хотело, казалось добрым и безобидным. Но на тунике все еще была прожженная им дыра. — Не притворяйся, я знаю, что Ятульмаль рассказал тебе. Я не буду учить тебя им пользоваться, но, если тебе оно нужно, держи. Маги молчали. — У меня нет больше ничего, что было бы полезно. Отпустите меня. — Ты сходишь с ума от голода, — Иннара поднялся, и положил рядом со мной обернутую в тряпку лепешку, не посмотрев на кольцо на открытой ладони. Он развернулся спиной и пошел запрягать верблюдов. Ледяная волна ужаса затопила меня. Вот как чувствуешь себя, когда отдал самое дорогое, что так долго оберегал, но этим нисколько не облегчил свою участь. Но страх неволи был сильнее. — Отпусти! — голос сорвался на визг, на лязг, как скрещение ржавых мечей, как когти по старому железу. Нервы верблюда сдали, он вскочил на ноги и отбежал от меня. Глаза майар расширились. От ужаса? Как странно чувствовать себя зверем на цепи, когда, куда ни глянь, бескрайние просторы. Хватит с меня, нагулялась. Если не умру, дойду по северу до Лоссот, или буду жить у Элронда, или уплыву на Запад, поселюсь в Лотлориэне, меня, тем более, туда уже звали. Но вдруг я поняла, что этому не бывать, что свобода моя уже навеки потеряна, а жизнь по чужим законам все только усугубит. А кольцо? Я перевела взгляд на ободок жизни на ладони. Эру, что я наделала? Я быстро разорвала цепочку и поднесла руку ко рту. Прежде, чем майар до меня добрались, я проглотила кольцо, моля его раствориться в моем теле и слиться с землей, а потом пусть хоть сады выращивает. В одном движении, порыве потустороннего ветра, как ветер Внешних Вод, маги оказались рядом. Теперь старческий облик не смог бы обмануть даже самого невнимательного наблюдателя. Их глаза заполнил внутренний свет — у Иннары белый, у Ятульмаля — золотой. Старший майа приставил мне ко лбу два пальца, Ятульмаль, соединив руки, одновременно с ним говорил слова на незнакомом мне языке. На этом языке говорила Буря. Наверное, я и правда сошла с ума. От голода или нет. В каком еще состоянии духа можно было так упорно бежать от Света Амана? И чем эти духи — белый заяц и золотой олень — хуже моих Сокола и Рыси? Феа не выпустили из хроа, окружили барьером этого Света, с которым невозможно бороться, и она успокоилась. Очень хотелось заснуть в чьих-то объятиях. Мне, не знавшей телесных контактов почти шестьдесят лет! Рядом пролетел теплый ветер, словно услышав мои мысли. «Брат», — я погладила невидимый поток. Предметы обрели четкость. Утро казалось мрачным после Света, но глаза тела быстро привыкают. В воздухе еще слышались невозможные здесь звуки леса. Я почувствовала себя тем, кем давно забыла быть — маленькой девочкой, которой никогда не будут известны все секреты мира, которой никогда не стать настолько мудрой и бесплотной, как дух. Да и не надо. Ветер летал рядом, играл на струнах лютни, подвешенной к седлу ятульмалева верблюда. Бывает, что утро даже после тяжелейшей ночи отменяет прошлые страдания, умывает и дает посмотреть на мир незамутненным взглядом. Это утро разделилось на два, и второе стерло первое. Я сидела, скрестив ноги. Маги возвышались надо мной как два стража. От бед и печалей. Они снова приняли привычный облик, но вместе с тем они уже были не совсем такие. Второе утро преобразило и их. Серьезный вид соответствует тому, кто хочет себе и другим доказать, что многое знает. С истинным знанием, редкой в земном мире мудростью, он не вяжется. Майар казались расслабленными, несмотря на только что произошедший переворот, и легкими, смотрели не строго, не снисходительно, не, конечно, осуждающе. — Мы все, кажется, заигрались и забыли о важном, — слегка улыбнулся Иннара. — Да, прости нас, — Ятульмаль, хотя и был другой, не мог не извиняться. — Простите и вы меня, — я, еще сидя, поклонилась. — И спасибо. Радость и доброта во взгляде, хотя многие мудрые исповедуют печаль, — знание и любовь к жизни тех, кому ведомы все ступени бытия. Я со своей отрешенностью и отречением была на низшей. А они не знали, что я застряла на ней так прочно. А я настолько утяжелила себя, что самой выше мне было уже не подняться. Эту радостную и возвышенную жизнь я чувствовала и раньше, но не могла отдаться всем существом: мешало тело и телесные чувства. Ну что же, если отказ от тела — отказ от жизни (я вздрогнула) — это дорога в никуда, буду потихоньку вспоминать лучшее из старой жизни и привыкать любить хроа. Воду надо было расходовать экономно, но кольцо, определенно, нужно было вытащить. Майар, чтобы меня не смущать, занялись делами, я отошла, сделала несколько глотков и засунула пальцы в рот. Ну хотя бы в этот раз уже без желчи. Кольцо блеснуло обижено и одновременно радостно. Ятульмаль сделал мне отвар. Я пила горячий настой под набирающем жар солнцем и чувствовала себя лучше. Мысль о том, что час назад я пыталась покончить с собой у меня в голове не оформлялась. Наверное, я все же не пыталась умереть, да и вряд ли бы решилась, хотя и решилась отдать кольцо… Майар направили мне два взгляда, хочешь, мол, можем об этом поговорить, но я сейчас ни о чем говорить не хотела, а они ничего не спрашивали. Дали мне только новое прозвище — Хэку ́, созвучное со словом “ребенок”. Вот так живешь сотни лет, потом сама о себе заботишься, выживаешь в пустыне, а оказывается, что для кого-то, кто прошел больше, ты все равно ребенок. От жары болела голова. Последние сто лет такое случалось нечасто, я все же надеялась, что могу полноправно считать, что к жизни в пустыне приспособилась, но сейчас, на фоне здоровых и беспечных майар, я со своей болью чувствовала себя глупо. Мы жили недалеко от моей старой пещеры, ближе к краю пустыни. Жили месяца два, но маги надолго отлучались в город, где у них тоже был дом, поэтому мы сближались постепенно. Я была только рада: личное пространство и самостоятельность уважали, а общение, неотягченное долгим бытом — приятнее и непринужденнее. Ятульмаль говорил, что они приедут к полнолунию. Но на полную луну я смотрела вчера в одиночестве. Не то чтобы мне очень нужна была компания, особенно компания двух магов, говорящих загадками по своей природе и ворчащих в силу своего обличия, но всегда раздражает, когда чего-то ждешь, а оно не происходит. Когда над горизонтом появилось пыльное облачко, я уже извелась и от ожидания, и от головной боли. Настроение: саркастичность и обида. — Хэку, мы привезли тебе хорошие новости! — Ятульмаль весело замахал рукой и покачнулся в седле. Майар взяли лошадей вместо верблюдов, значит, действительно спешили. — Неужели перец подешевел? — я сложила руки на груди, прислонившись прохладному к каменному своду пещеры, и хмуро смотрела, как старцы резво соскакивают с коней и поднимаются ко мне. — А подешевел, подешевел, ты зря, — Ятульмаль просто светился (учитывая его обычное состояние, сейчас его радость начинала вызывать опасения). — Я привез даже. Хотел еще кое-что прикупить — ладно, шелковый платок, раз у нас праздник, — но Иннара остановил. — И правильно сделал, — то, что я не испытываю привязанности к вещам уже давно, могло удивлять разве что Ятульмаля. — А у нас праздник? — я вопросительно посмотрела на обычно не фонтанирующего счастьем Иннару. — Праздник, — кивнул майа. — Мы теперь точно знаем, что Асар — не Саурон. Я удивленно подняла брови: еще неделю назад, уезжая, они были почти уверены, что Асар именно его новое обличие. — Вы уверены? — Да, потому что Саурон сейчас в другом месте и другом состоянии. Что не то чтобы хорошо, но тебе полегче. Давай дадим лошадям напиться, сядем, Ятульмаль нальет нам водички с верблюжьей колючкой… — Ты можешь пить сладкое на такой жаре? Мне бы лучше гранатовый корень, голова болит — жуть. — Корня нет, но есть розмарин. Заварю сейчас. Мы с Иннарой напоили лошадей и поднялись обратно, в пещере витал резкий запах обещанного розмарина. Я вздрогнула и сказала прежде, чем успела подумать: — В прошлый раз я в таких ароматах с раной темным клинком лежала, а сейчас — всего лишь головная боль. Старею… Майар, конечно, за слова зацепились. Да балрог, и любой бы зацепился, Кена, прекращай уже говорить так, как будто ты все еще одна. — Как это тебя угораздило? — Иннара даже не сел, хотя только что собирался. — Ой, давно это было, неохота сейчас совсем рассказывать, — и это была правда. — Лучше дорасскажи, раз начала, а то мы не Эру весть что сейчас надумаем, — Иннара усмехнулся, смотрел серьезно. Серьезно смотрел и Ятульмаль. Я знала, что не проговорись я о темном клинке — драмы бы не было. Теперь же, когда они собирались сообщить мне ценные сведения о Сауроне и Асаре, моя скрытность настораживала. Мне очень нужно было узнать о Сауроне, поэтому я вздохнула, взяла чашку с розмарином и села. Быстро сделав пару глотков в надежде, что боль хоть чуть-чуть уймется, я было начала говорить, но запнулась, не зная, что именно можно открыть. Я уже почти доверяла старцам, но разумнее было быть осторожным, как и они. При этом обижать их не хотелось, а правдоподобный рассказ бы не получился… Показать разве что? — Вы не очень устали? Я открою разум… В подвале пыльно и душно, земля скрадывала звуки что происходит в селении — Я сейчас пойду и разберусь с ними, слышишь? Умоляю, сиди здесь. — Послушай, господин, старейшина поселения. — Я знаю, о ком ты говоришь, позволь проводить тебя. — Твой длинный язык тебе не поможет, девчонка, прошипел майа. — Что, слабо тебе сразиться со мной? Пообещал, что мне конец, дрожат колени. выжженную землю у меня под ногами в песок. ощущала вокруг его силу, грубую, злую. бок коротким мечом. по телу ледяную волну. откинул меня ногой, в рот посыпался песок. Если в бок или в живот еще раз, все будет кончено. тело горело, воззвать к кольцу, отползти от нового удара на чем-то, кроме боли неспособна схватил меня за волосы сжалась чтобы заносчивая слабачка прощалась с жизнью покачнулся и рухнул. Мне на лицо упал солнечный свет В доме стоял сильный запах розмарина. Повторяю, это была моя сильнейшая за последние сто, а может, и больше лет головная боль. Если бы не пульсация в висках и нож в затылке, я бы не додумалась так поступить. К тому же те воспоминания для меня давно стали обыденным прошлым, и я даже не сообразила, что они могут кого-то неприятно поразить. Ну конечно, и то, что я веду себя как сумасшедшая, пугает тех, кто рядом, но я и об этом забываю, говорю еще сама с собой вслух, так что вы от меня хотите. Знаю, плохо искать и находить такие оправдания. Но представить не могу, чтобы мной двигало желание вызвать потрясение и сочувствие. Я могу быть строга к себе и не допустила бы, чтобы желание, чтобы меня пожалели, промелькнуло отчетливой мыслью. Почти это же мне пришлось объяснять майар. — Покажи шрам, — Иннара опять говорил тоном, нетерпящим возражений. — Нет у меня шрама, — я подняла тунику и рубашку. — Раны такими клинками, да в руках майа не заживают бесследно, — процедил Алатар и развернул меня к свету. Ятульмаль присел рядом с нами на корточки и тоже пытался что-то разглядеть у меня в боку. Кажется, вместо рассеяния подозрений, я только укрепила их. — Я довольно живуча, — я усмехнулась, пытаясь разрядить обстановку. — Видишь ли, Хэку, — мягко начал Ятульмаль, — тут дело не в живучести. События, с нами произошедшие, оставляют след в нашем сердце, так и раны остаются на теле и служат ему напоминанием о прошедшем. Мы тебе верим, что все это ты видела так. Но тут и странность. — После этого я долго жила в пустыне, она не любит, когда через нее тащат всякий хлам, вроде жалости к себе и своему телу. Я последние лет сорок почти не думала о прошлом, о том, что было до моего прихода сюда. Впрочем, рана с самого начала хорошо затягивалась, и шрам был очень тонкий. Истончился со временем и сошел, — я пожала плечами. — Возможно, это как-то связано с твоим кольцом, — Иннара наконец отпустил меня, но тут его взгляд упал на мамину рубашку, он осторожно провел пальцами по узорам на подоле. — Или не с кольцом… Ладно, хорошо, что та история закончилась благополучно. Я знала, что майар обычно не склонны довольствоваться неполными объяснениями, но они старались ничего у меня не спрашивать, только если я проговаривалась о каких-то чрезвычайно любопытных ситуациях, как сегодня. Мне рассказали, что Саурон сейчас в Хараде. Он и есть Владыка, набирающийся сил, набирающий сторонников и уже поджавший под себя все города Кханда и Харада. — Ну все да не все, — добавлял Иннара, — те, кто жаждут власти, уверены в видимом преклонении, их ослепляет гордыня и они не видят, что сердца их подданных им не принадлежат. У входа в пещеру мы развели костер, оранжевые отсветы весело плясали на стенах. Хорошо вот так сидеть и слушать истории о злодеях и приключениях. Голова прошла, но от дневной жары хотелось спать. Я выдергивала себя из сна, слушала про то, как они по своим каналам узнали, что Владыка не имеет телесного воплощения. Рассказывали об Асаре, который когда-то от своего Владыки бежал, а теперь, поняв, что прятаться бессмысленно, готовит людей восточных провинций, где Саурон еще не все прибрал к рукам, к потенциальной службе тьме. Асару явно страшно, это видно по его спешке, по тому, как он не жалел денег и сил, чтобы устроить свой Дом и заманить туда как можно больше полезных людей. — Поэтому, вероятно, и тебе дары присылал, подумал, что будешь полезна, не разгадал, что упертая… Дым трубок старцев с трудом выходил из пещеры, расползался дурманом. Я вспомнила Гэндальфа и улыбнулась. Как он поживает, интересно? Я прикрыла глаза и уже провалилась в сон, но, приученная спать чутко, вынырнула из царства Ирмо, чтобы услышать тихое: — Хорошо, что ума хватило, второй раз в город не ехать. Нам самим-то раны темными клинками ни к чему, а тут страшно подумать, что было бы, — вздох. Утром я проснулась рано, вышла из пещеры, поднялась на вершину скалы и заплакала от облегчения: я не беседовала с Сауроном, не отдавала ему на растерзание моих деревенских ребят. Конечно, теперь, когда я знаю, что ни к чему хорошему обучение ребят не приведет, придется вмешаться… Маги задержались на два дня. Мы с Ятульмалем играли в игру, которую майар прихватили, когда отправились меня искать. Играли не на вопросы, просто так, а Иннара выкопал корешки и поймал, по старой привычке охотника, им с Ятульмалем двух рябков с белыми брюшками. Я давно уже не ела мясо, только в самые голодные периоды, и вполне довольна была корнями и молодыми листочками. — Что вы теперь будете делать? — я отпила воду со сладкой верблюжьей колючкой. Голова прошла от известий об Асаре и розмарина, и теперь я присоединилась к Иннаре. — Поедим и послушаем, как Ятульмаль нам что-нибудь сыграет. — Иннара, мы ведь торопились, я не забрал лютню у мастера, — осторожно подал голос Палландо. Иннара прикрыл глаза и вкрадчиво спросил: — Ты не мог мне сказать об этом прежде, чем вы выехали из города? — Ты не говорил, что хочешь, чтобы я ее взял… — Вообще-то я имела в виду в ближайшие несколько месяцев, — я решила уточнить свой вопрос, пока не начался балаган. — Раз вы выяснили, что Асар не тот, кого вы искали, поедете в Харад? Иннара подозрительно скосился на меня, а Ятульмаль был только рад, что не придется больше оправдываться. — Я съезжу в западный Кханд, проверю, как там дела. У меня есть некоторые связи в Ашкаре… — О-о, да у Палландо там преданные почитатели, готовые на все, лишь он бы сказал что-то умное, — проворчал Иннара, и я про себя улыбнулась: неужели, завидует? — А Асар? — Посмотрим, что можно сделать, — Иннара прилег и закинул руки за голову. — Нехорошо этих дураков в его лапах бросать. — Предлагаю тебе свою помощь. Майа удивленно переглянулись: я так долго твердила, что не желаю даже думать об этом. Но мое предложение их не обрадовало. — Ты так говоришь, а звучит «давай вместе, иначе я все сделаю сама». — Раз уж мы более или менее уверились друг в друге, стать союзниками — разумно. Или что ты там говорил, когда вы меня нашли на севере? — я просто пошутила, но от нехватки общения за последние десятилетия получилось грубее, чем хотела, даже почти ирония. — Ой, Ургель-Залу, это ты нас разгадала, а для нас — еще загадка. Иннара ответил в моей манере, но я поняла это не сразу, и тут же обиженно возразила. — Я вам для чего вчера театр устраивала? Вроде убедила в непричастности ни к каким заговорам! — Так ты вчера нам воспоминания показала, потому что думала, что мы подозреваем тебя? — Ятульмаль был удивлен. — Ладно, зря я это начала, давайте не будем портить такой хороший день. — Да, Палландо, давай не будем говорить вслух о том, что у нас постоянно в голове, — желчно поддержал меня Алатар. — Слушай, что ты от меня хочешь? Мы знакомы без года неделю, вы за мной пошли, когда я ушла, а теперь мы по два дня живем вместе. И спасибо за личное пространство, но откуда мне проникнуться безграничным доверием? — Ладно, неоткуда, — неожиданно признал Иннара. — Не бери в голову. Но я чувствовала, что они после вчерашнего воспоминания, да и вообще с самого нашего знакомства вообразили, что я живу мученицей, радость в жизни если и видела, то она давно погребена под тяжестью предательств и страданий. Мы никогда не говорили об этом, я думала, со временем они поймут, что все-то со мной не так плохо, но они пока не понимали. Когда я в Обители узнала, что осталась без семьи и вообще пропустила тысячи лет, со мной никто особенно не возился. Нет, ну возились, но кроме Галадриэль никто постоянно не жалел. И правильно делали. А эти жалели, хотя и старались относиться нормально, но ничего почти не спрашивали, сами придумывали мне постоянную драму. Эх, где-то теперь это чувство просветления и благодарности, пришедшее к нам в то утро, когда я отдавала кольцо. Почему так быстро все вернулось на круги своя. А я неужели нисколько не поумнела за годы нелегкой средиземской жизни? С другой стороны, дело, наверное, в том, что майар, которых я постоянно везде встречаю, заставляют меня чувствовать себя невозможно молодой и глупой… — Подумаешь над моим предложением? — осторожно спросила я. Иннара кивнул. Утром мы уехали. Старцы предложили мне съездить в город, проводить Ятульмаля в дорогу. Я в который раз удивилась непохожести запада и востока. Здесь давно не было войн, город находился в сильной позиции, опасаться вторжения вооруженных деревенских жителей или банд разбойников ему было нечего. С другими городами город почти не поддерживал связь, торговал по мелочи. Но я, зная общую картину, догадывалась, что скоро этой безмятежности стражи на городских стенах, и не спрашивающей, кто въезжает и выезжает, и безмятежности открытых к новому (вроде Дома Асара) городских жителей придет конец. Мои старцы тем не менее считали, что у городских ворот есть глаза и уши гораздо более внимательные, чем стража, поэтому меня закутали в ткань полностью, оставив только и так загорелую полоску переносицы и темные глаза. Мне казалось, что Асар обо мне и думать забыл, раз больше не предпринимал попыток меня подманить, но так действительно было разумнее. Это слово мне уже порядком надоело, и куда больше нравилась прежняя осторожность дикого зверя, но хочешь жить с людьми (или майар) будь добр стать разумным существом. То ли из-за того, что в этот раз я была в городе не одна, то ли из-за того, что уже знала некоторые места, я чувствовала себя более уверенно и даже немного расстроилась, что в доме, который нанимали старцы, на шумную улицу выходили только окна лестницы. Небольшой двухэтажный дом хозяева сдали чужестранцам не без сомнений, но интерес к новому, даже мода на новое, пришедшая с Асаром, и хорошая плата сделали свое дело, и с магами обходились предупредительно и даже почтительно. Я, правда, хорошо знала, что на Востоке внешняя почтительность и вежливость — обязательное правило общения, и часто за ним ничего не стоит. Хозяева выглянули из своего дома, стоящего рядом, вежливо раскланялись, ни о чем не спросили, и спрятались обратно. В окне второго этажа я заметила две любопытные мордочки. Еще у майар был помощник, быстроногий мальчик лет двенадцати. Заходя в дом, он доставал из-за спины чистенькие сандалии, чтобы не пачкать черными от грязи пятками пол. Если начать говорить ему, что лучше было бы носить сандалии на улице, а босым ходить дома, мальчик начинал степенно возражать, что так у него за год сандалии останутся новыми, а на улицу обуви не напасешься, а если и босяком удобно, зачем так неразумно тратить деньги? Тихира вообще было сложно хоть в чем-то убедить, но магов он уважал и даже побаивался, так что не спорил, просто все делал по-своему. Ятульмаль послал его заказать сушеные растения для «зелий», стрелы, новую сбрую лошади — эту он великодушно оставлял Иннаре, сбруя его коня была еще более древней. Мальчик бегал с поручениями до темноты, а вечером принес от мастера лютню. Отдав, замялся, смотря на грязные пальцы в непривычных ноге сандалиях. — Что еще? — не со всеми Ятульмаль был неуверен и мягок. — Сыграй, мастер! — мальчик поднял блестящие глаза. Ятульмаль иногда при мне перебирал струны и что-то мурлыкал, и мне стало интересно, что же слышал Тихир, что его так впечатлило. Я тоже выжидающе уставилась на Палландо, тот что-то проворчал о попрошайках, не оставляющих в покое бедного старика, но взял инструмент, придирчиво попробовал каждую струну и заиграл что-то, похожее на старую сказку. Где-то на границе Запада и Востока вечером шел дождь, и только желтые окошки дома в лесу светились теплом. В том доме была девушка и три овцы, она пряла нитки из их шерсти, а овцы пели на три голоса. И чудесные голоса овец то сливались, то уходили каждый на свою струну. Иногда струны дождя звучали громче и сливались с их пением. Иногда сквозняк играл на тонких шерстяных нитях. Иногда в лесу горько плакал одинокий путник, потерявший дорогу. И хотя он был совсем рядом с домом, но свет и голоса не приманивали его, и песня его оставалась одинокой и печальной. Для меня в этой сказке дождь превращался в снег и укрывал песню от остального мира своим безмолвием. Для Тихира, вероятно, главным был одинокий путник, пробирающийся опасными горными тропами, а его песню отражали ущелья на три голоса. В моем детстве музыка создавалась по большей части неотделимо от текста. Так рождалась Песня, текст порождал музыку. Западное Эндорэ — наследник эльфийских традиций — следовало этому же принципу. Люди пустыни знали, что ветер и песок говорят на забытом языке духов, и не пытались его воспроизвести в песнях. Струнам, барабаном, воздуху в трубочках губной гармошки, монеткам бубнов удавалось подойти к этому языку ближе. Музыка рассказывала истории без слов, но они виделись четко, пускай и каждому свои. Казалось, Ятульмаль играл очень долго, хотя фитиль в плошке с жиром не прогорел и на треть. Мальчик присел у стены, когда Ятульмаль заиграл, и теперь, набегавшись за день, задремал. Дети мне всегда нравились, а со времен детей Алеха и особенно Гурай и Гюнеша, когда мне выпала возможность участвовать в их жизни с пеленок и до собственных детей, как было и с сыном Дачо, я относилась ко всем детям с нежностью. Они уж лучше взрослых. Я тихо подошла к мальчику, невесомо провела рукой по черным кудрям. — Умаялся за день. — В этом опасность слушать Ятульмаля вечером, — проворчал Иннара, подошел, легко поднял мальчика и положил на матрас рядом с местной вариацией обеденного стола. — Он всегда спит здесь? — я не замечала в доме никаких вещей мальчика. — Если только засыпает на ходу, — тихо ответил мне Иннара, бесшумно поднимаясь по скрипучей лестнице. Я попыталась вспомнить тихий охотничий шаг, которому меня учил Турко, но поскольку я давно ни на кого не охотилась и вообще не беспокоилась, что меня кто-то слышит, навыки растеряла. — О, не беспокойся, такие за день набегаются, их до утра ничем не разбудишь. Меня положили спать в «кабинете» — небольшой комнате, где стояло несколько пыльных книг, на столе лежали свитки, корешки и сушеные листья, здесь же стеклянные колбы — невообразимая редкость в этих краях до прихода Асара. Для Тихира это было священное и запретное место, куда его не пускали. Стоит ли говорить, что он сразу невзлюбил меня, потому что мне мало того, что доставались даром внимание и возможность «играть» с колбами, так я еще и совершенно это не ценила. Через неделю, когда все заказы были выполнены, Ятульмаль собрался и уехал в Ашкар. Наказал мне быть осторожной и в случае чего не бояться звать на помощь. Где-то я это уже слышала. Иннара разрабатывал план свержения Асара. Медлить было нельзя, потому что он с каждым месяцем упрочивал свое влияние, а Дом быстро обрастал пристройками, стараясь вместить всех желающих.